ГЛАВА 5 ГЕРОДОТ И ЕГИПЕТСКИЕ ЖРЕЦЫ (к ВОПРОСУ ОБ «ОТЦЕ ИСТОРИИ» КАК «ОТЦЕ ЛЖИ») 1
Почетный эпитет «отец истории» прочно закрепился за Геродотом уже в античности. Мы встречаем его у Цицерона (De or. II. 55), но в данном случае римский оратор, насколько можно судить, лишь повторил давно сформировавшееся в традиции «общее место». Несмотря на то, что историки в Греции были и до Геродота (мы имеем в виду так называемых логографов), галикарнасец своим трудом полностью затмил и отодвинул на задний план их всех. Однако с этой, позитивной, стороной его репутации всегда шла бок о бок вторая, негативная. Геродот рано стал восприниматься как pater historiae; но так же рано, если не раньше, в нем стали видеть pater mendaciorum — «отца лжи», безответственного фантазера, выдающего сказочные выдумки за истину. Что и говорить, для многих древних греков имя Геродота звучало примерно так, как в наши дни имя барона Мюнхгаузена. С пиететом перед Геродотом постоянно соседствовала самая жесткая критика. Фукидид (I. 20—21) не только порицал исследовательские методы своего великого предшественника, но и уличал его в ряде конкретных неточностей (хотя и не назвав его в своем труде ни разу по имени). В IV в. до н. э. Ктесий Книдский полемизировал с Геродотом по многим «восточным» сюжетам, претендуя на то, что сам он, как человек, живший при персидском дворе, гораздо лучше знает эту проблематику. На самом деле, кстати, сравнение информации, предоставляемой Геродотом и Ктесием, в подавляющем большинстве случаев оказывается не в пользу последнего. Как раз у него-то гораздо больше откровенных вымыслов и баснословных историй. В чем-то подобное же можно сказать о египетском жреце и эллинистическом историке Манефоне (III в. до н. э.): он подвергает Геродота весьма 1 Впервые текст опубликован под тем же названием в: Исседон: Альманах по древней истории и культуре. Т. 4. Екатеринбург, 2007. С. 7—25. жесткой критике по различным египетским сюжетам. Но, как справедливо отмечалось2, по-настоящему принципиальных расхождений между Геродотом и Манефоном, в общем-то, не так уж и много, а важные совпадения, напротив, изобилуют. Традиция подобного негативного отношения к «отцу истории» достигла своего апогея в известном трактате Плутарха «О злокозненности Геродота». В нем херонейский моралист обвиняет галикарнас- ца в сознательном, злонамеренном искажении событий. Разумеется, к этому произведению Плутарха ныне мы уже не можем относиться серьезно. Его критика явным образом субъективна и тенденциозна. Достаточно сказать, что для Плутарха наиболее неприемлемы именно те черты творчества великого историка, которые нам представляются самыми ценными: объективность и непредвзятость по отношению как к грекам, так и к «варварам», нежелание замалчивать нелицеприятные факты, отсутствие морализаторского пафоса3 и нарочитой патриотической риторики. Но если Плутарх в данном отношении и стоял на крайних позициях, то всё же он лишь высказал в наиболее откровенной и подчеркнутой форме весьма распространенные, пожалуй, даже преобладающие взгляды. Геродоту не доверяли. Так, Дионисий Галикарнасский в целом оценивал труд своего знаменитого земляка весьма высоко, даже выше, чем «Историю» Фукидида (см. их сравнение: Dion. Hal. Epist. ad Pomp. 767—777 R). Однако сразу бросается в глаза, что Дионисий восхваляет Геродота за всё что угодно — за хорошо выбранную тему, удачную композицию, исторический оптимизм, стилистические и языковые достоинства, — но только не за правдивость повествования. Видимо, на сей счет и у него существовали сомнения. Традиция недоверия к Геродоту сохранилась и у авторов послеантичного времени, став весьма устойчивой. Корни этой традиции, причины ее формирования с исчерпывающей полнотой вскрыл выдающийся исследователь античной исторической науки Арнальдо Моми- льяно в этапной статье «Место Геродота в истории историографии»4. Момильяно отмечает, что в сочинении Геродота большое место занимает описание событий, в которых сам автор не участвовал, и стран, 2 Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction. Leiden, 1975. P. 110—111. 3 По справедливому замечанию П. Картледжа, только начиная с Ксенофонта морализаторский пафос становится едва ли не основным в греческом историо- писании; Геродоту и Фукидиду он не то чтобы вовсе чужд, но не имеет структурообразующего значения. См.: Cartledge Р. The Greeks: A Portrait of Self and Others. Oxf., 1993. P. 104. 4 Вошла в сборник: Momigliano A. Studies in Historiography. N. Y., 1966. P. 127—142. в которых он не побывал. Это была для своего времени весьма смелая попытка, и уже следующим поколением историков она не была одобрена. Фукидид счел, что геродотовский подход к прошлому ненадежен, и установил значительно более строгие стандарты исторической достоверности. Это придало труду Фукидида огромные достоинства, но за любое приобретение приходится чем-то платить. Так получилось и здесь: Фукидид резко сузил предметное поле исторического исследования, сведя его к современным автору военно-политическим событиям 5. Только за изложение этих событий он мог безусловно отвечать перед своей аудиторией. Именно эта линия решительно восторжествовала в последующей античной историографии6. «Служители Клио» либо писали о том, свидетелями или участниками чего им самим довелось быть, либо, если уж им приходилось углубляться в более далекое прошлое, немедленно становились из исследователей компиляторами: штудировали труды предшественников, брали данные оттуда, в лучшем случае подвергали их новой интерпретации. Поиском неизвестных фактов из предшествующих эпох специалисты-историки не занимались — такой поиск был оставлен в удел специалистам-антикварам, профессионально занимавшимся «древностями». А антикварные штудии составляли в античности особый жанр, строго отличавшийся от собственного исторического исследования и практически не влиявший на него7. В связи с этим «отец истории» парадоксальным образом оказался выключенным из основного русла развития историописания, чуждым ему. Во-первых, он писал не о своей современности, а о более раннем времени. Во-вторых, его интересы не сводились к войне, политике, дипломатии. Хотя эти последние, безусловно, занимают весьма значительное место в труде Геродота, но внимание автора постоянно бывает привлечено фактами совершенно иного характера — культурного, религиозного, этнографического, географического, биологического... Тематический кругозор Геродота был несравненно шире, чем у любого из следовавших за ним античных историков. 