<<
>>

ГЛАВА 3 А0Г0ГРАФ01 В ТРУДЕ ФУКИДИДА (I. 21. 1) И ГЕРОДОТ (ОБ ОДНОМ МАЛОИЗУЧЕННОМ ИСТОЧНИКЕ РАННЕГРЕЧЕСКОГО ИСТОРИОПИСАНИЯ) 1

Греческих историков самого первого поколения принято в антико- ведческой литературе называть логографами2. Этот термин в данном своем значении стал воистину хрестоматийным, его сплошь и рядом можно встретить как в зарубежных, так и в отечественных исследованиях3.
Обычно логографов понимают как предшественников Геродота. Однако если внимательно всмотреться в их перечень, кочующий из работы в работу, то легко обнаружить, что в нем присутствуют не только историки, которые действительно писали раньше, чем Геродот (Акусилай, Гекатей и др.), но также и его современники, в том числе даже младшие современники. Так, причисляют к логографам Гелла- ника Лесбосского4. А этот автор, хотя и родился, возможно, несколько ранее Геродота (Gell. XV. 23), но, во всяком случае, написал свои последние труды через два десятилетия после смерти «отца истории» и, 1 Первоначально опубликовано под тем же названием в: ВДИ. 2008. № 2. С. 25—37. 2 Насколько удается установить, это обыкновение пошло с немецкого ученого Ф. Крейцера, который в первой половине XIX в. выступил основоположником изучения древнегреческой историографии. Он выдвинул следующую схему зарождения исторической мысли в Греции: гомеровский эпос — кикли- ческие поэмы — логографы — Геродот. О Крейцере и значении его труда см.: Momigliano L. Studies in Historiography. N. Y., 1966. P. 75—90. 3 Приведем в чисто иллюстративных целях несколько взятых почти наугад примеров: Wipprecht F. Zur Entwicklung der rationalistischen Mythendeutung dei den Griechen. Tubingen, 1902. S. 45 f.; Фролов Э. Д. Факел Прометея: Очерки античной общественной мысли. Л., 1981. С. 93 слл.; Кузнецова Т. И., Миллер Т. А. Античная эпическая историография: Геродот. Тит Ливий. М., 1984. С. 37. 4 О нем см.: Ruschenbusch Е. Was Hellanikos the First Chronicler of Athens? 11 Klio. 2003. Bd. 85. Ht. 1. S. 7—8. судя по всему, пользовался сочинением последнего, полемизировал с ним5.
В то же время сам Геродот из перечня логографов решительно исключается; напротив, его принято противопоставлять им в целом ряде отношений. Возникает в некотором роде парадоксальная коллизия; распространенным оправданием ей служит то, что, как часто считают, обозначение первых историков как логографов не изобретено историографией Нового времени, а встречается уже в античности6. Так ли это? В древнегреческих источниках лексема Хоуоурафод (дословно — «писатель речей») имеет, как правило, два значения: более широкое и более узко-специальное. С одной стороны, она употребляется по отношению к писателям-прозаикам, дабы отличать их от поэтов. С другой стороны, как известно, в классическую эпоху существовала особая профессия логографа — ритора, составлявшего за плату судебные речи для тяжущихся сторон7. Но логографы как первые историки? Попытка найти античный текст с именно таким пониманием термина встречает уже значительные затруднения. Обычно, впрочем, указывают на известное место из классического (во всех отношениях) автора — Фукидида (I. 21. 1), полагая, что уже он — современник и активный участник первых шагов греческого историописания — понимал под логографами именно тех же писателей, которых ныне понимаем мы. Действительно, у Фукидида — единственный раз во всем его труде — фигурирует это слово, причем в отчетливо критическом контексте. Данный пассаж принципиально важен для интересующей нас проблематики; собственно, на нем будет строиться всё дальнейшее изложение. Поэтому имеет смысл процитировать его in extenso, а в примечании привести и греческий текст оригинала: 5 Schreiner J. Н. Aristotle and Perikles: A Study in Historiography. Oslo, 1968. P. 23—27. 6 Сразу хотим обратить внимание на курьезный случай, который способен ввести неискушенного читателя в заблуждение. В переводе Геродота, выполненном Г. А. Стратановским, фигурирует «логограф Гекатей» (V. 36; V. 125). В действительности, однако, в оригинале слова Хоуоурафо? мы не обнаруживаем, обнаруживаем же Хоуотгоьо? (ср.
также II. 143), а это далеко не одно и то же. Для Геродота, например, Эзоп — тоже Хоуоттош? (II. 134). 7 Lavency М. Aspects de la logographie judiciaire a l’epoque de Lysias // L’Antiquite classique. 1957. Vol. 26. № 1. P. 125—135. Первым логографом традиция называет афинского оратора и политика Антифонта из Рамнунта, действовавшего во второй половине V в. до и. э. (см. о нем: Суриков И. Е. Antiphontea I: Нарративная традиция о жизни и деятельности оратора Антифонта // Studia historica. 2006. Вып. 6. С. 40—68). «Как ни затруднительны исторические изыскания, но все же недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил, и предпочтет не верить поэтам, которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события, или историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимся проверке»8. Итак, Фукидид противопоставляет здесь свой собственный труд сочинениям каких-то «логографов». Но кто именно фигурирует у него под этим именем? Догеродотовские историки? Не похоже. Ни одного конкретного имени в цитированном отрывке вообще не названо. Да и в целом в «Истории» Фукидида, кажется, только однажды упомянут один из тех авторов, которых современная наука причисляет к логографам. Это Гелланик, причем речь о нем заходит совсем в другом месте (Thuc. I. 97. 2) и совсем в другой связи. Для того чтобы лучше понять и конкретизировать суть тирады против логографов, представляется интересным рассмотреть ее контекст и прежде всего обратить внимание на то, что говорит Фукидид непосредственно перед тем, как дать процитированную уничижительную характеристику. И вот что мы встречаем (Thuc. I. 20. 3): «Да и прочие эллины о многих других установлениях и обычаях, существующих еще и поныне, память о которых не изглажена временем, также имеют неправильные представления. Так, например, думают, что лакедемонские цари при голосовании имеют не один, а два голоса каждый и что у лакедемонян был питанатский отряд, которого вообще никогда не существовало.
