В первое десятилетие после Великой Октябрьской социалистической революции и даже до середины 30-х годов появилось сравнительно немного исследований, непосредственно касавшихся взаимоотношений Руси с кочевниками. Как правило, эти вопросы затрагивались лишь попутно, в связи с изучением истории Киевской Руси. Однако уже тогда делались попытки качественно нового по сравнению с дворянскими и буржуазными историками подхода к проблеме. Это нашло отражение прежде всего в трудах М. Н. Покровского.1 Общепризнанно значение его критики концепций русского исторического процесса, созданных дореволюционными историками, в первую очередь представителями государственной школы. Наиболее отчетливо это проявилось в ряде историографических статей, написанных в послереволюционный период.121 122 Попытка дать общий очерк развития исторической науки в России XIX—XX вв. с марксистских позиций привела исследователя к необходимости критического пересмотра многих положений дворян- ских и буржуазных историков. Свою аргументацию М. Н. Покровский строил, руководствуясь принципом оценивать любое историческое произведение не только с точки зрения фактического материала, положенного в его основу, но и с учетом того, кто был его автором, в какой общественной среде оно создавалось, «какая борьба происходила в этой общественной среде».123 Под таким углом зрения он рассматривал и теорию «борьбы леса и степи» С. М. Соловьева. М. Н. Покровский считал С. М. Соловьева величайшим русским историком XIX в., обладавшим «громадной исторической образованностью»,124 но при этом характеризовал его как яркого представителя крупной буржуазии с присущими ей чертами буржуазной идеологии, отразившимися на историческом мировоззрении. «Классовый характер» носила и его теория «борьбы леса и степи». Вскрывая причины появления этой теории, М. Н. Покровский исходил из оценки политической и экономической обстановки в России во второй половине XIX в. Сопоставив даты написания статей, в которых С. М. Соловьев впервые сформулировал свою теорию,125 с датами двух войн России с Турцией (Крымской войной 1853—1856 гг. и русско-турецкой войной 1877—1878 гг.), исследователь установил, что они совпадают. Он обратил внимание на то, что как раз в эти годы С. М. Соловьев читал курс русской истории наследникам престола (сначала Николаю Александровичу, а позднее Александру Александровичу) и вынужден был, по мнению М. Н. Покровского, теоретически обосновать необходимость данных войн. М. Н. Покровский видел причины русско-турецких войн в экономическом положении России того времени, в попытках русского правительства добиться расширения внешнего рынка за счет завоевания территорий к югу от Черного моря, Кавказского хребта и Каспийского моря. «Эти войны, — писал он, — были необходимы как отдушины для русского промышленного капитала». С. М. Соловьев создал, как полагал М. Н. Покровский, такую историческую концепцию, которой можно было бы объяснить смысл и необходимость ведения русско-турецких войн. Так, согласно М. Н. Покровскому, возникла теория «борьбы леса со степью», которая носила, по его словам, «определенно классовый характер».126 Как известно, точка зрения С. М. Соловьева была воспринята В. О. Ключевским и получила дальнейшее развитие в его трудах. По этому поводу М. Н. Покровский утверждал, что теория «борьбы леса со степью» (по В. О. Ключевскому — «борьба за национальное существование») служила для обоснования концепции закрепощения сословий и создания Русского государства. Отмечая «искусственность» теории «борьбы леса со степью», М. Н. Покровский связывал ее существование у целого поколения буржуазных историков со стремлением «доказать, что государство в России не было созданием господствующих классов и орудием угнетения всей остальной народной массы»г исключить из исторического процесса элементы классовой борьбы, подменив их показом так называемой классовой солидарности, проявлявшейся в борьбе с внешним врагом.127 Таким образом, теория С. М. Соловьева, по утверждению М. Н. Покровского, служила оправданием концепции внеклассового происхождения Русского государства, являвшейся «отражением не исторической действительности, а текущих политических интересов».128 Источники, по его мнению, не подтверждали подобных выводов. Он резко выступал против утверждения, что «борьба со степью» создала Русское государство, противопоставив этому тот факт, что во время наибольшей опасности со стороны степи наблюдается и наибольшая «децентрализация» сил, хотя должно было быть как раз наоборот.129 \ М. Н. Покровский подверг критике всех исследователей, в трудах которых так или иначе была отражена теория «борьбы леса со степью», — С. М. Соловьева, Б. Н. Чичерина, В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова, а также Г. В. Плеханова. Основной вывод, сформулированный М. Н. Покровским, заключался в том, что борьбы «леса» со «степью» в истории России не было.130 131 В связи с этим в трудах М. Н. Покровского наметилось стремление по-новому осветить роль географической среды в развитии общества. Он подходил с марксистских позиций к оценке роли географических условий с точки зрения влияния последних на производительные силы и производственные отношения,11 в отличие от упрощенного понимания С. М. Соловьевым и другими представителями государственной школы непосредственной зависимости истории государства от природных условий. Однако М. Н. Покровский, выступая против теории «борьбы леса со степью» в том виде, в каком она представлена в исследованиях буржуазных историков, не отрицал самого факта борьбы восточных славян с кочевыми племенами. Он писал, что борьба с кочевниками за южнорусские степи «провожает нас через весь древнейший период русской истории, с IX по XIII век».132 В работе «Русская история с древнейших времен» М. Н. Покровский обращал внимание на опустошительный характер набегов печенегов и половцев на Русь, приведших к массовому переселению славян на север, которое он называл «роковым» для русского исторического процесса. В данном случае исследователь оказался солидарным с В. О. Ключевским, в свое время указавшим на экономическое оскудение Киевской Руси, вызванное рядом причин, в том числе и борьбой с кочевниками. У М. Н. Покровского отрицательные последствия переселения славян связаны с превращением городской Руси в деревенскую. Кочевники участвуют в процессе переселения в качестве «внешней силы». Впоследствии эта точка зрения подверглась критике со стороны Б. Д. Грекова, который предостерегал от взгляда на кочевников исключительно как на внешнюю силу по отношению к русским, что было бы, как писал он, упрощением вопроса и неверным его освещением.133 < М. Н. Покровский, признавая враждебный характер отношений между Киевской Русью и кочевниками, в то же время подчеркивал, что княжеские усобицы на Руси сопровождались не меньшим опустошением, чем набеги половцев, а русско-половецкие связи (военные союзы с половцами, смешанные браки и т. д.) приводили к таким своеобразным отношениям, что «представлять себе половцев в виде некоей ... темной азиатской силы, тяжелой тучей висевшей над представительницей европейской цивилизации — Киевской Русью, у нас не будет ни малейшего основания». Тем более что, как отмечал М. Н. Покровский, половцы не умели брать большие города, ограничиваясь опустошением окрестностей или захватом мелких городов.134 Этим утверждением М. Н. Покровский ставил под сомнение обычную точку зрения о постоянной угрозе со стороны степи. В то же время он считал, что кочевники- тюрки причерноморских степей «в культурном отношении были сильнее славян», а традиционное мнение о том, что степняки выступали только в роли хищников, обусловливалось представлением о стадиальном развитии общества от охоты к скотоводству и от скотоводства к земледелию: «Раз земледелие есть высшая форма, а скотоводство низшая, то победа степи должна была выражать собою разгром культуры дикарями». Не ссылаясь на какие-либо конкретные исследования, М. Н. Покровский утверждал, что «археологические раскопки последних десятилетий как нельзя более убедительно показали, какое огромное культурное влияние имели „дикари“ на Древнюю Русь. Степной восток был для русских IX—X веков тем, чем впоследствии для Московского государства и петровской России стала Западная Европа».135 В данном случае М. Н. Покровский явно преувеличивал уровень культуры тюркских народов и степень влияния степного востока на Русь. В работе «Русская история в самом сжатом очерке» исследователь не касается проблемы взаимоотношений Руси с кочевниками, ограничиваясь упоминанием об убийстве Святослава на днепровских порогах печенегами и неудачном походе Игоря Северского.136 Взгляды М. Н. Покровского отражали определенный этап в развитии советской исторической науки. Справедливо критикуя концепции «закрепощения» и «раскрепощения», теорию внеклассового происхождения государства, созданные представителями государственной школы, он вместе с тем преувеличивал непосредственное влияние русско-турецких войн XIX в. на разработку С. М. Соловьевым концепции «борьбы леса и степи». Как известно, М. Н. Покровскому было присуще преувеличение роли торгового капитала в русской истории. Это обстоятельство нашло отражение в оценке причин происхождения Крымской и русско-турецких войн. Отсюда и упрощенная попытка связать исторические взгляды С. М. Соловьева с интересами русской промышленности и торговли, а появление его статей — с конкретными внешнеполитическими событиями. Правомерен, как нам представляется, упрек Н. Л. Рубинштейна, писавшего, что М. Н. Покровский не смог «дать действительный ключ к анализу историка, который научил бы критически пользоваться данными этого историка. Он раскрывал его ошибки не для того, чтобы их преодолеть и исправить, а для того, чтобы его просто отбросить».137 Это в полной мере относится к оценке критики М. Н. Покровским концепции С. М. Соловьева. Несмотря на явное преувеличение С. М. Соловьевым роли природных условий в историческом процессе, нельзя не учитывать того обстоятельства, что его исследования опирались на огромный фактический материал, частично впервые вводимый в научный оборот. Вместе с тем критика М. Н. Покровским теории G. М. Соловьева дала известный толчок к разработке в советской историографии важных сторон проблемы взаимоотношений Киевской Руси с кочевниками, в частности вопроса о взаимном культурном влиянии, получившего дальнейшее развитие в трудах советских исследователей. В оценке взаимоотношений Киевской Руси с кочевниками близок М. Н. Покровскому В. А. Пархоменко. Выступая на конференции археологов в Херсонесе в 1927 г., он предложил пересмотреть традиционные взгляды на отношения Руси с печенегами, которые «до сих пор рассматривались как народ дикий... с бедной, грубой, однообразной» культурой, как «минус в истории культуры и катастрофа для Киевской Руси».138 В. А. Пархоменко утверждал, что в русско-печенежских отношениях были периоды тесных контактов и мирных экономических связей. Основанием для подобных утверждений послужило известие Константина Багрянородного о том, что вне союза с печенегами, владевшими днепровскими порогами, Киев не мог вести торговлю с Византией. Кроме того, печенеги и Киев были, по его мнению, связаны «до некоторой степени государственно», поскольку печенеги часто защищали Киев от иноземного завоевания.139 В то же время в борьбе севера с югом, леса со степью, печенеги поддерживали «старый порядок Киевской Руси».140 Доказательством «тесных, близких связей, существовавших в XII в. между социальными верхушками Руси и половцев», В. А. Пархоменко считает также сообщения русских летописей, которые наряду с известиями о борьбе с «погаными половцами», содержат известия о «снемах» князей Руси с половецкими ханами, о брачных союзах и т. д. В русских летописях В. А. Пархоменко находит также «следы половецкого эпоса», являющиеся, как он полагает, одной из сторон культурных русско-половецких контактов.141 Все это дало основание В. А. Пархоменко прийти к выводу, что Киевская Русь «не вышла в общем из роли конкурентов печенежских и потом половецких ханов»," а «идея извечной, принципиальной борьбы Руси со степью явно искусственного, надуманного происхождения».142 143 А. Ю. Якубовский также считал «глубочайшим заблуждением» мнение, будто отношения «между русскими феодальными княжествами и кочевой половецкой степью» сводились лишь «к постоянной вражде, когда набеги половецких ханов на русские земли сменялись княжескими походами в глубь Дешт-и-Кыпчак», поскольку летописи неоднократно сообщают не только о военных столкновениях русских с кочевниками, но и о периодах «мирного, торгового общения». «Более того, — отмечал А. Ю. Якубовский, — очень часто враждебные отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, не рискуя подвергнуться нападению кого-нибудь из противников».144 Подтверждением этого являются как летописные известия, так и сообщения восточных источников. В качестве примера А. Ю. Якубовский приводит рассказ Ибн-ал-Биби о походах малоазийских турок на Судак, половцев и русских в начале XIII в. Сведения, содержащиеся в рассказе, говорят в пользу того, что половцы «знали не только грабительские набеги на окрестные культурные страны и города, но и, что гораздо важнее, — правильные торговые сношения, которые не всегда нарушались частыми военными действиями».145 В советской историографии 20—30-х годов наряду с работами,- отмечавшими положительное значение кочевников, были и такие, которые содержали иную точку зрения. П. И. Лященко усматривал в продвигавшихся «с диких степей юга» кочевниках ту военную силу, борьба против которой могла, быть под силу только такому «прочному государственному и хозяйственному образованию», каким являлась Киевская Русь.146 По его мнению, кочевники, оттеснив земледельцев-славян от мирных торговых путей, стали причиной замедленного исторического развития восточных славян. Отмечал отрицательное влияние кочевников на русско-византийскую торговлю и И. М. Кулишер.147 С. В. Юшков придавал большое значение посредничеству кочевых племен Причерноморья в торговле Руси со странами Востока. Рассматривая внутреннюю и внешнюю торговлю Руси во всех ее аспектах, он отмечал, что разгром Святославом Хазарии отрицательно сказался на экономическом развитии Древнерусского государства. Колебания же в контактах Руси с печенегами и половцами, по его мнению, приводили к неустойчивости торговых отношений Русского государства с Востоком, что в свою очередь оказало влияние на процесс зарождения и развития феодализма на Руси. Особое внимание С. В. Юшков вслед за В. О. Ключевским обращал на «экономический кризис» XII в. Если В. О. Ключевский в качестве его причин называл захват кочевниками днепровской водной дороги, социальный антагонизм между классами и княжеские междоусобицы, то С. В. Юшков полагал, что «из указанных В. О. Ключевским причин экономического кризиса XII в. наибольшее значение имеет первая, именно: перерыв степными кочевниками торговой дороги из варяг в греки».148 В то же время он учитывал, что и этот «факт является следствием каких-то более общих и более глубоких причин». По-видимому, во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли, какую придавал им С. В. Юшков, иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X— XI вв. Историография середины 30-х—середины 50-х годов Новый этап в развитии исторической науки в СССР начинается с середины 30-х гг. Этот период является переломным и в изучении проблемы «Русь и кочевники». Он связан прежде всего с утверждением марксистской методологии в исследованиях советских историков. Всестороннюю оценку вопросы взаимоотношений Древнерусского государства с кочевниками впервые получили в трудах Б. Д. Грекова, предложившего отказаться от традиционного упрощенного взгляда на кочевников как на чисто «внешнюю силу» по отношению к Руси.29 Не преувеличивая роли кочевников, Б. Д. Греков в то же время считал, что они имели большое значение в истории восточнославянских племен. Исследователь писал, что много кочевников осело на территории Киевского государства, часть их растворилась в массе «„русского" (славянского) народа, а наиболее сильные из этих „кочевников" сумели организовать как раз в период распада Киевского государства свое собственное (Кыпчак- ское) государство».30 Позднее, отмечая грабительский и опустошительный характер набегов кочевников, создание киевскими князьями оборонительной линии по Десне, Остру, Трубежу, Суде, Стугне, Б. Д. Греков подчеркивал, что «печенеги не вызывали на Руси никакой паники». Благодаря своему могуществу Русь успешно отражала набеги печенегов, а затем разгромила их. Торки были слабее печенегов, не раз выступали союзниками русских князей и переселялись на Русь. Половцы представляли большую опасность для Руси, но уже в начале XII в. русские переходят в наступление на половецкую степь, а еще позднее Киевское государство стало превращать не только остатки печенегов и торков, но и половцев 149 150 в орудие своей защиты от других подобных же врагов. Русь растворяла часть кочевников в своей среде, привлекала их на свою сторону, вырабатывала формы отношений, соответствующие своему достоинству и приемлемые для кочевников. Кочевники выступали то наемниками, то федератами, часто поселялись на Руси, оседая на землю, постоянно обрусевая и втягиваясь в общую жизнь Киевского государства.151 В годы, последовавшие за Великой Октябрьской социалистической революцией, советскими историками велась работа по разысканию и публикации новых источников и критическому изучению уже известных памятников письменности. В связи с этим появилась возможность проводить исследование как проблем, изучение которых было начато в дореволюционное время, так и новых.152 Благодаря привлечению и комплексному анализу письменного, лингвистического и археологического материала были написаны труды, посвященные неизученным вопросам истории русского и других народов, входящих в состав Советского Союза. Разрабатывались проблемы внешней политики и международных отношений, в том числе и взаимоотношений Руси с печенегами, торками и половцами, с которыми приходилось сталкиваться восточнославянским племенам. Внимание исследователей привлекали также вопросы, связанные с общественным строем, бытом, культурой этих народов. Так, в 40-е годы В. В. Мавродин впервые в советской исторической литературе писал о так называемых половецких городах. Он считал обитателями Щаруканя, Валина, Чешуева и Суг- рова смешанное ясо-русско-тюркское население, среди которого превалировали ясы-аланы.153 Локализацию указанных городов определили позднее Н. В. Сибилев и Б. А. Рыбаков.154 . Тогда же А. Пономаревым была предпринята попытка объяснить происхождение названия одного из сильнейших кочевых объединений — половцев. Исследователь считал это слово по происхождению русским. Он полагал, что «русское „половцы" есть не что иное, как перевод имени половецкого народа кубан—куман».155 В 40-х годах получила некоторое развитие ранее проявлявшаяся тенденция к идеализации русско-половецких отношений. В. А. Гордлевский вслед за В. А. Пархоменко отрицал губительное влияние половецких набегов на русские земли. Он утверждал, что врагами Руси половцы были только в представлении церкви, когда же русские князья узнавали половцев поближе, то «верхушка общества уже могла смотреть» на них «спокойно». В. А. Гордлевский писал о «тесных» и «дружественных» отношениях между двумя народами — русским и половецким, — которые «вросли в повседневный быт». Эти народы заимствовали друг у друга слова, половцы восприняли на Руси способы обработки металла для оружия. Одновременно «шло духовное взаимодействие: легко просачивался на Русь и тюркский фольклор, его отзвуки встречались в русских летописях» и в «Слове о полку Игореве».156 Против такой идеализации русско-половецких отношений выступил А. И. Попов. Он отмечал, что хотя и имелись периоды мирных отношений между Русью и половцами, однако мир этот был «условным», поскольку не существовало единого половецкого государства и определенных, четких границ со степью. А. И. Попов подчеркивал роль непрекращавшейся даже в периоды военных столкновений торговли Руси с Крымом, Кавказом и странами Востока. Большое значение в установлении мирных отношений с половцами он придавал распространению в половецкой среде христианства. Касаясь борьбы Руси с половцами, А. И. Попов считал, что борьба эта порой принимала «достаточно ожесточенный характер». Завоевать Русское государство половцы не смогли потому, что у них не было «ничего похожего на чудовищную централизованную военно-административную машину монголо-татар времен Чингисхана или Тимура». По его мнению, особый вред Киевской Руси наносило участие половцев в междоусобной борьбе русских князей. Относительно взаимных культурных влияний А. И. Попов высказал точку зрения, что они были невелики и выражались в основном в заимствовании русскими небольшого количества половецких слов. По его предположению, «русский народ со своим земледельческим складом хозяйства не мог впитывать... несвойственные ему элементы кочевых наезднических культур».157 А. И. Попов затронул также проблемы происхождения половцев, их численности, общественного строя, истории языка. Вопросы исторической географии Половецкой земли стали предметом многолетних исследований К. В. Кудряшова.158 159 В 1946 г. им была защищена докторская диссертация, в которой были определены границы Половецкой земли и изучались русско-половецкие отношения.89 Позднее была издана книга К. В. Кудряшова, посвященная этим же проблемам.160 Как отмечал Б. А. Рыбаков, работа К. В. Кудряшова «заполняет значительный пробел в нашей историографии, вносит много нового и привлекает внимание к важным вопросам истории русскополовецкой борьбы в XII в.». Вместе с тем Б. А. Рыбаков отметил и недостатки работы: отсутствие предыстории Половецкой земли и географического очерка, неточное определение центров половецких веж, обратный порядок хронологии.161 Б последующие годы К. В. Кудряшов продолжал исследования в области исторической географии Северного Причерноморья в период пребывания в степях кочевых орд и опубликовал ряд работ о походах русских князей в степи и борьбе восточных славян с кочевниками.162 К одному из сюжетов русско-половецких отношений — походу Игоря Северского 1185 г. — неоднократно обращались историки и археологи. Историографический обзор существующих мнений об этом походе сделан Б. А. Рыбаковым.163 Начиная с 40-х годов советские исследователи стали систематически привлекать к изучению истории кочевников и их взаимоотношений с восточными славянами археологический материал, который становится одним из важнейших источников.164 При обобщении накопившегося археологического материала особое внимание было обращено на отнесение тех или иных кочевнических комплексов к известным по летописям группам племен — печенегам, торкам, половцам и черным клобукам.165 Первые шаги в этом направлении были сделаны еще в дореволюционные годы, а в советское время новую попытку этнически определить кочевнический материал предприняли А. А. Спицын, Ю. В. Готье, позднее — Н. Д. Мец, С. А. Плетнева, Л. П. Зяблин, Г. А. Федоров-Давыдов.166 При классификации учитывался ряд признаков: характер надмогильного сооружения, устройство могилы, положение и ориентировка костяка, сопровождающий инвентарь.