2. «РЕКА ВРЕМЕН»: ВРЕМЯ В СТРУКТУРАХ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Река времен в своем стремленье Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы. Г. Р. Державин В Древней Греции, как, наверное, и в любом обществе традиционного типа, у людей, насколько можно судить, отсутствовала потребность в точном измерении коротких временных отрезков. Понятий «минута» и тем более «секунда» попросту не существовало. Самой малой единицей измерения времени был час (щра), да и час в античных условиях имел принципиальную специфику по сравнению с современным его пониманием. Специфика эта порождалась устройством измеряющих время приборов, то есть, собственно говоря, часов. В рассматриваемую эпоху о механических часах, естественно, и речи быть не могло. Пользовались чаще всего солнечными часами (гномоном), функционирование которых по понятным причинам имело ряд ограничений. Они не могли использоваться ночью, которая поэтому делилась не на часы, а, как 26MomiglianoA. Essays... Р. 192. 27 Суриков И. Е. Парадоксы исторической памяти... С. 56 слл. и у римлян, на четыре «стражи» (фиХакт). Делению на часы подлежала только светлая часть суток, день (тщера), в котором при любых условиях этих часов насчитывалось двенадцать. Специально говорим о «любых условиях», ибо, как известно, протяженность светлого времени суток не фиксирована, а меняется со сменой времен года. Поскольку летом день длиннее, а зимой короче, то и входившие в него часы, соответственно, летом «растягивались», а зимой «сжимались». Более того, даже солнечные часы были, в общем-то, прибором далеко не общераспространенным. С ними консультировались лишь в относительно немногочисленных случаях28. Значительно чаще для обозначения времени суток прибегали к гораздо более расплывчатым, описательным выражениям: «время завтрака», «время, когда площадь заполняется народом» (так называли полуденные часы), «время обеда» (обедали греки вечером) и т. п. Подобное словоупотребление, весьма характерное для древнегреческих авторов, видимо, считалось вполне удовлетворительным, выполняющим свою функцию, и большего не добивались. Иными словами, вполне достаточно было приблизительной ориентации во времени суток, что, конечно, само по себе является ярким свидетельством определенного ритма жизни — ритма весьма неспешного. Правда, нельзя сказать, что точность в измерении времени вообще никогда не использовалась. Существовала одна ситуация, в которой такая точность была нужна. Речь идет о судебных процессах. Обвинителю и обвиняемому для речей, произносимых перед присяжными, полагалось предоставлять строго одинаковые временные промежутки. Но в подобных условиях, следует специально подчеркнуть, имелось в виду время, измеренное не абсолютно, а относительно. В афинских судах, в частности, для этих целей применялись водяные часы — клепсидра (в дословном переводе — «крадущая воду»)29. Устройство клепсидры было предельно простым, она состояла из двух сосудов. В один большой сосуд с очень широким горлом заливалась сверху вода. В нижней части стенки сосуда, у самого дна, имелось отверстие; 28 Об ограниченном характере использования категории часа в античности см.: Remijsen S. The Postal Service and the Hour as a Unit of Time in Antiquity 11 Historia. 2007. Bd. 56. Ht. 2. P. 127—140. 29 Об афинских клепсидрах, с реконструкцией их внешнего облика и способа работы, предпринятой по открытым в ходе раскопок фрагментам, см.: Lang М. Klepsydra // Boegehold A. L. et al. The Lawcourts at Athens: Sites, Buildings, Equipment, Procedure, and Testimonia (The Athenian Agora. Vol. 28). Princeton, 1995. P. 77—78. при нерабочем состоянии клепсидры оно было заткнутым. Перед началом отсчета требуемого отрезка времени сосуд ставился на возвышение, пробка из отверстия вынималась, и вода струйкой стекала в другой, точно такой же сосуд, размешенный ниже. Тут представитель тяжущейся стороны начинал говорить и обязан был закончить, когда струйка иссякала. Сосуды меняли местами, слово получала другая сторона, и вся процедура полностью повторялась. Воду в клепсидру заливали мерными сосудами: хоями, или хуса- ми (ок. 3,28 л), реже — амфорами (ок. 26,26 л, что соответствовало 8 хусам). Соответственно, эти меры объема жидких тел стали в разговорной речи парадоксальным образом употребляться и для обозначения единиц времени (но только в судебном контексте). В речах афинских ораторов, написанных для судебных процессов и произнесенных на них, нередки выражения такого, например, типа: «Они получили в четыре раза больше времени для выступления, чем мы: ведь архонту, граждане судьи, пришлось для каждого из претендентов влить по амфоре и по три хоя для ответного слова» (Demosth. XLIII. 8). Акцентируем внимание на том, что клепсидра употреблялась в еще более редких случаях, нежели гномон (редких, впрочем, скорее в ситуативном, чем в чисто-частотном смысле, ибо судебные заседания проходили почти постоянно). Обычно же обходились вообще без измерительных приборов. Такая практика не могла не накладывать отпечаток на представления о характере движения времени. Для лучшего понимания этих представлений уместно case-study — рассмотрение соответствующих словоупотреблений у какого-нибудь типичного древнегреческого автора. Мы взяли для этой цели Геродота. Представляет интерес, какие глаголы встречаются у Геродота в сочетании с chronos. Что может делать время? Среди этих глаголов — е?цксо «проходить, истекать» (Herod. II. Ill; VI. 69), Siepxopai или 8ie?epxopai «проходить» (Herod. I. 8; II. 52; II. 152; IV. 146; V. 41; VI. 86; IX. 16), Trpoaeipi «подходить» (Herod. II. 41), ттр6е1|11 «подвигаться вперед» (Herod. III. 96; VI. 64; VII. 197; VIII. 105; IX. 109), iTapotxop.ai «проходить, миновать» (Herod. II. 14), Trpo(3atvco «проходить, идти» (Herod. III. 53; III. 140; V. 58), yiyvopai, eyytyvopai, emyiyvop-ai «происходить, проходить» (Herod. I. 28; I. 73; I. 190; II. 175; V. 92; VI. 113), бюфиорси «прорастать» (Herod. I. 61), TTpoavaioipoopai «истрачиваться» (Herod. II. 11), e^epxopai, e?eipi «выходить, истекать» (Herod. II. 139), auvTdpvaj «спешить, сокращать» (Herod. V. 41), 'iKveopai «приходить» (Herod. VI. 86). Особенно характерно употребление с хрогю? глаголов Trepiepxopai, TrepLeipi, буквально — «обходить, идти вокруг» (Herod. II. 93; II. 121; IV. 155). Ну как тут не вспомнить о циклическом понимании времени в греческой античности!30 