Свидетелем и участником всей этой кровавой, требовавшей огромного напряжения народных сил борьбы, кипевшей вокруг Киева, был Андрей Юрьевич. Он окунулся в этот поток войн и походов впервые в 1149 г., когда ему было уже около 40 лет, т. е. вполне зрелым, сложившимся человеком. Все эти годы, начиная с младенческих лет и до киевских авантюр отца, он провел в Суздальщине, наблюдая ее жизнь, размышляя о судьбах своей родовой северной отчины и ее месте в жизни Руси. Андрей родился, как полагают, в 1111 г. и был старшим сыном Юрия1. В его жилах соединилась кровь русских князей, потомков Владимира Святославича и Ярослава Мудрого, с кровью феодальных домов Европы и Азии: его прабабкой была византийская принцесса, матерыо отца - дочь ^глосаксонско- го короля, его матерью, по воле Мономаха, стала знатная половецкая княжна из рода хана Аепы. От нее Андрей получил характерное скуластое лицо с припухшими веками монгольских глаз и упрямо выдвинутый подбородок. Может быть, в этой сложной генеалогии Андрея были заложены основные черты его контрастного и волевого характера, который ярко проявился в дальнейшем. В нем мы найдем политическую хитрость византийца, стремительность и горячность половецкого воина, русскую широту мысли и любовь к родной русской земле. Мы не знаем, кто составлял окружение Андрея в его юные годы. Тысяцкий Георгий, воспитатель отца, был занят в своем Ростове; князь Юрий в перерывах между походами жил в Суздале; Андрей, как можно предполагать, живал и в своей «волости» - отстроенной дедом Мономахом крепости Владимире, может быть, бывая здесь вместе со своей матерью-половчанкой. Он сроднился и сжился со своим тихим краем, полюбил красоту сурового Мономахова кремля, гордо венчавшего высокий холм Владимира, и открывавшиеся отсюда бескрайние просторы пойм и дремучих лесов, среди которых сверкали крутые излучины Клязьмы. По-видимому, все здесь дышало воспоминаниями о недавних кровавых боях с Олегом, о строительстве дедовской крепости, о самом Мономахе, величавый образ которого владел умами современников. Может быть, здесь, при Спасском храме Мономахова двора, среди книг и рукописей можно было прочесть и его «Поучение», проникнутое высоким благородством духа и политических идеалов, и его горестное послание Олегу, полное поэтической прелести и теплоты. Возможно, знакомство с писаниями деда наложило свой отпечаток на мысль и характер юного князя, усилив заложенные в нем особенности жесткой прямоты и смелости, неутомимой порывистой энергии, дерзкой храбрости в бою и отношениях с людьми. Несомненно, что вообще Андрей был очень начитанным человеком и недаром сидел в своем залесском уединении. Его большая духовная культура сказалась в дальнейшей деятельности, сделав его вдохновителем и советчиком художников, зодчих и церковных витий, а также участником полемической переписки с Кириллом Туровским и самим вселенским патриархом. В сложный клубок впечатлений суздальской жизни вплетались и свежие припоминания о предках, и рассказы о далеких родичах на юге, в «Руськой земле», и половецкие песни матери, и яркие переживания охотничьих забав и воинских игр со сверстниками, и картины богатых Ростова и Суздаля, по сравнению с которыми родной Владимир казался незаслуженно бедным и простым, мало отличавшимся от городков Юрьевского «ополья»... Все это - лишь догадки, которые невольно приходят на ум, когда пытаешься представить себе ту обстановку, которая воспитала будущего владимирского самовластца. Te же пробелы в наших знаниях старого, доандреевского ростовского летописания не позволяют установить и даты последующей биографии Андрея. Мы не знаем ни года его свадьбы, ни имени его жены, которая была, судя по одним смутным источникам, болгаркой, по другим - дочерыо московского боя рина CTenaiia Кучки, что вероятнее. Мы не знаем также дат рождения его сыновей - Мстислава, унаследовавшего воинский талант отца, Юрия - человека романтической судьбы, бросавшей его между Новгородом, Царьградом, Грузией и половецкими степями, и рано умершего Изяслава. Первое появление Андрея на страницах летописи в 1149 г., в военных действиях Юрия против Изяслава, овеяно героической славой. Андрей шел с дружиной и половцами в передовом отряде па Луцк. Ночыо случился «пополох зол», так что половцы начали было отступление, а брат Ростислав и дружина тревожно советовали Андрею поехать прочь. Андрей же не послушал их, переждал панику до утра и, посоветовавшись с военачальниками, несколько оттянул назад свои войска. В это время Юрий Долгорукий с братом Вячеславом уже осадили Луцк, завязав перестрелку с вышедшей из города пехотой. Андрей решил сходу напасть на строй «пешцов» и, даже не поднимая стяга, ринулся вперед со своей дружиной; он раньше всех врезался в ряды врагов и сразу сломил копье, застрявшее в пронзенном противнике. Он погнался за отступавшими по рву воинами и был окружен; его конь получил две копийных раны, третий удар попал в седельную луку, со стены Луцка в него метали камни, и один «немец» уже собирался пронзить Андрея рогатиной. Ho он выхватил меч и стал рубить врагов; на помощь князю пробились двое преданных детских [слуг], один из которых пал, защищая князя от наседавших врагов. Андрей вырвался невредимым из сечи и «мужи отьии похвалу ему даша велику, зане мужь- екы створи паче бывших всих ту», т. е. ош\ пели воинскую похвальную песнь - славу удали и храбрости Андрея. Его боевой товарищ - конь, вынесший хозяина из битвы, «язвен вель- ми» умер, и опечаленный князь, «жалуя комоньства его», т. е. отмечая верную службу своего коня и скорбя о его гибели, повелел погрести его над рекой Стырь. Все здесь, в этом повествовании, проникнуто древним духом русского