Ибо большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды»9. 8ёк 8ё тсли eipripeuwu текрт|р10)и бра)? тсиаита au TI? uopi?a)U раХюта a 81цХ0ои ойх apapTauoi, ка1 опте ш? ттои^та! йрицкааь лер! айтши ёл1 то pei?ou коаройите? paXXou лютейыи, опте а)? Хоуоурафо1 ?uue'0eaau ёл1 то лроааусоубтерои тц dicpoctaei. rj аХц0ёатерои, бита аие?еХеукта каь та лоХХа йло хроиоо айтыи альаты? ел1 то ри0(о8е? ёкиеиькцкбта... Фукидид и Геродот здесь и далее цитируются в переводе Г. А. Стратановского, который, как можно убедиться, местами больше похож на пересказ. Впрочем, принципиально для нас в данном случае именно появление в данном пассаже Хоуоурафо1, метод которых Фукидид не приемлет. 9 лоХХа 8ё ка1 аХХа ёть ка1 vvv бита ка1 ой хрб^Ц) арицатойреиа ка! о! aXXoL "ЕХХцие? ойк ор0(3? OIOUTOI, соалер той? те ЛакебаьроиСоои PaaiXea? рц pia фцфы лростт10еа0а1 ёкатерои, аХХа 8иоГи, KaL той Штаиатци Хбхои айтоГ? eluaL, б? ой8’ ёуёието лсблоте. ойтса? таХаьлшро? лоХХоГ? ц ?Т|ТТ|знал сочинение Геродота. Собственно говоря, существуют прямые свидетельства нарративной традиции о том, что Фукидид еще ребенком прослезился, присутствуя на одном из публичных чтений Геродотом своего сочинения, а последний, заметив это, сделал поощрительное замечание Олору, отцу юного слушателя. Правда, свидетельства, о которых идет речь, довольно поздние (Marcellin. Vita Thuc. 54; Suid. s. v. ©оикибьбц?), но это отнюдь не повод отказывать им в аутентичности, поскольку ничего заведомо недостоверного в них нет. Геродот действительно неоднократно читал свой труд (на разных стадиях работы над ним) перед различными аудиториями (Dio Chrys. Or. XXXVII. 7; Lucian. Herod. 1; Euseb. Chron. a. Abr. 1572 = 01. 83, 4), — такова вообще была общепринятая практика у прозаиков того времени10. Ясно одно: если в детстве Фукидид и вправду был восхищен произведением маститого историка, то впоследствии, в годы зрелости, восхищение сменилось у него значительно более критичным отношением. И не удивительно: методы и приемы, к которым он обращался в своей работе, в целом ряде отношений едва ли не полярно противоположны геродотовским, да и в целом трудно найти двух более непохожих друг на друга авторов, чем эти два великих «служителя Клио» ".
Итак, рассматривая контекст пассажа о «логографах» (а вся эта часть введения к «Истории» Фукидида, представляющая собой методологический экскурс, имеет огромное значение), мы видим, что полемика ведется именно с Геродотом, а не с кем-либо иным. Из сказанного прямо вытекает: критика «логографов», идущая сразу же после полемического выпада против Геродота, должна быть, не- 10 В особенной степени — именно у историков: Momigliano A. The Historians of the Classical World and their Audience: Some Suggestions 11ASNP. 1987. Vol. 8. Fasc. 1.P.63. 11 Подробнее см.: Суриков И. Е. Космос — Хаос — История: типы исторического сознания в классической Греции // Время — История — Память: историческое сознание в пространстве культуры. М., 2007. С. 72—92; Он же. Архаическая и классическая Греция: проблемы истории и источниковедения. М., 2007. С. 21—39. сомненно, относима на счет того же Геродота12 (а не Гелланика или какого-либо историка догеродотовского периода). Фукидид просто развивает и обобщает свою мысль. Иными словами, парадоксальным образом получается, что в его глазах именно Геродот был «логографом по преимуществу», хотя мы-то как раз его таковым не считаем. Но почему же все-таки Фукидид воспринимал Геродота как логографа? Тут нам прежде всего необходимо понять, кто же такие эти Хоуоурафоь, упоминаемые в интересующем нас пассаже, то есть в каком значении употреблен здесь данный термин (выше уже отмечалась его многозначность, обусловленная, кстати говоря, исключительной многозначностью первого компонента этого композита, Хоуо?). Хотя по частоте употребления у античных авторов на первом месте стоит значение «составитель судебных речей для клиентов»13, здесь это значение исключено: насколько известно, Геродот никогда не подвизался на ниве судебной логографии, да и контекст фукиди- довской характеристики не имеет к этой последней никакого отношения. Но, может быть, Хоуоурафоь взяты у Фукидида в максимально широком смысле — как писатели-прозаики вообще? На первый взгляд соблазнительно принять именно такое решение проблемы, тем более что в пределах одной фразы Хоуоурафоь сопоставлены (хотя, заметим, не противопоставлены!) с ттоьг|таь.
