3 Состав Ватиканского Мифографа и метод изложения в нем
Перейдем теперь к более подробной характеристике Первого Ватиканского мифографа и прежде всего зададим себе вопрос о структуре его сочинения. При том изобилии сведений, которое предоставляли ему схолии Сервия, Лактанция и другие источники, можно было бы ожидать от нашего автора стремления к мало-мальски систематической организации текста. Такая задача возникала, например, уже перед Аполлодором, которому надо было охватить, не считая одних только богов, историю героев различных поколений, принадлежавших к различным родам и их ответвлениям, и с нею он в целом 14 Le Premier Mythographe du Vatican. Texte etabli par N. Zorzetti et traduit par J. Berlioz. P., Les belles lettres, 1995. 25 Mythographe de Vatican I: traduction et commentaire par Philippe Dain. P., Les belles lettres. 1995. (Annales litteraires de 1 Universite de Besancon: 579). справился. Он начал с теогонии, а затем поделил всех героев по их родоначальникам (Девкалион, Инах, Агенор и т. д.) и создал таким образом вполне обозримую картину, завершавшуюся последним событием героической мифологии — Троянской войной. О первоначальном композиционном замысле греческого предшественника Гигина судить труднее, так как мы имеем дело уже с латинской версией, да и то прошедшей не через одни руки, но соединение целого ряда мифов в более или менее законченные по содержанию группы прослеживается и в дошедшем до нас тексте. Первого Ватиканского мифографа, судя по всему, мысли о логической последовательности изложения посещали не слишком часто. Во всем его сочинении мы найдем, правда, несколько комплексов глав, объединенных одним персонажем или их группой: подвиги аргонавтов (I. 23— 27), Геркулеса (I. 47-68), рассказы о богах (П. 1-27), события, связанные с Троянской войной (II. 33—42; III. 4-11), но, как видно из последнего примера, главы на одну и ту же тему разделены весьма значительным интервалом, а к тому же к ним надо еще прибавить I. 40-41; И. 56, 79, 101. Порядок глав, посвященных Геркулесу, весьма причудлив, и от них по непонятной причине отделена глава II. 90, а в гл. П. 69 повторяется история гибели Геркулеса, подробно изложенная в I. 58. К рассказам о богах относятся ещё №№ 1, 2, 7 и 37 из книги I, а также №№ 74 и 82 из книги II. Самое же удивительное, что родословная богов и героев, которую разумно было бы поставить во главе всей вереницы мифов, оказывается почему-то в начале 1П, последней книги, одну четвертую часть которой занимают вовсе не мифы, а эпизоды из легендарной римской истории (№№ 17-24), составляющие, правда, некий комплекс, но к ним надо ещё прибавить №№ I. 30, 73, 83 и II. 53. К событиям Фиванского мифа составитель возвращается дважды с достаточно большими интервалами (I. 79; II. 47-50,); то же самое касается Мелеагра (II. 44, 72, 96). Иногда он почти подряд пересказывает мифы, так или иначе связанные с превращениями (I. 4-6, 9, 10, 15-19), в другой раз выписывает идущие друг за другом в схолиях к кн. V «Буколик» три рассказа, ничем между собой не связанные (II. 57, 58, 59). Главы о трех «грешниках» (I. 12-14) переписаны с небольшой перестановкой с одной и той же страницы комментария Реми. Персонажи из римской истории следуют друг за другом в том порядке, в каком они описываются в комментарии Сервия к кн. VI «Энеиды», ст. 824-861. Число этих примеров можно умножить, но и без того ясно, что композиционная стройность не являлась предметом заботы нашего мифографа. Еще труднее требовать от него какой-нибудь продуманной методологической программы или подчинения излагаемого материала какои-либо единой точке зрения. Конечно, по отношению к самому трактату, если расценивать его как самостоятельное произведение, отсутствие такого содержательного стержня надо считать недостатком, но всё дело в том, что к строгой организации своего труда в смысловом отношении Ватиканский мифограф отнюдь не стремился, и его компиляция интересна как раз тем, что отражает весьма различные подходы к мифу, характерные для римской мифографии на исходе античности, а также дает представление о его собственном уровне и запросах той среды, па которую был рассчитан его труд, — т. е., главным образом, учеников средневековых монастырских школ. Все 233 главы Ватиканского мифографа26 можно поделить по содержанию и способу толкования мифа на шесть групп. Прежде всего, надо выделить 15 глав, сюжет которых вовсе пе является мифологическим: 12 уже названных выше рассказов из римской истории с прибавлением к ним трех глав из истории греческой (I. 29; III. 3 и 16). Объяснить включение большинства из них в свод мифов можно, скорее всего, тем, что рождение Ромула и Рема, самоубийство Лукреции, подвиги Камилла и 300 Фабиев были для самого Сервия, не говоря уже о Ватиканских мифографах, такой же принадлежностью мифа, как рождение, скитания и бранные деяния Энея27. Труднее отнести к области мифа перечень гражданских войн в Риме или сообщение о похоронах Марцелла, но, как бы то ни было, из собственно мифологической тематики названные выше 15 глав (первая группа) приходится исключить. Впрочем, и при этом условии самую большую группу глав составят самые бесхитростные из них, в которых мифологическое повествование ведется как рассказ о чем-то, случившемся на самом деле, без всякой попытки то происшествие объяснить или 26 Всего в рукописи Ватиканского мифографа 229 глав, но еще Маи поделил по содержанию на две половины две из них, а Дзордзетти прибавил к ним ещё две (кн. III, 67 и 12-13), — получилось 233 главы; из того расчета мы и будем исходить в дальнейшем. 