Концептуализация этнического конфликта и его субъектов
«Конфликт» — понятие, широко используемое разными дисциплинами. Не имеет определенной дисциплинарной принадлежности и термин «этнический конфликт». «Различное понимание обществоведами феномена эт- ничности, с одной стороны, и их дисциплинарная специфика — с другой, обуславливают весьма широкий спектр интерпретации этнических конфликтов...»49 При всем безусловном разнообразии подходов к описанию и объяснению феноменов, определяемых как этнические конфликты, нужно акцентировать внимание на своеобразном массовом редукционизме. Упрощенно говоря, люди следуют, в сущности, бытовым представлениям о конфликте как о столкновении двух определенных и четко структурированных субъектов или, выражаясь метафорически, коллективных личностей. Едва ли кто- либо из основных авторов, пишущих о конфликтах, станет спорить с тем, что конфликт должен рассматриваться как сложная система диспозиций, а не просто противостояние двух монолитных «сторон», и что определение «этнический» является предикативным, а не атрибутивным, т. е. означает смысл, который приписывают взаимодействию его участники, а не сущность этого взаимодействия. Однако на деле эти авторы зачастую ведут себя непоследовательно: «Под этническим конфликтом понимается любая форма гражданского противостояния на внутригосударственном и интрагосударственном уровнях, при котором по крайней мере одна из сторон организуется по этническому принципу или действует от имени этнической группы»11. Вполне корректное в силу своей широты определение, которое, однако, может быть прочитано и интерпретировано по-разному. Сам же автор сразу же за определением ставит в текст фразы, которые резко сужают свободу истолкования и явно подво- Дят читателя к прочтению в духе соперничества «коллективных индивидов». Продолжение цитаты: «Обычно это конфликты между меньшинством и доминирующей этнической группой, контролирующей власть и ресурсы в государстве. И поэтому столь же обычно меньшинство ставит под вопрос сложившуюся государственность и существующие политические структуры»50. Небезобидны и распространенные рассуждения о «некоторых» этнических конфликтах как о «закамуфлированных», «ложных», «замещенных» или превращенных формах «обычных» социальных или политических противостояний1''. При этом по умолчании подразумевается (а порой и прямо утверждается) существование «настоящих» этнических конфликтов, отражающих «собственно» межэтнические противоречия. В итоге упрощенный взгляд на конфликты и соответствующую фразеологию вольно или невольно предлагают наиболее значимые теоретики; таким языком изъясняются авторы многочисленных академических работ по частным проблемам и тем более — околонаучной публицистики. Если же взять официальные тексты и средства массовой информации, то представления о борьбе «коллективных личностей» господствуют там безраздельно. Необходимо принимать в расчет давление сложившегося языка, который не всегда адекватен требованиям теории. Можно сказать, что, переходя от теоретических высот к составлению частных моделей или к описаншо конкретных ситуаций, все мы становимся заложниками доступных коммуникативных возможностей. Большинство наиболее распространенных и, если угодно, хрестоматийных определений конфликта выводятся из понятия «интерес». Тем самым подразумевается наличие определенного носителя интереса, способного этот интерес осознавать и активно защищать. В общем смысле «конфликт» описывается как ситуация столкновения различных субъектов по поводу несовпадения или противоположности их интересов. Подобное, далеко не всегда проговариваемое допущение формирует определенный язык и поощряет следование упрощенным описательным и объяснительным моделям: «Конфликт: процесс-ситуация, в которой два или более индивида или две и более группы активно стремятся расстроить намерения друг друга, предотвратить удовлетворение интересов друг друга вплоть до нанесения повреждений другой стороне или ее уничтожения»-’0. «Под конфликтом мы имеем в виду преследование разными группами несовместимых целей»51. «Конфликтологическая парадигма восстанавливает субъектность социальных противоречий, позволяет изучать и осмысливать их как реальную борьбу реальных социальных субъектов, относительно самостоятельных и независимых в своих устремлениях и самоопределении, в интересах и целях, направленных на удовлетворение имеющихся потребностей, определяемых особенностями их жизнедеятельности, их наличного социального бытия»52 (курсив мой. —А. О.). Если понимать подобные определения широко, то любое агрессивное поведение. в том числе речевое, можно интерпретировать как конфликт, поскольку интересы того, кто совершает агрессивный акт, и того, на кого этот акт направлен, явно не совпадают. Например, если формально подходить к преследованиям месхетинских турок в Краснодаре, то в принципе можно заключить, что имеет место конфликт: одна сторона — власти и военизированные группировки, именующие себя «казачьими», — хочет выгнать турок из края, а другая — условная совокупность лиц, идентифицируемых как «турки», — хочет, чтобы ее оставили в