Павел Щербинин «СОЛОМЕННАЯ ВДОВА»: ПРАВА И ЖИЗНЬ РОССИЙСКОЙ СОЛДАТКИ

Солдатка — ни вдова, ни мужняя жена.

В. И. Даль

Солдаткой» (солдатской женой, рекруткой, женой нижнего воинского чина) называли и в российском законодательстве, и в повседневной жизни женщину, муж которой был взят в рекруты или призван (мобилизован) в армию (Брокгауз и Ефрон 1900, XXX: 749).

Что представляла собой повседневная семейная жизнь солдатки (рекрутки)? Насколько «свободна» была солдатская жена в праве выбора места жительства? Как относилось социальное окружение

солдатки (община, мещанство, помещики и т.д.) к повседневной жизни таких женщин? Как складывались семейно-брачные отношения солдаток? Ответам на эти вопросы и посвящена данная статья.

«Жена скитается без приюта...»

Для многих женщин трансформация в солдатку приводила к личной трагедии, отсутствию всякой человеческой перспективы, обрекая на нищету и бесправие. Несомненно, социальный статус солдатки был своеобразным. До реформы 1874 года, установившей всеобщую воинскую повинность и шестилетний срок службы, рекрутские наборы в армию означали судьбу, похожую на вынесение смертного приговора рекруту и его жене.

Еще петровские указы о первых рекрутских наборах требовали, чтобы новобранец отправлялся к месту службы с женой и «робя- тишками»[183]. И вплоть до 1874 года солдатка, имея право проживать вместе с мужем, могла следовать за ним в армию. Брачные узы считались святыми, и власти не решались формально запрещать жене быть при муже (Брандт 1860, 356)[184]. Однако наделе все упиралось прежде всего в экономическую составляющую совместного проживания супругов. Безусловно, к месту службы мужа ехали лишь те женщины, которые могли решиться навсегда расстаться с родными

и привычным укладом жизни. Фактически некоторые солдаты, хотя и считались женатыми, не видели своих жен с момента рекрутства — они обзавелись супругами еще «в крестьянстве», успели даже завести детей; жены же, понимая, что ничего хорошего от солдатского житья не ожидается, остались на прежних местах, давая, впрочем, своим мужьям основание долгие годы считаться семейными.

Если семья солдата жила при нем, то кроме квартирного пособия ей должны были выдавать еще денежное и пищевое довольствие: 1) квартирные деньги, если воинская часть не могла предоставить казенного жилья; 2) приварочные деньги на продукты; 3) паек из муки и крупы. Однако квартирные пособия были невелики и рассчитаны на то, что у семьи солдата есть дополнительные источники финансирования (помощь большой семьи, родителей, заработки жены солдата), так как на выделяемую сумму прожить было нельзя.

Даже если жена жила при части, военный быт, походы, лагерные сборы, маневры часто и надолго разлучали солдата с его женой. Рождаемость в солдатских семьях была низкой — один-два

ребенка. В литературе встречается мнение, что солдатки не желали плодить «пушечное мясо». Анализ списков военнослужащих, проведенный С. В. Карпущенко, позволяет думать, что женами военнослужащих в период их полковой жизни становились в основном дочери тех же солдат. По всей видимости, не обладая приданым, девушки, подраставшие в полку при отцах или при матерях, не нашедших работы на стороне, вряд ли могли рассчитывать на хорошую партию, а потому и не выходили из военного сословия, становясь солдатскими женами и рожая солдатских детей. Девочки по вполне понятным причинам меньше всего упоминаются в воинском законодательстве, заинтересованном лишь в будущих солдатах (Карпущенко 1999, 28—29). Дочери солдата именовались «солдатскими девками» и в случае смерти отца имели право на казенное пособие (Свод постановлений о солдатских детях 1848, 15).

Хотя солдатка, решившая остаться дома, и была формально свободной, ее мобильность контролировалась прежде всего экономически: чрезмерно высокая оплата передвижений и наличие детей мешали осуществлению ей своего законного права (Farnsworth 1990, 71). Впрочем, отмечались и случаи, когда рекрутские присутствия выдавали бездетным рекрутским женам виды на свободное жительство в городах и поселениях, где пожелает, при условии «честного поведения». Этим порой пользовались в большой семье, чтобы избавиться от лишнего рта, «выдавить» «соломенную вдову» из крестьянского двора. Нередки были случаи, когда крестьяне делали все, чтобы солдатку и ее детей «спихивать со двора в келью, на мирское подаяние, не почитая за собой к сиротам никакой обязанности...» (Московский журнал 2002, № 2, 14).

Ценным источником по истории повседневной жизни солдаток является фольклор, который представляет бытовой уклад жизни солдатских жен, отражает многоликий спектр общественной реакции на рекрутчину, положение «соломенных вдов», отношение к детям солдатки и др.[186] В фольклорных произведениях подчеркивалась зависимая жизнь солдатки в семье мужа и двусмысленность ее положения в деревне, порождавшая сплетни и пересуды (см.: Ульянов 1914, 251—253). Например, в «Плачах по рекруте женатом» (XIX в.) И. А. Федосова особенно ярко продемонстрировала общественное и семейное положение солдатки: при соседях и «сродниках» она преклоняет голову перед братьями мужа, обещает покорить свое сердце, просит их «допустить» ее детей в дом и из

милости кормить и обогревать их; она готова к тому, что от нее отвернутся соседи и соседки и будут пустословить понапрасну на ее счет, ее детей ровесники не будут принимать «в пай играть», дома братья и невестки станут попрекать в самовольстве и нахлебниче- стве, а в конце концов она вынуждена будет кормиться с детьми мирским подаянием[187]. В «Причитаниях Северного края», собранных Е. В. Барсовым, также отражена беспросветная жизнь солдатки:

...нравственное разложение крестьянской семьи производила былая рекрутская система, отнимая весьма часто мужа у жены.

Наверное, не случайно сами власти в XIX веке признавали, что

сословие солдатских жен есть, бесспорно, самое несчастное и неопределённое сословие в Государстве, вошедшее даже в поговорку народа; жалкое положение солдаток требует внимания правительства и постановления, основных правил, имеющие возможности предоставить им прочное устройство (Госсовет в департаменте государственной экономии 1862, 312).