Однако по здравом размышлении и от такого хода рассуждений тоже приходится отказаться. Ведь мы уже видели, что Хоуоурафоь Фукидидом осуждаются и критикуются, он противопоставляет себя им. А между тем автор истории Пелопонесской войны ведь и сам, естественно, был прозаиком. Если противопоставление «Фукидид — логографы» понимать как противопоставление «Фукидид — прозаики», то оно окажется не имеющим никакого смысла. Весьма интересную гипотезу в данной связи выдвинул У. Р. Коннор — автор одного из лучших монографических исследований о Фукидиде|4. Он предположил, что «логографы» в приведенном месте фукидидовского труда — не Геродот, но и не другие ранние историки, предшественники Фукидида, а Хоуоурафоь в самом прямом 12 Это не осталось незамеченным, в частности, со стороны схолиаста к Фукидиду, который к слову Хоуоурафоь дает следующую ремарку: а’ььаттетаь TOV 'Нроботог — «намекает на Геродота» (Schol. Thuc. I. 21. 1). 13 Это отразилось и в лексиконах. См. Hesych. s. v. Хоуоурафо?" 6 SIKO? урафсаг; Suid. s. v. Хоуоурафо?- 6 бька?, д той? Зькаткои? урафащ. 14 Connor W. R. Thucydides. Princeton, 1984. P. 28, 66. смысле слова — ораторы, «сочинители речей» (разумеется, не судебных). С первой частью этого суждения согласиться трудно: выше мы продемонстрировали, что к труду Геродота Фукидид явным образом апеллирует. А вот предложение понимать фукидидовских «логографов» именно таким образом представляется весьма плодотворным. Из него, правда, вытекает весьма важная импликация — уравнивание в каких-то отношениях ранних историков с ораторами. Готовы ли мы к столь ответственному выводу? Ведь в антиковедческой литературе памятники ораторского искусства обычно не фигурируют в качестве источника происхождения греческого историописания. Согласно наиболее распространенной точке зрения, существовали «два основных истока исторической традиции у греков — поэтические сказания и официальные хроникальные записи»; они, «слившись воедино, породили на рубеже архаического и классического времени настоящее, правильное историописание»15. Как видим, ни о каких речах здесь не говорится. Но данная точка зрения представляет собой некоторое упрощение. На самом деле, конечно, на складывание исторической науки в позднеархаической и раннеклассической Греции повлияли и иные речевые жанры. Так, было показано16, что среди последних были, в частности, циркулировавшие в Дельфах рассказы о прорицаниях оракула и их исполнении (особенно часто следы данной традиции встречаются как раз у Геродота). Рассказы эти были, несомненно, устными и прозаическими17. Иными словами, историография рождалась в более 15 Фролов Э. Д. Факел Прометея... С. 92—93. Относительно того, действительно ли была так уж велика роль второго из указанных здесь компонентов формирования греческой историографии — хроникальных записей, у нас существуют серьезные сомнения. Подробнее см.: Суриков И. Е. Парадоксы исторической памяти в античной Греции // История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 56 слл. 16 Kindt J. Delphic Oracle Stories and the Beginnings of Historiography: Herodotus’ Croesus Logos // CIPh. 2006. Vol. 101. № 1. P. 34—51. 17 В целом о решительном преобладании устной традиции среди источников Геродота см.: Каллистов Д. П. Очерки по истории Северного Причерноморья античной эпохи Л., 1949. С. 87; Ruschenbusch Е. Die Quellen zur alteren griechischen Geschichte: Ein Uberblick uber den Stand der Quellenforschung unter besonderer Beriicksichtung der Belange des Rechtshistorikers // Symposion 1971: Vortrage zur griechischen und hellenistischen Rechtsgeschichte. Koln, 1975. S. 70 f.; Balcer J. M. Herodotus and Bisitun. Stuttgart, 1987. P. 26; Evans J. A. S. Herodotus, Explorer of the Past. Princeton, 1991. P. 89 ff.; Murray O. Herodotus and Oral History // The Historian’s Craft in the Age of Herodotus. Oxf., 2001. P. 16 ff.; Patzek B. Miindlichkeit und Schriftlichkeit im Geschichtswerk Herodots // Klio. 2002. Bd. 84. Ht. 1. S. 7—26. широком общекультурном контексте и в окружении большего числа воздействующих факторов, чем часто полагают. Памятники ораторского искусства (в ту пору тоже еще всецело устного) никак нельзя исключать из анализа в интересующем нас аспекте. Рассмотрим вопрос несколько подробнее. Не может не броситься в глаза, что крайне многозначная греческая лексема Хоуо? в V в. до н. э. начинает значительно чаще, чем когда-либо ранее, употребляться в смысле «речь». И это не случайно: шло время становления риторики, теории рефлектированного, а не спонтанного ораторского искусства. Кстати, уже сам тот факт, что в рамках греческого «культурного переворота» история и риторика возникают практически одновременно (и, скажем, позже, чем философия), говорит о многом. Идя «нога об ногу», две дисциплины просто не могли не взаимодействовать. Среди многочисленных родов и видов речей особое положение занимали так называемые эпитафии (еттафюь) — надгробные речи, произносившиеся при погребении павших воинов. Эпитафию как культурному явлению посвящена в высшей степени фундаментальная монография выдающейся французской исследовательницы Николь Лоро «Изобретение Афин»18. Эта книга, по нашему глубокому убеждению, является одним из лучших достижений мирового антиковеде- ния второй половины XX в. Широта и разносторонность рассматриваемых сюжетов исключительно удачно сочетаются в ней с глубиной анализа; самые различные аспекты ментальной жизни классических Афин изучаются в оригинальных, неожиданных ракурсах, и, что главное, они структурируются, как вокруг некоего «стержня», именно вокруг феномена надгробной речи. В трактовке древнегреческого эпитафия мы во многом опираемся именно на выкладки Н. Лоро, хотя это отнюдь не означает, что мы во всем и безоговорочно с ней согласны. В частности, нам представляется слишком поздней принимаемая ею датировка появления в Афинах обычая произнесения надгробных речей. Подробно изучив вопрос и рассмотрев различные предлагавшиеся ранее датировки|9, исследовательница отбрасывает их одну за другой (законодательство Солона, реформы Клисфена, время после Платейского сражения 479 г. до н. э. или после перенесения в Афины останков героя Тесея несколько лет 18 Loraux N. L’invention d’Athenes: Histoire de l’oraison funebre dans la cite classique. P., 1981. Далее мы ссылаемся, как на более позднее по времени, на английское издание той же книги: Loraux N. The Invention of Athens: The Funeral Oration in the Classical City. Cambridge Mass., 1986. 