покое. Расширительные определения «этнического конфликта» как любого, в том числе одностороннего, акта агрессии или доминирования, достаточно распространены. Для А. Н. Ямскова к этническим конфликтам относятся ситуации неприятия сложившегося статус-кво представителями определенной группы и соответствующие, в том числе односторонние действия53; «этническим» конфликт делает то, что «в восприятии хотя бы одной из сторон определяющей характеристикой противостоящей стороны служит этничность»54. В. А. Тишков относит к этническим конфликтам те ситуации, в которых «хотя бы одна сторона определяет себя по этническому признаку» (курсив мой. — А. О.). Однако подобные расширительные толкования конфликта вызывают вопросы и создают определенные трудности. Одна из них (я бы ее считал основной) — названный выше массовый редукционистский подход к пониманию конфликта: чтобы ни хотели сказать теоретики, публика по инерции или осознанно связывает со словом «конфликт» взаимодействие двух или более в равной степепи активных субъектов. Наиболее распространенный и типовой для нашей страны «конфликтный» подход является позитивистским и материалистическим. «Межэтнические отношения» и «межэтнический конфликт» описываются как явления, производные от «объективных» экономических отношений, «объективных» культурных различий или в крайнем случае от навязанных участникам идеологических рамок. Разумеется, прямолинейные социально-структурные интерпретации, выводящие конфликт непосредственно из конкурентных социальных и экономических отношений между группами как таковыми, встречаются уже сравнительно редко. Чаще речь ведется о борьбе за статусные позиции, доступ к власти и ресурсам и о мобилизации людей. Однако применяемый язык в сущности мало отличается от того, который обслуживает социально-структурные подходы25. Приходится иметь дело просто с разными вариантами взгляда на конфликт как на «форму противостояния между целостными социальными системами (группами)»55. Конфликт рассматривается как данность, он якобы возникает и развивается по своим устойчивым закономерностям, которые могут быть познаны и описаны. Примечательно, что в российских «конфликтологических» работах, претендующих на теоретизирование, едва ли не основное внимание уделяется выявлению «сущности» этничности, а следовательно — «истинной» основы конфликтов56. Теоретическое и социальное конструирование этнического конфликта имеет те же черты, что конструирования этничности вообще, и может рассматриваться как область такого конструирования. В частном случае конструирования конфликта, как и в общем случае конструирования этничности имеет место аскрипция двух видов. Во-первых, коллективным образованиям, в том числе условным множествам, приписывают свойства социального субъекта, в частности субъекта конфликта. «Сам термин “этнополитика” предполагает, что в качестве главного действующего лица здесь выступает этническая общность (этническая группа), преследующая определенные политические цели»57. Стороны конфликта (по крайней мере, одна из «сторон») воспринимаются как «этносы», в крайнем случае — части «этносов», имеющие свои интересы и действующие как единое целое. Так, в большинстве академических и неакадемических публикаций, посвященных ситуации на Северном Кавказе и особенно «проблемам миграции», по умолчании подразумевается или прямо утверждается, что субъектами «экспансии» или, наоборот, «противодействия экспансии» выступают этнические или квазиэтнические группы («кавказцы», «казачество») как таковые. Нередки утверждения о том, что «национальные общины» жестко структурированы58, что «клановые» или «общинные» отношения внутри меньшинств, а также двойные поведенческие и этические стандарты (по отношению к «своим» и «чужим») являются основой их, меньшинств, «консолидированности», что требует ответной «консолидированности»59. Лидерам и участникам национально-культурных общественных объединений приписывается роль «лидеров общин», и они бывают вынуждены ее играть при процедурах «урегулирования» или «предотвращения конфликтов». Во-вторых, действиям разных агентов, их мотивации, спонтанным социальным процессам произвольно приписывается «этнический» смысл —смысл «свойства этноса», фактора или детерминанты «этнических процессов», объекта «этнических интересов», ресурса или продукта «этнического развития» и пр. (перечень штампов может быть достаточно длинным). Нужно сделать ударение на двух понятиях — воображаемая релевантность и произвольность. «Этнические» смыслы чаще всего внедряются косвенным путем, тем, что вещи, лица и явления помещаются в контекст этнических отношений или этнического конфликта. Тем самым различные вещи по умолчании рассматриваются как релевантные этнической конфликтности, а этнич- ность в самых разных значениях — релевантной широкому спектру социальных отношений. Подобный перевод в этническую плоскость делается обычно произвольно, по усмотрению автора или идеолога. Выражаясь коротко, в действие вступает такая малопонятная и никем не объясненная, но часто поминаемая сущность, как «этнический фактор». «Если, скажем, случилась стычка между двумя