Потеряв место в родной общине, солдатские жены получали паспорт, который позволял им менять место жительства в поисках работы (Виртшафтер 2002, 105). Однако часто мужья-солдаты отказывались давать согласие на проживание жены отдельно от большой патриархальной семьи не только в городе, но часто и в родном селе. А без этого разрешения власти, в свою очередь, не имели права выдавать женщине паспорт. Это правило действовало и после замены рекрутской повинности всеобщей воинской обязанностью[188]. По наблюдениям Н. М. Дружинина, в государ

ственной деревне «отлучившихся» солдаток в 1842 году был лишь 1,4 %, а к 1855 году — 10,7 % (см.: Дружинин 1958, 280). В Тамбовской губернии из 12 650 солдаток только 625 (4,4 %) женщин жили со своими мужьям и-солдатами, несшими службу в пределах губернии, а остальные 12 тысяч находились постоянно в разлуке со своими мужьями (Военно-статистическое обозрение... 1851, ХШ:1).

Конечно, солдатка после ухода мужа в армию могла остаться и в семье свекра или деверя, если она жила там долго, или уйти из семьи мужа к отцу или братьям (при этом ее в метриках писали по фамилии отца), а также жить с детьми отдельной семьей. Немало солдаток все же оседало в городах или торгово-промышленных селах, где они могли найти какое-то пропитание и доход[189].

После возвращения со службы отставники и инвалиды, как правило, оседали в городах, где они могли заниматься ремеслом или служить на разных мелких должностях (пожарными, в полиции, сторожами, швейцарами, смотрителями и пр.), и солдатки были вынуждены перебраться вслед за ними. Со второй половины века жены и вдовы отставных нижних чинов, а также солдат- инвалидов получали бесплатно бессрочные паспорта (Канторович 1899, 132—133). Источники свидетельствуют об очень редком возвращении отставного солдата в семью отца или братьев. В исповедальных ведомостях и метрических книгах фиксировалось, что такие солдатские семьи предпочитали жить отдельным двором (Морозова 2002, 41).

Заметим, что часть солдаток, а также солдатских вдов находили себе приют в монастырях. Так, например, в Новодевичьем и других монастырях солдатки составляли около половины монахинь по сословному происхождению, уступая немногим только крестьянкам.

Жены отставных и отпускных солдат могли получить паспорта, разрешавшие им свободное поселение только в том случае, если их мужья погибли, пропали без вести, но опять-таки лишь при наличии документа из воинской части с подтверждением этого события. Однако нередко документы из части не приходили вовремя или вообще отсутствовали, и тогда женщина была обречена на статус «вечной» солдатки, без права изменения свой судьбы и семейного статуса. По сути, солдатка оказывалась тоже «без вести пропавшей», ибо до нее уже не было дела властям и она не могла рассчитывать ни на пособия, ни на какую общественную поддержку или благотворительное участие в ее судьбе.

«Выходят замуж за других от живых мужей...»

Как складывалась семейно-брачная жизнь россиянок, обращенных в солдаток? Свидетельством определенной корпоративности военного сословия может служить анализ состава семей отставных солдат. Нередко такая семья состояла не только из солдата, его жены и детей, но и из старого солдата и молодой солдатки с ребенком, родственные связи которых не известны (ГАТО. Ф. 181. On. 1. Д. 665а. JI. 18, Д. 777а. JI. 21 об.). Как посторонний человек в общине, основанной на семейных парах, солдатка страдала от неприязненного отношения деревни к ней как к одинокой женщине. Постоянно оскорбляемая, пренебрегаемая и без средств к существованию, она считалась распущенной женщиной, которая пьет и производит на свет незаконнорожденных детей (Farnsworth 1990, 58).

Анализ ревизских сказок показывает, что замужних солдатских дочерей записывали в них без отчеств в любом возрасте, как бы отказывая им в правах «честных отецких» дочерей, которым отчество полагалось с момента выхода замуж (ГАТО. Ф. 181. On. 1. Д. 667). В записи о браке священники обязательно указывали факт незаконнорожденности девушки и отсутствие «настоящего» отчества: «7 февраля 1832 г. удельный крестьянин Игнат Иванов Соболев холостой женился на солдатской незаконнорожденной дочери Прасковье по крестному отцу Егоровой Алтыновой» (ГАТО. Ф. 1049. Оп. 1.Д. 4915. Л. 61).

И хотя, по причине своего неподатного состояния, солдатка и солдатская дочь могла выйти замуж за представителя любого сословия — от дворян до дворовых людей,— все же случаи браков этой категории россиянок редко встречаются в метриках. Основ

ную массу женихов в первой половине XIX века составляли удельные крестьяне, однодворцы или те же отставные и бессрочно-отпускные солдаты (Морозова 2002, 40). Браки отставных солдат отличались значительной разницей в возрасте жениха и невесты, составляя порой несколько десятилетий. Типичным по соотношению возрастов являлся следующий «неравный» брак: ноября 1836 года. Уволенный по билету в отставку солдат впредь до востребования Никифор Филиппов Филатов 40 лет венчан с девицею, уволенной из числа питомцев Тамбовского приказа общественного призрения, Ульяною Федоровою 19 лет (Морозова 2002, 40).

Одиночество солдатки и ее семейная неприкаянность, тяжелое материальное положение толкали на поиск «новой» жизненной стратегии. Современники отмечали, что в среде солдаток были распространены невенчанные и незаконные браки9. При этом зачастую главной мотивацией таких отношений было стремление прокормить себя и детей. Во всех случаях, когда крестьяне находились в незаконно повенчанном браке, жили долго и имели в нем детей, они считали свои отношения и своих детей вполне законными. Общественное мнение также относилось к повторным бракам солдаток как к узаконенным и нормальным, если они были длительными.

Вступая в новый брак, по российскому брачному законодательству солдатка всегда должна была предоставлять документ от военного ведомства о том, что муж погиб или пропал без вести10. В ряде случаев таких документов не оказывалось, и повторные браки признавались незаконными. Приведем достаточно типичный пример из жизни солдаток. В 1838 году брак солдатки Аграфены

4 Например, солдатка Васса Макеева жила в гражданском браке с однодворцем Николаем Ворониным в селе Лукино Кирсановского уезда, за что и была в 1835 году наказана 7-летней епитимией. Солдатки Марфа Морозова и Марфа Никитина в Тамбове в 1835 г. наказаны епитимией вместе с рядовым тамбовской полицейской команды Семеном Лаврентьевым за «любодеяние» (ГАТО. Ф. 181. Оп. 1.Д. 372. Л. 8; Ф. 2. Оп. 26. Д. 86. Л. 6).