Но о циклизме речь подробнее пойдет ниже. В целом все перечисленные глаголы имеют самое прямое отношение к движению. Собственно, это главные глаголы, использовавшиеся древнегреческим языком для передачи движения, причем в большинстве своем не абстрактного движения, а прилагавшиеся в первую очередь к живым существам. Можем ли мы из этого сделать вывод о том, что за временем признавались некоторые атрибуты живого существа? Кажется, можем (хотя, конечно, в самой осторожной форме), особенно если учитывать общий антропоморфизм мировосприятия греков. При этом, что характерно, мы, кажется, не встречаем с существительным chronos глаголов, имеющих значение «течь» stricto sensu, столь характерных для русского словоупотребления (ср. такие всем знакомые имплицитные метафоры, как «течение времени» или, скажем, вынесенная в эпиграф к данному пункту державинская «Река времен»; похоже, Геродоту подобные образы чужды). Геродотовское время не «течет»; оно скорее именно «идет», то есть движется менее плавно и, пожалуй, более дискретно. С другой стороны, геродотовский xpovos*, кажется, имеет и некоторые характеристики, сближающие его с пространством. Так, афиняне говорят спартанским послам (Herod. VIII. 144): «Ведь, как мы предполагаем, не в далеком времени (отж ека? xpovou) прибудет варвар, вторгнувшись в нашу землю». Употребленное здесь наречие екад «далеко» обычно имеет именно пространственный смысл. Здесь возникает даже определенная коллизия с тем, что было сказано ранее о постоянном движении времени. Ведь пространство, как известно, не движется, — это в нем происходит движение. В принципе, нельзя считать невозможным и восприятие времени в том же духе — как некой неподвижной среды, в которой движутся (изменяются) живые существа и даже предметы. В какой-то степени такое восприятие представляется даже более естественным: ведь непосредственно ощущалось именно движение во времени, а не движение времени, особенно в те эпохи, когда это последнее не было еще воплощено в таких зримых символах, как, например, перемещение секундой стрелки. Как бы то ни было, сближение пространства и времени подводит нас к неоднократно высказывавшемуся в литературе (и, на наш взгляд, в целом вполне резонному) тезису о том, что в греческом по- 30 Циклизм не исключает историзма; это обычно не принимается во внимание, но недавно на данное обстоятельство справедливо указал В. М. Строгец- кий: Строгецкий В. М. Проблемы становления истории как науки в античности // АМА. 2006. Вып. 12. С. 351—362. лисе наблюдалось скорее «пространственное», нежели «временное» понимание универсума и само время было дано в пространственном модусе31. Нельзя не вспомнить в данной связи открытый значительно позже Эйнштейном пространственно-временной континуум32, который, как выясняется, греками был отчасти предвосхищен33. Возвращаясь к вопросу о дискретности движения времени в представлении древних греков, отметим, что она имела место и на отрезках больших, чем сутки, т. е. таких, для измерения которых употреблялись уже не часы, а календарь. По справедливому замечанию Д. Бувье, календарное время — первая составная часть исторического времени34. Тема античных календарей — одна из сложнейших для исторического исследования; для ее более или менее детального раскрытия необходима была бы, как минимум, специальная монография 35. А здесь будет сделано лишь несколько наблюдений предельно общего характера. При этом не будем подробно останавливаться на хорошо всем известной сложности, связанной с тем, что в многочисленных греческих 31 См., например: Карсавин Л. П. Философия истории. СПб., 1993. С. 214 (с некоторыми оговорками); Бычков В. В. Эстетика поздней античности (II— III века). М., 1981. С. 22—23 (с литературой по проблеме); Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С. 36 слл.; СуриковИ. Е. Парадоксы исторической памяти... С. 57. Возражения см.: Шича- лин Ю. А. Античность — Европа — история. М., 1999. С. 137 слл. 32 См. к проблеме: Хокинг С. Краткая история времени: от большого взрыва до черных дыр. СПб., 2000. 33 В связи с идеей континуума обратим внимание, например, на то, что автор одной из самых последних работ по интересующей нас здесь проблематике (Cobet J. The Organization of Time in the Histories H Brill’s Companion to Herodotus. Leiden, 2002. P. 387 ff.) часто применяет к времени пространственные категории (spatium historicum и т. п.). В этой работе употребляется, кстати, и сам термин «континуум». 34 Bouvier D. Temps chronique et temps meteorologique chez les premiers histo- riens grecques // Constructions du temps dans le monde grec ancien. R, 2000. P. 118. 35 И такие монографии есть, хотя, к сожалению, не в отечественном антикове- дении. См., например, одну из лучших: Samuel А. Е. Greek and Roman Chronology: Calendars and Years in Classical Antiquity. Mtinchen, 1972. На положениях этой книги будет во многом основываться наше дальнейшее изложение. В российской науке до сих пор нельзя считать полностью утратившим значение еще дореволюционный очерк В. В. Латышева в недавно переизданной книге: Латышев В. В. Очерк греческих древностей: Богослужебные и сценические древности. СПб., 1997. С. 99 слл. Наверное, нужно оговорить, что активным исследованиям календарной проблематики препятствует немаловажное обстоятельство — для занятия этими сюжетами необходимо достаточно профессиональное знание астрономии и математики, чем мало что из историков может похвастаться. государствах функционировали различные календари, в которых даже новогодние празднества приходились не на одно и то же время. Так, в Афинах и Дельфах год начинался, в пересчете на привычные нам месяцы, в июле-августе, в Беотии — в январе, на острове Делос — в феврале, в Македонии — в ноябре и т. д. Но если даже сконцентрироваться для большей чистоты анализа на календаре какого-нибудь одного, отдельно взятого полиса (лучше всего — Афин, для которых имеется наибольшее количество источни- кового материала), всё-таки остается изрядное количество проблем. Главная из них порождалась тем, что две базовые календарные единицы — лунный месяц (рл)у) и солнечный год (ето?) — по астрономическим причинам не могут быть вполне согласованы друг с другом. В результате, например, в Афинах классической эпохи одновременно были в употреблении два календаря: архонтский календарь, основанный на лунном месяце, и гражданский, основанный на