соседями по поводу чистоты мусоропровода и если один из них — русский, а другой — азербайджанец, то, будучи пропущена сквозь призму этно-центристского мышления, эта стычка будет выглядеть не иначе как проявление межэтнической розни»60. Как известно, в стране сохраняется ведомственный (милицейский и прокурорский) статистический учет этнической принадлежности лиц, совершивших преступления61. Получаемые из системы МВД сводки по регионам РФ, как бы ни оценивать методику, на которой они основаны, в общем показывают, что доля лиц определенной этнической принадлежности, обвиняемых в совершении преступлений, в целом совпадает с долей соответствующих национальностей в составе населения. Есть организованная преступность и, очевидно, преступные группы разного этнического состава — из лиц, относящихся к этническому большинству, меньшинству или смешанного состава. В средствах массовой информации, в профессиональном лексиконе правоохранительных органов и даже в научных публикациях часто используются понятия «этническая преступность» и «этнические преступные группы». Смысл этих выражений, похоже, не всегда ясен даже для тех, кто их использует; в общем он сводится к тому, что криминальная активность отдельных лиц и коллективов каким-то образом связана с их этнической принадлежностью. Примечательно, что преступная деятельность лиц и групп, относимых к этническому большинству, за редким исключением не определяется как «этническая». Этой чести удостаиваются только этнические меньшинства, а русская или «славянская» этничность к криминалу как бы не имеет никакого отношения. Самые разные культурные феномены или общественные институты и в обыденном сознании, и в научном дискурсе наделяются этническими чертами: «национальные» культуры в целом и их компоненты, особенности хозяйства, черты психики и пр. К области (меж)этнических отношений, этнических процессов или этнического развития причисляют отношения между разными эшелонами государственного аппарата в федеративном государстве'3, отношения различных групп населения с окружающей природной средой62, систему образования63' и т. д. Внешние наблюдатели, в том числе представители пауки, проделывают подобные операции вне зависимости от того, присутствуют ли этнические категории в языке самих участников описываемых отношений. Собственно говоря, развитие отечественной этнографии в 1960-80-е годы в основном сводилось к сочинению «теорий этноса», созданию субдисциплин вроде этносоциологии, этнопсихологии, этноэкологии и было соответственно основано на переводе самых разных предметов и явлений в этническую плоскость. «Понятием “этнические (этносоциальные) процессы” в российской научной традиции охватываются все изменения в жизни народов, этнических групп, имеющие в равной мере как “внутренние”, так и “внешние” по отношению к ним источники». Логично поэтому «посмотреть, насколько нынешняя конфигурация этноконфликтных отношений в нашей стране может быть обоснована с позиций этносоциального развития, то есть этнических процессов, шедших среди российских народов в годы советской власти»64. В интересующей нас области в качестве примера можно привести мониторинговый проект Сети раннего предупреждения конфликтов па базе Института этнологии и антропологии РАН. В рамках проекта региональные наблюдатели ведут наблюдение не манифестаций этничности в разных сферах общественной жизни, а практически всего спектра общественных отношений для выявления объективных факторов этнической конфликтности. В материалах мониторинга получают освещение и тем самым произвольно вносятся в сферу этнических отношений самые разные природные и социальные феномены — от экологического состояния территории до хода выборов. Тем самым по умолчании подразумевается, что различные обстоятельства «объективно» выступают как детерминанты «межэтнической конфликтности». Подобный же, но более прямолинейный подход используют участники другого московского конфликтологического проекта — «Раннее предупреждение и управление этническими конфликтами в процессе социально-политической трансформации России через общественный диалог и образование», осуществляемого Центром стратегических и политических исследований и обходящегося, правда, без своей региональной мониторинговой сети. Таким образом, в публичном дискурсе феномен, определяемый как «этнический» или «межэтнический» конфликт, отличается от «просто» социального конфликта двумя обстоятельствами. С одной стороны, тем, что участники конфликта подвергнуты этнической категоризации или, наоборот, категории населения, выделяемой по этническому признаку, приписаны свойства консолидированного социального субъекта, образующего сторону этнического конфликта. С другой — факторам и элементам ситуации, определяемой как конфликт, — внешним обстоятельствам, мотивам участников и прочему — придан «этнический» смысл. Эти операции могут проделать те элитные группы и агенты, которые по своему положению «имеют право называть», в том числе и сами участники конфликта. Чаще всего в такой роли приходится наблюдать официальных лиц, средства массовой информации п представителей научного сообщества.