героического эпоса, живо напоминающего своеобразный культ боевого коня, отразившийся еще в легенде о смерти «Олега вещего»2. Как этот, так и последующие рассказы о воинских подвигах Андрея по своей обстоятельности и деталям могут считаться написанны ми со слов кого-либо из близких Андрею людей, сопутствовавших ему в военных делах3. Позже, в богато иллюстрированном летописном своде, созданном во Владимире в 1212 г., эта боевая эпопея нашла прекрасное отражение в ряде миниатюр, иллюстрирующих рассказ о подвиге Андрея. Едва ли не центральным героем этих рисунков является белый крутогривый конь князя4. Здесь же, в борьбе 1149 г. появляется и другая черта характера Андрея. Когда Изяслав запросил мира и Юрий колебался, прислушиваясь к советам продолжать войну, Андрей решительно высказался за мир. Он, по отзыву летописца, был «милостив на свой род, паче же на крестьян», т. е. он был сторонником мира в племени Мономашичей, но особенно заботился о «крес- тьянах»-христианах, народе, проливавшем свою кровь за династические интересы князей3. Столь же беззаветно храбрым и горячим показал себя Андрей в боях за Киев в 1151 г. Когда Юрий подошел со своими силами к Киеву и завязались бои на Лыбеди, Андрей с половцами прорвался на другой берег и погнал передовые отряды, едва не долетев до главных сил противника. От него отстали даже конные половцы, и только один половчин изловчился остановить на скаку княжеского коня и заставил его вернуться «лая дружине своей зане бяхутъ его остали вси половци»...6 В неудачной для Юрия битве на Руте, когда противник ловким маневром зашел в тыл Юрьевых полков, Андрей, командовавший, как старший в братьи, полком отца, открыл бой. Он вырвался вперед сближавшихся полков с копьем наперевес, встретился раньше всех с противником и сломил копье, вонзенное во врага. В это время его конь был ранен в ноздри и от боли «нача соватися под ним», с Андрея слетел шлем, был сорван щит с левой руки, но Андрей сумел остаться в живых../ С храбростью Андрея в бою на Руте равнялся лишь сам вождь враждебной стороны Изяслав Мстиславич, который также первым начал бой, врезавшись в ряды противников и получив несколько тяжелых ран. Когда, по мирному условию, побежденный Юрий мог остаться в своем Остерском Городке на месячный отдых, перед воз вратным походом в Суздаль, Андрей не стерпел и отпросился раньше отца в Суздаль: «се нам уже, отце, зде у Руской земли ни рати, ничто же, а затепла уйдем...» - говорил он отцу. И сразу, после напряжения тяжелых боев, пустился в дальний и трудный путь на родной север. По другой версии, Андрей хотел соблюсти взятое с Юрия крестоцелование, - не сидеть здесь более месяца; Юрий же нарушил его и уговаривал Андрея остаться, но Андрей ответил «на том есмы целовали крест, ако поити ны Суждалю» и ушел на север8. «Хитрость была противна гордой натуре Андрея», - справедливо говорит К. Бестужев-Рюмин9. Имея в виду укрепить свое влияние в Новгороде, он в 1160 г. посылает к новгородцам «река им: ведомо буди, хочю искати Новагорода и добром и лихом, а крест бы есте были целовали ко мне на том, яко имети мене князем собе, а мне вам [добра] хотети»10. Храбрость Андрея стяжала ему особый авторитет у половецких войск, которые часто водил в свои походы Юрий. Может быть, здесь сказывалась и кровная связь с половецким княжеским домом. Андрея вызывали, когда эти «союзники» начинали неожиданные грабежи. Так было, например, в 1150 г. под Переяславлем, когда половцы начали грабить переяславцев, так что они заперлись в кремле и боялись даже выпускать скот. Посланный на усмирение половцев Святослав Всеволодович ничего не мог сделать. Тогда был послан Андрей - «и створи мир с по- ловци...» Перед несчастной для Юрия битвой на Руте Андрей специально ездил в половецкие полки, «укрепляя их на брань...»11 Как под Луцком, так и в боях под Киевом и на Руте, воинская доблесть Андрея была бесполезна; прр слабом и непоследовательном военном руководстве отца Храбрость и отвага сына были «напрасной красотой», которой могли восхищаться лишь поседевшие в боях старые дружинники Юрия. Точно так же единственным проблеском благородства и настоящего воинского духа на тусклом фоне 12-дневной осады Чернигова в 1152 г. является поведение Андрея. Когда половцы взломали черниговский острог и в огне пылавших посадов навязали упорный бой с черниговцами, делавшими непрестанные вылазки, осаждающие князья стояли в стороне и наблюдали за ходом боя. Потом они уви дели, что без их примера и участия половцы скоро охладеют и прекратят бой. Здесь первым «начал свой день» Андрей. Он налетел со своей дружиной на вышедший из города отряд и «вбил» его назад. Его примеру последовали другие князья, и вылазки прекратились12. Прекрасно оценивая военные способности Андрея, Юрий при захватах Киева сажал его в наиболее опасных местах. Так, в 1150 г. по его приказанию Андрей сел в Пересопнице. Еще боровшийся с Юрием Изяслав начал присылать к Андрею под видом мирных переговоров своих людей, которые вели разведывательную работу, «дозирая наряд его и како город стоить». Изяслав намеревался изгнать из Пересопницы Андрея, как до того он сделал с его братом Глебом: «но не сбыся мысль его, зане бе утвержен город и дружину [Андрей] совокупил». Андрей умел держать свои города в боевой готовности13. Ho проницательный и осторожный Андрей все же не мог чувствовать себя прочно на юге. Население городов, и Киева в первую очередь, было против Долгорукого и его помощников- сыновей. Нельзя было организовать никакой военной разведки, и не раз силы Изяслава незамеченными оказывались под их городами. Однажды Владимир галицкий резко сказал Андрею [перевод]: «Что же это за княжение у моего свата Юрия, если вы не знаете, когда на вас идет рать, и ты, сидя в Пересопнице, не мог этого угадать. Если вы так княжите, то правьте сами...» и уехал в Галич14. На севере было так же тревожно. В 1152 г., как мы видели выше, болгары приплыли под Ярославль и осадили город, так что люди начали изнемогать от голода и жажды. Только один юноша, пробравшийся ночью из осажденного города, дал знать о беде в Ростов, и ростовская рать отогнала болгар15. Юрий в это время, видимо, начал ущемлять самостоятельность Рязани. В 1154 г. он изгнал отсюда к половцам Ростислава и посадил Андрея. Однако и здесь повторились впечатления юга: рязанцы были глубоко враждебны Андрею, и он не мог организовать должной разведки и охраны. Подобно Изяславу, не раз застававшему врасплох Юрия и Андрея, Ростислав нежданно ночью нагрянул с половцами на Рязань, так что Андрей «одва, утече об одном сапозе, а дружину его овех изби, а другая засув во яму, а иные истопоша в реце; а князь Андрей прибеже к Мурому, а оттоле Суждалю»И). Это было не первое столкновение Андрея с Рязанью: восемь лет назад, отбивая нападение Ростислава на отцовскую волость, он заставил его бежать к половцам. Теперь Ростислав мог считать себя отомщенным; но этот позор, перенесенный Андреем по вине вероломных рязанцев, дорого обошелся потом рязанским князьям. Заняв в 1154 г. киевский стол, Юрий посадил Андрея в Выш- городе. Это был последний год пребывания Андрея на юге. Борьба Юрия и Изяслава показала воочию крушение старых политических норм и старых жизненных порядков. Место высоких моральных заветов Мономаха, верившего в братские чувства князей, в их способность поставить интересы Руси выше своих частных выгод, заступил теперь вопрос простого военно-политического преобладания, перевеса грубой физической силы. Стать сильнее всех или дать растоптать себя в сумятице феодальной борьбы, потерять землю и власть - такую дилемму ставила перед Андреем действительность середины XII в., в которой он должен был определить свой путь и место. Обладание Киевом в этом смысле не увеличивало сил, напротив - требовало постоянной борьбы сразу на многих направлениях, чтобы удержать его, а измеичивые симпатии киевлян не могли быть прочным основанием княжого стола. К тому же сам Киев постепенно терял значение первостепенного экономического центра и узла путей мировой торговли; набеги степняков и усобицы, кипевшие вокруг киевского стола, ослабляли его силы, население покидало Киевщину для более спокойных мест. Андрей долго дрался в бесплодных сражениях за Киев и не раз совершал тяжелые походы к Днепру, верно исполняя отцовские приказы; он закалил в них свой боевой дух, но и вырастил мысль о тщете борьбы за Киев и гибельности развертывавшихся вокруг него княжеских распрей; он убедился, что Киев - яблоко кровавого раздора, что «мать городов русских» стала причиной их разъединения и вражды. Наконец, до него дошли раскаты грозы, разразившейся в Киеве после смерти отца и показавшей всю непрочность настроений киевлян и шаткость киевского княжого стола. Он явно не мог стать опорой в борьбе за объединение Руси под сильной княжеской властью, которая рисовалась Андрею. Поэтому ни Киев, ни его земля не были его мечтой. В 1155 г., просидев в Вышгороде около года, «иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суздаль без отне воли». Более того, - «отец же его негодоваша на него велми»17. Андрей пришел на север старой дорогой, которой ходили еще при Владимире Святославиче - по Днепру, затем Вазузой на Волгу; на Вазузе его застала оттепель весны 1156 г.18 В уходе Андрея из Вышгорода в Суздальскую землю летописи видят не только личный почин Андрея, но и результат действий местного боярства: «его же лестью подьяша Кучковичи...»19 Это, по-видимому, были те новые слуги Андрея, о которых говорило «Сказание о начале Москвы» и которые, видимо, были в составе его дружины, пришедшей с ним и на юг. Можно думать, что Кучковичи выражали не свою личную точку зрения, но мнение широких кругов ростово-суздальского боярства. «Ряд» Юрия выделял Суздальскую землю младшим сыновьям - Михалке и Всеволоду, ставя ее в подчиненное положение по отношению к Киеву и его городам - Переяславлю, Вышгороду, Каневу, где должны были сесть старшие сыновья - Андрей, Ростислав, Глеб и Борис20. При такой комбинации было вероятно, что Суздаль- щина, не играя самостоятельной роли, будет неизменно втягиваться в отстаивание занятого Юрьевичами Киева, служа основным источником их военных и экономических сил. Очевидно, местное старое боярство рассчитывало путем нарушения этого ряда и политических планов Юрия вырвать Суздальщину из все более осложнявшейся и втянувшей всю Русь борьбы за Киев и, получив князя, избранного «на своей воле», усилить свое политическое значение на севере. Андрей казался очень подходящим для этих планов - он долго прожил в Суздальщине, знал ее людей и люди его знали; он только по приказу Юрия уходил на юг, стремясь скорее вернуться на родину, склоняя к этому и отца. По-видимому, у организаторов ухода Андрея из Вышгорода не было в этом отношении никаких колебаний, так как после смерти Юрия их решение было вполне единодушным: «Ростовцы и Суздальцы, сдумавши вси, пояша Андрея»21. Однако боярство вскоре должно было горько разочароваться: как по своему крутому и самостоятельному характеру, так и по своим политическим взглядам Андрей менее всего был пригоден стать боярским князем, послушным орудием стоявшей за его спиной старо-боярской аристократии. Он умно и смело воспользовался боярскими симпатиями и иллюзиями для того, чтобы санкционировать актом избрания свое вокняжение в отцовской земле и в известной мере смягчить впечатление от своего самовольного отъезда из Вышгорода на север, переложив ответственность за него на «волю народа». В отношении к местной знати Андрей продолжал тактику Юрия, который постепенно отдалялся от боярских центров, предпочел Ростову Суздаль, отсюда ушел в Кидекшу и, наконец, предполагал перенести свою резиденцию во Владимир. Это была, по-видимому, «волость» Андрея. Он и идет из Вышгорода непосредственно сюда, в молодой «пригород» Ростова, город «ми- зинных людей» - «град Володимерь»22. Два года, с 1155 по 1157 г., мы ничего не знаем о действиях здесь Андрея, кроме того, что он богато украсил вывезенную им вышегородскую, а теперь ставшую «Владимирской» икону богоматери. Андрей как бы ждет развязки княжения Юрия в Киеве. В это время он имеет возможность в тишине своей родины еще раз пересмотреть южные впечатления, взвесить задуманные крутые мероприятия. Он особенно пристально вглядывается во владимирские холмы и овраги, оценивая их военнооборонительные качества и могучую красоту, присматривается к растущему на восток от Мономаховой крепости посаду, к княжеским и бояре кК^д во рам около строящейся церкви Георгия. Этот храм по распоряжению Юрия, находившегося в это время в Киеве, строился под непосредственным наблюдением Андрея. Он же осуществил, по приказу отца, постройку новой крепости - Москвы в его богатом владении на Москве-реке. Может быть, в эти годы он строит на Княжем лугу под Владимиром, около Лыбеди и Ирпени, маленький Федоровский монастырь - в воспоминание о страшной битве под Луцком в день памяти Федора. В это время, а может быть, несколько раньше, к юго- западу от княжеских дворов, у пристани, где приставали суда и «галеи» и было «торговище», строится деревянная церковь Николы, покровителя торговых путешествий23. Ho вот наступает роковой 1157 г., принесший Андрею весть о смерти отца и о разгроме его сподвижников в Киеве. Андрея сажают в «Ростове на отни столе и Суждали»24. Теперь он хозяин своей родной земли, и отныне вся его сила и мысль направлены к умножению ее славы и могущества. «Андрей, - говорит С. М. Соловьев, - как древний богатырь, чует свою силу, полученную от земли, к которой он припал, на которой утвердился навсегда»... Вокняжившись окончательно, Андрей развертывает лихорадочную строительную деятельность, заполняющую первые семь-восемь лет его княжения (1158-1165). В истории Древней Руси мы не найдем другой, подобной по размаху и планомерности государственной стройки, кроме строительства Дмитрия Донского и царственной Москвы Ивана III и Василия III. Андрей приступает к осуществлению как бы заблаговременно продуманного обширного замысла - коренной реконструкции Владимира и превращения его в прекрасно обстроенную столицу своей земли. Его одновременно заботят и укрепление города мощными оборонительными стенами и украшение новыми храмами. Андрей видел и Киев, и Переяславль, и Вышгород, и другие города Киевской земли, с ненавистью вспоминал могучие валы Старой Рязани, он насмотрелся на прекрасные храмы и дворцы городов Поднепровья; все эти впечатления теперь ложились в основу горделивых замыслов обстройки Владимира. На зов Андрея во Владимир приходят «из всех земель» многочисленные мастера разных специальностей. Они окружены учениками и рабочими из владимирских ремесленников. Первоначально укрепляется княжеское поселение к западу от Mo- номаховой крепости. Огромная полудуга земляных валов и рубленых стен ложится с этой стороны, обнаруживая удивительное уменье мастеров-горододельцев сочетать овраги, врезавшиеся в городской холм с севера и юга, с искусственными сооружениями. В аристократическую часть города ведут несколько ворот. Волжские, стоящие у подножия Мономахова города, от крываются на клязьменскую пристань, Медные и Иринины выводят на север и северо-запад к Лыбеди, прикрывающей город с севера. Прямо на запад смотрит огромная белокаменная башня Золотых ворот с церковью Положения риз наверху - это важнейшее звено обороны города и одновременно вводящая внутрь столицы пышная триумфальная арка, замкнутая окованными золоченой медыо массивными дубовыми створами. Справа - на краю обрыва к реке - стояли княжие дворы с их теремами и переходами и двумя каменными храмами. Отсюда центральная улица, пересекающая весь город, идет к поперечной стене и деревянной башне ворот Мономахова кремля, открывая по обе стороны широкие перспективы далеких полей и лесов, обступивших город. На высоком юго-западном углу кремля Андрей строит большой городской собор Успения богоматери - идейный и архитектурный центр столицы; его ослепительно белый и мощный массив господствует над городом и далекими окрестностями, вознося высоко в небо золотой купол. К востоку от Мономахова кремля город стремительно сужается, образуя острый треугольник; его очертаниям вторит клин валов и стен, замкнутых в месте встречи второй белокаменной башней - Серебряными воротами; через них идет дорога на Суздаль и к княжескому замку Боголюбову, который Андрей строит при устье Нерли. Так Владимир неузнаваемо преображается, расправляя могучие крылья своего плана по сторонам древнего кремлевского ядра2Г). Весьма характерно, что город обладал не только прекрасными внутренними панорамами, он был особенно эффектен извне: его силуэт особенно выразителен с далеких точек зрения - со стороны дороги на Суздаль или из-за реки, с дороги от Мурома и Рязани. Столица Андрея как бы обращалась к широким просторам земли, открывая ей свою молодую красоту и силу. He случайно, что в облике Владимира времени Андрея усиливаются черты, напоминавшие Киев. К комбинации кремля с вне его стоящими княжескими дворцами присоединяются Золотые ворота^не только самим названием, но и композицией говорящие о киевском «образце». В архитектуре главного храма столицы и земли, Успенского собора, мы увидим дальше от ражение башенной композиции киевской Софии. Во всем этом, несомненно, сказывалась глубоко продуманная и целостная идея. В это прекрасное создание русского градостроительного искусства, несомненно, была вложена большая доля творческой мысли самого князя. Он придавал большое политическое значение расширению и обстройке Владимира, так как красота и обширность города были веским аргументом его столичных прав не только северо-восточного центра, но и стольного города «всея Руси». К этому присоединялась и выдвинутая Андреем теория об основании Владимира не Мономахом, но Владимиром киевским, которая связывала возникновение города с временем расцвета Киевской державы и освящала его рождение именем «крестителя» Руси. По словам Никоновской летописи, когда постройка Успенского собора была близка к завершению, Андрей собрал многолюдное совещание и «глагола князем и боаром своим сице: “град сей Владимерь во имя свое созда святый и блаженный великий князь Владимер, просветивый всю Русскую землю святым крещением, ныне же аз грешный и недостойный, божиею благодатью и помощию пречистыа Богородици разыии- рих и вознесех его наипаче, и церковь в нем создах во имя пре- чистыя Богородица, святаго и славного ея Успения, и украсих и удоволих имениемь и богатьством, и властьми, и селы, и в торгех десятыя недели, и в житех, и в стадех, и во всемь десятое дах Господу Богу и пречистей Богородице: хощу бо сей град обновити митропольею, да будешь сей град великое княжение и глава всем ”. И сице возлюбиша и боаре его все тако быти»2Н. К этой стороне политической теории Андрея мы возвратимся ниже. Ho несомненно, что в самом городе в 60-х годах XII в. еще были живы люди, рубившие в начале века стены Мономаховой крепости, и легенда о древней истории города и Владимире киевском едва ли убеждала: она могла связываться лишь с происхождением самого поселения, которое действительно уходило в глубокое прошлое. Ho новая историческая концепция и обращалась в первую очередь не к местному населению и даже не к Руси; она создавала почву для внешнеполитических шагов анд- реевой дипломатии, замышлявшей борьбу за самостоятельность владимирской церкви. Любопытно, что и самый символ княжеской власти - меч Андрея принадлежал к культово-династическим реликвиям Суз- дальщины: это был не более не менее как меч «святого» Бориса, сына «крестителя» Руси - Владимира, первого князя Ростова. И вот эта-то священная эмблема власти была в руках Андрея, освящая его права полуторавековой традицией. А церковь утверждала, что «князь бо не туне носить мечь, Божий бо слуга есть». Так от крупных исторических событий в жизни князя края до подробностей княжего обихода - все говорило об одном, доказывая исконные нейтрализующие права владимирского Севера и древность власти его князей. Настойчивое желание сделать Владимир как можно более равноценным Киеву по красоте архитектурного ансамбля сказалось и в том, что княжеский Боголюбов-город сравнивали с киевским Вышгородом, он якобы даже был на таком же расстоянии от столицы. Здесь Андрей не был оригинален: резиденция его отца под Суздалем считалась местом «становища» «святых» Бориса и Глеба, культ которых сосредоточивался в Выш- городе. Ho боголюбовская резиденция Андрея не походила на Вышгород, который был значительным городом. Боголюбов- город был княжеским замком в общеевропейском значении этого слова, или, по-русски, город был создан Андреем «собе». Он занял одну из восточных возвышенностей клязьменской береговой гряды в 10 километрах ниже Владимира, став поблизости от слияния Нерли и Клязьмы и выдвинув к самому устью княжеский Покровский монастырь. Суздальская водная дорога на Клязьму и на «низ» была прочно взята под контроль Андрея. Ниже мы увидим, как этот крутой политический акт церковь обставила санкцией «небесных сил». В постройке замка сказалось то же мастерство горододельцев Андрея, с большим чутьем связавших валы и рвы с кручами входившего в берег оврага и откоса к Клязьме. К реке замок обращался стеной с белокаменными башнями, за которой живописно располагался также белокаменный ансамбль дворца, включавший в свой состав прекрасный придворный храм с парадными златоверхими лестничными башнями и пере^дами, соединявшими храм с собственно дворцом и замковой стеной. Искусно вымощенная белым камнем пло щадь двора с вытесанными из камня желобами и изящной ротондой кивория [восьмиколонной шатровой сени] в центре расстилалась вокруг дворца. По ее краям в глубине замковой территории размещались жилища придворных, хозяйственные постройки и службы дворца, конюшни и склады оружия. Даже киевлянин Кузмище, который увидел замок во время кровавых событий смерти Андрея, был потрясен великолепием княжеской резиденции и особенно построенных Андреем храмов. Видимо, мастера и сам Андрей достигли своей цели - создать постройки, не уступающие архитектурным шедеврам Киева27. Боголюбовский замок - это не только каменный страж суздальской Нерли, это также место, куда Андрей мог уходить от придворного боярства и проводить свои досуги в тесном кругу близких людей - «с малом отрок». Позднейший Тверской летописный сборник сохранил весьма правдоподобное предание о том, что Андрей «любяше монастырь той [во время составления Тверской летописи о Боголюбове-городе не осталось припоминаний] паче меры, и мнози негодоваху о том, яко оставя град [Владимир] и часто в селе Боголюбове и в манастыри том пребываше. Такоже и к святому Спасу на Купалище по вся дни прихождаше, ловы бо всегда творяше в той стране и, на Купал ищи приходя, прохлаждаашеся и много время ту безгодно пребываше, и о сем боярам его многа скорьбь бысть: он же не повеле им издити с собою, но особно повеле им утеху творити, идеже им годно, сам же с малом отрок прихождаше ту»28. Это замыкание Андрея в узкой группе приближенных было отражением весьма существенных перемен, происшедших при Юрии и резко усилившихся при Андрее. Расчищая почву для своей борьбы за гегемонию в Русской земле, Андрей должен был обеспечить свое положение на владимирском столе и от возможных покушений со стороны членов своего княжеского дома, которые могли быть использованы местными боярскими кругами. Особую опасность представляли младшие братья Андрея - подростки Михалко и Всеволод, сидевшие в Суздале вместе со своей матерью-гречанкой. За ними Юрий Долгорукий оставил право на Владимирскую землю, нарушенное Андреем. Андрей идет последовательно дальше и в 1163 г. «братью свою погна Мьстислава и Василка и два Ростис- лавича сыновца своя [племянников от брата Ростислава], [и] мужи отца своего передний. Ce же створи, хотя самовластець быти всей Суждальской земли». По-видимому, был изгнан и третий брат Андрея, Михалка29. Очевидно, что завет Долгорукого еще поддерживали некоторые члены его старой дружины и ближайшие советники, перешедшие к Андрею, - на них-то и обрушилась княжеская опала. Однако часть из них, видимо, разделявшая политические взгляды Андрея, осталась при нем. Из них мы знаем внука киевского боярина XI в. Славяты - Бориса Жидиславича, который был воеводой Андреевых полков30. Изгнанный Михалка осел на юге, а два других брата с мате- рыо-гречанкой уехали в Византию, где были радушно приняты императором; он дал Васильку города по Дунаю, а Мстиславу «волость Отьскалану». Это не было ссылкой в Византию нарушивших греческие интересы князей, какой было, например, изгнание Мстиславом из Руси полоцких князей в 1129 г. Напротив, князья византийской крови, сыновья преданного грекофи- ла - Долгорукого и греческой княжны, которым Юрий завещал Суздальскую землю, лишались своих законных прав и оказывались на положении бездомных изгоев. Это был акт дерзкого самовластия, нарушавший не только семейно-княжескую мораль, но и подрывавший престиж Византии на Руси31. Вопрос о социальной опоре державной политики Андрея не раз вставал перед историками: «Если Ростовцы и Суздальцы были недовольны, - писал С. М. Соловьев, - если передние мужи были недовольны, если братья княжеские были недовольны, то какая же сила поддерживала Андрея?.. Необходимо предположить, что сила его утверждалась на повиновении младших новых городов или пригородов. Андрей, как видно, хорошо понимал, на чем основывается его сила и не оставил этих новых городов, когда войска его взяли самый старший и самый большой из городов русских - Киев»32. Соловьев правильно указал важнейшую социальную силу, поддерживающую Андрея, - это горожане новых городов и в первую очередь «мизиннии люди» Владимира. Новейшие исследования позволяют думать, что формирование и усиление этих молодых городских слоев шло задолго до вокняжения Андрея и что его «самовластьство» было не столько его личной чертой, сколько выражением созревавших политических устремлений горожан. Если доверять Татищеву, то Андрей заботился об увеличении городского населения Владимира, он «умножи всяких в нем жителей, яко купцов хитрых, рукодельников и ремесленников разных населил...»33 Ниже мы увидим, как эта забота об «умножении людей» Владимира отразится во владимирской литературе 60-х годов, где с полной ясностью выступит формула «князь, город и люди». Далее мы увидим расцвет искусства и культуры в княжение Андрея, обязанный своей интенсивностью и блеском этим новым социальным слоям. Рядом с этим выдвижением города и горожан при Андрее происходили существенные изменения и внутри военнофеодальной массы северо-востока. Как и для времени Юрия, источники не освещают внутреннюю хозяйственную жизнь Владимиро-Суздальского княжества в правление Андрея. Только косвенные намеки в древних и позднейших памятниках могут сообщить нам некоторые сведения по этому вопросу. Проведя почти всю жизнь на севере, а затем, с вокняжени- ем, перенеся во Владимир свой стол, Андрей, естественно, должен был иметь там обширные земельные владения и хозяйство. Из его пожалования Успенскому собору виден их объем: собор получил много именья, слободы, купленные князем, и слободы, платившие дань, лучшие из княжеских сел, десятую часть княжеских стад и доходов от торга34. Многочисленные митрополичьи села в Опольском и Боголюбском станах, известные по позднейшим источникам, располагались на север и северо- запад от Владимира. «Вероятно, - пишет С. Б. Веселовский, - это те же самые «села красные», которые князь Андрей Юрьевич дал владимирской кафедре в середине XII в. при основании Владимирской епархии». Также и владения митрополитов в округе Юрьева-Польского были, по-видимому, унаследованы ими от владимирских епископов. В числе владений собора мы встретим позже целый город - Гороховец, называемый «градом святой Богородицы»35. В управлении городами и селами волости была занята многочисленная княжая администрация: наместники, тиуны, мечники и детские. Эта оседавшая на местах мелкая феодальная знать, несомненно, увеличивала число зависимых земель и крестьян, обогащаясь всеми правдами и неправдами. Эксплуатацию усиливала и государственная необходимость сосредоточения в руках княжеской власти огромных средств, которых потребовала широкая политика Андрея. В событиях 1174 г. мы найдем много общих черт с избиением суздальцев Юрия в Киеве 1157 г. Ho на именье алчной княжой администрации в 1174 г. набросились не только горожане, но и «из сел приходяче гра- бяху» - поднялось, по-видимому, само крестьянство; по Татищеву - «грабили в селах домы княжие и верных его...»™ Можно думать, что и образное описание Даниилом Заточником порядков в северной деревне рисует не новинку XIII в., а отношения, сложившиеся задолго до того, при Юрии и Андрее. Даниил не советует основывать село поблизости от княжого двора или дома его тиуна: «тиун бо его аки огнь трепетицею накладен [покрытый трутом] и рядовичи его аки искры; аще от огня устрежеши- ся, но от искр не можеши устеречися и сождения порт»37. Еще в конце XI в., во время борьбы с Олегом, князь Мстислав, обороняя Суздальщину, опирался на дружину, сидевшую «по селам» и быстро собиравшуюся по зову князя в поход. С тех пор развитие феодального землевладения на северо-востоке шагнуло далеко вперед. В «статьях о резах» Карамзинского списка Русской Правды, относимых В. О. Ключевским к «Ростовской области» XII-XIII вв., а М. Н. Тихомировым к XIII-XIV вв., содержится «как бы хозяйственная опись какого-то села». В нем было 22 овцы, 22 козы, 6 свиней, 2 кобылицы, I телка, 2 роя пчел, на полях засевалось 16 кадей ржи и собиралось 40 копен немоло- ченной ржи, 15 копей немолоченной полбы, 21 половник молоченного овса, 6 половников ячменя, 5 стогов сена; хозяйство велось на основе трехпольного севооборота - черноземное ополье было районом передового земледелия, основным орудием которого был плуг («а в селе сеянной ржи на два плуга 16 кадей ростовских»)38. Если даже относить эту характеристику к XIII- XIV вв., мы вправе пользоваться ею и для XII в.: сельское хозяй ство едва ли прогрессировало в условиях монгольского опустошения, о чем убедительно свидетельствует епископ Серапион владимирский. Скорее наоборот - в XII в., в пору расцвета Владимирской земли, уровень сельского хозяйства следует представлять выше и имущество «села» богаче, чем его рисуют «статьи о резах». Можно уверенно говорить о богатстве владимирских сел, и не только княжеских и боярских. В «Повести» об убийстве Андрея мы впервые встречаем термин «дворянин» и рядом с ним термин «милостьник», известный еще в древнейшую пору, при княгине Ольге (Малуша-мило- стьница и ключница Ольги)39. Теперь самый термин обозначает не только приближенного, близкого человека, любимца князя40, но более определенную группу «служилого» люда. «Ми- лостьники» получают от князя и оружие и коней, - в Боголю- бовском замке хранилось «милостьное оружие» и стояли «ми- лостьные кони». Опираясь на параллель с «Законником» Стефана Душана, где «милость» связывается с держанием земли, новейший исследователь сделал убедительное заключение, что «милостьниками были зависимые княжеские люди, получавшие от князя “милость” в виде коней, оружия, а, вероятно, и землю»41. Это был, видимо, наиболее зависимый от князя, малоимущий и в то же время близкий к нему слой новой служилой дворни. «Милостьником» был любимый слуга Андрея Прокопий, погибший вместе с князем в 1174 г. По названию его «паробком» можно полагать, что милостьники составляли «молодший» в прямом и социальном смысле слой княжеского окружения42. Еще прадед Андрея Всеволод «нача любити смысл уных», а его дед Мономах предостерегал от излишнего доверия к ним43, сам же Андрей любил жить и действовать «с малом отрок». Упоминаемые в описании тех же событий 1174 г. в Боголюбове наряду с боголюбовскими горожанами «дворяне» были, по- видимому, близкой к милостьникам группой служилого люда. Даниил Заточник говорит, что «всякому дворянину [подобает] имети честь и милость у князя», т. е. получать у него не только коня и вооружение, но и «села»; для Даниила - человека невоинского духа - последнее было, несомненно, существеннее. Княжеское пожалование изымало человека из его прежних об щественных связей; позже псковичи, поссорившись в 1228 г. с Ярославом Всеволодовичем, «тех кто имал придаток [милость] у Ярослава, выгнаша из Пльскова: пойдите по князи своемь - нам ecu не братья...»'К Возможно, что во время Андрея термин «милостьник» стал заменяться словом «дворянин». Ряды мило- стьников и дворян, этого «служилого» слоя XII в., пополнялись из рабов и холопов, образуя нечто подобное западноевропейскому министериалитету, но, с другой стороны, выслужившиеся княжие люди могли входить и в ряды боярства45. Позднейшая легенда рассказывает, как Андрей путешествовал по Клязьме до устья реки Тезы, ставя в прибрежных погостах храмы, и как он «пожаловал» одного из своих слуг - зверолова Елифанку «деревней», т. е. землей46. В легенде об Елифан- ке упоминается и село С пас-Куп ал ищи, известное уже нам по отрывку Тверского летописного сборника, цитированному выше: это ближнее к Боголюбову село, красиво расположенное на правом высоком берегу Клязьмы. Если же мы проследим за ее течением вниз до Тезы, то найдем здесь в изобилии имена селений, с большой вероятностью восходящие к XII в., к именам членов княжого дома и старым терминам быта. Таковы Глебово, Глебова, Борисовка, Михайловское, Михалково, Андрейце- во, Андреевская, Княгинина, Якимовский погост, Гридино, Ско- морохово и др. Среди них расположен и знаменитый Клязьмен- ский городок - древний Стародуб, возникший в XII в., и село Любец, связанное, подобно Спасу на Купалищах, с преданием о Боголюбском47. Все эти селения расположены в прекрасных природных условиях. Ниже устья Тезы располагались Ярополч (Вязники) и город Успенского собора Гороховец. Нет ничего невероятного, что, в частности, в этом районе располагались не только княжеские земельные владения, хозяйственные, охотничьи и иные угодья, но что здесь же получали свои пожалования - «милость» и княжие «милостьники», образуя начало служилого дворянства, первое упоминание о котором едва ли случайно связано с Боголюбовым. Нельзя не подчеркнуть, что именно Владимирская земля выдвинула такого подлинно дворянского писателя, художника и публициста, как автор, скрытый под именем Даниила Заточника, который задолго до Ива на Пересветова поднял голос в защиту мелкого княжеского люда и противопоставил его боярству. У него в числе выхваченных из жизни афоризмов и пословиц есть и такая: «Кому Боголюбо- во, а мне горе лютое»44. Конечно, князь жаловал своим слугам не пустую землю, а деревни и села вместе с их трудовым людом. Таким образом, крестьянское население Суздальщины все более попадало во власть больших и малых светских и духовных господ. Они были полновластными владыками в своих феодальных гнездах, им принадлежало не только право нещадной эксплуатации своих крестьян-«сирот», но и власть над самой их жизнью: землевладелец был и верховным судьей своих людей, «маленьким Ярославом» своего владения. Задавленное сидевшей на его спине иерархией господ крестьянство меньше всего могло проникнуться интересом к большим событиям русской жизни и широким планам главы господствующего класса - князя. Едва ли и борьба со старобоярской знатью, которую вел Андрей, что-либо меняла в положении «сирот»: захваченные боярские села не оставались без хозяина, а шли в раздел, и, может быть, новый владелец с большей алчностью использовал свое положение и давил крестьянина, нежели старый боярин. Все это не могло не сказаться на судьбе военно-политических предприятий Андрея... В войсках Андрея большую роль, наряду с аристократической конной дружиной, играет пехота - «пешцы», составляющие внушительное ядро владимирских вооруженных сил. Это, по- видимому, не только крестьянские, но и городские ополчения, набиравшиеся из среды горожан. Позднее, в XIII в. (1259) «гра- жан-пешцев», наряду с пешцами-смердами, мы встретим в войсках Даниила Галицкого, строившего свою политику, как и Андрей, на союзе с горожанами, которые стремились к нему «яко пчелы к матце». Жители городов, неохотно участвовавшие в княжеских усобицах, понимали и ценили единодержавные притязания Андрея и Даниила. Возможно, что значительную долю в организации этих пеших полков Андрей перекладывал на плечи горожан. В конце княжения Андрея мы встретим, наряду со старыми ростово-суздальскими и белоозерскими дружинами, от дельные владимирский и переяславский полки. Подобно деду- Владимиру Мономаху, Андрей придавал большое значение народному ополчению, пешим «воям». Рядом со старой знатью, своевольной и способной к неожиданным нарушениям воинской дисциплины и военных планов князя, на командных должностях, очевидно, появляются близкие и преданные князю новые люди. Они не только занимали должности в княжеском дворцовом хозяйстве, но и входили в ближайшее окружение князя во время войны. Во время «злого пополоха» 1149 г. под Луцком «един Андрей Юрьевич укрепися со своим двором», однако и этот ближайший «двор» «хотяху бежати к прочим воем»...49. При всей условности феодальной морали эти новые княжие люди, жизнь и благосостояние которых полностью зависели от князя, были гораздо более верной и прочной опорой, нежели старобоярская знать. Сам Андрей, по отзыву современника, был «не величав на ратный чин», он, видимо, не дорожил феодальной воинской иерархией и в молодости, как мы видели, сам сражался рядом со своими воинами, подавая им пример боевой доблести. Все это делало владимирские полки более дисциплинированными и боеспособными; вокруг них с меньшим риском можно было организовывать силы подвластных княжеств для больших военных предприятий. Однако если горожане, купцы и служилый военный люд ощущали на деле пользу начатой Андреем борьбы за возвышение Владимирской земли и за господство ее князя в Руси, то крестьянство, составлявшее, конечно, большую часть военных сил Андрея, было решительно равнодушно к его планам. Это было одной из причин крупных военных неудач Боголюбского. В 1164 г. заканчивалось строительство во Владимире; большая церковно-политическая работа, о которой пойдет речь ниже, также была в основном закончена. Это создавало основу для крупных мероприятий по укреплению положения Владимирской земли в усложнявшейся политической обстановке Восточной Европы. На первой очереди стояли отношения к Болгарскому царству. «Восточная политика» Руси в Поволжье была в XII-XIII вв. местной задачей северо-восточных княжеств. Она почти не ин тересовала Новгород и вовсе не привлекала внимания южных князей. Молодая держава Андрея, намечавшая свою широкую общерусскую политическую программу, должна была прежде всего обезопасить свой ближайший северо-восточный тыл и сохранить в своих руках торговое движение вниз по Волге - важнейшей жизненной артерии северо-востока. В 1164 г. Андрей организует крупный поход на болгар, в котором участвуют и полки муромского князя Юрия, заинтересованного в этом деле ближайшего соседа Болгарской державы. Вместе с братом Ярославом и сыном Изяславом Андрей повел свое войско на Волгу, сопровождаемый иконой Владимирской богоматери. Встречный бой с болгарскими войсками закончился их разгромом, так что «князь болгарьскый» едва убежал с малой дружиной в Великий город. После этого были взяты Бряхи- мов на Каме и четыре других болгарских города. Болгарский удар по владимирскому Поволжью 1152 г. был отмщен. Правда, победа обошлась лично Андрею дорого: «того же лета преста- вися у князя Андрея сын Изяслав, пришед из Болгарского бою»... Победа приписывалась «помощи» Владимирской иконы - это было в глазах современников «оружие обоюду на врагы остро и огнь попаля[ющий] противных наших, хотящи[х] с нами брани»50. Теперь мы и должны посмотреть, как выковывал Андрей свой духовный «обоюдуострый» меч. IV.