5 HartJ. Herodotus and Greek History. L., 1982. P. 179; Legon R. P. Thucydides and the Case for Contemporary History // Polis and Polemos: Essays on Politics, War and History in Ancient Greece in Honor of D. Kagan. Claremont, 1997. P. 3—22; Суриков И. E. «Несвоевременный» Геродот (Эпический прозаик между логографами и Фукидидом) // ВДИ. 2007. № 1. С. 150. 6 Ср. также: Momigliano A. Essays in Ancient and Modern Historiography. Oxf., 1977. P. 142. 7 Наиболее подробно в связи с этим вопросом см.: Momigliano A. Studies... Р. 1 ff. Своей «непохожестью» на коллег, своей ярко выраженной спецификой, выбивавшейся из рамок античного исторического жанра (а как могло быть иначе, если его «История» писалась тогда, когда сами эти рамки еще не зафиксировались?) — уже этими чертами галикарнасец вызывал настороженное отношение читателя. И у того возникали естественные подозрения: а, собственно, как автор узнал то, о чем он пишет, если он не видел этого собственными глазами? Наготове были два ответа, диктуемые изменившимся менталитетом: либо всё это у кого-нибудь списано, либо попросту вымышлено. Плагиат или ложь — из этих двух альтернатив в толковании Геродота к первой обращались реже, поскольку понимали, что списывать «отцу истории» было, в общем-то, почти не у кого. Соответственно и возобладал пресловутый образ «отца лжи», державшийся в представлениях поколений очень и очень долго. Ведь только в XX в., в связи с расширением исследовательского поля исторической науки от чисто событийной истории к «структурам повседневности» (школа «Анналов»), в связи с появлением в нашей дисциплине принципиально новых методов и подходов (изучение прошлого по устным, а не только письменным свидетельствам и т. п.), Геродот оказался удивительно созвучен этим современным веяниям. По афористичному суждению того же Мо- мильяно, он именно в наши дни реально стал «отцом истории»8. Казалось бы, это должно было повести к полной и окончательной реабилитации галикарнасского историка, к снятию с него позорного клейма лжеца и фантазера. К сожалению, этого так до конца и не произошло. Хотя, с одной стороны, появился ряд интереснейших работ, авторы которых плодотворно стараются трактовать «Историю» Геродота в рамках присущих ей категорий, не подгоняя этот памятник под привычные нам критерии9. Но, с другой стороны, даже на протяжении XX в. влиятельной оставалась, да и поныне остается, научная школа, по-прежнему ставящая себе целью «развенчание» Геродота (как ее образно назвал У. Притчетт, «школа Геродота-лжеца»10). Пожалуй, самым крупным представителем этой школы явился Д. Фелинг, принявший наиболее активное участие в развернувшейся в последние десятилетия дискуссии по вопросу об источниках Геродота ". Фелинг * Momigliano A. Studies... Р. 141. 9 Наиболее влиятельной стала известная книга: Hartog F. Le miroir d’Herodote: Essai sur la representation de l’autre. P., 1980. См. также: Gray V Herodotus and the Rhetoric of Otherness //AJPh. 1995. Vol. 116. № 2. P. 185—211. 10 Pritchett W. K. The Liar School of Herodotus. Amsterdam, 1993. 11 См. ИЗ ЭТОЙ дискуссии: Vandiver E. Heroes in Herodotus: The Interaction of Myth and History. Frankfurt a. M., 1991; Evans J. A. S. Herodotus, Explorer of the Past. Princeton, 1991; Thomas R. Herodotus in Context: Ethnography, Science в полемичной и даже намеренно провокативной монографии высказал крайне гиперкритическое отношение к традициям, отразившимся в труде «отца истории»12. Характерно уже название книги — «Геродот и его “источники”: цитирование, вымысел и повествовательное искусство». Даже слово «источники» применительно к Геродоту поставлено в кавычки, что, разумеется, должно знаменовать известную долю иронии. Выкладки Фелинга и его единомышленников, в свою очередь, тоже подвергались критике — наиболее суровой в указанной выше работе Притчетта13. Тем не менее взгляды такого рода продолжают прокламироваться, и сущность их осталась, по большому счету, ровно той же самой, что и у античных «ниспровергателей» Геродота: последний обвиняется в лжи и/или плагиате. Насколько плодотворен такой подход и не предлагает ли он решений, на вид заманчивых из-за своей простоты и кажущейся очевидности, а в действительности несостоятельных в силу явного или скрытого редукционизма? Самый простой, «лежащий на поверхности» ответ на вопрос — далеко не всегда самый правильный. То, что лежит на поверхности, скорее всего, и будет поверхностным. Сплошь и рядом встречаются случаи, когда нужно «копнуть чуть поглубже», интенсивнее проанализировать контекст, — и появится истинное решение проблемы, хотя, может быть, и не столь очевидное. В данной работе мы попытаемся продемонстрировать верность высказанных положений общего характера на примере своеобразного case-study. Речь пойдет об одной из самых известных частей геродо- товой «Истории» — о так называемом египетском логосе|4, целиком занимающем ее вторую книгу. Это самый обширный из многочисленных разбросанных по всему произведению экскурсов, отступлений от and the Art of Persuasion. Cambridge, 2000; Bichler R. Herodots Welt: Der Aufbau der Historie am Bild der fremden Lander und Volker, ihrer Zivilisation und ihrer Geschichte. 2 Aufl. B., 2001. 12 Fehling D. Herodotus and his ‘Sources’: Citation, Invention and Narrative Art. Leeds, 1989. Для понимания общих взглядов Фелинга важна также его книга: Fehling D. Die Sieben Weisen und die friihgriechische Chronologie: Eine traditionsgeschichtliche Studie. Bern, 1985. 13 См. также: Muller D. Herodotus’ Topography of Battlefields // The World of Herodotus. Nicosia, 2004. P. 239—253; Braun M. Spines of Winged Snakes // Ibid. P. 265—285. 14 О нем в антиковедении написано очень много. Для первичного ознакомления рекомендуем краткий и дельный очерк, принадлежащий перу крупнейшего специалиста по этой проблематике: Lloyd А. В. Herodotus on Egypt and Ethiopia // The World of Herodotus. Nicosia, 2004. P. 43—52. основного сюжета — Греко-персидских войн. Тематика египетского логоса весьма разнообразна: в нем повествуется о природе долины Нила, о нравах и обычаях жителей страны (особенно о религиозных ритуалах), приводятся сведения из ее истории, сводящиеся к перечню ряда фараонов и их деяний. Геродот, согласно его собственным утверждениям, много путешествовал по Египту и, в частности, посвятил немало крупных святилищ, где общался с жрецами. Эксплицитно историк говорит в данной связи о жречестве «Гефеста» (Пта) в Мемфисе (II. 2—3), «Зевса» (Амона) в Фивах (II. 54; И. 143), «Афины» (Нейт) в Саисе (II. 54), но чаще предпочитает говорить просто о «жрецах», без дальнейшей конкретизации. Собственно, если верить самому автору, то главным источником подавляющего большинства полученных им сведений явились именно жрецы. Геродот упоминает о них постоянно. Но вопрос заключается как раз в том, должны ли мы верить этому указанию «отца истории» на свой источник. У. Хайдель, наиболее детально занимавшийся этой проблемой и посвятивший ей специальное, довольно обширное исследование15, решительно отвечает: нет, не должны. Геродот, по его мнению, сознательно вводит в заблуждение читателей, а фактически с египетскими жрецами он не общался и не беседовал. Для подобного взгляда выставляются следующие основания. Многое во второй книге «Истории» никак нельзя считать исходящим от жрецов, хотя ссылка делается именно на них. Ряд сюжетов, влагаемых Геродотом в их уста, в действительности несут специфически греческий колорит. В особенной степени это касается рассказа о царе Протее, о прибытии в Египет Елены Прекрасной и о Троянской войне (II. 112—119)16. Есть и другие примеры, на которых мы еще остановимся ниже. Как же объяснить это недоразумение? Хайдель указывает17, что есть точка зрения, согласно которой Геродот был сам введен в заблуждение: его собеседниками были какие-то люди (возможно, полукровки греко-египетского происхождения), которые выдавали себя за жрецов или которых историк ошибочно принял за таковых,8. Однако это 15 Heidel W A. Hecataeus and the Egyptian Priests in Herodotus, Book II. N. Y.; L. , 1987. Это репринт работы, впервые опубликованной в 1935 г. 16 Об этом рассказе см.: Pallantza Е. Der Troische Krieg in der nachhomerischen Literatur bis zum 5. Jahrhundert v. Chr. Stuttgart, 2005. S. 152 ff. 17 Heidel W A. Op. cit. P. 125. 18 Это старая точка зрения. Она фигурирует, например, уже в классическом комментарии к Геродоту, впервые вышедшем в 1912 г. и с тех пор неоднократ- мнение исследователь приводит только для того, чтобы тут же его отвергнуть. Сам он стоит на совершенно иных позициях, которые здесь необходимо кратко очертить. На самом деле Геродот построил свой египетский логос почти исключительно на информации из сочинения Гекатея Милетского — своего непосредственного предшественника на поприще «служения Клио», ученого, которого Хайдель считает истинным «отцом истории»19. Он некритически брал все сведения из Гекатея, попросту переписывал его. А для того, чтобы плагиат остался незамеченным, и заодно для того, чтобы повествование выглядело более авторитетным и убедительным, Геродот выставил в качестве своих информаторов жрецов различных храмов долины Нила. Гекатей несколько раз упоминается в «Истории» Геродота, в том числе один раз — именно во второй книге и как раз в связи с жрецами. Этот пассаж (II. 143) исключительно важен для проблематики нашей работы, и потому мы приводим его in extenso: «Когда однажды историк Гекатей во время пребывания в Фивах перечислил жрецам свою родословную (его родоначальник, шестнадцатый предок, по его словам, был богом), тогда жрецы фиванского Зевса поступили с ним так же, как и со мной, хотя я и не рассказывал им своей родословной. Они привели меня в огромное святилище Зевса и показали ряд колоссальных деревянных статуй... Каждый верховный жрец ставил там в храме еще при жизни себе статую. Так вот, жрецы перечисляли и показывали мне все статуи друг за другом: всегда сын жреца следовал за отцом. Так они проходили по порядку, начиная от статуи скончавшегося последним жреца, пока не показали все статуи. И вот, когда Гекатей сослался на свою родословную и в шестнадцатом колене возводил ее к богу, они противопоставили ему свои родословные расчеты и оспаривали происхождение человека от бога. Противопоставляли же они свои расчеты вот как. Каждая из этих вот колоссальных статуй, говорили они, это — “пиромис” и сын пиромиса, пока не показали ему одну за другой 345 колоссальных статуй (и всегда пиромис происходил от пиромиса), но не возводили их происхождения ни к богу, ни к герою. “Пиромис” же по-эллински означает «прекрасный и благородный человек». но переиздававшемся: How W. W, Wells J. A Commentary on Herodotus with Introduction and Appendixes. Vol. 1. Oxf., 1989. P. 413. 19 Heidel W. A. Op. cit. P. 119. Cp., однако, также противоположное мнение о Гекатее: WestS. Herodotus’ Portrait of Hecataeus //JHS. 1991. Vol. 111. P. 144—160. Согласно автору этой работы, достоинства Гекатея как историка преувеличены, на самом деле его фрагменты разочаровывают. Безусловно, из данного рассказа однозначно следует, что Геродот был прекрасно знаком с трудом Гекатея (в чем, кстати говоря, никто и не сомневается). Не исключаем даже, что, путешествуя по Египту, галикарнасский историк пользовался произведением историка милетского в качестве своеобразного «путеводителя»20. Но какие импликации делает из процитированного эпизода Хайдель? По его мнению21, сам Геродот, вопреки тому, что он утверждает, вовсе не имел подобной беседы с фиванскими жрецами. Эпизод полностью взят из Гекатея. Но самое интересное в том, что и Гекатей тоже не имел подобной беседы со жрецами, а сочинил ее сам. Зачем ему это понадобилось? Исследователь выстраивает следующую цепь рассуждений. Гекатей имеет справедливую репутацию автора-рационалиста (с чем никто и не спорит). Поэтому странно было бы, по мнению Хайделя, если бы он действительно верил в собственное (или чье бы то ни было) происхождение от божества. Напротив, именно это расхожее в греческой среде мнение он и хотел оспорить, опровергнуть. Опровержение такого рода на фоне традиционных религиозных воззрений звучало «иконоборчески». Для того, чтобы сделать свою критику мифов более весомой, Гекатей и решил вложить ее в уста по возможности авторитетного источника. В глазах среднего грека египетские жрецы, несомненно, являлись таковыми. Итак, получаем следующую картину. Гекатей для подкрепления неких своих идей придумал определенный аргумент. Этот аргумент он облек в художественную форму и, дабы придать ему убедительности, дал ложную ссылку на источник (египетских жрецов). Геродот этот выдуманный рассказ у Гекатея переписал, да к одной лжи прибавил вторую: будто бы он сам тоже был свидетелем аналогичного эпизода. Выражаясь без экивоков и называя вещи своими именами, выходит, что перед нами не два выдающихся историка, а два выдающихся враля, а второй из них (Геродот) — к тому же еще и беззастенчивый плагиатор. Спрашивается, какое право в таком случае мы имеем считать их сочинения сколько-нибудь надежными историческими источниками и доверять им в чем бы то ни было? Как говорится, «единожды солгав...». Не вызывает никакого сомнения, что здесь мы имеем явную крайность, в высшей степени уязвимую точку зрения, которая по- 20 Lendle О. Einfuhrung in die griechische Geschichtsschreibung. Darmstadt, 1992. S. 38. 21 Heidel W. A. Op. cit. P. 93—94. этому и подвергалась заслуженной критике22. Хайделя не спасает и его апелляция к общему соображению о том, что ранняя греческая прозаическая литература (будто бы) отличалась не столько стремлением к строгой истине факта, сколько, напротив, огромным числом вымыслов23. Иными словами, одно сильно преувеличенное суждение обосновывается другим, столь же сильно преувеличенным, но более общего характера. Во всяком случае, необходимо отметить вещь, на наш взгляд, вполне очевидную. Если Геродот действительно занимался столь систематическим плагиатом у Гекатея, почему вплоть до Хайделя этого никто не заметил? Скажем конкретнее: почему этого не заметили читатели античного мира, которым, в отличие от нас, труд Гекатея был доступен полностью, а не в незначительных фрагментах? Любому образованному человеку достаточно было просто сопоставить два текста, чтобы плагиат немедленно всплыл на поверхность. По какой-то причине этого не произошло24. Например, достоверно известно, что 22 В том числе в лучшем из имеющихся трудов о египетском логосе Геродота: Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 94: мнение Хайделя просто- таки возмущенно опровергается. 23 Heidel W. A. Op. cit. Р. 122. 24 Строго говоря, нам встретилось одно обвинение такого рода, происходящее из самой поздней античности. Церковный историк и богослов Евсевий Кесарийский пишет со ссылкой на неоплатоника Порфирия: «...Геродот во второй книге многое дословно перенес из «Описания» Гекатея Милетского, при этом сократив: о птице Фениксе, о речном коне (т. е. гиппопотаме. — И. С.) и охоте на крокодилов» (Euseb. Praep. evang. X. 3. 16). Следует ли придавать этому свидетельству большое значение? Не думаем. Во-первых, вряд ли Пор- фирий и Евсевий — специалисты совсем в других областях — скрупулезно сличали труды Гекатея и Геродота. Во-вторых, в только что процитированном тексте явно содержится внутреннее противоречие: как же все-таки переписывал Геродот из Гекатея: дословно или с сокращениями? Одно с другим несовместимо. В-третьих, приведенные здесь примеры, будто бы подтверждающие плагиат (птица Феникс, гиппопотамы, крокодилы), совершенно не убеждают. Рассказы об этих местных египетских экзотических диковинках принадлежат к числу неотъемлемых элементов всей греческой традиции о Египте, и тот факт, что они содержатся и у Гекатея, и у Геродота, ровно ни о чем не говорит. См. в качестве параллели исследование, в котором с предельной убедительностью показано, что сведения о кошке и ихневмоне, имеющиеся как у Геродота, так и у Софокла, отнюдь не являются, вопреки распространенному мнению, признаком заимствования афинским драматургом у галикарнасского историка: Синицын А. А. Геродот, Софокл и египетские диковинки (Об одном историографическом мифе) // AM А. Вып. 12. Саратов, 2006. С. 363—405. И уж, в любом случае, если даже заимствование в каких-то конкретных случаях имело место, между заимствованием и плагиатом — «дистанция огромного размера». Одним, Дионисий Галикарнасский внимательно читал обоих историков25. Почему этот наблюдательный и вдумчивый критик не обнаружил подделки? Или же ее обнаружили, но не афишировали из симпатии к «отцу истории»? Но нет, мы уже видели, что у последнего было более чем достаточно недоброжелателей, которые уж не преминули бы в данном случае вывести его «на чистую воду», если бы было за что. Что же касается рационализма Гекатея, который якобы толкал его на ложь, нам остается по этому поводу только повторить то, что уже неоднократно приходилось писать ранее26. Этот рационализм имел свои границы. Так, Гекатей, вопреки Хайделю, ни в коей мере не отрицал существование олимпийских богов и возводимые к ним аристократические родословные, в том числе и свою собственную. Не случайно один из двух его главных трудов так и называется — «Генеалогии». Вряд ли стоит видеть в подобном воззрении признак «наивности» Гекатея, который мог бы служить основанием для пренебрежительного отношения к нему как ученому. Дело, как представляется, несколько в ином. Великий логограф в своем подходе к родовым преданиям опирался на вековые традиции, сложившиеся в среде греческой аристократии, к которой он принадлежал. Божественное происхождение знати в глазах не только ее самой, но и рядовых граждан, было чем-то само собой разумеющимся, фактом, не нуждающимся в доказательствах и не подверженным каким бы то ни было сомнениям. Не говорим уже о том, что Геродота ни в коем случае нельзя считать компилятором сочинений предшественников, вроде какого-нибудь Диодора: среди его источников решительно преобладают свидетельства устной традиции27. словом, цитата из Евсевия свидетельствует только об одном: какая-то информация о Египте фигурировала как у Гекатея, так и у Геродота. Странно было бы, если было бы иначе. 25 Он вообще интересовался ранними представителями историописания. См.: Toyl D. L. Dionysius of Halicarnassus on the First Greek Historians //AJPh. 1995. Vol. 116. № 2. P. 279—302. 26 Суриков И. E. Лунный лик Клио: Элементы иррационального в концепциях первых античных историков // Mvfjpa: Сб. науч. тр., посвящ. пам. проф. В. Д. Жигунина. Казань, 2002. С. 403—404; Он же. Демократический полис и родословные аристократов: о некоторых особенностях генеалогической традиции в классических Афинах // Древнейшие государства Восточной Европы. 2002 г. Генеалогия как форма исторической памяти. М., 2004. С. 178. 27 СрКаллистовД. П. Очерки по истории Северного Причерноморья античной эпохи. Л., 1949. С. 87; Ruschenbusch Е. Die Quellen zur alteren griechischen Geschichte: Ein Uberblick iiber den Stand der Quellenforschung unter besonderer Beriicksichtung der Belange des Rechtshistorikers // Symposion 1971: Vortrage zur griechischen und hellenistischen Rechtsgeschichte. Koln, 1975. S. 70 f.; Balcer J. M. Правда, Геродот не знал египетского языка, равно как и любого другого, кроме своего собственного — греческого28. В этом он был характерным представителем своего этноса. Разумеется, он общался с представителями иных народов через переводчиков. Переводческое дело в странах Древнего Востока, отличавшихся полиэтничным составом населения, было хорошо развито, о чем свидетельствуют хотя бы знаменитые надписи — билингвы и трилингвы. В частности, что касается того же интересующего нас Египта, сам Геродот (II. 154) показывает, как происходило обучение переводчиков, если возникала необходимость установления языкового контакта с ранее незнакомым народом. Когда при основателе Сансской династии фараоне Псам- метихе в дельте Нила появились в значительном количестве греки- ионийцы, царь «передал им даже египетских юношей на обучение эллинскому языку. Эти египтяне — предки теперешних толмачей в Египте». Разумеется, историк выражается здесь не совсем точно: пресловутые толмачи существовали в стране задолго до Псамметиха, а в данном конкретном случае следует говорить о подготовке группы людей, специально обученных именно греческому. Ко времени самого «отца истории» переводчиков в Египте было настолько много, что он даже счел их особой кастой — yevos* (II. 164). Безусловно, Геродот активно пользовался услугами толмачей, о чем и сам говорит. Так, он упоминает (И. 125), что переводчик читал ему надпись на пирамиде Хеопса, причем, судя по переданному историком содержанию перевода, его качество оставляло желать много лучшего. Однако всё это совершенно не означает, что Геродот не мог получать аутентичную информацию. Так, было показано, что в описании переворота в державе Ахеменидов, приведшего на престол Дария I, повествование Геродота восходит к персидским преданиям, хотя они и представлены в «Истории» в несколько измененном виде29, что легко объяснимо большим количеством посредующих звеньев при передаче традиции, эффектом «испорченного телефона». Насколько можно судить, в известной мере аналогичным образом обстоит дело и со сведениями, передаваемыми в египетском логосе, к чему мы теперь Herodotus and Bisitun. Stuttgart, 1987. P. 26. См. к проблеме также: Evans J. A. S. Op. cit. P. 89 ff.; Murray O. Herodotus and Oral History // The Historian’s Craft in the Age of Herodotus. Oxf., 2001. P. 16 ff.; PatzekB. Miindlichkeit und Schriftlichkeit im Geschichtswerk Herodots // Klio. 2002. Bd. 84. Ht. 1. S. 7—26. 28 Поэтому о других языках он подчас высказывает явно ошибочные суждения. См., например: Mancini М. Erodoto е il nominative dei nomi propri persiane // Atti della Accademia nazionale dei Lincei. Classe di scienze morali, storiche e filosofiche. Rendiconti. 1991. Vol. 2. Fasc. 2. P. 179—190. 29BalcerJ. M. Herodotus... непосредственно и переходим. Дело в том, что, поскольку мы отвергаем точку зрения Хайделя, на нас лежит onus probandi — необходимость предложить альтернативную интерпретацию, как минимум, не менее и убедительную. Именно это и будет сделано ниже. Хайдель полагает, что везде, где у Геродота фигурируют египетские жрецы, на самом деле следует вместо них читать «Гекатей». Необходимо рассмотреть все такие случаи из второй книги геродотова труда и попытаться ответить на вопрос: действительно ли жрецы не могли говорить этого? В самом начале книги (II. 2—3) со ссылкой на «жрецов Гефеста в Мемфисе» приводится совершенно анекдотический рассказ о том, как Псамметих однажды решил выяснить, какой язык на свете самый древний и с этой целью приказал специально не учить говорить двух младенцев, чтобы выяснить, на каком же языке они в конце концов заговорят. Рассказ этот несет вполне эллинский колорит30. Сама мысль провести подобный эксперимент могла прийти в голову, конечно же, не египетскому фараону, а пытливым и любознательным грекам. Ниже (II. 10; II. 13) со ссылкой на жрецов говорится о том, что земля Нижнего Египта образована наносами Нила и что она продолжает разрастаться — мнение, кстати говоря, совершенно верное. О «природе» (фисл?) Нила, по словам Геродота (II. 19), жрецы не смогли сказать ему ничего вразумительного. Приводится только — в качестве одной из версий об истоках Нила — точка зрения храмового служителя, должность которого Геродот — единственный раз во всем египетском логосе — конкретизирует, называя его не просто жрецом, а уращш- ткттг)? TCSV lpo)v хРЛМ-атыу (писцом-хранителем храмовой сокровищницы) Афины в Саисе (II. 28)31. Иными словами, перед нами — культовое должностное лицо достаточно высокого ранга. Рассказ писца об истоках Нила на первый взгляд поражает своим смехотворным неправдоподобием. Они якобы находятся между Сиеной и Элефантиной (т. е. в районе первого порога), являются бездонными, и от них река течет в две стороны — на север и на юг. Даже сам Геродот не склонен верить этой информации. Естественно, что и в современной историографии ее египетское происхождение подвергалось сомнению. Однако в статье, специально посвященной данному 30 How Ж Ж, Wells J. Op. cit. Vol. 1. P. 156; Lloyd A. B. Herodotus Book II. Commentary 1-98. Leiden, 1976. P. 5. 31 А. Ллойд отмечает, что в данном случае Геродот дословно переводит египетский термин ss pr hd n Nt (Lloyd А. В. Herodotus Book II. Commentary... Р. 111). Это обстоятельство, разумеется, прибавляет аутентичности всему свидетельству. сюжету32, аргументированно показано: сомнения преувеличены. Геродот, самое большее, недопонял своего собеседника в каких-то деталях. А сам рассказ жреца коренится в египетских представлениях о том, что Нил делится на несколько частей, каждая из которых в известном отношении является отдельной рекой. Одна из этих частей начинается там, где Нил вступает на территорию Египта (как раз у первого порога); соответственно, в определенном смысле именно там лежит и «исток» этой части реки. Движемся дальше. Остальные сведения, которые Геродот приводит со ссылкой на жрецов, имеют отношение уже не к географии и этнографии, а к истории в собственном смысле слова33. Один из самых характерных пассажей — повествование об основании оракулов (II. 54): «Жрецы Зевса в Фивах рассказывали мне, что две женщины, жрицы из Фив, были увезены финикиянами и одна из них, как узнали, была продана в Ливию, а другая — в Элладу. Эти-то женщины и положили основание первым оракулам у упомянутых народов (имеются в виду соответственно оракул Аммона в оазисе Сива и Додонский оракул в Эпире34. —И. С.). На мой вопрос, откуда у них такие точные сведения, жрецы отвечали, что они тщательно разыскивали этих женщин, но, правда, безуспешно, а впоследствии узнали то, что и рассказали мне. Так мне передавали фиванские жрецы». Далее (II. 55—57) следуют: греческий (додонский) миф на ту же тему, составляющий с египетским свидетельством как бы семиотическую билингву, сопоставление двух текстов и попытка наивно-рационалистического синтеза. Всё это место весьма интересно в целом ряде отношений, в первую очередь для характеристики взглядов и методологии самого «отца истории». Что же касается египетской «половины» цитированного экскурса, то нельзя не заметить, что греческий колорит, следы обработки человеком с античным духом мышления в ней также присутствуют. Укажем хотя бы на эпизод с похитителями-финикийцами35, чрезвы- 32 Wainwright G. A. Herodotus II, 28 on the Sources of the Nile // JHS. 1953. Vol. 73. P. 104—107. 33 В ряде мест второй книги Геродот рассказывает об образе жизни египетских жрецов, их обычаях, совершаемых ими обрядах и ритуалах (II. 35—38; II. 63; II. 65; II. 90; И. 122). Но эти пассажи мы опускаем, поскольку в них как раз жрецы не указаны в качестве источника информации. Скорее всего, эти сведения — плод собственных наблюдений историка. 34 О них см. наиболее подробно: Parke Н. W The Oracles of Zeus: Dodona, Olympia, Ammon. Cambridge Mass., 1967. 35 В целом о финикийцах в труде Геродота см.: Mavrogiannis Th. Herodotus and the Phoenicians // The World of Herodotus. Nicosia, 2004. P. 53—71. чайно характерный для эллинской традиции (уже начиная с Гомера), но совершенно немыслимый для египетских Фив, находящихся очень далеко от Средиземного моря, в котором действовали финикийские пираты. Далее, целиком на счет египетских жрецов относит Геродот свое изложение истории Египта (до сансского времени) с перечислением важнейших фараонов (II. 99 sqq.). Это изложение очень пространно и детально, и подробно пересказывать его здесь нет ни малейшего смысла. Отметим лишь наиболее важные нюансы. Геродотовская версия древнеегипетской истории, безусловно, содержит немало позитивных данных. Но их едва ли не перевешивает анекдотический элемент36, которым чрезвычайно насыщена эта часть труда. Анекдотичны, местами даже сказочны такие эпизоды, как месть царицы Нитокрис (II. 100), о походах Сесостриса (II. 102 sqq.) и его спасении из огня пожара (II. 107), о болезни и исцелении Ферона (II. 111), о нисхождении Рампсинита в подземное царство (II. 122), о дочери Микерина и ее служанках (II. 129—132), о сновидении эфиопского царя (II, 139) и др. Великолепную новеллу представляет собой рассказ о сокровищнице Рампсинита и хитроумном воре (II. 121). Экскурс о царе Протее, Елене и Троянской войне (II. 112 sqq.) выше уже упоминался как имеющий специфически греческое происхождение. Интересно, что этот экскурс начинается словами: «Наследником этого царя (Ферона. —И. С.), как рассказывали жрецы, был царь из Мемфиса, которого эллины называли Протей». Уже эта ремарка — «которого эллины называли» — со всей ясностью показывает, что истории такого рода были обращены именно к греческой аудитории. Сказанное относится не только к эпизоду с Протеем, но и ко всем остальным перечисленным. Наконец, со ссылкой на египетских жрецов идет у Геродота (II. 142—143) хронологическое рассуждение: «...со времени первого египетского царя... прошло 341 поколение людей и за это время было столько же верховных жрецов и царей... Таким образом, по словам жрецов, за 11 340 лет в Египте царствовали только смертные люди, а не боги в человеческом образе... В это время, рассказывали жрецы, солнце четыре раза восходило не на своем обычном месте» и т. д. А теперь вернемся к вопросу о причинах появления явно греческих элементов в рассказах египетских жрецов, как они представлены в труде «отца истории». Объяснение Хайделя, согласно которому египтяне вообще не имеют отношения к этим рассказам, как мы видели выше, неудовлетворительно. Может быть, следует допустить, 36 Solmsen F. Two Crucial Decisions in Herodotus. Amsterdam; London, 1974. P.5. что Геродот сам привнес в повествование о Египте детали такого рода, — например, с целью сделать повествование более понятным и занятным для читателей (точнее, слушателей)? Вряд ли. Скорее всего, историк и в египетском логосе, как и в прочих частях своего произведения, не отступил от своего базового принципа (VII. 152) Xeyetv та Хвубцеуа — добросовестно передавать ту информацию, которую он получал37. В таком случае выходит, что уже беседовавшие с ним жрецы насыщали свои рассказы эллинскими реалиями. Могло ли это быть? Насколько можно судить, вполне могло и даже должно было. А. Ллойд справедливо замечает, что греки, вступив в тесное общение с египтянами, привнесли в их историческую память свою собственную струю, и те ее восприняли38. Остановимся на этой проблематике подробнее. Контакты греков с Египтом, имевшие место еще во II тыс. до н. э., но затем прервавшиеся, с новой силой возобновились в VII в. до н. э., с приходом к власти Сансской династии39. Уже ее основатель Псамметих I активно привлекал на свою службу эллинских наемников. Эти первые представители греческого мира, оказавшиеся после длительной паузы в долине Нила, были зачарованы необычностью новых для них мест, грандиозностью памятников. Ярким свидетельством их восхищенного удивления является уникальная серия надписей40, вырезанных на ноге колоссальной статуи Рамсеса II в Абу-Симбеле группой воинов- эллинов, которые участвовали в одном из походов фараона Псамме- тиха II. Перед нами — не что иное, как имена выходцев из различных полисов: Архонт, Пелек, Элесибий, Телеф, Пифон и др. Это типично «туристическая» психология, столь понятная нам, людям XX— XXI веков: «увековечить» свое присутствие, оставить «автограф» на экзотической достопримечательности. Разумеется, греческих воинов еще нельзя назвать туристами в собственном смысле слова. Но вслед за солдатами и торговцами в Египте появились и самые настоящие туристы из Эллады. Впрочем, чтобы избежать слишком современного слова, будем лучше называть их паломниками. По этому поводу Геродот, в частности, пишет (III. 139): 37 Кузнецова I И., Миллер Т. А. Античная эпическая историография: Геродот. Тит Ливий. М., 1984. С. 37. 38 Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 109. 39 Об этом периоде греко-египетских отношений см.: Борухович В. Г. Египет и греки в VI—V вв. до н. э. // Ученые записки Горьковского гос. университета. Серия историческая. Средние века и древний мир. Вып. 67. Горький, 1965. С. 74—137. 40 Текст см.: Meiggs R„ Lewis D. A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth Century В. C. Revised ed. Oxf., 1989. P. 12—13. № 7. «Когда Камбис, сын Кира, отправился в египетский поход, много эллинов также прибыло в Египет. Одни приехали, вероятно, для торговли, другие — как участники похода, а третьи, наконец, просто хотели посмотреть страну (о! 8ё rives ка! airrfjs* Tfjg х^РЛ? 0ет|тсц)». Этот бескорыстный интерес к чужой стране, вызванный чистой любознательностью, — в высшей степени характерный признак античного греческого менталитета. Проявился он на самом деле еще задолго до похода Камбиса. Не случайно сохранились предания о пребывании в Египте ряда выдающихся деятелей интеллектуальной культуры эллинского мира: Фалеса, Солона41, Пифагора42, Гекатея и др. В этом ряду стоит и Геродот. Египет стал в глазах греков сокровищницей вековой мудрости и, что интересно, какой-то особо обостренной исторической памяти. Еще в IV в. до н. э. Платон в диалоге «Тимей» вкладывает в уста египетского жреца (опять египетского жреца!) следующие знаменитые слова, обращенные к Солону: «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!.. Все вы юны умом, ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени» (Plat. Tim. 22b)43. Представление в некотором роде превратное, поскольку, что бы там ни говорили, историческая наука родилась не в Египте и вообще не где-нибудь на Востоке, а именно в Греции. Однако, как бы то ни было, пиетет к египетским древностям сохранялся, и вполне понятно, что историков властно тянуло в долину Нила. Кстати, уже одно это могло бы служить достаточным основанием для египетского путешествия Геродота, по вопросу о целях которого немало сломано копий. 41 Геродот (I. 30) специально оговаривает, что Солон поехал в Египет, «чтобы повидать чужие страны (тц? 0ewpir|s\.. eiveKev)». К содержанию этого понятия см.: Ker J. Solon’s Theoria and the End of the City // CIA. 2000. Vol. 19. № 2. P. 304—329. Cp. также: Reeker H.-D. Solons Reisen // Antike und Abendland. 1971. Bd. 17. Ht. 2. S. 96—104; Piccirilli L. Erodoto e l’apodemia di Solone // Contributi di storia antica in onore di A. Garzetti. Genova, 1976. P. 23—30. 42 По отношению к их визитам в Египет в историографии подчас заметна гиперкритическая тенденция. См., например: Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 55—57, где отрицается традиция о поездке Солона в Египет. Для подобного гиперкритицизма нет оснований, тем более что сам Солон упоминает в стихах о своем пребывании в этой стране. 43 См. по поводу этого места: Суриков И. Е. Первосвященник Клио (О Геродоте и его труде) // Геродот. История. М., 2004. С. 5 сл.; Он же. Парадоксы исторической памяти в античной Греции // История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 56 слл. Образованные греки, прибывавшие в Египет с не-прагматичными целями (да, полагаем, и «деловые люди» тоже) самым активным образом осматривали сохранившиеся в регионе памятники. Разумеется, им нужны были пояснения со стороны местных жителей. И такие пояснения не заставили себя долго ждать, поскольку, по известному закону экономики, спрос рождает предложение. Едва ли не во всех святилищах, где можно было ожидать паломников из Эллады, появились своеобразные гиды, которые показывали им святыни и в меру своих сил рассказывали о них и о Египте в целом. А поскольку светских экс- курсбюро, разумеется, в ту эпоху не было, то более чем естественно предположить, что роль таких гидов выполняли лица из жреческого персонала египетских храмов. Так в наше время гражданам, совершающим паломничества в действующие монастыри, показывают тамошние достопримечательности монахи — члены духовенства, то есть, в античном понимании, того же жречества. Вот они, эти геродотовские жрецы! На наш взгляд, не может быть и речи о том, чтобы это были представители высшего жречества. Египетское святилище было обширным сакральным комплексом с разветвленным персоналом, в котором в любой данный момент нашлись бы люди, готовые (несомненно, за плату) провести «экскурсию» для любопытствующих чужеземцев. Эту устоявшуюся точку зрения о не самом высоком ранге жрецов, с которыми общался Геродот, пытается опровергнуть А. Ллойд44. Он считает, что ранг их был весьма высок. Почему же тогда они делали грубые ошибки в изложении египетского прошлого, перенасыщали свои рассказы анекдотами и пр.? Исследователь отвечает: а почему, мы, собственно, ждем от жрецов, даже высокопоставленных, какого- то особенно хорошего знания истории собственной страны? Такое знание никоим образом не входило в круг их обязанностей, заключавшихся совсем в ином. Разумеется, в Египте вполне могли появляться и ученые жрецы, но они были таковыми не потому, что это им предписывал их сан, а по каким-то собственным личным склонностям. В любом случае они являлись скорее исключениями, чем нормой. Замечание остроумное и, насколько можно судить, верное. Тем не менее нам все же трудно представить, что в тех же Фивах или Мемфисе верховные жрецы снисходили до исполнения обязанностей гида. Хау и Уэллс45 приводят в данной связи ироническое замечание Мас- перо: это все равно как если бы в наши дни туриста, осматривающего Нотр-Дам, водил по нему сам архиепископ Парижский. Действитель- 44 Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 94 ff. 45 How W. W, Wells J. Op. cit. Vol. 1. P. 413. но, представить это трудно, практически невозможно. В подобной роли несравненно естественнее смотрелся бы представитель рядового духовенства, кто-нибудь из соборных кюре. Правда, еще не факт, что Геродот побывал в Египте в качестве рядового туриста. Проблема упирается в полную неясность хронологии его египетской поездки. В частности, очень интересно бы знать, посетил ли «отец истории» долину Нила до или после того, как афинское народное собрание вручило ему огромную сумму в 10 талантов (Plut. Мог. 862Ь)46. В каждом из этих случаев отношение к нему было бы, конечно, не одним и тем же. Этот вопрос требует специального исследования, а останавливаться на нем в рамках данной главы нет никакой возможности. Как бы то ни было, если Геродот эпизодически и вступал в контакты с высшими священнослужителями, эпизоды такого рода не могли быть слишком частыми. Сам историк, как мы видели, упоминает только об одном — в Саисе (II. 28). Во всех остальных случаях он называет своих собеседников просто жрецами, и, видимо, то были жрецы рядовые. О характере и уровне рассказов этих жрецов-гидов вполне можно судить по деятельности их нынешних собратьев, идет ли речь о светском туризме или о религиозных паломничествах (в древности эти две категории, естественно, не отделялись друг от друга, тем более не противопоставлялись друг другу). Для работы как тех, так и других характерны, в сущности, одни и те же принципы, обусловливавшиеся целевой направленностью их рассказов на конкретную аудиторию, как правило, не очень взыскательную в плане истинности сообщаемого. По большому счету, экскурсовод дает своим экскурсантам ту информацию, какую они хотят получить. А они хотят, прежде всего, чтобы было «поинтереснее». К тому же одноразовый характер общения гида со слушателями располагает к определенной безответственности. В результате речь экскурсовода всегда переполнена новеллистическими и даже анекдотическими компонентами, домыслами и прямыми вымыслами47. Любой демонстрируемый памятник дает почву 46 См. об этой награде: Momigliano A. The Historians of the Classical World and their Audience: Some Suggestions //ASNP. 1987. Vol. 8. Fasc. 1. P. 63. 47 Поневоле припоминаются некоторые случаи из собственного опыта. В 2004 г. при экскурсии в Керчи автору этих строк довелось в ходе осмотра Пантикапейского городища услышать от дамы-экскурсовода, как древние греки, собираясь в пританее, пили чай. В 2005 г. в окрестностях Севастополя ее коллега увлеченно рассказывала о том, что именно на крымской земле впервые в мире было изобретено виноделие. Думается, что каждый читатель вполне может припомнить немало аналогичных примеров. Не выше степень истинности для самых разнообразных фантазий. Приведем несколько чрезвычайно показательных примеров из того же египетского логоса Геродота. В Саисе жрецы показывали «отцу истории» некие деревянные статуи женщин, у которых отсутствовали руки (II. 130—131). При этом было рассказано, будто бы скульптуры изображают служанок фараона Микерина, которым руки были отрублены по приказу его жены. Типичный «этиологический» рассказ гида! Геродот по этому поводу резонно замечает: «Всё это, впрочем, как мне думается, пустая болтовня, особенно же — история с руками статуй. Ведь я сам видел, что руки у статуй отвалились от времени и еще при мне лежали тут же у ног». В данном случае всё было, как говорится, слишком уж шито белыми нитками. Могли, однако, случаться ситуации и не столь очевидные, когда расшифровать выдумку жреца-экскурсовода с ходу было невозможно. Один из рассказов о фараоне Сесострисе (II. 107) повествует о том, как ему удалось спастись из подожженного дома, положив двух своих сыновей в качестве моста над огнем и перейдя по их телам. Весьма убедителен комментарий Г. А. Стратановского к данному месту: Геродоту, очевидно, показывали рельеф, на котором царь попирал распростертого на земле врага, и таким своеобразным способом интерпретировали изображение48. Нам представляется, что точно так же можно истолковать и сюжет с нисхождением фараона Рампсинита в подземный мир, где он «играл в кости с Деметрой, причем то выигрывал, то проигрывал у нее. Затем он снова вернулся на землю с подарком от богини — золотым полотенцем» (II. 122). Нетрудно представить себе, как жрец подводит Геродота к какой-нибудь серии фресок или рельефов на столь популярный в Египте сюжет загробной жизни и предлагает чужеземцу первое попавшееся вульгаризированное объяснение: дескать, хватит с него и этого, не вдаваться же в тонкости жреческой теологии! Кроме того, А. Ллойд справедливо отмечает49, что Геродот, конечно, не был молчаливым слушателем жрецов. Он задавал им наводящие вопросы (например, II. 113; II. 118), а те опять же отвечали на эти вопросы то, что их собеседник хотел услышать. Этим и объяс- и у монахов, которые водят экскурсии паломников по монастырям. Подчеркиваем, что речь здесь идет не об экскурсоводах-ассах, подлинных специалистах своего дела, а о среднем уровне: ведь на этом поприще подвизается очень много случайных людей, и так, надо полагать, было всегда. 48 Стратановский Г. А. Примечания // Геродот. История в девяти книгах. М., 1993. С. 512. Прим. 115. 49 Lloyd А. В. Herodotus Book II. Introduction... Р. 92—93, 100. няются многие вкрапления греческого происхождения в египетский логос. Скажем, когда «отец истории» начинал расспрашивать жрецов о Елене Прекрасной в Египте, о Троянской войне и пр., что могли они ему рассказать? Да только то, что они сами понаслышке знали из греческих мифов. А рассказывать что-то нужно было, дабы не ударить в грязь лицом перед любознательным эллином. Так и появлялись на свет квази-египетские, а в действительности греческие по своим корням истории. Подведем итог. Геродот должен быть решительно реабилитирован от обвинений в собственных немотивированных вымыслах об истории, природе, жизни Египта. Он честно и добросовестно передавал то, что сообщали ему египетские жрецы, и ответственность за искажение истины лежит на последних. Но, может быть, в таком случае «отца истории» следует упрекнуть в чрезмерном легковерии (как часто и делается)? Только при условии, если мы будем считать, что он действительно слепо принимал на веру всё, о чем писал. Но это означает — забыть об одном из основополагающих геродотовских принципов (VII. 152): «Мой долг передавать все, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан. И этому правилу я буду следовать во всем моем историческом труде».