1,1 Для предупреждения «двоемужия» еще в 1812 году было постановлено Синодом, что «солдатская вдова не прежде правом вдовства своего может воспользоваться, как по получении от инспекторской военной коллегии экспедиции паспорта, удостоверяющего о смерти мужа ея». На этих основаниях Сенат в том же году постановил, что браки подобные противозаконны и: «на сем основании и с прижитыми в таковых браках детях надлежит поступать, как о незаконнорожденных от солдатских жен установлено» (Владимирский-Буданов 1915, 429).

Михайловой и однодворца Ивана Романовича Маликова села Че- чоры Лебедянского уезда был признан незаконным, так как документа о смерти первого мужа, ушедшего в армию в 1810 году, не оказалось. И хотя второй брак совершался по православному обряду, спустя 20 лет после исчезновения первого мужа, запись в метрику внесена не была и брак был признан незаконным (ГАТО. Ф. 2. Оп. 60. Д. 433. Л. 1—7.). Священнослужители не признавали срока давности таких дел, а церковные суды никогда не были снисходительными по отношению к солдатским женам.

В случае если обман открывался спустя некоторое время, даже через несколько лет, начиналось церковное следствие о законности брака. Во многих случаях его свидетели не находились, а венчавший священник отказывался подтвердить факт венчания. К тому же предусмотрительные священники старались не записывать в метрические книги незаконные браки. На женщину накладывалась семилетняя епитимия под надзором духовного отца без права отлучки с постоянного места жительства, и солдатку возвращали первому супругу. Священники и весь причт должны были отчитываться об исполнении солдатками епитимий, наложенных за блу- додеяние. Рапорты подавались в письменном виде в Духовное правление о каждой солдатке в отдельности (ГАТО. Ф. 2. Оп. 25. Д. 59. Л. 12). Чаще всего они содержали сведения о смиренном исполнении солдатками церковного покаяния и о полном их раскаянии в содеянном. Видимо, подобные отчеты носили формальный характер и должны были засвидетельствовать для духовных консисторий силу раскаяния и смирения солдатки.

Нередко церковное следствие, в ходе которого открывалось сожительство, начиналось по просьбе первого мужа. Например, в 1804 году в отсутствие мужа солдатка Агафья Васильева тайно повенчалась с крестьянином Василием Паршиновым в селе Троицкий Кер- шатов Тамбовского округа. И все было бы хорошо, но отставной солдат Василий Шебуняев попросил разрешение на второй брак, потому что жена вышла за другого. Началось скорое следствие, и в результате второй брак солдатки был объявлен «блудным сожитием», сыновья от этого брака — Сергей и Илларион — незаконнорожденными, пару же приказано было разлучить навсегда и наказать семилетней епитимией (ГАТО. Ф. 2. Оп. 25. Д. 54. Л. 1—2). Никакие доводы обвиняемых в «блуде» не принимались во внимание, неоспоримыми были права первого супруга и святости церковного венчания.

Интересно, что церковь не делала скидок и на престарелый возраст незаконных супругов. Солдатка обрекалась тем самым на

«монашеский» образ жизни, даже при отсутствии сведений о муже в течение десяти, двадцати и более лет[190]. Некоторые священники особенно тщательно следили за браками солдаток. Они сообщали в Духовную консисторию о необходимости проведения расследования о законности брака, даже если муж отсутствовал более 20 лет. Так, в 1803 году проводилось церковное расследование о браке солдатки Варвары Ефимовой и Егора Подустова из села Конобе- ева Шацкого округа, с учетом отсутствия мужа более 25 лет (ГАТО. Ф. 181. On. 1. Д. 371. JI. 11). Законность данного брака Консистория рассматривала по доносу местного священника Ивана Трофимова. Однако при рассмотрении дела выяснилось, что брак придется сохранить, так как существовал указ Синода от 19 июня 1801 года о том, что браки не расторгаются, если нет достоверных сведений о живых супругах. И все же это решение о сохранении брака является исключением, так как в абсолютном большинстве случаев второй брак солдаток признавался незаконным, если не было документа о смерти мужа.

Обилие подобных случаев свидетельствует о стремлении солдаток хотя бы так, полузаконно, устроить свою судьбу и найти детям приемного отца и покровителя. Повседневная жизнь и человеческие отношения были, конечно, гораздо шире, сложнее, ярче законодательных ограничений. Попытки властей навести порядок в семейно-брачных отношениях солдаток часто заканчивались неудачей. Вновь начинался поиск сговорчивого священника, которого иногда просто подкупали.

Во второй половине XIX века право солдатки на развод было наконец узаконено. Но реальное его осуществление было сильно затруднено. Солдатским женам дозволялось просить о расторжении брака, если мужья их, сделав из места службы побег, до истечения пятилетнего срока не найдены и не зачислены по-прежнему на службу (Гражданские законы 1880, 56). Если же солдат пропадал без вести на войне или был взят в плен, то его жене разрешалось вступать в новое супружество не прежде как по прошествии десяти лет с того времени (Гражданские законы 1880, 56)[191].

Впрочем, бывали случаи, когда священники венчали незаконные браки солдаток по просьбе их помещиков. Так, в 1808 году в селе Вытолзово Лебедянского округа был признан незаконным брак солдатки Авдотьи Федоровны Куликовой и крепостного крестьянина Исая Архипова. Крепостной Архипов женился по распоряжению своей помещицы Надежды Дубовицкой. Солдатку вернули первому мужу, а незаконнорожденный сын остался с отцом и был отправлен помещицей в Рязанскую губернию (ГАТО. Ф. 2. Оп. 26. Д. 76. Л. 1—6). Вероятно, подобное соучастие помещицы было вызвано экономическими интересами. Разлучение детей, членов одной семьи, практиковалось часто и выявляло противоречие помещиков и государства в лице Военного министерства. Приведем выразительную оценку современниками влияния рекрутского набора на повседневность и семейную жизнь россиянок:

...Жена, оставшись без мужа, по большей части в молодости, предается развратному поведению, а под старость промышляет сводничеством и через то подает вредный пример буде есть своим детям; отец принадлежит службе, жена скитается без приюта... Сколь часто бывают примеры, что жены отданных на службу по необходимости обстоятельств, а иногда по насилию помещиков или управителей, выходят замуж за других от живых мужей (Столетие Военного министерства... 1907,11:1:2:314).