солнечном годе36. Первый был по своей сути религиозным, сакральным; по нему высчитывались даты различных празднеств и т. п. Второй же, светский37, служил для назначения мероприятий политического характера, в первую очередь заседаний народного собрания. Архонтский год делился на 12 месяцев: гекатомбеон, метагит- нион, боэдромион, пианепсион, мемактерион, посидеон, гамелион, анфестерион, элафеболион, мунихион, фаргелион, скирофорион. Поскольку сумма всех этих месяцев никогда не могла дать 365—366 дней, то иногда производилась интеркаляция — добавление вставного тринадцатого месяца с целью привести «отставший» лунный календарь в соответствие с астрономическим солнечным годом. Добавлялся обычно второй посидеон (один из зимних месяцев). Осуществлялась интеркаляция крайне нерегулярно. Кроме того, архонты могли добавлять по ходу года и отдельные дни (например, в связи с каким-нибудь 36 Э. Сэмюэл говорит даже о трех одновременно действующих календарях: лунном, архонтском (праздничном) и гражданском, который он называет «при- таническим» (Samuel А. Е. Op. cit. Р. 57 ff,). Однако в действительности отличия между лунным и архонтским календарем недостаточно принципиальны, чтобы нельзя было говорить о них как о вариантах одного календаря, а не о двух разных (эти отличия, в сущности, сводились к тому, что архонты могли вносить некоторые изменения в лунный календарь). 37 Разумеется, в той мере, в какой вообще можно говорить о «светском» применительно к греческому полису. Необходимые, достаточно принципиальные оговорки см.: Суриков И. Е. Категория сакрального в пространственной модели античного греческого полиса // Восточная Европа в древности и средневековье: Восприятие, моделирование и описание пространства в античной и средневековой литературе. М., 2006. С. 181 слл. праздником); в результате архонтский календарь нередко существенно отклонялся от действительных фаз луны. Гражданский год начинался в тот же день, что и архонтский (это были сутки, когда впервые после летнего солнцестояния появлялся серп молодой луны), но в этом и заключалось единственное сходство между ними, в остальном они полностью различались. Гражданский календарь не имел вообще никакого отношения к фазам луны, исходил исключительно из солнечного года, который в V в. до н. э. принимался за 365 дней. Гражданский год даже делился не на месяцы, а на совершенно искусственно созданные отрезки, не имевшие астрономического обоснования, — притании. Пританий в году было 10, и они были сделаны по возможности равными. Но поскольку 365 на 10 без остатка не делится, то разделение происходило следующим образом: первые пять пританий года состояли из 37 дней каждая, последние пять — из 36 дней каждая. Впрочем, в этом отношении на протяжении классической эпохи допускались колебания. Источники освещают предмет отнюдь не исчерпывающим образом, о многом можно только догадываться. Так, судя по всему, был период, когда первые четыре притании насчитывали по 37 дней, а последние шесть — по 36. В сумме это давало 364 дня, в результате один день года «зависал», не относясь ни к какой притании. А в интер- каляционный год, который ео ipso получался больше обычного, и притании были более долгими, вероятно, по 39 и 38 дней соответственно38. Зато никаких произвольных вставок дней и прочих подобного рода манипуляций в гражданском календаре, в отличие от архонтского, не производилось, он оставался стабильным, регулярным. Архонтский календарь, несомненно, в той или иной форме существовал с древнейших времен, а в окончательном виде его, по сообщениям источников, зафиксировал Солон в 594 г. до н. э.39 Что же касается гражданского календаря, то его происхождение — более позднее; это и не удивительно. Его появление следует поставить в прямую связь с демократическими реформами Клисфена в 508-507 гг. до н. э., что явствует из самой категории притании, лежащей в основе данного календаря. Что это такое? При Клисфене был учрежден новый орган государственной власти — Совет Пятисот (по количеству членов). Каждая из десяти фил — подразделений гражданского коллектива, введенных тем же Клисфеном, — делегировала в Совет по 50 человек. 38 Обо всех этих нюансах (в которых, повторим, немало гипотетичного) см.: Samuel А. Е. Op. cit. Р. 61—62. 39 Суриков И. Е. Проблемы раннего афинского законодательства. М., 2004. С. 131—133. Соответственно, внутри Совета эти 50 человек составляли особое подразделение, и таких подразделений, естественно, тоже было десять. Подразделение, представляющее каждую филу, на протяжении одной десятой части года считалось дежурным. В этот-то период его члены и назывались пританами, а срок их дежурства — пританией. Декреты афинского народного собрания и иные государственные акты (сохранившиеся либо в эпиграфических копиях, либо в передаче нарративных источников), если они вообще датированы внутри года, датированы именно пританией, а не месяцем. Иногда предпринимающиеся попытки приводить в прямое соотношение какие-либо даты афинской истории, известные по гражданскому календарю, с датами архонтского лунного календаря (то есть пересчитывать их с пританий на месяцы) и с помощью этого в конечном счете переводить их на наш современный календарь40 в подавляющем числе случаев являются вполне бесперспективными — именно потому, что в архонтский год произвольно добавлялись дни, с гражданским же ничего подобного не происходило. Не говорим уж об интеркаляции, которая, естественно, должна была полностью ломать соотношение двух календарей в том году, в котором она осуществлялась. А для V—IV вв. до н. э. нам точно известны далеко не все годы с интеркаляцией. Э. Сэмюэл ответственно утверждает, что невозможно найти точные юлианские эквиваленты для дат афинского календаря41. Иными словами, хотя в любом учебнике или энциклопедии можно прочесть, что, скажем, битва при Марафоне состоялась 12 сентября 490 г. до н. э. морское сражение при Салами- не — 28 сентября 480 г. до н. э. и т. п., все подобного рода конкретные датировки нужно воспринимать cum grano salis. Год и месяц, разумеется, указаны верно, а вот с числом месяца всё гораздо проблематичнее. Кстати, давать нумерацию числам месяца у древних греков уже было принято, но практика была несколько иной, более сложной, нежели привычная нам, когда в прямом порядке идут 1 января, 2 января и т. д. вплоть до 31 января. В Афинах так же обозначались только числа первой декады (причем с обязательной добавкой «прибывающего месяца»). Во второй декаде употреблялись названия типа «седьмой день после десяти» (т. е. 17-е число). Наиболее необычный счет применялся в третьей декаде: с добавкой «убывающего месяца» дни считались в об- 40 См., например, по конкретному примеру с установлением дат проведения остракизма в Афинах: Гинзбург С. И. Малоизвестный византийский источник об остракизме // Античное общество и государство. Л., 1989. С. 35; Brenne S. «Portraits» auf Ostraka // Mitteilungen des Deutschen Archaologischen Institute. Athenische Abteilung. 1992. Bd. 107. S. 184. 41 Samuel A. E. Op. cit. P. 58. ратном порядке. Например, «третий день убывающего месяца» — это именно третий день от его конца, то есть 28-е число данного месяца. Причем, следует специально оговорить, если данный месяц насчитывал 30 дней. Ведь поскольку астрономический лунный месяц соответствует примерно 29,5 суткам, то часть календарных месяцев состояла из 30 дней, часть из 29. Первые назывались «полными», вторые — «пустыми». Соответственно в «пустом месяце» уже не 28-е, а 27-е число именовалось «третьим днем убывающего месяца». Добавим к сказанному, что отдельные, наиболее важные в плане маркирования времени дни носили еще и особые названия. Так, первый день месяца назывался vou|iT|i/ia («новолуние»), а последний — ёут| ка! vea («старый и новый»). Одним словом, остается полное впечатление чрезвычайно большой сложности, запутанности (а стало быть, несомненной архаичности) подобного календарного счета. Нам, пожалуй, было бы трудновато разбираться со всеми этими «старыми и новыми», «седьмыми днями после десяти», «третьими днями убывающего месяца»... А афиняне, насколько можно судить, ориентировались в столь пестрой картине без особенных сложностей. И это несмотря на то, что затруднения, казалось бы, еще усугублялись жизнью одновременно по двум календарям. Причем даты обоих нужно было держать в памяти: чтобы не пропустить заседание народного собрания, следовало ориентироваться в пританиях, а чтобы должным образом подготовиться к близящемуся празднику — знать числа лунных месяцев, да еще и быть в курсе, не делал ли архонт каких-нибудь вставок или перестановок. Впрочем, в определенной (хотя и значительно упрощенной) форме проблема знакома даже и в наши дни воцерковленным людям, которые вынуждены в обычной повседневной жизни пользоваться григорианским календарем, в качестве члена православной общины ориентироваться на юлианский, а иногда — при определении срока Пасхи и связанных с ней переходящих праздников — прибегать даже к древнему лунному календарю. При некоторой привычке всё это делается совершенно автоматически, без каких-либо эксплицитных сложных вычислений. Отметим еще одно характерное отличие от современной практики: сутки начинались не с утра, а с вечера, с заката солнца (Gell. III. 2. 4). Это безусловно относится к датам лунного архонтского календаря42, что выглядит достаточно естественным именно в связи со счетом «по лунам». Но, видимо, не иначе было и с календарем гражданским. Так, у Аристотеля (Ath. pol. 44. 1) указано, что эпистат (председатель) пританов, сменявшийся каждые сутки, «состоит председателем в те- 42 Samuel А. Е. Op. cit. Р. 57. чение ночи и дня», и ночь, как видим, названа первой. А это должно означать, что эпистат вступал в должность вечером. Единицы измерения времени, промежуточной между днем и месяцем (как наша неделя), у греков классической эпохи еще не было. В целом, подводя итоги этой части работы, в которых рассматривались проблемы календаря, следует отметить: опять мы наблюдаем скорее не привычное нам «течение времени», а «шаг времени», «поступь времени». А если всмотреться очень пристально, то даже две параллельных поступи неких виртуальных существ: четкий, размеренный шаг гражданского календаря, а рядом — несколько сбивчивый и запинающийся шажок календаря архонтского. Теперь снова изменим масштаб рассмотрения, взяв более крупный временной охват: как мы выше перешли от часов к календарю, так перейдем от календаря к летосчислению. Здесь современного человека ждут особенно неожиданные сюрпризы. В нашу плоть и кровь вошло: года должны обозначаться числами. Не столь важно даже, от такой точки ведется отсчет этих чисел — будь то Рождество Христово или «сотворение мира», хиджра или появление на свет Будды, — сколь важен именно сам этот принцип, позволяющий четко ориентироваться в линейном времени. Что касается греческого полисного мира классической эпохи, то, во-первых, мы можем уже заведомо быть уверены, что в каждом полисе применялось собственное летосчисление. Факт сам по себе достойный внимания: основывается он на том обстоятельстве, что каждый полис являлся независимым государством. Но ведь в последующие эпохи, вплоть до наших дней, ничто не мешало и не мешает различным государствам пользоваться одним и тем же летосчислением, никто не видит в этом какого-то ущемления суверенитета. А в античной Элладе видели! Полис, перешедший на летосчисление другого полиса, мог сделать это только в результате попадания в политическую зависимость от него. Но, более того, построение летосчисления путем присвоения каждому году порядкового номера — это уже послеклассический феномен. В эпоху эллинизма получили распространение различные «эры»43, ведшие свой отсчет от какого-либо важного события в истории того или иного государства: например, чрезвычайно распространенная на эллинистическом Востоке «селевкидская эра» — от момента утверждения Селевка I в Вавилоне в 312 г. до н. э. Что же касается эпохи классики, то тогдашние летосчисления основывались не на «эрах», а на чередовании эпонимных, т. е. дававших свое имя году, магистратов. В Афинах таковым был первый 43 О них см. наиболее подробно: Leschhorn W Antike Aren. Stuttgart, 1993. архонт; но, кстати, далеко не во всех полисах эпонимные функции выполняло высшее должностное лицо. Например, в Аргосе эту роль играла жрица святилища Геры. Год именовался по имени эпонима. Иными словами, там, где нам привычнее сказать «имярек родился в 480 г. до н. э.», единственным способом выражения для афинянина было «имярек родился при архонте Гипсихиде» (или «при архонте Каллиаде», поскольку 480 г. до н. э. по христианскому летосчислению соответствует второй половине архонтского года Гипсихида и первой половине архонтского года Каллиада). В результате ориентация в протяженности хронологических отрезков была значительно затруднена. В каждом полисе, разумеется, велся список эпонимных магистратов, и он обычно выставлялся в одном из главных общественных мест города, дабы каждый желающий мог ознакомиться с ним. Так, в Афинах список первых архонтов, высеченный на большой каменной стеле, находился на Агоре; фрагменты этого списка обнаружены в ходе археологических раскопок44. Из-за этой фрагментарности материала далеко не все имена эпонимов, особенно для ранних периодов афинской истории, известны современной науке45. Начинался список архонтов с 683 г. до н. э., когда период пребывания этих магистратов в должности был ограничен до одного года (ранее был десятилетним)46. В сформировавшемся полисе вообще наличествовала тенденция избирать должностных лиц именно на годичный срок. И это, безусловно, способствовало возложению на них, в числе прочих, также и эпонимных функций. Однако неудобство подобного способа летосчисления налицо: он позволял соотносить друг с другом годы разных эпонимов только при условии непосредственной консультации со списком. Если, например, в 450 г. до н. э. гражданин заявлял, что он 44 См. эти фрагменты: Meiggs R., Lewis D. A Selection of Greek Historical Inscriptions to the End of the Fifth Century В. C. Revised ed. Oxf., 1989. R 9 ff. (№ 6). Попытку реконструкции облика всего списка по сохранившимся фрагментам см.: Bradeen D. The Fifth-Century Archon List // Hesperia. 1964. Vol. 32. № 2. R 187—208. 45 Полный перечень всех афинских эпонимов (и других магистратов), известных для архаической и классической эпох, см. в работе: Develin R. Athenian Officials 684—321 ВС. Cambridge, 1989. R 27 ff. Для эпохи эллинизма состояние источникового материала значительно лучше, и эпонимы этого времени нам известны почти исчерпывающим образом. См.: Dinsmoor W. В. The Archons of Athens in the Hellenistic Age. Cambridge Mass., 1931. 46 См. об этом процессе: Суриков И. Е. Эволюция афинского архонтата // Третья международная конференция «Иерархия и власть в истории цивилизаций». Статьи и тезисы докладов. Ч. 2. М., 2007. С. 28—48. родился при архонте Каллиаде, и нужно было определить его возраст (а возрастной ценз применялся в Афинах в ряде ситуаций политической жизни), нужно было идти на Агору, находить там в списке архонтов Каллиада и скрупулезно подсчитывать годы. А в домах у афинян, разумеется, «личных копий» этого списка отнюдь не было. В результате в повседневной жизни преобладал счет крупных отрезков времени не по архонтским годам, а по поколениям (yeveai). Однако поколение — очень уж неопределенная по своей протяженности единица. Не было единого представления о длине одного человеческого поколения. Так, Геродот (II. 142) соотносит три поколения со столетием. Стало быть, одно поколение соответствует 33,3 годам. Однако случалось, что поколение принимали и за 40 лет, и за 2547 (у того же Геродота есть следы и того и другого измерения). Столь субъективный подход, разумеется, никак не способствовал точности датировок сколько-нибудь отдаленных во времени событий. Парадоксальным образом ситуация с поколениями коррелирует с ситуацией, которую мы наблюдали в случае с самыми малыми временными единицами — часами. И там, и там — некая расплывчатость, отсутствие строгого критерия. Но как же? — могут возразить нам. А знаменитый отсчет времени по олимпиадам — четырехлетним промежуткам между панэллинскими играми в святилище Зевса Олимпийского на западе Пелопоннеса? Да, датировка того или иного события конкретным годом конкретной олимпиады, если она имеется в источнике, — великолепное подспорье для исследователя, позволяющее выстраивать ход этих событий с максимально возможной хронологической точностью. Тем более что данное летосчисление имело общегреческий характер, а не относилось лишь к одному какому-нибудь отдельно взятому полису. Однако, прежде всего, счет по олимпиадам — достижение уже послеклассического времени. Впервые он, насколько известно, был использован раннеэллинистическим историком Тимеем из Тавроме- ния48, да и то далеко не сразу нашел к себе однозначно положительное отношение со стороны коллег Тимея. Вне сомнения, это явилось важной вехой. Как справедливо отмечает В. Н. Илюшечкин, «Тимей... был первым, кто предложил вместо принятого использования датировок по правлению должностных лиц ввести единую хронологию 47 О сопряженных с этим хронологических сложностях для современных историков см.: Грантовский Э. А. Иран и иранцы до Ахеменидов. Основные проблемы. Вопросы хронологии. М., 1998. С. 217 слл. 48 О Тимее и его вкладе в хронологический аспект античной историографии смMomigliano A. Essays... Р. 37 ff; Илюшечкин В. Н. Эллинистические историки // Эллинизм: восток и запад. М., 1992. С. 280 слл. на основе летосчисления по олимпиадам. Это была попытка создать общегреческую хронологическую модель, к которой можно было бы “привязать” исторические события... Во всяком случае, это было существенным нововведением, которым воспользовались и последующие поколения греческих историков. Хронологическая система, принятая до Тимея и основанная на списках правления должностных лиц (архонтов-эпонимов и т. п.), была весьма несовершенной и в любом случае предполагала наличие полного списка; гораздо удобнее стало использовать хронологию, основанную на упорядоченных списках олимпийских победителей, поскольку она оперировала числами»49. Как бы то ни было, перед нами симптом уже новой эпохи, для которой было характерно создание историками сочинений в формах всемирной хроники, — феномен, классической Греции в целом чуждый50. Для всемирной хроники, разумеется, было более чем желательно единое (хотя бы и условное) согласованное летосчисление, а не пестрый калейдоскоп полисных эпонимных летосчислений. Но, подчеркнем, в этом были заинтересованы именно историки, и почти исключительно только в их трудах находим мы счет по олимпиадам. Достоянием политической и повседневной форм жизни он никогда не стал. Ни одно государство официально не перешло на «олимпийскую эру». Сильной стороной хронологических построений представителей классической греческой историографии был не абсолютный, а относительный аспект. Историки преуспели в построении синхронизмов между различными событиями в различных регионах, что позволяло с большой степенью точности соотнести их друг с другом. Базовый синхронизм, главный для античной греческой истории, вписавший ее в круг мировых событий, был установлен Геродотом51. В терминах его времени он формулировался примерно так: шестой год после смерти Дария соответствует архонтству Каллиада в Афинах. В переводе же на язык более привычных для нас категорий он будет звучать следующим образом: поход Ксеркса на Грецию имел место в 480 г. до н. э. От этого синхронизма отталкивались впоследствии все историки, как античные, так и последующих эпох; он сохраняет всю свою силу и по сей день. В связи с затронутым выше вопросом о поколениях небезынтересно для нашей темы будет рассмотреть сопряженную проблематику соотношения времени и человеческой жизни. Здесь следует в первую 49 Илюшечкин В. Н. Указ. соч. С. 281—282. 50 Аверинцев С. С. Указ. соч. С. 44. 51 MomiglianoA. The Classical Foundations of Modern Historiography. Berkeley, 1990. P. 38. очередь отметить восприятие жизни как цикла, делящегося на ряд возрастных стадий. Эти стадии наиболее наглядно описаны в стихотворении афинского мудреца, законодателя и поэта Солона, известном под названием «Седмицы человеческой жизни» (Sol. fr. 19 Diehl): Малый ребенок, еще несмышленышем вырастив зубы, Все их сменяет за срок первой седмицы годов. Если ж седмицу вторую прожить ему боги дозволят, Зрелости первой следы он начинает являть. В третью седмицу хоть тело растет, но уже обрамляет Щеки пушок, и затем кожа меняет свой цвет. А за седмицы четвертой года расцветает у мужа Сила — она для людей знаменье доблести их. К пятой седмице пора, чтоб мужчина о браке подумал И о рожденье детей, дабы потомство иметь. В пору седмицы шестой укрепляется разум у мужа, И необдуманных дел он уж не хочет свершать. Но лишь в седьмую седмицу с восьмой вместе — будет в обоих Ровно четырнадцать лет — ум расцветает и речь. В пору ж седмицы девятой хоть муж и силен, но не могут Разум и мудрость его с доблестью вровень стоять. Если ж седмицы десятой семь лет отведут ему боги, — В самую пору тогда смертная доля придет. Сразу обратим внимание — чтобы в дальнейшем уже не останавливаться на этом вопросе — на то, что в гендерном аспекте солонов- ская возрастная градация имеет ярко выраженный маскулинный характер. Повсюду эксплицитно говорится только о «муже». Женщины в своей жизни тоже, несомненно, проходили определенные стадии, однако Солона (как и греческих мужчин вообще) эти стадии никогда специально не интересовали. Высказывалась даже мысль, что в античной Греции существовало особое «женское время»52. Но это отдельный сложный вопрос, требующий специального изучения, и здесь мы не будем его подробно касаться. Как бы то ни было, ясно, что солоновские десять седмиц не могли иметь прямого отношения к женщинам уже потому, что, согласно общепринятому мнению специалистов, средняя продолжительность жизни древнегреческой женщины была короче, чем у мужчины53. 52 Bruit-Zaidman L. Temps rituel et temps feminin dans la cite athenienne au miroir du theatre 11 Constructions du temps dans le monde grec ancien. P., 2000. P. 155—168. 53 См., например: Pomeroy S. B. Goddesses, Whores, Wives and Slaves: Women in Classical Antiquity. L., 1994. P. 45. Кстати, о продолжительности жизни — ведь данный вопрос имеет самое прямое отношение к темпоральным категориям. Как видим, у Солона на эту продолжительность весьма оптимистичные взгляды: он считает, что в норме смерть должна приходить в 70 лет. Интересно, что в другом стихотворении (очевидно, написанном позже, уже в преклонном возрасте) поэт меняет свою точку зрения в еще более оптимистическую сторону, ставя нормальной продолжительностью жизни 80 лет (Sol. fr. 22 Diehl). Его современник — другой лирик, Мимнерм Колофонский (fr. 6 West) — полагал, что скорее следует говорить о 60 годах54. Всё сказанное, казалось бы, приходит в непримиримое противоречие с общераспространенным представлением о том, что в древних обществах в целом, в том числе и в Греции, средняя продолжительность жизни была очень невысокой, 25—30 лет или что-нибудь в этом роде. Само это положение, пожалуй, и верно, но из него делаются совершенно превратные выводы, что люди в античности действительно жили 25—30 лет, что сорокалетний считался глубоким стариком и т. п. А это, как видим, опровергается данными источников. Уже в архаическую эпоху Солон в цитированной элегии говорит, что лучший возраст для умственного развития человека приходится на седьмую и восьмую седмицы, то есть лежит между 42 и 56 годами. Сам афинский поэт-законодатель прожил более 80 лет. Приведем еще несколько примеров подобного рода, при этом сознательно не будем брать случаи экстраординарные, вроде ритора Горгия, прожившего 107 лет и до конца жизни сохранявшего здравый ум. Такое долгожительство являлось исключением в античности, как и в наши дни, а нас интересуют примеры более типичные. Сократ был казнен в возрасте 70 лет; в это время он оставался еще вполне крепким мужчиной и имел маленьких детей. Фокион, около 50 раз занимавший пост стратега, окончил жизнь (и тоже насильственно) в 80 с лишним лет; он был, конечно, стариком, но отнюдь не дряхлым, а бодрым и деятельным. Перикл прожил 65 лет и умер от чумы; при этом ни один источник не говорит о нем в его последние годы как о человеке старом или хотя бы пожилом. В целом нет оснований считать, что древние греки жили существенно меньше, чем наши современники, скорее наоборот. Подчеркнем принципиально важный момент: средняя продолжительность жизни в античности была низкой прежде всего за счет очень высокой детской смертности. Это последнее явление было 54 По поводу полемики между Мимнермом и Солоном на эту тему см.: До- ватур А. И. Феогнид и его время. Л., 1989. С. 118 слл. общим для всех древних обществ, да и вообще для всех человеческих социумов вплоть до открытия антибиотиков в XX веке. В равной степени в греческом полисе эпохи классики и в русской деревне позапрошлого столетия весьма значительная, едва ли не большая часть детей умирала в младенчестве, когда организм особенно уязвим для разного рода болезней, в то время как в наши дни выживают практически все. Но если уж ребенок выживал (а выживали, естественно, наиболее сильные и крепкие), а затем, став взрослым, не погибал на войне (еще один серьезный фактор низкой средней продолжительности жизни), то ничто не мешало ему дожить до весьма преклонного возраста. Никто, думается, не будет спорить с тем, что экологические условия в античности и в целом в доиндустриальную эпоху были несравненно более благоприятными для человека, нежели ныне55. Далее, ритм жизни был более неторопливым, размеренным; до «века больших скоростей» и постоянной спешки было еще очень и очень далеко. Проблема увеличения скорости передвижения (и тесно связанная с ней проблема энергоносителей), столь болезненная для Нового времени, перед греком вообще не стояла в качестве одной из сколько-нибудь серьезных. Ему не нужны были паровозы и пароходы; на море ему вполне хватала парусно-весельного судна, а на суше — лошади, чаще — ослика, еще чаще — собственных ног. Грек никуда не торопился — и, как ни парадоксально, вопреки этому (а может быть, именно поэтому?) успевал за свою жизнь сделать гораздо больше, чем мы. Философ Хрисипп написал более 700 научных трудов, филолог Дидим — до 4 тысяч (правда, за это его и прозвали «человеком с медными внутренностями», то есть с неутомимым прилежанием). Но кто из ученых наших дней — а ведь мы оснащены компьютерами и прочей убыстряющей процесс работы техникой — способен хотя бы приблизиться к этим цифрам? Перечисленные обстоятельства, безусловно, уменьшали количество стрессовых ситуаций, которые, как известно, тоже негативно влияют на продолжительность жизни (постоянные войны воспринимались скорее как вариант нормы, чем как источник стресса). Постоянное употребление в умеренных дозах разбавленного виноградного вина также укрепляло здоровье людей. Всё это приводило к тому, что 55 Как справедливо отмечается, в античности сам уровень развития техники не был достаточным для того, чтобы наносить серьезный ущерб окружающей среде: Rackham О. Ecology and Pseudo-Ecology: The Example of Ancient Greece // Human Landscapes in Classical Antiquity: Environment and Culture. L.; N. Y., 1996. P.42. бодрая и деятельная старость была, как минимум, не менее частым явлением, чем в нашу эпоху56. Вернемся к вопросу о возрастных стадиях. Представления о жизни как их чередовании в своем предельном развитии приводят к возникновению системы возрастных классов. В историографии имеется мнение, согласно которому на такой системе зиждилась вся социальная организация греческого полиса57. В данной точке зрения, впрочем, нам все-таки видится некоторое схематизирующее преувеличение. Возрастные классы в античном греческом мире не были столь эксплицитно проявлены и не оказывали столь определяющего влияния на весь ход бытия, как в некоторых других архаических социумах, например, в традиционной Индии. Однако отрицать сам факт наличия этих классов в полисных условиях тоже ни в коей мере нельзя. Где-то они имели большее влияние, где-то — менее значительное. Особенно велика была их роль в Спарте, где наличие возрастных классов сопрягалось с сохранением рудиментов древних инициационных обрядов. С семи лет спартанского мальчика, как известно, забирали из семьи и переводили на полуказарменное положение. В возрасте 20 лет юный спартиат вступал в категорию т. н. иренов. Ирены были уже гражданами, но не вполне полноправными; им не разрешалось, в частности, занимать государственные должности. Такое право появлялось у них только в 30 лет. Ну а наивысшего статуса спартанский гражданин достигал лишь в 60 лет: с этого возраста он мог быть избран в состав главного органа управления полисом — ге- русии. Повиновение членов более младших возрастных групп членам более старших было по законам безусловным. Однако элементы возрастного ценза наличествовали не только в жестко-иерархической Спарте, но даже и в Афинах периода наивысшего расцвета классической демократии. Юноши в возрасте от 18 до 20 лет входили в возрастную группу эфебов58. После этого они получали полные гражданские права. Точнее, почти полные, — ибо некоторые должности для них пока еще были закрыты. Так, членом гели- еи — суда присяжных — можно было стать по достижении 30 лет, должность софрониста — воспитателя эфебов — занять начиная 56 О факторах, повышавших продолжительность жизни в Древней Греции, см. также: Sekunda N. V. Athenian Demography and Military Strength 338—322 В. C. //Annual of the British School at Athens. 1992. № 87. P. 343. 57 См., В частности, в книге: Sallares R. The Ecology of the Ancient Greek World. L., 1991. 5K Об институте эфебии и его корнях см. наиболее подробно: Видаль-На- кэ 77. Черный охотник: Формы мышления и формы общества в греческом мире. М., 2001. С. 135 слл. с 40 лет и т. п. Особенно интересны были возрастные предписания для диэтетов — третейских судей, разбиравших мелкие гражданские иски. Диэтетами могли — и должны были! — становиться все граждане в возрасте 59 лет, исполняя эту должность на протяжении года, до своего 60-летия. Как отмечает Аристотель (Ath. pol. 53. 5), «закон повелевает, чтобы тот, кто не будет диэтетом в соответствующем возрасте, был лишен гражданской чести». Вплоть до наших дней — хотя и вписавшись в совершенно иной общекультурный контекст — дожило такое наследие древнегреческой системы возрастных классов, как разделение участников спортивных состязаний на возрастные категории. Оно применялось уже на античных Олимпийских играх: отдельно состязались между собой взрослые атлеты, отдельно — юноши, отдельно — мальчики. В условиях греческого полиса, который был не только государственной, но и постоянно действующей военной организацией, — причем, в отличие от многих индоевропейских обществ, с «воинской функцией», не выделенной в ведение особого сословия воинов, а более или менее равномерно распределенной по всему коллективу граждан59, — важнейшее место занимала такая возрастная категория, как призывной возраст. В большинстве полисов он определялся от 18—20 до 59—60 лет и считался периодом высшего расцвета человеческой личности. Разумеется, реально в полисное ополчение все граждане этого довольно обширного возрастного отрезка привлекались лишь в очень редких случаях, и тогда в источниках специально оговаривается, что армия полиса выступила в поход «всенародно» (тгошбтцтеС). Значительно чаще призывались лишь лица некоторых отдельных возрастов, преимущественно находящихся в середине указанного промежутка. Коль скоро речь у нас зашла о возрастных группах, интересно проследить хотя бы вкратце репрезентацию их в ментальных представлениях. Эта репрезентация была отнюдь не одинаковой. В классической Греции ярко выраженным эталоном выступал мужчина «в полном расцвете сил», в период акме, который чаще всего относили к 35 годам60. 