19 Loraux N. The Invention... R 28 ff. спустя после этого), и в конце концов вслед за Ф. Якоби20 приходит к мнению, что это случилось в 460-е гг. до н. э. Дата, предложенная в столь авторитетном труде, каким является книга Лоро (особенно если на ту же чашу весов добавлен еще и авторитет самого Якоби!), естественно, стала с тех пор общепринятой21 и сомнению не подвергается. А на наш взгляд, она как раз весьма и весьма сомнительна. Прежде всего, эта дата выведена чисто умозрительным путем и не опирается ровно ни на какие свидетельства источников. А между тем свидетельства о времени введения надгробной речи имеются, и все они единодушно (Anaximen. FGrHist. 72. F 24; Plut. Public. 9; Schol. Thuc. II. 35. 1; cp. Diog. Laert. I. 55; Cic. De leg. II. 26. 65) указывают на совсем другую эпоху, а именно — приурочивают введение эпитафия к деятельности Солона. Что лучше — «изобретать» собственную хронологию событий или все-таки исходить из той, которая представлена в традиции? В ряде работ22 традиция в данном отношении признается вполне достоверной. Наиболее подробно и аргументированно указанная точка зрения отстаивается в специально посвященной вопросу монографии Л. Вебера23. На тех же позициях стоит и автор этих строк, о чем ему уже неоднократно приходилось писать24, приводя соответствующие доводы, которые здесь вряд ли имеет смысл повторять. По нашему мнению, начало обычаю произносить надгробную речь положил Солон, а позже, скорее всего при Клисфене, этот обычай получил институциональную форму как акция, организуемая государством. Но для Якоби и Лоро эти датировки неприемлемы, насколько можно судить, потому и только потому, что они «слишком» ранние. Аргументы Л. Вебера ими даже не рассматриваются, а попросту не принимаются во внимание и отвергаются a limine25, равно как и отмеченные 20 Jacoby F. Patrios Nomos: State Burial in Athens and the Public Cemetery in the Kerameikos // JHS. 1944. Vol. 64. P. 37 ff. 21 Например: Cartledge P The Greeks: A Portrait of Self and Others. Oxf., 1993. P. 114 f. 22 Например: Hammond N. G. L. Studies in Greek History. Oxf., 1973. P. 356; Alexiou M. The Ritual Lament in Greek Tradition. L., 1974. P. 23; Garland R. The Greek Way of Death. Ithaca, 1985. P. 90. 23 Weber L. Solon und die Schopfung der attischen Grabrede. Frankfurt a. M., 1935. 24 Суриков И. E. Гостеприимство Креза и афиняне // Закон и обычай гостеприимства в античном мире. М., 1999. С. 75; Он же. Проблемы раннего афинского законодательства. М., 2004. С. 122—124. 25 Не исключаем, что по идеологическим причинам (Л. Вебер принадлежал к числу фашистских историков). выше источниковые данные. Не думаем, что это самая корректная и плодотворная позиция. Как бы то ни было, ко времени Геродота жанр эпитафия, получивший наибольшее развитие в Афинах, достиг уже полного развития. Об обстоятельствах, при которых говорились надгробные речи в эту эпоху, наиболее подробно сообщает Фукидид (II. 34): «...афиняне совершили по обычаю предков от имени государства торжественную церемонию погребения воинов, павших в первый год войны... Павших погребают в государственной гробнице, находящейся в красивейшем предместье города... Когда останки преданы земле, человек, занимающий в городе, по всеобщему признанию, первенствующее положение за свой высокий ум и выдающиеся заслуги, произносит в честь павших подобающее похвальное слово. Затем все расходятся»26. О природе, сущности, основных характеристиках жанра эпитафия можно судить по нескольким его образчикам, дошедшим до нашего времени. Самым известным из них является, несомненно, «Надгробная речь Перикла», произнесенная в конце первого года Пелопоннесской войны и пересказанная Фукидидом (II. 35—46)11. Надгробная речь, занимающая большую часть диалога Платона «Менексен» и вложенная в уста Сократа, как обычно считается, имеет пародийный характер, хотя в чём конкретно заключается пародийность, пока еще никто не смог убедительно показать. Во всяком случае, ясно, что эта речь в действительности никогда не произносилась перед широкой публикой. Лишь фрагментарно дошел до нас эпитафий, составленный софистом и ритором Горгием (Gorg. fr. 5а, 5Ь, 6 DK); впрочем, последний, не будучи афинским гражданином, не мог произносить его лично, равно как и еще один знаменитый метек — Лисий, в корпусе речей которого также имеется эпитафий (Lys. II), относящийся ко времени Коринфской войны 395—387 гг. до н. э. Очевидно, оба этих текста были написаны авторами на заказ. Следующая по времени надгробная речь сохранилась под именем Демосфена (Demosth. LX); хотя многие критики, как античные, так и современные, отрицают ее действительную принадлежность великому оратору28, всё же этот памят- 26 См. к этому пассажу: ToherD. On «Thucydides’ Blunder»: 2. 34. 5 // Hermes. 1999. Bd. 127. Ht. 4. S. 497—501. 27 Перикл произносил эпитафии и в ряде других случаев, в частности, на похоронах воинов после победы над восставшим Самосом в 439 г. до н. э. (Plut. Pericl. 28). Высказывалось мнение, что у Геродота (VII. 162) встречается аллюзия на одну из надгробных речей Перикла (Hart J. Herodotus and Greek History. L., 1982. P. 174). 28 Однако см. аргументированную защиту аутентичности этой речи: Sykut- ris J. Der demosthenische Epitaphios // Hermes. 