В 1863 году было выпущено специальное распоряжение Военного Совета, в котором впервые в российском законодательстве был уточнен статус солдатской вдовы. Командирам воинских частей, в которых числились безвестно-отсутствующими нижние чины войны 1853—1856 годов, у которых по спискам имелись жены, велено было «изготовить им вдовьи виды, по прилагаемой при сем форме, и без всякого замедления выслать эти документы солдаткам через городские и уездные полиции по месту жительства каждой вдовы, поясненному в списках» (Православное обозрение 1863, декабрь, 218).

Учли военные власти и интересы солдаток, которые по двадцать, тридцать и более лет не имели сведений о своих мужьях. Решено было считать таких нижних чинов безвестно-отсутствующими, а женам их «предоставить права солдатских вдов, с выдачей им вдовьих билетов от командира местных батальонов внутренней стражи, на основании только справок с казенными палатами» (Православное обозрение 1863, декабрь, 219). Впрочем, крестьянские суды нередко и сами санкционировали разводы, связанные с солдатчиной и долгим отсутствием мужа (Савельев 1881, 49).

Очевидно, что семейная жизнь солдатки и попытки ее регулирования властью и церковью входили в явное противоречие. Се- мейно-брачные отношения солдатки явно не соответствовали традиционным устоям и юридическим предписаниям имперского периода российской государственности. Эти противоречия формировались, развивались самим государством, которое постоянными воинскими мобилизациями (очередными и внеочередными призывами рекрутов, отзывами из отпусков бессрочно-отпускных солдат и т.п.) выводило за рамки нормальной семейной жизни сотни тысяч россиян и россиянок, обрекая их на разлуку, страдания, ломая человеческие судьбы и семейные узы.

«Ведут жизнь страшно распутную...»

Рассмотрим еще один важный сюжет, связанный с нелицеприятной характеристикой в общественном мнении российской солдатки. Речь пойдет о проституции среди солдаток. Хотя изучение истории российской проституции имеет более чем 150-летнюю историографическую традицию, о солдатках исследователи упоминают нечасто (Голосенко, Голод 1998; Лебина, Шкаровский 1994; Энгельштейн 1996).

Как уже говорилось, с солдаткой в общественном мнении россиян в XIX — начале XX века часто ассоциировались отрицательные характеристики, критическое отношение, обвинение в распутстве, излишних вольностях, «непотребстве». Особенно придирчиво следили за сексуальным поведением солдаток провинциальные священники, для которых образ жизни солдатки был примером для всеобщего одобрения или порицания. Повседневные реалии солдатки нередко сравнивали с поведением молодой вдовы или одинокой женщины.

Часть солдаток действительно вынуждена была заниматься проституцией, как организованной, зарегистрированной, так и «нелегальной», тайной. Только из зарегистрированных официально проституток каждая пятая являлась солдаткой (Дубровский 1890, 2). Отмечались случаи, когда этим же ремеслом промышляли и солдатские дочери (Щербинин 20016, 98). Подобные династии, по понятным причинам, не могли пользоваться авторитетом и уважением среди соседей и социального окружения.

На наш взгляд, развитие проституции в России было напрямую связано с процессами милитаризации российского общества в XIX —

начале XX века. Ведь именно военные были одними из самых «активных» клиентов официальной и нелегальной проституции. Рост числа венерических заболеваний среди военнослужащих являлся мощным стимулом для легализации проституции, желания властей поставить под санитарно-медицинский, полицейский контроль представителей «древнейшей профессии» (Щербинин 2002).

Именно армия и милитаризм обрекали многие тысячи россиянок на одиночество, подталкивая их фактически к занятиям «продажной» любовью. Вероятно, одним из побудительных мотивов для занятий проституцией у солдаток была неопределенность их фактического семейного статуса. В связи с этим представляются интересными наблюдения Барбары Энгел об отношении крестьян к «одинокой» — т.е. в отсутствие мужа — жизни россиянок в районах с развитым отходничеством. Американская исследовательница отмечает, что с каждым годом учащались случаи неверности и жен и мужей. Однако случалось, что при длительном отсутствии мужа жену считали менее виноватой. Сами жены крестьян-отходников часто объясняли свое поведение расхожими представлениями о сексуальности женщин: не одобряя женской распущенности, они часто относились к ней снисходительно, благодаря своим представлениям о непокорности женской природы и необходимости мужского надзора (Энгел 1996, 86).

Дореволюционные этнографы также подтверждали, что нарушения супружеской верности бывали чаще со стороны жены, объясняя это прежде всего отходом мужа на заработки или более долговременными отлучками на военную службу. Вот одно из свидетельств: «В селах имелись солдатки, занимавшиеся проституцией. В народе про них говорили, что они “затылком наволочки стирают”» (Быт великорусских крестьян... 1993, 276). Иногда современники указывали на «первопричину» женской непостоянности: «...одно уже удаление людей на десятки лет от их семейств служило к распространению разврата. Предоставленные сами себе, без опоры и надзора, молодые женщины, вследствие отсутствия мужей своих, вели большей частью распутный образ жизни» (Тамбовские губернские ведомости 1859, N° 14, 99).

Другой очевидец более подробно останавливается на характеристике солдатки и прямо называет негативным «влияние военной службы на народ»:

...Не говоря о солдатках, которые везде гуляют, сколько хотят. Они, к

сожалению, у нас не работают, а добывают себе пищу больше легким

образом. Не лучше их семейная жизнь в тесном смысле этого слова. Ужаснейший обычай в крестьянстве женить своих детей до поступления на службу — обычай, происходящий от необходимости иметь лишнюю работницу, — является источником больших несчастий. Солдатки в громадном большинстве случаев ведут жизнь страшно распутную... {Записки земского начальника... 1899, 188).