27 Показательно, что 9 из 12 римских сюжетов включил в свое собрание и Второй Мифограф, пользуясь в качестве источника все тем же Сервием. истолковать28. Всего их набирается 94, и сюда можно отнести спор Нептуна и Минервы (I. 2), вражду Атрея и Фиеста (I. 22), историю Девкалиона и Пирры (II. 87), свадьбу Пелея и Фетиды (III. 5) и множество других глав. При этом составитель иногда излагает свой материал достаточно сбивчиво (см. примеч. к I. 20), иногда — слишком кратко (ср. I. 6 или I. 17.3 с приводимыми в примечаниях гораздо более пространными рассказами у Лактанция). К этой категории следует присоединить ещё 42 главы, содержащих описание различных превращений (будем считать их третьей группой). Больше всего таких метаморфоз завершается превращением в птиц и животных (напр., I. 3.5; 10.2-3; II. 41.3; 84.1; 96) — всего 15 глав, но число объектов, подвергшихся превращению, значительно больше, так как среди них есть не только объединенные одним мифом Прокна, Филомела и Терей (I. 4.3) или девять Пиерид (I. 85.4), но и не определяемые более точно количественно спутники Улисса или Диомеда (I. 15.1-2; II. 41.1). Затем следуют деревья и растения (8 глав), созвездия (5 глав), источники (3), камень (1) и даже один случай превращения человека в бога (I. 98.2). Могут быть и более сложные варианты. Скилла, дочь Форка, стала чудовищем только в нижней половине (I. 3.2); Астрея была сначала превращена в перепелку, а потом в остров (I. 37.1-2). Спасаясь от Тифоея, боги приняли образ разных животных (I. 85.3), — ясно, что только временно. Пол Тире- 28 Сюда я отношу также историю Геро и Леандра (I. 28), не меньше подходящую к собранию мифов, чем любая фольклорная новелла. сия сначала изменился в женский, затем вернулся в мужской (I. 16),— всего таких глав набирается 9. Обычно превращение чем-нибудь мотивируется: гневом богов (I. 97.1; II. 80.1), их желанием спасти жертву преследования (III. 32.7), сочувствием к пострадавшим (I. 9.3-4), но возможность его никогда не подвергается сомнению или критике. Столь же доверчиво относится автор и к так называемым этиологическим мифам (четвертая группа), т. е. объясняющим причину какого-либо явления: почему ворон из белого стал черным (И. 14.5-6)? Как возникла река Марсий (II. 23.5)? Всего таких глав набирается 5, а из предыдущей группы к ним можно прибавить ещё один случай с «филологическим» объяснением: нимфа Перистера помогла Венере одолеть Купидона в шутливом соревновании, кто из них соберет больше цветов, и за это Купидон превратил нимфу в голубку, которая по тому так и зовется по-гречески peristerd (II. 73.3). Такой «филологический» метод по частоте его употребления вполне может соперничать с рассказами о превращениях, так как применяется в 43 главах (пятая группа). По своему происхождению он восходит к стремлению человека объяснить наименование предмета или лица в прямом соответствии с его природными или благоприобретенными свойствами, и использовался ещё первыми греческими поэтами (например, Гесиодом) и историками — так называемыми логографами, предшественниками и современниками Геродота. Его употребление в источниках Ватиканского мифографа охватывает достаточно широкую область: от объяснений и этимологий, признаваемых современной лингвистикой (например, имен Алкесты, I. 91.6, и Парфенопея, II. 72.2, или имени нарицательного «волчица», lupa, для обозначения блудницы, подобно тому как в русском используют в этом смысле слово «шкура») до совершенно фантастических этимологий, производящих имя Нептуна от сочетания nube tonans (II. 6.1), Меркурия — от глагола curro «бежать» (И. 17.3), Минервы — от существительного manus «рука» и т. п. (II. 22.2; указание на другие подобные случаи см. в примечаниях к I. 57.3; 62.3; II. 11.2.6; 12.3; III. 28 и т. д.). Следует отметить и здесь тенденцию составителя к исключению некоторых этимологий, предлагаемых его источником. Так, переписывая из комментария Реми свою главу I. 56, наш Мифограф опускает верное произведение названия гарпий от «греческого агро (на самом деле, арла^со), что по-латински значит rapio (“хватать, похищать”)». В II. 2, заимствованной у Исидора, отбрасывается объяснение имени кентавра Хирона от греческого XEipi^eiv «действовать руками», так как он был-де хирургом. В II. 8, взятой у Сервия, не используется возведение имени Furiae к глаголу ferire «поражать». Причина того — конечно, не обострившееся неожиданно филологическое чутье Мифографа, а стремление к краткости изложения. Что касается последнего, шестого метода передачи мифа — рационалистически-аллегорического, то упреки в этом отношении, которые нередко раздаются по адресу Первого Ватиканского мифографа в работах по истории поздней римской и средневековой латинской литературы29, при ближайшем 29 См., например, отражение этого установившегося мнения в энциклопедии: Der kleine Pauly. В. 3, 1969. Col. 1543: Mythographi Vaticani. рассмотрении оказываются не вполне основательными: рассказов, содержащих рационалистический элемент, у него всего 23, и даже с прибавлением 11 глав с явно аллегорическим толкованием их общее число составляет одну седьмую часть всего корпуса. К тому же большинство из них носит достаточно безобидный характер, в чем легко убедиться, сравнив использование толкований, заимствованных у Фульгенция Первым и Вторым Ватиканскими мифографами. Оба они берут у Фульгенция примерно полтора десятка одинаковых объяснений, к которым Первый мифограф добавляет ещё около десяти заимствований, а Второй — свыше полусотни. Характерный пример различия между двумя составителями в рационализации мифа — глава о свадьбе Пелея и Фетиды и споре трех богинь за «яблоко раздора». У Первого мифографа это рассказ со вполне естественными «человеческими» страстями (III. 5). Второй посвящает этому событию большое «объяснение» (гл. 249), где первая половина взята из одной книги Фульгенция (III. 7), и здесь союз Пелея и Фетиды толкуется как соединение земли и воды, или плоти и влаги, а Юпитер играет роль огня, т. е. души, которая соединяет оба противоположных начала. Вторая половина гл. 249 берется из другой книги Фульгенция (II. 1), и здесь Минерва отождествляется с созерцательным началом, Юнона — с действенным, Венера — с вожделением. Ясно, что нашему Первому мифографу такие высоты осознания мифа были либо недоступны, либо не интересны. Точно так же опускает он обширные рационалистические толкования из комментария Реми в отношении мифов об Антее, Орфее, Титии (см. при- меч. к I. 13). Конечно, приведенная выше статистика имеет относительный характер: одну и ту же главу можно подчас квалифицировать как принадлежащую и к «филологическому», и к рационалистическому методу или к аллегории. В целом, однако, из наших подсчетов достаточно отчетливо выявляется облик составителя, заинтересованного, главным образом, в изложении мифа и — гораздо меньше — в его истолковании. На христианскую догматику у него нет ни малейшего намека30, как и попыток «осовременить» миф31. К языческим богам наш Мифограф относится как к некой данности и, как уже говорилось, редко подвергает их действия сомнению32. В то же время трудно себе представить существование на рубеже I и II тысячелетий человека, который бы знал труды таких выдающихся христианских богословов, как Исидор Севильский и Реми из Озер- ра, и продолжал верить в олимпийских богов хотя бы в изображении Овидия. Скорее всего. Ватиканский мифограф воспринимал излагаемые мифы, как 30 Два раза попадаются трудно объяснимые реминисценции из Ветхого Завета: см. I. 78.6; III. 1.67 и примеч. к ним. 31 Иногда только встречается неосознанная модернизация (см. III. 1.20; 6-7.6 и примеч. к ним) и сознательное стремление облагородить моральный облик античных героев (см. I. 41.1; 58.9; 88 и примеч. к ним). 32 Иначе подходит к вопросу Второй мифограф, который во 2-ой же главе своего собрания выписывает из Исидора (VIII. 11) объяснение, как произошли языческие боги: «Те, кого язычники почитают, признавая богами, были, говорят, некогда людьми, и после смерти их начали чтить за их жизнь и заслуги, как в Египте Иси- ду, на Крите — Юпитера...» и т. д. взрослый человек — сказку, которую он рассказывает детям: сам он в нее не верит, да и ребенок понимает, что такие происшествия случаются только в сказках. Однако окружению Ватиканских мифографов знать об этих чудесах было тем более необходимо, что без них не поймешь ни строчки в тех латинских авторах, которых читают в монастырских школах. Удовлетворению этой потребности и призваны были служить мифографические компендии, создаваемые в Средние века, но, понятно, на разном уровне: те же Второй и Третий мифографы значительно превосходят по своему интеллектуальному развитию Первого, что нашло отражение и в распространенности их трактатов в Средние века. Как уже говорилось, Второй и Третий мифографы, вместе взятые, представлены более чем полусотней кодексов, в то время как Первый мифограф дошел только в одной единственной рукописи и, стало быть, пользовался меньшей популярностью. Впрочем, эта рукопись, написанная в середине XII в., свидетельствует о том, что и сочинение Первого мифографа послужило не одному поколению школяров, даже если за время его создания принять самую позднюю дату — рубеж X и XI вв. Пользоваться им, очевидно, предполагалось и в дальнейшем, — иначе зачем было бы тратить на него время и писчий материал?