1928. Bd. 63. Ht. 1. S. 241—258; ник вполне может использоваться при анализе, поскольку основные признаки жанра эпитафия в нем налицо, и, в конце концов, не имеет принципиального значения, кто именно его сочинил. Наконец, на папирусе дошла до нас (не полностью) «Надгробная речь» Гиперида, произнесенная в честь афинян, павших в Ламийской войне. Из всех перечисленных эпитафиев фукидидовская «Надгробная речь Перикла», что и говорить, затмевает все остальные — в силу своих огромных литературных достоинств и присущей ей глубины мысли. Остальными эпитафиями занимаются достаточно редко, а этим — практически постоянно; регулярно появляются специально посвященные ему работы29. В результате возникает аберрация: в речи Перикла видят характерный образец афинской надгробной речи и именно по ней судят об этом жанре30. Однако считающие так ошибаются. В действительности данный текст не только не типичен для своего жанра, но и попросту уникален. Как справедливо заметил Коннор, в нем речь идет не о прошлой славе, а о современном говорящему образе жизни31. Выражаясь несколько иначе, у Перикла (как это передает Фукидид) главное место занимает панегирическое изложение основных принципов политической системы и политической жизни афинской демократии. Как раз этого-то мы и не встречаем в остальных, менее известных, но более типичных эпитафиях. В них речь идет совсем об ином: основной акцент делается на истории Афин, прежде всего на истории военно-политической. Об этом фукидидовский Перикл в своей «Надгробной речи» почти ничего не говорит, ограничиваясь краткими суждениями общего характера. А в других надгробных речах, напротив, развертывается широкая картина, демонстрирующая воинскую доблесть афинян, их всегдашнюю готовность помочь всем, кто подвергается обидам; они предстают в образе постоянных «освободителей эллинов». Этот тезис богато иллюстрируется историческими примерами, которые берутся, с одной стороны, из далекого легендарного прошлого, с упоминанием таких парадигматичных фигур, как Тесей, Кодр и т. п., а с другой Maas Р. Zitate aus Demosthenes’ Epitaphios bei Lykurgus // Hermes. 1928. Bd. 63. Ht. 1. S. 258—260. 29 Назовем лишь несколько из числа самых новых: Bosworth А. В. The Historical Context of Thucydides’ Funeral Oration // JHS. 2000. Vol. 120. P. 1—16; Balot R. Pericles’ Anatomy of Democratic Courage 11 AJPh. 2001. Vol. 122. P. 505—525; Winton R. Thucydides 2, 37, 1: Pericles on Athenian Democracy // RhM. 2004. Bd. 147. Ht. 1. S. 26—34. 30 Например: Cartledge P Op. cit. P. 115 f., где основные черты эпитафия рассматриваются именно на материале речи Перикла. 31 Connor W. R. Thucydides... Р. 66. стороны — из эпохи Греко-персидских войн. Деяния Мильтиада, Фе- мистокла, Кимона, славные победы при Марафоне, Саламине, Еври- медонте — вот сюжеты, излюбленные авторами эпитафиев, сюжеты, набор которых кочует речи в речь. Н. Лоро удачно называет традицию эпитафиев «афинской историей Афин»32. В этих памятниках Афины всегда на переднем плане, они выступают едва ли не как главная действующая сила истории. Разумеется, строя изложение подобным образом, составители надгробных речей ориентировались на запросы своей аудитории, говорили то, что ей приятно было услышать. В результате, используя определенную, уже сложившуюся подборку специфически ориентированных стереотипов, сочинить эпитафий было не так-то уж и сложно. Остроумно замечает по этому поводу платоновский Сократ в «Менексене» (235d): «Если бы нужно было превознести афинян перед пелопоннесцами или же пелопоннесцев перед афинянами, требовался бы хороший оратор, умеющий убеждать и прославлять; когда же кто выступает перед теми самыми людьми, коим он воздает хвалу, недорого стоит складная речь». Жанр эпитафия, таким образом, характеризовался высокой исторической «насыщенностью». Разумеется, история, представавшая в эпитафиях, была крайне субъективной и тенденциозной историей. Но иной, в общем-то, в ту эпоху и не имелось: объективное изучение прошлого как самоцель, из «антикварного» интереса к самому этому прошлому, а не ради нужд настоящего, было классической греческой историографии чуждо33. Ввиду своей широкой распространенности в V в. до н. э. жанр, о котором здесь идет речь, просто не мог не оказать влияния на первые этапы формирования древнегреческой исторической науки, — хотя это влияние обычно не учитывается в исследовательской литературе (во всяком случае учитывается недостаточно, далеко не в той мере, в какой оно того заслуживает) и, соответственно, не было предметом специального рассмотрения. Мы в данной главе тоже, разумеется, не претендуем на то, чтобы сразу расставить все точки над i в едва ли не впервые всерьез, а не мимоходом поднимаемой проблеме. Мы высказываем разве что самые первоначальные предположения, и если какие-то из них окажутся верными, то и тогда мы будем считать свою задачу вполне выполненной. 32 LorauxN. The Invention... Р. 132. 33 Антикварные штудии составляли в античности особый жанр, строго отличавшийся от собственного исторического исследования. Подробнее см.: Momigliano A. Studies... Р. 1—39. «Отец истории» Геродот, вне всякого сомнения, был знаком с традицией эпитафиев и вдохновлялся ею — особенно в «афинских» пассажах своего труда. Этот факт не остался незамеченным34, но по- настоящему детально не изучался. А между тем влияние эпитафиев прослеживается у Геродота как в частностях, так и в целом, как на уровне отдельных эпизодов, так и на уровне всего повествования. Из отдельных примеров исключительно характерна речь афинян перед Платейской битвой (Herod. IX. 27). При подготовке к сражению между контингентами из различных греческих полисов разгорелся спор о том, кому занимать в строю второе по почетности место после спартанцев. На это место претендовали представители Тегеи и Афин. И вот как последние обосновывают свои притязания: «Мы знаем, конечно, что собрались здесь на борьбу с варварами, а не для словесных прений. Но так как тегейцы завели речь о том, чтобы обе стороны перечислили здесь все свои подвиги в древности и в новое время (TraXaid те кси кашх... та екатероюг ev тф mum хроуФ катеруаатаь ХРЛСТТ^)>то и нам приходится рассказывать, какими подвигами мы как доблестные воины приобрели право занимать первое место перед аркадцами. Во-первых, ... Гераклидов, которых после их бегства от микенского рабства сначала изгоняли все эллины, к кому бы они ни обращались, только мы одни приютили, смирив доблесть Ев- рисфея и одолев вместе с ними тогдашних правителей Пелопоннеса. Далее, когда аргосцы во главе с Полиником пошли походом на Фивы и там, окончив свои дни, лежали без погребения, то мы начали войну с кадмейцами, спасли тела аргосцев, чем мы можем похвалиться, и предали погребению в Элевсине, на нашей земле. Славное деяние совершили мы также в борьбе с амазонками, которые