Конечно, не оставались в долгу и мужья, возвращавшиеся со службы. Они наряду с крестьянами-отходниками являлись в деревне главными разносчиками венерических заболеваний. По данным земских врачей, причиной распространения триппера в селе были уволенные в запас солдаты (К статистике и казуистике болезней 1889, 9). Даже приходя домой в отпуск, мужья-солда- ты нередко заражали болезнью своих жен, а те, в свою очередь, «по своему развратному поведению, заражали соблазнившихся ими» {Столетие Военного министерства... 1902, 1:1:2:42).

Серьезную угрозу для здоровья гражданского населения представляли и расквартированные на постой воинские части. Как отмечали современники, «...жены, оставленные мужьями дома, нередко заражаются сифилисом от квартирующих в деревне солдат». Земские врачи отмечали также, что возвращавшиеся ежегодно со службы запасные нижние чины часто имели лишь на время залеченный сифилис. С другой стороны,

солдаты во время походов и лагерных сборов при расквартировании по деревням или при отпуске в командировку на работы заражаются... Многие из них, уходя в запас, заразившись на службе, легко заражают жену и односельчан (ГАТО. Ф. 30. Оп. 70. Д. 2. Л. 176, 189).

Таким образом, рассуждая о женском непостоянстве и венерических заболеваниях, которые захлестывали порой целые населенные пункты, надо иметь в виду воздействие прежде всего огромной солдатской массы на окружающее население и влияние «военного фактора» в целом на гражданское население императорской России. Одним из таких мощных воздействий представляется и постойная повинность. По отзывам современников, постой являлся самой тягостной повинностью для российского народа. Крестьяне подвергались от постоя войск большому разорению. Кроме помещений войска надо было снабжать и фуражом, отводить луга и покосы для лошадей (Неупокоев 1987, 198). Самоуправство постояльцев, бесчинства были чрезвычайно распространенным явлением. По отзывам современников, «русский солдат является бичом для своего хозяина: он распутствует с его женой,

бесчестит его дочь... ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет беспрестанно...» (Лапин 1991, 39). Да и статистика осужденных за изнасилование в XIX веке свидетельствует, что наибольший процент осужденных за это преступление давало военное сословие {Столетие Военного министерства 1911, ХИ:Ш:223). Наверное, не случайно в словаре В. И. Даля приводятся такие поговорки о русском солдате: «У солдата везде ребята. Где ни пожил солдат — там и расплодился» (Даль 1882, IV: 93).

В отношении общества и государства к солдатке перманентно складывалась ситуация противостояния административного и человеческого измерения, нужд и потребностей Военного министерства и судеб отдельных конкретных людей и семей. В повседневной реальности солдатские семьи (жены и дети) пересекали часто социальные границы и изменяли свое формальное положение, используя легальные и полулегальные возможности для выживания.

Абсолютное большинство солдатских семей могли рассчитывать только на свои силы, редко — на помощь общины и городского общества и почти никогда — на государственную поддержку. В семейном, социальном, экономическом плане солдатка и ее дети оказывались обреченными на страдания и низкий уровень потребления, выброшенными из привычного окружения и не нашедшими новой ниши в обществе имперского периода российской истории. Однако, вне сомнения, военные, армия, милитаризм оказывали значительное влияние на «рядовых» россиянок, оставляя наиболее глубокий след в судьбе солдатки.

«Родится ребенок и родится как-то не вовремя...»

Проблема внутрисемейных отношений, материнства и детства в рекрутских и солдатских семьях в исторических исследованиях рассматривалась не часто13. Между тем несомненный интерес представляет изучение рождаемости, социально-правовой адаптации рекрутских детей, а также незаконнорожденных детей в семьях солдаток. На рождаемость в солдатских семьях оказывали влияние несколько факторов. Привычное демографическое поведение рос-

п К редким исключениям можно отнести работы американских историков: Hoch (1982, 222); Ransel (1988, 21-22, 154-158); Kimerling (Wirtschafter) (1982).

сийского крестьянства (а большинство призывников-рекрутов были ими до службы) диктовало вероятность большого числа рождений, но, с другой стороны, длительная разлука, порой на десятилетия, очень редкие встречи — при возможном отпуске или поездке жены на время к месту дислокации воинской части мужа — формировали особый тип сексуальных и семейных отношений. Понятно, что часто и муж и жена искали партнеров на стороне, но если для мужчины это в худшем случае заканчивалось венерическим заболеванием и поркой в казарме, то женщине приходилось расплачиваться за случайную связь кризисом семейной жизни, а также осуждением и отвержением ее ближайшего окружения и общества в целом. Представляются весьма интересными и показательными наблюдения одного из курских священников о брачном поведении солдаток, сохранившиеся в Тенюшевском архиве:

...Выходя замуж в большинстве случаев лет в 17—18, к 21 году солдатки-крестьянки остаются без мужей. Крестьяне вообще не стесняются в отправлении своей естественной потребности, а у себя дома еще менее. Не от пения соловья, восхода и захода солнца разгорается страсть у солдатки, а оттого, что она является невольно свидетельницей супружеских отношений старшей своей невестки и ее мужа. Всколыхнет и в ней чувство, и за эту вспышку она дорого заплатит, даже иногда ценой всей жизни. Родится ребенок и родится как-то не вовремя. Вычисления кумушек не совпадут ни с возвращением мужа из солдат, ни временной побывки его. Злословие не пощадит такую мать, ее мужа и ребенка. Это и будет причиной всех мучений жизни ребенка и его матери. Еще только чувствуя его, мать уже проклинает ребенка, как вещественное доказательство ее вины. Кто знает, может, именно та ночь, которую она провела в коноплях с первым попавшимся парнем, была последним счастливым мигом в ее жизни. Она знает, что у нее уже не будет ни одного счастливого дня. Вечные попреки и побои мужа, насмешки домашних и соседей если и не сведут ее преждевременно в могилу, то мало утешительного дадут в тяжелой ее жизни. И родится на свет божий ни в чем не повинный ребенок с проклятиями. Он никого не любит из своих родных, да и те дают ему почувствовать, что он представляет что-то особенное от остальных детей. Инстинктивно он ненавидит своего отца, так как его тятька не усомнится назвать его «выблядком», а с ранних лет начинает смутно осознавать, что тятька ему не отец. Мать же, единственное лицо, могущее согреть его своей любовью и сделать из него равноправного члена деревни, вечно униженная, боится даже приласкать его и возбуждает в нем только сожаление вместо детской святой и горячей любви[192].

Как свидетельствуют этнографические и социально-демогра- фические исследования, именно солдатки составляли основной контингент женщин, рожавших незаконных детей. Регулярность присутствия данной категории среди рожениц свидетельствует о том, что родственники, даже со стороны мужа, не стремились регламентировать поведение солдаток, как, к примеру, поведение незамужних дочерей (Тенишев 1908, 42).

Вернувшиеся со службы рекруты, обнаружив незаконнорожденного ребенка, имели право отказаться от него, передав на воспитание в другие семьи, как сироту. За воспитание такого «сироты» воспитателям выплачивалось по пять рублей серебром в год {Свод постановлений о солдатских детях 1848, 12). Конечно, положение солдатских детей, оставшихся сиротами, было незавидным. Несмотря на компенсацию воспитателям таких детей (Сборник циркуляров и инструкций МВД 1854, 319), в повседневной практике призрения солдатских сирот было мало хорошего (Кретчмер 1888). Многие из них, по признанию самого МВД, были принуждаемы своими воспитателями просить милостыню и с молодых лет приучались к бродяжничеству (Сборник циркуляров и инструкций МВД 1854, 319). Заботой о пополнении армии пронизано большинство распоряжений о солдатских сыновьях (кантонистах). Так, в 1846 году вышло специальное постановление Военного министерства о важности учета детей, рожденных во вторых браках солдатки (Сборник циркуляров и инструкций МВД... 1854, 320).

Возвращение мужа со службы часто оборачивалось для женщины подлинной трагедией. Разъяренные мужья могли поступать со своими женами как им заблагорассудится: истязать и избивать их постоянно, унижать и постоянно напоминать о «грехе» (АРЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1027. JI. 18). Обычное право крестьян было равнодушно к судьбе несчастной женщины, и расправы солдат с неверными женами нередко заканчивались убийством[193]. Часто вернувшиеся со службы солдаты не только не делались в своей повседневной жизни мягче обыкновенных крестьян, но, наоборот, становились еще грубее и деспотичнее. Такие солдаты вносили в семейную жизнь элементы постоянного унижения женщины: обычаи застав

лять жен кланяться при всех в ноги мужу или разувать его чаще встречались у солдат, чем у простых крестьян[194].

Нередко солдатке приходилось скрывать рождение не только незаконных, но и вполне законных детей. С одной стороны, солдатки стремились скрыть рождение мальчиков, которым была уготована учесть отцов, т.е. неизбежный призыв на военную службу, а с другой — рожали немало детей вне брака, которые, впрочем, по российскому законодательству записывались законными (Никольский 1885, 50). Примечательно, что даже беременная в период призыва мужа в рекруты женщина лишалась естественного права на своего ребенка, так как если он рождался мужского пола, то автоматически записывался в кантонисты. К солдатскому сословию законодательство причисляло и всех незаконнорожденных детей, произведенных на свет рекрутскими женами, солдатками, солдатскими вдовами и их дочерьми (Свод постановлений о солдатских детях 1848). Таким образом, Военное министерство стремилось обеспечить себя дополнительными солдатами, ибо все солдатские сыновья подлежали обязательному призыву в армию.

Несмотря на жестокие кары и преследования за укрывательство рождений кантонистов, женщины, как правило, боролись за судьбу своих чад. Нередкими были случаи, когда солдатки, стремясь спасти своих «кровинушек» от неизбежного в будущем призыва в армию, скрывали беременность, заявляли о рождении мертвого ребенка или выкидыше, а при возможности уходили в соседнее село или к знакомым в город, оставляя своих малюток знакомым или родственникам, которые объявляли о «неизвестных подкидышах» и брали их на воспитание (Щербинин 2001 в, 94).

Солдатки также отдавали детей в дома для подкидышей и иногда после ухитрялись воссоединиться со своими детьми (Farnsworth 1990, 59). Порой мать «усыновляла» и брала к себе в дом «неизвестного подкидыша», но такое положение было скорее исключением, чем правилом (Щербинин 2001в, 95). Правительство вынуждено было признать, что

естественная любовь родителей к детям, а отсюда опасение разлуки часто побуждают их к сокрытию рождения... Солдатки при наступле

нии времени родов нередко оставляют настоящее местопребывание и, возвращаясь с новорожденными, называют их приемышами или подкидышами, неизвестно кому принадлежащими; иногда даже после разрешения в том месте, где постоянно живут, они тотчас отсылают новорожденных в другие селения и даже в другие губернии (см.: Лапин 1991, 38).

При рождении детей у солдаток особо оговаривались в метрических книгах сроки отпуска мужа или ее поездки к мужу в армию, чтобы доказать законность появления ребенка на свет и его отнесения к солдатскому сословию. Такой источник, как «Рапорты и ведомости уездных городничих о количестве солдатских детей за 1815—1816гг.» (ГАТО. Ф. 2. Оп. 140. Д. 498. Л. 1 — 142), доказывает, что большинство детей солдаток признавались незаконнорожденными, а имена их отцов не указывались. Фамилии и отчества часто давались таким детям по их крестному отцу (ГАТО. Ф. 2. On. 1. Д. 675. Л. 12, 97,114). Интересно, что в метрических книгах данные о матери записывались только у незаконнорожденных (ГАТО. Ф. 1049. Оп. 3. Д. 1637. Л. 1). Иногда фамилия незаконнорожденного образовывалась от имени деда или имени крестного отца. В данных о крещении до конца 80-х годов XIX века тщательно фиксировался факт незаконного происхождения ребенка. Даже у женщин, состоящих в браке, ребенок мог быть записан «прижитым блудно». В случае рождения ребенка, свадьба матери которого состоялась менее чем за 9 месяцев до его рождения, вносилась запись, что он незаконнорожденный, поскольку мать «венчалась, будучи беременною девицей» (ГАТО. Ф. 1049. Оп. 3. Д. 5677. Л. 609). Таким образом, венец не покрывал грех. При этом ребенку впоследствии чаще всего давалась фамилия мужа матери, но отчества у него не было. Анализ метрических книг Тамбовской губернии показывает, что матери незаконнорожденных особенно часто являлись временно проживающими в этом селе. Очевидно, что они старались таким способом скрыть факт незаконного рождения ребенка (Кончаков 2001, 37).

Стремясь скрыть позор, женщины часто стремились избавиться от нежелательного ребенка. Современники отмечали, что

изгнание плода практикуется часто, прибегают к нему вдовы и солдатки, для этого они обращаются к старухам-ворожейкам, которые их учат, как нужно извести плод. Пьют спорынью, настой простых спичек фосфорных, поднимают тяжелые вещи. Одна девица была беременна и извела плод тем, что била себя лапотной колодкой по живо

ту. Народ не обращает на это особого внимания (ЛРЭМ. Ф. 7 On. 1. Д. 947. Л. 7).

Некоторые солдатки шли даже на убийство своих новорожденных, чтобы скрыть незаконное рождение[195]. По подсчетам С. Максимова, в XIX веке убийство детей было вообще самым распространенным женским преступлением в России, обрекавшим ее на ссылку и во многом вызываемым самими условиями жизни россиянок. Автор исследования называл среди прочих и причины детоубийства, вызванные военным фактором: зимние стоянки громадного количества солдат, из которых значительная часть покидает на местах родины и в постойных городах своих жен-солдаток (Максимов 1871, 2:65). Среди осужденных за детоубийство большинство женщин относились именно к военному сословию, а не к крестьянству, которое являлось преобладающей по численности частью российского общества.

Но все же большинство женщин в силу религиозного воспитания и нежелания губить живую душу на убийство не решались, а стремились куда-нибудь подбросить ребенка, чаще всего к бездетным семьям или официальным учреждениям (ГАТО. Ф. 181. On. 1. Д. 813. Л. 84 об.). Очень часто матери подбрасывали своих детей ко двору, где у одной из женщин двора был или только что умер грудной ребенок (ГАТО. Ф. 181. On. 1. Д. 978. Л. 14). Вероятно, расчет делался прежде всего на женскую жалость и физическую возможность выкормить ребенка.

Если в XVIII веке незаконнорожденные были позором и встречались лишь в среде солдаток, которые годами не видели своих мужей, или в среде дворовых, которые приживали детей со своими хозяевами, то в XIX веке незаконнорожденные стали массовым явлением. Современники отмечали, что основная масса незаконнорожденных приходилась на представительниц низшего класса:

Женщины же высшего класса преспокойно отправляются за границу, там рождают своих незаконных детей и там же оставляют их на попечение бедных семейств за высокую плату. Одинокая же служанка, вдова-крестьянка и солдатка вынуждены родить там, где застали их родовые боли (см.: Энгельштейн 1996, 119).

По российскому законодательству незаконными детьми признавались в том числе и: 1) рожденные вне брака, хотя бы их родители и потом соединились законными узами; 2) произошедшие от прелюбодеяния; 3) рожденные более чем через 306 дней после смерти отца или расторжения брака разводом; 4) все прижитые в браке, который по приговору духовного суда признан незаконным и недействительным (Котляревский 1879, 56).

Анализ российских указов XVIII—XIX веков о незаконнорожденных детях показывает, что главным был вопрос о распределении незаконных детей по различным ведомствам в зависимости от состояния их матери: одних приписывали в посады и цехи, других — прикрепляли к помещикам, к фабрикам, заводам, третьи отбывали рекрутскую повинность — зачислялись в кантонисты или солдаты. Главным фактором в определении сословия незаконнорожденного было сословие матери (Котляревский 1879, 57).

За судьбы и будущее солдатских детей боролись не только матери-солдатки, но и помещики и правительство. Это противоборство и противостояние за право обладания ребенком определялись прежде всего экономическими обстоятельствами, ибо те же помещики стремились сохранить у себя будущую рабочую силу, а правительство прежде всего интересовалось стабильным пополнением запасов «пушечного мяса». Незаконные дети солдаток часто принадлежали помещикам и были приписаны к ним по ревизским сказкам. Если помещики действительно содержали кого-нибудь из этих детей, то законодательство XVIII и XIX веков разрешало им закрепощать такого ребенка. Правда, это было возможно только в том случае, если родители или родственники не могли обеспечить его пропитание. В реальной жизни такое ограничение было невозможно отследить, и правительство, допуская подобное, указало в законе 1816 года, что все солдатские дети (законные или нет), по ошибке приписанные к гражданскому ведомству или помещику в течение первых шести ревизий, должны оставаться в своем настоящем положении (Виртшафтер 2002, 106—107). Однако неверная регистрация продолжалась и в дальнейшем. Как это часто происходило в имперской России, разоблачение нарушений было случайным и сложным[196].

В зарубежной историографии приводятся факты, красноречиво свидетельствующие о попытках правового, судебного решения

по «деткам солдатским». Один из таких случаев получил огласку после того, как из деревни, принадлежащей княгине Голицыной, два незаконных сына солдатки были призваны в армию. В отличие от первого сына, второй, когда стал рекрутом, потребовал свободы от крепостного звания на том основании, что его отец был солдатом. Суд удовлетворил его прошение, а жалобу княгини Голицыной, попытавшейся оспорить дело в Сенате, Сенат отверг, оштрафовав ее и за представление на рассмотрение неподобающего прошения (Виртшафтер 2002,107).

Справедливости ради следует заметить, что сыновья солдат, находившиеся на иждивении родителей, часто скрывали свое происхождение, чтобы избежать военной службы, как делали это и их матери, чтобы вновь выйти замуж. Таким образом, помещики не всегда могли знать, являются ли дети крепостных и их жен-двое- мужниц, действительно незаконными солдатскими детьми. Разумеется, помещики также были заинтересованы в поощрении таких незаконных браков, в особенности если у супругов уже были дети.

В российских условиях, даже тогда, когда закон был совершенно ясен, социальная реальность могла оставаться неопределенной, и долгие годы могли уходить на поиск правды и законного решения. Приведем один, из множества подобных, пример, когда пятилетнее разбирательство прошения солдатки завершилось справедливым приговором и истина восторжествовала. Заметим при этом, что солдатки, как принадлежавшие к военному сословию, могли подавать прошения в любые инстанции без гербового сбора, на обычной бумаге, и на эти прошения обязательно давался ответ.

Так, одно из архивных дел свидетельствует о том, что солдатка Спасского уезда села Салогорья Мария Петрова подала в 1850 году прошение к окружному начальнику о том, что муж ее крестьянин поступил в 1812 году рекрутом, в отпуске не был, писем не присылал, а через некоторое время умер. После смерти его она вступила во второй брак с государственным крестьянином Степаном Саблиным и прижила с ним трех сыновей, которые внесены были в списки военных кантонистов. Причем первый уже поступил на службу, а второй должен был быть также отправлен служить. Сол- датка-крестьянка просила оставить ей для помощи в старости и пропитания хотя бы третьего сына и записать его по ревизии к ее семейству (ГАТО. Ф. 4. Оп. 1.Д. 1398. J1. 2). Заметим, что она даже не просила вернуть ей всех сыновей, которые не являлись солдатскими детьми, а принадлежали к крестьянскому сословию, но неожиданно для нее второй брак был признан духовным судом закон

ным и все трое сыновей отнесены были к гражданскому ведомству и освобождены от службы. Такая счастливая развязка этого дела наступила только после пятилетнего разбирательства и свидетельствовала о возможности солдатки оспаривать свои права и права своих детей.

Важно отметить, что в период сенатских и прочих ревизий больше всего прошений с поисками правды и справедливости подавали именно солдатки либо члены семей, из которых незаконно были призваны на службу сыновья. Таким образом, военный фактор играл, на наш взгляд, важную роль в формировании элементов гражданского правосознания, пусть и только путем подачи прошения и использования права обжалования несправедливых действий и решений помещиков, общества, рекрутских присутствий (Щербинин 2001). Солдатские жены имели хороший опыт написания подобных прошений и часто использовали его для правового решения судеб своих близких.

А. С. Пушкин в письме к своей жене из Болдина 15 сентября 1834 года пишет об одном забавном случае, когда солдатка пыталась «узаконить» незаконнорожденного ребенка:

Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтобы ее сына записали в мои крестьяне, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только тринадцати месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он вы- блядок? Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы (Пушкин 1999, 15:192).

Обратим внимание на то, как поэт называет замужнюю (!) солдатку. Его оговорка представляется не случайной, а вполне отражает восприятие солдатки ее окружением, жестокое обречение на полувдовью долю.

Подводя итоги, можно выделить несколько важных обстоятельств, влиявших на устойчивую тенденцию рождения солдатками незаконных детей. Во-первых, неопределенность условий и сроков призыва в армию, многолетняя разлука с мужем ломали привычный уклад жизни и повседневности солдаток, вынося ее на обочину традиционной семейной жизни. Во-вторых, сам «военный фактор», т.е. постой войск, ограничения (экономические, социальные, правовые и сословные) вынуждали солдатку менять свое сексуальное поведение, изменять «далекому и недоступному» мужу. В-третьих, общественное мнение окружения солдатки было «уверено» в ее потенциальной неверности, постоянно напоминая несчастной «соломенной вдове», что она неизбежно придет к по

добию «падшей» женщины и это ее рок и ее судьба. Наконец, заметим, что сложившаяся в России система призрения подкидышей и незаконнорожденных детей мало способствовала ограничению детоубийств, и не случайно составлявшие около трех процентов в составе российского населения солдатки давали более половины осужденных за это преступление. Вполне ясно, что проблема незаконных рождений в солдатских семьях представляет одну из важных страниц, характеризующих бытовой уклад, правовой статус, повседневную семейную жизнь российской солдатки.

Очевидно, что реконструкция семейной жизни российской солдатки требует привлечения широкого круга источников, прежде всего прошений солдаток, пусть и написанных с их слов волостными писарями или односельчанами, в которых солдатские жены, как правило, достаточно подробно рассказывали о своей семейной судьбе. Приведем пример такого самоописания семейной жизни солдатской вдовы Марфы Антоновой:

Покойный муж мой Трофим Васильев поступил в рекруты в 1812 году из крестьян... Когда же находился он с полком на квартирах во Владимирской губернии, то в 1817 году ходила к нему для свидания и, живши с ним немалое время, сделалась беременною. По выходе же того полка в другую дальнюю губернию я возвратилась в свое жительство. Родила сына Ефима, которого воспитывала, не касаясь казны, своими трудами... (ГАТО. Ф. 4. On. 1. Д. 1093. Л. 6—7).

Власти центральные и местные всегда реагировали на прошения солдаток, давали поручения проверить верность сообщенных в них сведений, что дает возможность историку сравнивать собственное восприятие солдаткой ее повседневности и правовое регулирование семейной жизни солдатских семей.

Подводя предварительные итоги изучения повседневной семейной жизни солдатских жен в российской провинции XIX — начала века, вполне возможно выявить и реконструировать не только само брачное поведение солдаток, но и воздействие на него государственных институтов, общественного мнения и социального окружения. Неприкаянность, экономическая несамостоятельность, унизительное отношение к солдатской жене во многом зависели и определялись семейными, сословными, общественными традициями российского общества, обычного права, ограничивая фактически социальную мобильность российских солдаток, вы

нуждая их искать новые, особые механизмы устройства своей семейной жизни, защиты прав собственных детей, в том числе и незаконнорожденных.

Все попытки власти и церкви регулировать семейно-брачное поведение российских солдаток входили в явное противоречие с личностным, индивидуальным повседневным образом жизни обычной россиянки, которая предпочитала сама определять свою судьбу и собственную жизненную стратегию. Очевидно, что в отношениях общества, государства и церкви к солдатке постоянно складывалась ситуация противостояния административного и человеческого, нужд и потребностей Военного министерства и судеб отдельных людей.

Однако у солдаток вырабатывались и собственные способы противодействия военно-государственной дискриминации и несчастной судьбе. Так, именно солдатские жены активно использовали возможности безгербовой подачи прошений в защиту собственных прав или прав членов своей семьи (мужей-рекрут, сыновей- кантонистов, дочерей), осаждали судебные инстанции, сенатские и другие ревизии жалобами на притеснения и несправедливость и — что самое важное — нередко добивались правового решения своих семейно-бытовых проблем. Изучение семейно-брачного поведения этих представительниц военного сословия позволяет четче увидеть особенности повседневной культуры россиянок в провинции, отягощенной военным фактором и модернизационными особенностями развития Российского государства и общества.