59 Vernant J.-P Myth and Society in Ancient Greece. Brighton, 1980. P. 19 ff. Исключением из этого правила, на первый взгляд, выглядит Спарта, в которой спартиаты образовывали особое военное сословие. Однако не следует забывать, что в Спарте лишь спартиаты (в отличие от периэков, илотов и различных промежуточных категорий) пользовались всей полнотой гражданских прав. В своей совокупности именно они — и только они — составляли коллектив спартанских граждан. 60 Не исключено, что в архаической Греции дело обстояло несколько иначе. Во всяком случае, бросается в глаза, что скульптура этого времени, изображающая мужчин, концентрируется на образах молодых прекрасных юношей (ку- Остальные возрасты под углом сравнения с этим воспринимались как в некотором роде ущербные и потому репрезентировались в меньшей степени. Наиболее характерный пример — отношение к детям и детству. Как и многие традиционные общества, классическая Греция, в сущности, воспринимала детей как «недоделанных», неполноценных взрослых; поэтому, кстати, долгое время не могла сложиться традиция художественного изображения ребенка как ребенка. Даже в V в. до н. э., в период высшего расцвета эллинского искусства, не существовало еще специальной «детской иконографии». По пропорциям тела детей (кроме разве что грудных младенцев) изображали как уменьшенные копии взрослых людей. Иконографически специфику детской анатомии начали передавать только позже, ближе к эпохе эллинизма — общепризнанному периоду новых художественных веяний. Характерно, что в эту же эпоху мы впервые встречаем в немалом количестве также и скульптуры лиц преклонного возраста — стариков и старух, причем нередко сознательно подчеркнуты их возрастные черты, подчеркнуты гротескно, подчас карикатурно-уродливо. В мире классических полисов мы опять же и этого тоже не встретим. Пожилые люди изображены, как правило, без каких-либо признаков дряхлости. Жизнь осмыслялась, бесспорно, как цикл, но при этом — как цикл, делящийся на стадии. Сосуществовали, таким образом, циклическое и стадиально-линейное восприятие хода времени. По этому вопросу нам уже доводилось подробнее высказываться61, поэтому здесь затронем его достаточно кратко. Линейное и циклическое представления о времени не обязательно исключают друг друга. Так, даже в рамках древнегреческой цивилизации, которая имеет устойчивую и в целом оправданную репутацию одной из ярко выраженных «цивилизаций циклизма», первая появляющаяся концепция исторического движения общества (в «Трудах и днях» Гесиода) всё же в основном не циклична, а линейна62, а именно — регрессивна. Но миф о «металлических веках» (от золотого до железного), каждый из которых, в общем, оказывается ухудшением по отношению к предыдущему, представляет собой, подчеркнем, описание некоего единого грандиозного цикла. Но не находит эксплицитно- росов). Впрочем, обозначенный здесь вопрос в литературе даже еще не поднимался, и мы не можем уделить ему место, которого бы он заслуживал; поэтому соответствующее гипотетическое соображение и вынесено нами в сноску. 61 Суриков И. Е. Парадоксы исторической памяти... С. 82 слл. (подглавка «Регресс — прогресс — циклизм»). 62 Один из лучших в мировой историографии анализов этой концепции см.: Vernant J.-P. Myth and Thought among the Greeks. L., 1983. P. 3 ff. го ответа в поэме вопрос, что же произойдет после того, как этот цикл придет к своему концу, когда упадок достигнет предела, когда ...лишь одни жесточайшие, тяжкие беды Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет. (Hes. Орр. 200—201) Теоретически возможны два ответа: либо полная гибель человечества, либо начало нового цикла. По некоторым косвенным признакам можно заключить, что Гесиод склонялся к последнему варианту. После определенного (и достаточно кратковременного) возобладания прогрессистских взглядов на историю в середине V в. до н. э., вызванного историческим оптимизмом на волне побед в Греко-персидских войнах, представление о ходе времени как о циклической смене эпох и форм, при которой «всё возвращается на круги своя», продолжал оставаться господствующим. Сказанное относится как к философам (особенно ярко — у стоиков), так к историкам. Четко проявляются циклистские представления, например, у Полибия; но уже и у Фукидида циклизм присутствует — скорее имплицитно, но всё же присутствует. Собственно, каков стимул, двигавший им при создании исторического труда, почему он считал важным и необходимым довести до потомков информацию об уже прошедших делах, иными словами, почему история воспринималась как magistra vitae? Да именно потому, что в будущем события могли повториться; тогда-то и пригодилось бы сохраненное знание. Фукидид горделиво называет свое сочинение «достоянием навеки» (ктц|±а е? alei), и делает это по той причине, что уверен: оно окажется полезным тому, «кто захочет исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда-либо повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде)» (Thuc. I. 22. 4). В сущности говоря, любой автор, признающий дидактическую или вообще утилитарную цель изучения истории, должен иметь в своих исходных воззрениях какую-то толику циклизма. Ибо, если исторический процесс имеет чисто линейный характер, то никакое повторение ситуаций в будущем невозможно, а, стало быть, прошлый опыт не способен иметь никакого значения. С другой стороны, чистый, последовательно проведенный циклизм, как ни парадоксально, приводит к тем же выводам. Это лучше всего видно на примере упомянутых стоиков. Их учение, стопроцентно циклистское, предполагало многократное — как в прошлом, так и в будущем — «вечное возвращение», полное повторение вплоть до мельчайших деталей. Размеренный распорядок этого предопределенного судьбой мирового круговорота человек изменить ни в чем не властен, несмотря на все свои усилия; остается ему подчиняться. «Покорных рок ведет, влечет строптивого», — писал стоик (правда, уже не греческий, а римский) Сенека — ducunt volentem fata, nolentem trahunt. В подобных условиях применение прошлого опыта к будущему тоже оказывается бесполезным. Историописание возникает где-то на стыке циклистского и линейного пониманий развития общества. В самой упрощенной форме можно сказать, что в целом история понималась как чередование циклов, но в рамках каждого цикла время для греков имеет линейную направленность (чаще регрессивную, чем прогрессивную). 3.