некогда с реки Фермодонта вторглись в Аттическую землю, да и в битвах под Троей мы не уступали ни одному городу. Впрочем, об этом не будем вспоминать, потому что тогдашние храбрецы ныне могут быть трусами, а тогдашние трусы — теперь стали победителями. Поэтому довольно о делах стародавних. Но если мы даже ничего другого не совершили, хотя за нами много славных подвигов, так же, как и у любого другого эллинского племени, то все же из-за Марафонской победы нам подобает эта честь, да и не только эта! Мы бились тогда с персами совершенно одни, одолели и разбили сорок шесть племен. Неужели же мы недостойны получить почетное место в боевом строю ради этого единственного подвига?» Перед нами — речь, которая по обстоятельствам своего произнесения не имеет ровно ничего общего с эпитафиями. И тем не менее по 34 Например: Loraux N. The Invention... Р. 74; Cartledge Р. Op. cit. P. 28. всей своей топике это типичнейший эпитафий, который смело может быть поставлен в один ряд с вышеперечисленными памятниками этого жанра — если не по букве, то по духу. Сделаем несколько попутных замечаний к этому месту. Во-первых, если признать, что Геродот хоть сколько-нибудь аутентично передает содержание речи афинян, а не выдумал ее от начала до конца, то приходится констатировать, что уже к 479 г. до н. э. жанр надгробной речи в своих основных чертах вполне сложился, — вопреки мнению исследователей, относящих ее введение к 460-м гг. до н. э. Во-вторых, несомненно неоднократное сюжетное пересечение процитированного здесь «квази-эпитафия» (равно как и эпитафиев в собственном смысле слова) с фабулами некоторых афинских трагедий V в. до н. э., а именно той их группы, где главным событием является мольба (гикетия) к афинянам о защите со стороны неких лиц, подвергающихся обиде, и следующая за этим помощь Афин. Эту группу трагедий («Просительницы» и «Эвмениды» Эсхила, «Эдип в Колоне» Софокла, «Гераклиды» и «Просительницы» Еврипида) мы выделили в одной из предыдущих работ35. Тогда мы никак не связывали их с эпи- тафием, поскольку еще не занимались специально этим культурным феноменом. Теперь же для нас эта связь очевидна, тем более что удалось выявить специфический тип тенденциозного историзма в классической аттической драме36, и он оказывается весьма близким тому, который мы обнаруживаем в надгробных речах37. В свою очередь, грандиозные памятники трагедии имели несомненное воздействие на труды ранних историков38. В частности, известно, что Геродот и Софокл были дружны39. Обычно замечают в данной связи заимствования 35 Суриков И. Е. Трагедия Эсхила «Просительницы» и политическая борьба в Афинах // ВДИ. 2002. № 1. С. 17. 36 Суриков И. Е. Клио на подмостках: классическая греческая драма и историческое сознание // «Цепь времен»: проблемы исторического сознания. М., 2005. С. 89—104. 37 Ср. также сопоставление жанра надгробной речи с «Антигоной» Софокла (которую мы, впрочем, не включаем в выделенную выше группу трагедий) в работе: Bennett L. J., Tyrrell W. В. Sophocles’Antigone and Funeral Oratory //AJPh. 1990. Vol. 111.4. P.441—456. 38 См., например: Marasco G. Ctesia, Dinone, Eraclide di Cumae e le origine della storiografia “tragica” // SIFC. 1988. Vol. 6. P. 48—67; Nielsen F. A. J. The Tragedy in History: Herodotus and the Deuteronomistic History. Copenhagen, 1997. P. 46 ff.; Fromentin V L’histoire tragique a-t-elle existe? // Lectures antiques de la tragedie grecque. Lyon, 2001. P. 92; Said S. Herodotus and Tragedy // Brill’s Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 117—147. 39 Это факт, установленный уже давно (см., например: Зелинский Ф. Ф. Софокл и Геродот (новые данные) // Гермес. 1912. № 15 (101). С. 379—380; Софокла у Геродота; но по меньшей мере вполне естественно допустить и обратный процесс. Одним словом, «отец истории» испытывал влияние эпитафия как непосредственно, так и опосредованно. Разумеется, те надгробные речи, которые мог использовать Геродот, не были еще записанными речами; они функционировали в рамках устной традиции. Соответственно, чтобы слышать их, историк должен был побывать в Афинах. В том, что он там бывал, сомневаться не приходится; более того, мы считаем, что, вопреки распространенному мнению40, впервые он появился в «городе Паллады» не в 440-х гг. до н. э., когда его труд был уже отчасти написан, а гораздо раньше. Правда, источники об этом не сообщают, но как раз в данном случае аргумент ex silentio не может иметь практически вообще никакой силы. Ведь биографическая традиция о Геродоте в целом более чем скудна. В сущности, известны лишь отдельные разрозненные события его жизни (да и о них-то зачастую сохранились искаженные и противоречивые сведения), которые нельзя выстроить в однозначную хронологическую последовательность41. Если же судить по общеисторическому контексту некоторых пассажей «Истории» Геродота, можно с немалой долей вероятности предположить, что он побывал в Афинах уже в молодости, в 460-х гг. до н. э., в период простасии Кимона. Между прочим, этим может объясняться нередкая у галикарнасского историка тенденция опираться на традицию, восходящую к аристократическому роду Филаидов, к которому принадлежал Кимон42. «Филаидская» генеалогическая традиция, весьма богатая и разветвленная43, очень хорошо представлена Egermann F. Herodot — Sophokles. Hohe Arete // Herodot: Eine Auswahl aus der neueren Forschung. Mtinchen, 1962. S. 249—255). Разумеется, из него совершенно не обязательно делать выводы о тех или иных конкретных заимствованиях Софокла у Геродота. Некоторые скороспелые суждения такого рода подвергнуты аргументированной критике в недавней работе: Синицын А. А. Геродот, Софокл и египетские диковинки (Об одном историографическом мифе) // АМА. 2006. Вып. 12. С. 363—405. 40 Например: Lendle О. Einfiihrung in die griechische Geschichtsschreibung. Darmstadt, 1992. S. 39. 41 Поэтому, кстати, представляются обреченными на неудачу и даже несколько наивными попытки некоторых авторов подробно описать жизнь и путешествия Геродота в некоем якобы четко установленном порядке (как, например, в книге: Lister R. Р. The Travels of Herodotus. L., 1979). Любые такие построения неизбежно и заведомо гипотетичны. 42 Суриков И. Е. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. М., 2000. С. 96. 43 О формировании генеалогической традиции Филаидов и роли в этом процессе Ферекида Афинского — одного из первых греческих историков — см.: у Геродота, и это, надо полагать, не случайно. Родовая история Фи- лаидов была актуальна при Кимоне, а позже, в Афинах «Периклова века», ее востребованность должна была значительно уменьшиться: отнюдь не в интересах Перикла — представителя конкурирующей группы аристократии — было способствовать распространению рассказов, прославлявших предков Кимона. Тезис о раннем визите (или, скорее, даже о ранних визитах) Геродота в Афины не опровергается и соображениями общеисторического характера, оценкой политической обстановки. Точное время вхождения Галикарнасса в Делосский союз остается под вопросом; в списках фороса он появляется с 454/453 г. до н. э.44, но это может ни о чем еще не говорить. В любом случае, известно, что Геродот, приняв в юности участие в неудачной попытке свержения галикарнасского тирана Лигдамида, вынужден был после этого удалиться в изгнание и переселился на Самос45. А этот остров был одним из самых давних и самых сильных членов Делосского союза, традиционно поддерживавшим активные связи с фактической столицей симмахии. С Самоса была прямая дорога в Афины, и трудно представить, что молодой, энергичный, талантливый и очень любознательный эллин не воспользовался возможностью их посетить. Ведь в период Пентеконтаэтии «город Паллады», как магнит, притягивал к себе лучшие интеллектуальные силы со всего греческого мира. Если Геродот действительно побывал в Афинах в 460-х гг. до н. э., то тогда он уже мог слушать там надгробные речи, даже если принимать самую позднюю из возможных датировок их введения. Между прочим, в эти годы произносить их должен был не кто иной, как сам Кимон, поскольку именно он был тогда самым влиятельным и авторитетным гражданином (как впоследствии Перикл). В любом случае, эпитафии явно произвели на начинающего историка сильное впечатление, и он стремился им подражать, причем, повторим, не только в частностях, но и в целом. В сущности, вся история Греко-персидских войн, как она изложена у Геродота, — а изложена она sub specie gloriae Atheniensium — Суриков И. Е. Демократический полис и родословные аристократов: о некоторых особенностях генеалогической традиции в классических Афинах // Древнейшие государства Восточной Европы. 2002 год. Генеалогия как форма исторической памяти. М., 2004. С. 184 сл. Об очень большом влиянии, оказанном Ферекидом на труд Геродота, см.: Ruschenbusch Е. Weitere Untersuchungen zu Pherekydes von Athen (FGrHist 3) // Klio. 2000. Bd. 82. Ht. 2. S. 335—343. 44 Meiggs R., Lewis D. A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth Century В. C. Revised ed. Oxf., 1989. P. 72. 45 Берве Г. Тираны Греции. Ростов-на-Дону, 1997. С. 154. воспроизводит стереотипы, сложившиеся в рамках традиции афинских эпитафиев. Наверное, будет сильным преувеличением сказать, что геродотовский труд представляет собой один громадный «суперэпитафий»: на самом деле он, конечно, является очень сложной и неоднородной текстовой структурой. Но в значительной степени этот труд, бесспорно, представляет собой панегирик Афинам46. История, изложенная подобным образом, была, разумеется, весьма востребована в среде афинян. Не забудем о том, что Геродот за публичное чтение каких-то фрагментов своего произведения получил в Афинах беспрецедентно высокую награду (Plut. Мог. 862Ь), и не приходится сомневаться в том, что это были не какие-то этнографические или географические отрывки, а пассажи, содержавшие энкомий афинским подвигам в годину Греко-персидских войн47. Сам факт геродотовских публичных чтений48 настоятельно нуждается в следующем комментарии. В классической Греции любое прозаическое сочинение, звучавшее устно перед аудиторией слушателей, тем самым становилось речью (Хоуо?). В связи с этим уместно напомнить о структуре «Истории» Геродота. Деление на 9 книг, принятое в современных изданиях, как ныне общепризнано, не принадлежит автору и было осуществлено позже (скорее всего, александрийскими филологами эпохи эллинизма). Сам же Геродот делил свой труд на Xoyoi. Последний термин пытались переводить по-разному49, но ни один из вариантов не оказывался особенно удачным. В результате часто просто предпочитают оставлять Xoyoi без перевода и говорить о «лидийском логосе», «египетском логосе» и т. п. А ведь на самом деле, если исходить из наиболее естественного для геродотовского времени словоупотребления, эти Xoyoi — не что иное, как речи! А сам Геродот, таким образом, выступает как «сочинитель речей», Хоуоурафод. 46 О связи Геродота с Афинами существует большое количество работ. Назовем лишь несколько новейших: Forsdyke S. Athenian Democratic Ideology and Herodotus’ Histories // AJPh. 2001. Vol. 122. P. 329—358; Moles J. Herodotus and Athens // Brill’s Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 33—52; Fowler R. Herodotos and Athens // Herodotus and his World. Oxf., 2003. P. 303—318. 47 Суриков И. E. «Несвоевременный» Геродот (Эпический прозаик между логографами и Фукидидом) // ВДИ. 2007. № 1. 145. Наверное, нужно оговорить, что в подзаголовке цитируемой работы мы еще употребляем термин «логографы» в традиционном, общепринятом в науке значении, — как раз в том, от которого ныне предлагаем отказаться. 48 См. о них: BalcerJ. М. Herodotus... Р. 32. 49 Несколько примеров из перевода Г. А. Стратановского: ev TOICTL ’ACTCTU- pLoioi Xoyoiai (I. 184) — «в моей истории Ассирии»; ev ётёроьсп Xoyoiai (I. 106) — «в другой части моего труда». Итак, Фукидид не случайно воспринимает своего главного предшественника как «логографа». «Отец истории» действительно был таковым, если понимать саму лексему «логограф» не в смысле «раннего историка» (такое значение, насколько можно судить, вообще является не античным, а современным, к тому же не вполне корректным, так что от него, по логике, нужно бы понемногу отказываться, хотя вряд ли это когда-нибудь произойдет — велика сила традиции), однако и не в аутентично-античном, но слишком специальном смысле «составителя судебных речей для клиентов» (таковым Геродот не являлся), а в общем смысле «сочинителя речей». Ведь, в сущности, всё его сочинение с определенной точки зрения может быть интерпретировано как большой цикл речей-энкомиев о военном столкновении эллинов с миром Востока и об эллинской победе в этом столкновении. Но может ли составитель торжественно-восхвалительных, а не судебных речей быть назван логографом? Ведь нас могут упрекнуть в том, что, порицая других за привнесение в термин не свойственного ему смысла, мы сами делаем то же самое. В обоснование своей позиции сошлемся на такой авторитетнейший текст, как «Риторика» Аристотеля. В одном его месте (Arist. Rhet. 1388621) говорится о людях, которых «воспевают и прославляют поэты или логографы50» (втгса- VOL кса еукш|па Хеуоутсц ц итто TTOir|TG)v Ц итто Хоуоурафсоу). Как видим, логографы упоминаются здесь в специальной связи с жанром энкомия — похвальной, прославляющей речи, жанра, принадлежащего к торжественному, а отнюдь не к судебному роду ораторского искусства. И последнее. На основе всего вышесказанного становится ясным, почему Фукидид противопоставлял себя Хоуоурафоь в лице Геродота и, следовательно, не считал логографом себя самого. В том же своем методологическом пассаже, чуть ниже критики логографов, он говорит еще вот какие знаменательные слова (Thuc. I. 22. 4). Перед цитированием оговорим, что в данном случае мы были просто вынуждены внести поправку в перевод Г. А. Стратановского, поскольку он слишком уж далеко отходит от подлинника, причем в принципиальном для нас месте. Это место в цитате выделено курсивом. «Мое исследование при отсутствии в нем всего баснословного, быть может, покажется малопривлекательным при публичном прослу- 50 В переводе Н. Платоновой — «поэты или писатели», но «писатели» — очень уж расплывчатое по значению, нетерминологичное слово. Помимо всего прочего, поэты — тоже писатели. Поэтому сохраняем оригинальный термин. шивании... Мой труд создан как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей»51. Итак, вот еще в чем видит Фукидид принципиальное различие между собой и Хоуоурафоь (scil. Геродотом). Он не ориентирует свой труд на слушателей, на публичную аудиторию! И действительно, отмечалось, что второй великий греческий историк, в отличие от первого, не устраивал публичных чтений собственного сочинения52. Причина этого, конечно же, и в том, что он не имел таких возможностей (эпоха была уже совсем иной), но, как видим, и желания такого у него тоже не появлялось53. Не будучи направлена на публичную аудиторию, фукидидовская «История» не принимала уже форму цикла речей, Xoyoi. Речи есть в этом произведении, они даже занимают в нем весьма значительное место. Но они не являются органичной частью контекста, как у Геродота, а очень четко изолированы, выделены в отдельные структурные единицы. К этим речам автор в том же методологическом пассаже своего труда чувствует себя обязанным дать специальный комментарий (Thuc. I. 22. 1) и, в частности, оговаривает: «...я, насколько возможно ближе, придерживаюсь общего смысла действительно произнесенных речей», тем самым как бы снимая с себя ответственность за сказанное. Сочинение Геродота целиком состоит из Xoyoi — сочинение Фукидида лишь включает в себя Xoyoi, а само строится по иным принципам. Именно поэтому Геродот — логограф, «сочинитель речей», а Фукидид — нет. Во всяком случае, в понимании самого Фукидида. 51 кси 6? per aKpoaaiv law? то pi) риОшбе? аитшг атерттеатерог фагеГтси... ктдра те es aiel paXXov fj ayiovicrpa es то ттарахрцра dtKoueiv ?iiyKeiTai. 52 Cartledge P Op. cit. P. 100. 53 Возможно, труд Фукидида в первой половине IV в. до и. э. распространялся в узкой, но достаточно влиятельной среде не слишком демократически настроенных гетерий.
<< | >>
Источник: Суриков И. Е.. Очерки об историописании в классической Греции. 2011

Еще по теме ГЛАВА 3 А0Г0ГРАФ01 В ТРУДЕ ФУКИДИДА (I. 21. 1) И ГЕРОДОТ (ОБ ОДНОМ МАЛОИЗУЧЕННОМ ИСТОЧНИКЕ РАННЕГРЕЧЕСКОГО ИСТОРИОПИСАНИЯ) 1:

  1. Глава 1.2. Рынок труда как регулятор занятости и безработицы
  2. Глава 4. Взаимодействие рынков труда и образовательных услуг
  3. Глава I’ ИСТОЧНИКИ И ИСТОРИОГРАФИЯ
  4. Глава 30 О              субботнем труде, необходимом для жизни; об              уподоблении Царствия Небесного горчичному зерну и закваске, об оставлении грешников за дверями (ср.: Евангелие от Луки, 13:10—17)
  5. ГЛАВА 22 Физиологические основы труда
  6. ГЛАВА 3 «ПРЕВОЗНЕСТИ АФИНЯН ПЕРЕД АФИНЯНАМИ»: ЛОКАЛЬНЫЕ ТРАДИЦИИ ИСТОРИОПИСАНИЯ В КЛАССИЧЕСКОЙ ГРЕЦИИ1
  7. ГЛАВА 1 ПЕРВОСВЯЩЕННИК КЛИО (О ГЕРОДОТЕ И ЕГО ТРУДЕ) 1
  8. ГЛАВА 2 «НЕСВОЕВРЕМЕННЫЙ» ГЕРОДОТ (ЭПИЧЕСКИЙ ПРОЗАИК МЕЖДУ ЛОГОГРАФАМИ И ФУКИДИДОМ)1
  9. ГЛАВА 3 А0Г0ГРАФ01 В ТРУДЕ ФУКИДИДА (I. 21. 1) И ГЕРОДОТ (ОБ ОДНОМ МАЛОИЗУЧЕННОМ ИСТОЧНИКЕ РАННЕГРЕЧЕСКОГО ИСТОРИОПИСАНИЯ) 1
  10. ГЛАВА 4 ОБРАЗЫ ВРЕМЕНИ В ИСТОРИЧЕСКОМ ТРУДЕ ГЕРОДОТА1
  11. ГЛАВА 7 АРХАИЧЕСКИЙ ИСТОРИК ГЕРОДОТ: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ
  12. ГЛАВА 9 ПОСЛЕДНИЕ ГЛАВЫ «ИСТОРИИ» ГЕРОДОТА И ВОПРОС О СТЕПЕНИ ЗАВЕРШЕННОСТИ ТРУДА1
  13. ГЛАВА 11 ИСТОРИК В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ: ЭВОЛЮЦИЯ ОБРАЗА КОРИНФА В ТРУДЕ ГЕРОДОТА1
  14. ГЛАВА 13 ГЕРОДОТ И СОФОКЛ, НЕ ЗАМЕТИВШИЕ ДРУГ ДРУГА? (К ОЦЕНКЕ ОДНОЙ НЕДАВНЕЙ ГИПОТЕЗЫ) 1
  15. Вместо заключения. ПАРАДОКСЫ «ОТЦА ИСТОРИИ»: ГЕРОДОТ — ИССЛЕДОВАТЕЛЬ АРХАИЧЕСКОЙ И КЛАССИЧЕСКОЙ ГРЕЦИИ1
  16. Приложение 1.ЗАКОН С РОДИНЫ ГЕРОДОТА И ЕГО ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ1
  17. Приложение 2 «ИСТОРИЯ» ГЕРОДОТА КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ АРИСТОТЕЛЯ1
  18. АФИНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ И УСТНАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ1
- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историография, источниковедение и методы исторических исследований - Историческая литература - Историческое краеведение - История Австралии - История библиотечного дела - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История мировых цивилизаций - История наук - История науки и техники - История первобытного общества - История религии - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -