Происхождение государственных учреждений на Руси органически связано с возникновением и ростом княжеской власти. Отсюда понятно, почему дореволюционные исследователи, разделявшие в массе своей мысль о том, что элемент политический, государственный представлял единственно живую сторону отечественной истории, а развитие государства составило ее национальное своеобразие9, уделяли древнерусским князьям самое пристальное внимание. Классические труды С. М. Соловьева «Об отношениях Новгорода к великим князьям» и «История отношений между князьями Рюрикова дома», В. И. Сергеевича «Вече и князь», Н. И. Костомарова «Начало единодержавия в Древней Руси», А. Е. Преснякова «Княжое право в древней Руси» — наиболее заметные вехи в изучении данной темы. Что касается остальных научных сочинений, где специально или попутно шла речь о князьях, их взаимоотношениях, княжеской власти, то им «несть числа». Не ослабевал интерес к древним князьям и в советское время. Важные соображения относительно социальной роли и значения князей в древнерусском обществе были высказаны М. Н. Покровским, Б. Д. Грековым, Д. С. Лихачевым, Б. А. Рыбаковым, JI. В. Черепниным, В. Т. Пашуто, В. JI. Яниным, С. В. Бахрушиным, А. А. Зиминым, В. В. Мавродиным, А. Н. Насоновым, Б. А. Романовым, И. И. Смирновым, Я. Н. Щаповым, С. В. Юшковым, О. М. Раповым и другими10. Общественное положение князя, изменения в его статусе советские историки рассматривали на качественно новой методологической основе, в свете марксистско-ленинского учения о базисе и надстройке, классовой сущности государства, что открывало возможность подлинно, научного познания исторической действительности вообще и древнерусского института князей в частности. Ныне наши сведения о княжеской верхушке, как никогда ранее, разнообразны и полны. Но это отнюдь не значит, что здесь сказано последнее слово, поставлена последняя точка. Несмотря на богатейшую литературу вопроса, не все моменты княжеской истории на Руси достаточно полно уяснены. Мы не ставим перед собой цель определить исчерпывающим образом место князя в социально-политической структуре древнерусского общества. Наша задача более скромная, она заключается в том, чтобы, выявить функциональные свойства княжеской власти, ее социальную природу, а также разобраться в вассальных связях, которыми была охвачена княжеская среда. История князей уходит вглубь столетий, ко временам далекого прошлого восточного славянства. Ф. Энгельс убедительно и наглядно показал, как у древних германцев племенной старейшина-вождь, военачальник превращался в короля11. Этим он В кн.: Из нсторнн феодальной России. Л., 1978; Рыбаков Б. А. 1) «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971; 2) Русские лето' писцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972; Черепнин Л. В. 1) Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда. — В кн.: Новосельцев А. П. и др. Древнерусское государство и его между- народное значение. М., 1965; 2) К вопросу о характере и форме Древне- русского государства X—начала XIII в.— Исторические записки, 1972, 89; П а ш у т о В. Т. Черты политического строя Древней Руси. — В кн.: Новосельцев А. П. а др. Древнерусское государство и его международное значение; Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха н «Хождение игумена Даниила»,—ТОДРЛ, 1960, 16; Бахрушин С. В, «Держава Рюриковичей»— Вестн. древней истории, 1938, № 2; Зимин А. А. Феодальная государственность и Русская Правда.— Исторические записки, 1965, 76; Мавродии В. В. 1) Образование Древнерусского государства. Л., 1945; 2) О племенных княжениях восточных славян. — В кн.: Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971; 3) Образование древнерусского государства и формирование дрвнерусской вародно- сти. М., 1971; Насонов А. Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле.— Века (Пг.), 1924,1; Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Л., 1966, с. 20— 24, 111—149; Смирнов И. И. Очерки социально' экономических отношений Руси XII—XIII вв. М.; Л., 1963 с. 230—280; Щапов Я. Н. Княжеские Уставы и церковь п Древней Руси XI—XIV вв. М., 1972; Юшков С. В. 1) Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939, с. 29—31, 44—51, 182—188, 216—219; 2) Общественно- политический строй и право Киевского государства. М., 1949, с. 96—98, 334—340; Р а п о в О. М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. 3 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 21, с. 143—144, 150—.151, 164—165. Наблюдения Ф. Энгельса находят полное подтвержден ние в современных исследованиях.—См.: Корсунский А. Р. Образо- вание раннефеодального государства в Западной Европе. М., 1963, с. 23— поставил в генетическую связь власть племенного вождя с королевской властью. Вполне естественно, что советские историки, обогащенные указаниями Ф. Энгельса, искали истоки власти древнерусских князей в сфере социально-политического быта восточных славян12. Последуем и мы их примеру. Слово «князь» общеславянское13. Оно, по мнению лингвистов, заимствовано иэ германского языка: общеславянское «князь» связано с древненемецким «mining», означавшем первоначально старейшину рода14. Не случайно в болгарском языке кнез — старейшина15. Древнейшее качество князя как «родовла- дыки» отложилось, судя по всему, в свадебной лексике русского народа, где новобрачные (условно говоря, основатели рода) называются князем и княгиней16. Вероятно, о племенных вождях сообщают нам иностранцы. По свидетельству Псевдо-Маврикия, писателя VI в. н. з., у славян было множество предводителей, «риксов», постоянно находящихся во взаимных распрях17. В. О. Ключевский не без основания уподоблял их древнегреческим филархам — племенным князькам и родовым старейшинам18. О многочисленности племенных вождей («царей») у славян VI в. рассказывает арабский географ Масуди19. Все эти вожди племен являлись порождением родового строя20. С ростом населения племя, подразделявшееся на несколько родов, распадалось на ряд родственных племен, образующих племенной союз21. Возникла организация, хотя и более сложная, чем отдельное племя, но всецело соответствующая родовым принципам и условиям22. Такие родственные союзы, выступающие в Повести временных лет под именами полян, древлян, северян, радимичей, вятичей, дреговичей и прочих 23, довольно четко фиксируются археологами24. Логично предположить, что во главе этих союзов стояли вожди, возвышающиеся над вождями отдельных племен, входивших в союз. Исто(рические воспоминания о подобных вождях донесла до нас летописная легенда о Кие и его потомках, державших «княженье в полях»25. Летописец извещает, что, тфоме полян, такие «княженья» были и у древлян, дреговичей, сло- вен, полочан 26, т. е. свидетельствует о повсеместном распространении предводителей племенных союзов, сложившихся среди восточного славянства. В современной историографии данные союзы фигурируют под названием «племенные княжения». Историки по-разному определяют их характер. Одни из них полагают, что под племенными княжениями скрывались примитивные государственные образования27. Другие думают, что тут перед нами истоки Древнерусского государства, зачатки государственности, воплощавшие переходную форму от союзов племен к государству28. Более убедительной представляется точка зрения Б. А. Рыбакова, подчеркивающего принципиальное отличие племенного «княжества» от государства29. Союзы племен, по Б. А. Рыбакову, есть «политическая форма эпохи военной демократии, т. е. того переходного периода, который связывает последние этапы развития первобытнообщинного строя с первыми этапами нового классового строя»30. Важно иметь в виду, что образование племенных союзов было выражением «прогрессивного развития институтов родо-цдеменного строя»31. Здесь, следовательно, мы находим достигший полного развития родовой строй, описанный Ф. Энгельсом в его замечательном труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Ф. Энгельс указывал: «Племя делилось на несколько родов, чаще всего на два; эти первоначальные роды распадаются каждый, по мере роста населения, на несколько дочерних родов, по отношению к которым первоначальный род выступает как фратрия; самое племя распадается на несколько племен, в каждом из них мы большей частью вновь встречаем прежние роды; союз вклю- чает,і по крайней мере в отдельных случаях, родственные племена. Эта простая организация вполне соответствует общественным условиям, из которых она возникла. Она представляет собой I не что иное, как свойственную этим условиям, естественно выросшую структуру; она в состоянии улаживать все конфликты, которые могут возникнуть внутри организованного таким образом общества»32. Отсюда следует, что вожди (князья) восточно- славянских племенных союзов (племенных княжений) не могут рассматриваться как носители государственной, публичной власти33. Они — органы родо-племенного строя и как таковые не противостоят ему, а находятся с ним в единстве34. Помимо союза племен восточным славянам была известна еще одна разновидность союзной организации, когда союз образуют племена, которые сами уже входят в племенной союз. Это — вторичные союзы племен, суперсоюзы, или «союзы союзов», по терминологии Б. А. Рыбакова35. Будучи внушительными межплеменными объединениями с противоречивыми стремлениями и центробежными тенденциями, они без элементов публичной власти, способной подняться над узкоплеменными интересами, вряд ли смогли бы существовать. Поэтому политическая организация суперсоюзов («союза союзов», «сверхсоюзов») заключала в себе ростки государственности, олицетворяемой вождями, наделенными властью, не совпадающей отчасти с народом. Коренной причиной образования суперсоюзов являлась внешняя опасность36. Так, в области славянской лесостепи, по мнению Б. А. Рыбакова, в VI—VII вв. сложился оборонительный союз под гегемонией сначала русов, а потом полян, объединивший северян, волынян, дулебов, хорватов37. Мы знаем также, что на северо-западе Восточной Европы завязался разноэтни|шый межплеменной союз, направленный против варяжской агрессии38. Восточнославянские племенные суперсоюзы вели не только оборонительные, но и наступательные войны, приобретая благодаря этому громкую известность в соседних землях и странах. О вождях восточных славян, возглавлявших мощные союзы племен, наперебой заговорили иностранные писатели и хронисты. Иордан сообщает о «короле» антов Боже, окруженном семьюдесятью старейшинами91. Масуди рассказывает нам об одном славянском племени, которое господствовало некогда над остальными, «его царя называли Маджак, а само племя называлось Валинана. Этому племени в древности подчинялись все прочие славянские племена ибо (верховная) власть была у него п прочие цари ему повиновались» 39. Далее Масуди снова возвращается к «царю» Маджаку, «коему повиновались в прежнее время остальные цари их» (славян. — И. Ф.)40. Сопоставляя рассказ Масуди с летописными известиями о дулебах, «примученных» обрамн41, В. О. Ключевский пришел к выводу, что оба повествования относятся к военному союзу восточных славян VI в., живших на карпатских склонах42. Сомкнуться прикарпатских славян побудила, согласно В. О. Ключевскому, продолжительная борьба с Византией43. Военный союз, сложившийся на Карпатах, историк понимал не как племенное объединение, а как «ополчения боевых людей, выделявшихся из разных родов и племен на время, похода, по окончании которого уцелевшие товарищи расходилась, возвращаясь в среду своих родичей, под действие привычных отношений44. С этим, конечно, нельзя согласиться, поскольку Масуди говорит именно о племенном составе союза, управляемом «царем» Маджаком. Бож и Маджак, — не единственные дошедшие до нас имена восточнославянских вождей, стоявших во главе крупных племенных союзов. Менандр сообщает о неком Межамире, имевшем большую власть у антов и внушавшем серьезное опасение враждебным аварам. Б. А. Рыбаков предположил, что Межамир «мог быть князем целого племенного союза антов, так как иначе он не был бы так страшен для аваров»45. Феофилакт Симокатта упоминает славянского предводителя Ардагаста, распростершего свое господство на целую страну46. Уместно здесь будет назвать и славянского князя Бравлина, громившего где-то в первой половине IX столетия Сурож47. Список восточнославянских князей, возглавлявших крупные межплеменные объединения и попавших в анналы истории, можно было бы продолжать48. Приведенный материал свидетельствует о неоднородности состава вождей (князей) у восточных славян. Вождь племени, вождь союза родственных племен, вождь суперсоюза, т. е. «союза союзов», — вот ряд, в который выстраиваются восточнославянские князья. Разные ранги — разные функции. Вождь племени (военный предводитель) едва ли являлся постоянно действующим лицом. Он избирался на время, в период военных событий. Власть его была невелика, он должен был вести в бой свофс соплеменников, воодушевляя их собственным примером 49. Инайе видится вождь племенного союза. Его статус постоянный, о чем прямо говорит Повесть временных лет, сообщая о «княжениях» у восточных славян. Указания Ф. Энгельса многое здесь объясняют. Он пишет: «Возрастающая плотность населения вынуждает к более тесному сплочению как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Союз родственных племен становится повсюду необходимостью, а вскоре делается необходимым даже и слияние их и тем самым слияние отдельных племенных территорий в одну общую территорию всего народа. Военный вождь народа — rex, basileus, thiudans — становится необходимым, постоянным должностным лицом» 50. А это означает, что и функции военных вождей (князей) подобного рода сложнее, чем у вождя отдельного племени. Им, вероятно, приходилось заниматься внутренним строительством союза, чтобы последний не распался, собирать, организовывать и возглавлять войско как для оборонительных, так и наступательных операций, они, наконец, ведали внешней политикой союза,— во всяком случае, любые дипломатические акции не осуществлялись без их участия. Впрочем, военные обязанности, надо полагать, преобладали в деятельности князей, поскольку гражданские дела находились пока в компетенции старейшин или, согласно летописной лексике, старцев 51. Однако по мере консолидации союза племен и связанного с этим упрочения княжеской власти усложнялись и функции князя. Органическое слияние родственных племен в целое, соединение племенных территорий в общую территорию союза полностью завершилось в IX в., показателем чего служит появление племенных средоточий, совпадающих, как правило, с летописными городами52. Эти города приобрели значение политических, военных, административных и религиозных центров племенных союзов53. В данных условиях власть вождя (князя) союза племен должна была возрастать. И ^нязья кроме указанных выше функций отправляют новые, религиозные и судебные. ^ языческую пору наши предки имели обыкновение задабривать, своих богов жертвоприношениями, чтобы те обеспечили им уда%54. Требы, в частности, свершались перед битвой с врагом и после возвращения из похода, которому сопутствовал успех55. Легко поэтому представить военного предводителя (князя) инициатором и организатором жертвоприношений. Что касается судебных княжеских прав, то они, по всей видимости, только зарождались и потому были весьма условны. Ибн Русте сообщает, что если кто-нибудь из русов «возбудит дело против другого, то зовет его на суд к царю, перед которым (они) и препираются. Когда же царь произнес приговор, исполняется то, что он велит. Если же обе стороны недовольны приговором царя, то по его приказанию дело решается оружием (мечами), и чей из мечей ?острее, тот и побеждает. На этот поединок родственники (обеих сторон) приходят вооруженные и становятся. Затем соперники вступают в бой, и кто одолеет противника, выиграет дело»56. Итак, судебный приговор царя русов не обязателен для тяжущихся. Факт — примечательный. В должной мере мы должны оценить и участие в суде родственников с обеих сторон57. Перед нами архаические порядки, уводящие к первобытным истокам58. Следует к этому добавить, что, по свидетельству того же Ибн Русте, власть царя довольно ограничена, поскольку у русов «есть знахари, из которых иные повелевают царем как будто они их (ру- ?сов) начальники»59. Вообще же, сообразно понятиям ученых арабов, верховный глава славян не был суверенным государем, подобно владетелям восточных стран или Хазарии. Он выступал «вождем из вождей, т. е. главой объединения племен, у которых •были свои «ра’аисы», т. е. главы или вожди»60. Принимая в расчет все эти детали, нельзя, однако, забывать, что верховным органом союза племен, перед которым отступали на второй план прочие племенные власти, являлось народное собрание-веч^ 61т что закономерно, ибо племенной союз, как мы уже отмечали, есть этап в развитии родо-племенного строя. Но коль так, то и вождь (князь) племенного союза воплощает политический институт родо-племенного общества, всецело отвечая его условиям 62. Вместе с тем союз племен — высший этап в истории родоплеменного строя63. Поэтому образование союза племен кладет начало разрушению родовой организации64. Это означает, что князь племенного союза приобретает свойства, которые выступают предпосылкой превращения (правда, в далеком будущем) княжеской власти из орудия народной воли в инструмент господства и угнетения, обращенный против собственного народа. Практическое выражение это получало в том, что князь начинает заниматься делами, составляющими сферу компетенции родоплеменных органов самоуправления65. Но тут еще нет узурпации, насильственного отторжения прав у своих соплеменников. Перед нами добровольная передача прав, обусловленная усложнением социально-политической организации общества66 Следовательно, рано еще говорить о разрыве между народом: и княжеской властью 67. Иная возникала ситуация, когда князь союза племен стновил- ся князем «союза союзов» — политических образований, появлявшихся вследствие главным образом внешних причин и обстоятельств, и потому противоречивых и недолговечных. Деятельность главы «союза союзов» отличала известная самостоятельность и независимость с вытекающим отсюда принуждением. Следовательно, восточнославянский князь открывается нашему взору как сложный социально-политический феномен, характеризуемый двойственностью: с одной стороны, он, будучи князем союза племен, воплощал родо-племенную власть, с другой стороны, являясь князем «союза союзов», выступал как носитель элементов публичной власти51, имевшей, однако, примитивный характер, по- •скольку в атмосфере господства родо-племенных отношений она принимала и не могла не принять форму главенства одного союза племен над остальными, сформировавшими вместе с ним «союз союзов». В результате вождь (князь) возвысившегося племенного •союза подчинял вождей прочих союзов. Яркую иллюстрацию этому берем у Масуди, который рассказывает о племени Валинана, управлявшем другими славянскими племенами, чьи цари повиновались Маджаку — царю Валинаны68. Князь «союза союзов» влиял на князя союза племен, пробуждая в нем стремления вывести свою власть за пределы, очерченные родо-племенными традициями. Эти стремления находили поддержку и опору в дружине69, которая в IX в. уже постоянно окружала князя и занимала в социально-политической сфере прочные позиции70. Усилению княжеской власти содействовали •богатства, добываемые во время войн. Правда, материальные ценности тогда не стали еще средством социального порабощения и эксплуатации. Они имели сакральный характер, попадая в землю либо в виде кладов, либо в качестве погребального антуража 71. Богатство заключало в себе еще и престижный момент, укрепляя.общественное положение тех, кто владел им72. Все это, вместе взятое, порождало тенденции к отлету княжеской власти от народной почвы, способствуя тем самым возникновению зачатков публичной власти. Но мы слишком опередим «обытия, если скажем, что такой отлет состоялся. Княжеская власть находилась пока под покровом родо-племенных отношений. И князь, несмотря на перемены в своем положении, по-ста- рому был еще органом родо-племенного строя. Мы нарисовали лишь самые общие контуры роста княжеской' власти у восточных славян VI — середины IX в. Скудость источников не позволяет дать более полную и наглядную картину истории князей в восточнославянском обществе. Поневоле приходится излагать сюжет схематично и приблизительно. На протяжении второй половины IX—X вв. обозначенные нами свойства княжеской власти получили дальнейшее развитие. Важную роль при этом сыграл ряд факторов. Одним из них было появление варягов в Восточной Европе. Сейчас становится очевидным, что игнорирование деятельности варяжских отрядов на Руси столь же ошибочно, как и преувеличенное представление об их значении в истории древнерусского общества 73. Мы оставляем в стороне так называемую норманнскую проблему, поскольку в нашу задачу не входит ее обсуждение74. Это — предмет специального исследования. Нам хочется высказать лишь некоторые соображения о влиянии варягов на эволюцию княжеской власти. С превращением отдельных пришельцев-варягов в древнерусских князей75 тенденции к отрыву княжеской власти от народа,, наметившиеся в восточнославянском обществе, получили новый импульс. Понять, почему это произошло, нетрудно: причиной послужило то, что варяги являли собой инородное тело, которому надлежало прижиться в чужой среде. Вот эта инородность и способствовала углублению упомянутых тенденций. Не надо, разумеется, чрезмерно переоценивать данный факт, ибо варяжские князья весьма скоро ассимилировались со славянами76. Но какую-то роль, пусть даже минимальную, он все-таки сыграл. Другой стимулирующий толчок публичная власть князя испытала в связи с объединением северной и южной Руси при Олеге. Ф. Энгельс по поводу образования большой государственной территории у германцев говорил: «Ввиду обширных размеров государства нельзя было управлять, пользуясь средствами старого родового строя...»77. Нечто похожее наблюдаем и на Руси, когда Олег объединил Новгород и Киев, вследствие чего образовалась огромная территория, управление которой предъявляло несколько иные запросім к княжеской власти, требуя от нее большей активности. и самостоятельности. И мы видим, что Олег преуспевает в этом: «Се же Олег нача городы ставити, и устави дани словеном, кри- вичем и мери, и устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля...»78. В истории публичной власти, персонифицирующейся в лице киевского князя и его дружины, существенную роль сыграло подчинение племенных княжений (союзов племен) Киеву. Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что конец IX и X вв. прошел под знаком объединения древлян, северян, радимичей, вятичей, уличей и прочих вокруг ПОЛЯНСКОЙ столицы 79. В результате к исходу X в. сложился грандиозный «союз союзов», охвативший территориально почти всю Восточную Европу80. Образование этого, если можно так выразиться, общенационального восточнославянского союза протекало отнюдь не мирно, а в напряженной межплеменной борьбе, завершившейся в конечном счете победой Киева. В основе объединения племенных княжений лежали противоречивые стремления. С одной стороны, к союзу влекли национальные задачи: освобояедение от владычества хазар, противодействие варяжской агрессии, ликвидация серьезнейшей угрозы, нависшей над Русью с появлением в южных степях печенегов, организация совместных походов на Византию, Болгарию, страны Востока 81; с другой стороны, строительство союза осуществлялось с помощью прямого насилия, идущего от Киева, озабоченного поисками данников. В процессе многочисленных «примучиваний» восточнославянских племен выковывалась публичная власть киевских князей и окружавшей их знати. Однако следует иметь в виду, что эти «приму- чивания» не являлись делом рук исключительно князей и дружины. Для покорения соседних племенных княжений и удержания их в даннической зависимости сил одной дружины явно не хватало. Только народное войско (летописные «вой») в состоянии было сделать это. И мы нередко наблюдаем, как киевские князья прибегают к услугам народных ополчений82, используя военную организацию племени полян как орудие военно-политической гегемонии и господства над остальными племенами83. Отсюда вполне убедительной представляется точка зрения тех исследователей, которые рассматривали взаимоотношения восточно славянских племен конца IX—X в. как историю возвышения Полянской общины, подчинявшей окрестные славянские племена 84. Получается, таким образом, что складывание союза племенных княжений в указанное время выливалось в форму господства племенного княжения полян над другими племенными союзами. Ссімо собой разумеется, что киевская знать, кровно заинтересованная в данях, проявляла недюжинную энергию в утверждении господства своего племени. Такой ход событий имел очень важные социальные и политические последствия, ибо он вел к сглаживанию общественных противоречий у полян, вынося их как бы во вые85. А это значит, что в Полянском обществе внешняя эксплуатация в виде даней превалировала над внутренней 86, что оторвай- нан от народа и опирающаяся на насилие публичная власть упражнялась преимущественно на покоренных и покоряемых племенах. В источниках прослеживается постепенное установление и усиление власти киевских князей над племенными союзами восточных славян. Повесть временных лет под 883 г. рассказывает, как Олег, обосновавшись в Киеве, начал «воевати древляны, и приму- чив а, имаше яа них дань по черне куне»87. В следующем году он пошел «на северяне, и победи северяны, и возложи на нь дань легъку, и не дасть им козаром дани платити, рек: „Аз им противен, а вам не чему“» 88. Затем Олег «посла к радимичем, рька: „Кому дань даете?” Они же реша: „Козаром.” И рече им Олег: „Не дайте козаром, но мне дайте" И въдаша Ольгови по щьлягу, яйо же и козаром даяху» 89. Легко заметить, что политику Олега ха рактеризует определенная гибкость. К непримиримым врагам полян древлянам князь применяет неприкрытое ничем насилие90. С радимичами и северянами завязываются более сложные отношения. Учреждение власти над северянами, сопряженной с взиманием дани, Олег осуществляет под флагом освобождения их от владычества хазар, бросая при этом приманку—«дань легъку». Радимичи платят по старой таксе, но тоже освобождаются от гнета хазар, что, надо полагать, было благом. Вероятно, подчинение северян и радимичей (в отличие от древлян, «примученных» Олегом) являлось в какой-то степени добровольным. Следовательно, собирание восточнославянских племен вокруг Киева производилось как с помощью насилия, так и согласья91. О том, что формирующийся союз племенных княжений предполагал не только голое насилие, но добрую волю, можем судить и по некоторым другим летописным фактам. В 907 г. «иде Олег на Грекы, Игоря оставив Киеве, ноя же множество варяг, и словен, и чюдь... и кривиче, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и ВЯТИЧИ, И хорваты, и дулебы, и ти- верци, яже суть толковины» 92, В приведенном перечне союзников Олега встречаем тех, чей союз с Киевом был, как явствует из предшествующих событий 93, добровольным:. Это — словены, кривичи, северяне, радимичи и некоторые финские племена. Но в перечне названы еще и племена, которые завоеваны были киевскими князьями позднее, например вятичи, хорваты и дулебы94. Отсюда заключаем, что названные племена вощли в Олегов союз на добровольных началах95. Образующийся восточный всеславянский «союз союзов» строился отнюдь не на принципах равенства племен. Господствующее положение в нем занимало «княжение» полян, что ставило киевского князя на голову выше «периферийных» князей, бывших у него «под рукой». Подтверждение нашей мысли находим в договорах Олега с греками, заключенных от имени «великого» князя киевского и «великих», «светлых» князей, «под Олгом сущих»96. Упоминаемые в документах «великие» и «светлые» князья суть племенные князья, т. е. главы племенных княжений, подвластные Олегу97. Несмотря на подчинение ему, они пока титулуются «великими» и «светлыми» 98. В дальнейшем власть киевского князя усиливалась за счет поглощения власти князей племенных союзов, что запечатлел договор Игоря с Византией 944 г. Там по-прежнему фигурирует «великий» князь киевский, но вместо «великих» и «светлых» князей мелькают просто «князья», подручные Игорю99. Можно на этом основании полагать, что титул «великий» к середине X в. сохранялся лишь за киевским князем, тогда как другие племенные князья его утратили. Следовательно, статус их значительно пал по сравнению с началом X в.100 Новый решающий шаг в укреплении власти киевского князя сделал Святослав — князь-витязь, жаждущий битв и воинской славы, приводивший «под ся» окрестные племена и народы. В договоре Святослава с императором Цимисхием, как тонко подметил С. В. Бахрушин, нет никаких упоминаний о племенных князьях101. В нем речь идет о «велицем князи рустом» Святославе, его воеводе Свенельде, о «болярах» и всех остальных, заключенных в общем понятии «русь»102. С. В. Бахрушин отсюда верно заключил, что ко времени княжения Святослава с «мелкими князьями», под которыми он разумел племенных князей, было в основном покончено: их либо истребили, либо свели на степень посадников великого князя киевского103 Показательно в этой связи то, что Святослав «сажает» сына своего Олега «в деревех»104. Дело, начатое Святославом, завершил Владимир, посадивший, по словам летописца, «Вышеслава в Нове- городе, а Изяслава Полотьске, а Святополка Турове, а Ярослава Ростове. Умершю же старейшему Вышеславу Новегороде, поса- диша Ярослава Новегороде, а Бориса Ростове, а Глеба Муроме, Святослава Деревех, Всеволода Володимери, Мстислава Тмуто- рокани» ". Практически все восточнославянские земли оказались в руках «володимерова племени». Династия киевских князей утвердилась на костях племенных князей, павших в борьбе с Киевом. Отзвуки этой кровавой борьбы сохранились в летописных записях, рассказывающих об умертвленных древлянских старейшинах и об убийстве Владимиром полоцкого князя Рогво- лода 10°. Положение князей «Рюрикова дома», сменивших племенных князей, представляется двойственным. С одной стороны, они являлись наместниками великого князя киевского, что обязывало их поддерживать контакт с Киевом, оказывая ему военную и финансовую помощь. С другой стороны, принимая на себя роль местных князей, они как бы срастались с туземной почвой, превращаясь в орган власти местного общества. В этом последнем своем качестве князья-наместники неизбежно проникались интересами управляемых ими обществ и в известной мере противостояли Киеву 105. В процессе властвования над «примученными» племенами социальные позиции киевского князя и его дружины все более укреплялись 106. Это не могло не сказаться на функциях княжеской власти, ставшей сложнее и самостоятельнее. Чем же занимались киевские князья X столетия? На них по-прежнему возлагали задачи военного руководства и дипломатических сношений. Они выступали организаторами походов в чужие страны и соседние восточнославянские земли. В их облике еще много черт, присущих военным вождям прошлого, главная из которых — непосредственное участие в сражении, причем в качестве передового воина, увлекающего своей личной удалью и отвагой остальную рать. «Не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами пойду: аще моя главая ля- жеть, то промыслите собою»,— говорил Святослав своим бойцам накануне битвы с греками. И воодушевленные «вой» отвечали: «Идеже глава твоя, ту и свои главы сложим» 1М. Если взятый из летописи эпизод можно еще объяснить свойствами характера Святослава, которого наши историки нередко чересчур противопоставляют Владимиру107, то другой случай, описанный Повестью временных лет, не вызывает сомнений насчет князя — военного предводителя в самом непосредственном смысле слова. В 946 г. Ольга «собра вой много и храбры и иде на Деревьску землю. И изидоша деревляне противу. И сънемъшемася обема полкома на скупь, суну копьем Святослав на деревляны, и копье лете сквозе уши коневи, и удари в ноги коневи, бе бо детеск. И рече Свенелд и Асмолд: „Князь уже почал; потягнете, дружина, по князе" И победита деревляны» 108. В приведенной записи, независимо от того, был ли реальным упомянутый в ней эпизод, отразился взгляд на древнерусского князя как на вож- дя-воина, ведущего в бой свое войско 105. Кроме организации наступательных войн князь должен был «блюсти» землю, где княжил, т. е. оборонять ее от внешних врагов. Летопись достаточно рельефно изображает озабоченность Игоря, Святослава, Владимира в плане оборонительных мер, направленных против угрозы извне 109. В круг занятий киевского князя X в. входило подчинение восточнославянских племен и поддержание военно-политического господства над «примученными» соседями. Более зримо, чем раньше, выступают религиозные функции князя. Летопись рассказывает о языческой реформе, проделанной Владимиром110, о многочисленных жертвах «кумирам», приносимых киевскими людьми во главе с князем10Э. Расширились права князя в области суда и управления. Правда, у нас нет уверенности в том, что князь X в. являлся законодателем. Однако современные исследователи пытаются восстановить некоторые моменты правотворчества князей рассматриваемой поры. Так, JI. В. Черепнин утверждает, что уже в начале X в. на Руси «существовал какой-то правовой кодекс, служивший руководством для суда» по, т. е. «был создан сборник законов («устав и закон русский», прототип позднейшей Русской Правды), на основе которого производился суд. Это был закон классового общества» 11По мнению JI. В. Черепнина, составлением сборников правовых норм («уставов»), предназначенных для судебных органов, занималась также княгиня Ольга 111. Политическая линия, намеченная в «уставах» Ольги, была продолжена в «Уставе земленом» князя Владимира112. По JI. В. Черепнину, все это — памятники феодального права. В своих предположениях автор часто основывается на логических допущениях, на сомнительном сравнении русско-византийских договоров и летописных записей о событиях X в. со статьями Русской Правды, точнее — с отдельными ее нормами и терминами. С 'большей осторожностью рассуждает А. А. Зимин, «Вопрос о существовании письменных законов русских в начале X в. остается спорным»,— говорит онП4. А. А. Зимин полагает, что в период княжения Олега еще действовало «обычное право („законы113)» и лишь при Игоре появляются княжеские законы— «уставы» и «поконы» 114. При этом «все княжеские узаконения первой половины X в., вероятно, состояли из отдельных казусов. Общинное право еще далеко не полностью утратило свою силу. «Уставы» князей пока лишь дополняли его, не вводя новых правил, в корне ломающих правовые устои общины. Для этого княжеская власть еще не чувствовала себя достаточно сильной» п6. И только Ольга в «уставах» и «уроках» подвела юридическую основу под княжое хозяйство и ввела закон, охраняющий жизнь княжеских дружинников 115. Законодательство по вопросам княжого хозяйства, начатое Ольгой, продолжил Владимир в принадлежащем ему «уставе земленом» 116. Нам представляется весьма сомнительной законодательная практика Ольги и Владимира в том виде, в каком ее изображают JI. В. Черепнин и А. А. Зимин. Правотворчество этих «правителей», по нашему убеждению, не шло дальше выработки отдельных казусов, дополнявших обычное право117. Значительно отчетливее (сравнительно с законодательством) в письменных памятниках вырисовывается княжой суд. Из источников, в частности из Повести временных лет, явствует, что во времена Игоря, Святослава и Владимира князья не только судили, но и взимали денежные судебные штрафы — виры. «И ум- ножися зело разбоеве,— читаем в Повести,— и реша єпископи Володимеру: „Се умножишася разбойници, почто не казниши их?“ Он же рече им: „Боюся греха.“ Они же реша ему: „Ты поставлен еси от бога на казнь злым, а добрым на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со испытом" Володимер Яче отверг виры, нача казнити разбойникы, и реша єпископи и старци: „Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди" И рече Володимер: „Тако буди“ И живяше Володимир по устроенью отьню и дедню» 118. Обращает внимание характер преступлений, подлежащих княжескому суду. Это — разбойные дела, или преступления, связанные с нарушением внутреннего мира 119, в соблюдении которого народ был кровно заинтересован 120. Вот почему князь, преследующий нарушителей внутри- общественного мира, действовал в соответствии с народными потребностями. Красноречиво в данной связи звучит мотив о вире. Она, по словам епископов и старцев, шла на покупку оружия и коней, необходимых для обороны от кочевников. Следовательно, князь, чиня суд и расправу над разбойниками и обращая судебные штрафы на вооружение, выполнял двойную общественно полезную функцию, обеспечивая населению внутреннюю и внешнюю безопасность. Таким образом, мы можем говорить о том, что княжеская власть не была чужда народным интересам как во внешнеполитическойш, так и внутриобщественной сферах. Говоря о княжеском суде в X в., мы не должны забывать о значительной его условности, определявшейся большой самодеятельностью народных общин в отправлении судопроизводства. Ценной иллюстрацией здесь служит свидетельство, содержащееся в «Саге об Олаве Трюгвасоне». Мальчик Олав убил на новгородском торгу некоего Клеркона и укрылся в доме княгини. «В Хольмграде,— рассказывает сага,— был такой великий мир, что по законам следовало убить всякого, кто убьет неосуждея- ного человека; бросились все люди по обычаю своему и закону искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении; тогда сказали конунгу. Он пошел туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они дрались; он устроил мир, а затем соглашение; назначил конунг виру, и княгиня заплатила» 121. Любопытно, что» люди «по обычаю и закону своему» разыскивают преступника, чтобы воздать ему должное. Не менее интересно и то, что княгиня платит виру, не имея, следовательно, никаких преимуществ перед лицом закона. Князь не только судил, но и рядил, иначе — управлял. Как правитель он не являлся полным антиподом народным массам,, поскольку в условиях разложения родо-племенного строя, наблюдавшегося в X в., ощущалась острая потребность в князе — регуляторе общественных отношений. Это становится очевидным,, если распад первобытности понимать как «процесс деструкции замкнутых родовых ячеек, высвобождавший то изгоев, потерпевших поражение в борьбе с сородичами, то крестьянские семьи,, вырвавшиеся из принудительного родового сообщества и ищущие опоры вне своих старых связей» 122. При таких обстоятельствах правительственная роль князя возрастала. И недаром в Повести временных лет князь Владимир изображен думающим «о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем» 123, т. е. занятым вопросами государственного строительства и управления 124. Итак, к концу X в. функции киевского князя 125 заметно умножились и усложнились, а власть — усилилась, что явилось прямым результатом распада родового строя. Нельзя признать правильным стремление некоторых историков представить княжескую власть в примитивном виде. Н. И. Костомаров, например, думал, что целью княжеской власти были добыча, «а средством для достижения цели — дружина, пестрая шайка удальцов, набранных отовсюду» 126. Подобное упрощенное мнение о княжеской власти на Руси X в. не соответствует фактам, в частности приведенным выше. Отмечая усложнение и усиление княжеской власти в указанное время, мы не хотим сказать, что князь властвовал безраздельно и в отрыве от народа. Между тем в исторической литературе имеются противоположные суждения. Еще В. Н. Татищев изображал древнерусских князей до Мстислава Владимировича (1076—1132) включительно в качестве самовластных государей, а политическую систему Руси — как монархию127 •С появлением варягов, полагал Н. М. Карамзин, в России возникло монархическое правление. Первые русские государи, хотя делились нравами с дружиной и оставляли за народом некоторые вольности, обладали верховной судебной и законодательной властьюU1. Д. Я. Самоквасов открыл «страшную политическую силу русских князей» 128. Против такого чрезмерно преувеличенного представления о силе власти древнерусских князей возражал Ф. И. Леонтович129. «Нет ничего ошибочнее, как воображать себе Владимира и Ярослава монархами,— писал Н. И. Костомаров» 130. Однако, несмотря на эту критику, мысль о князь- ях-самодержцах X в. жила на страницах исторических сочинений. Так, М. Н. Покровский считал возможным (правда, с оговорками) применять к князьям X в. термины «государь», «самодержавный монарх» 131. Он также руссуждал о «варяжском абсолютизме», свергнутом революциями 1068 и 1113 гг.132 В трудах современных ученых князь конца X в.— раннефеодальный монарх, осуществляющий волю господствующего класса феодалов 133. Мы не можем принять эту точку зрения по многим основаниям. Она нам кажется неверной уже потому, что Русь X — начала XI в. к феодализму еще не пришла 138. Известно далее, что власть князя в X в. была ограничена советом родо-пле- менной знати, скрывающейся под Именем старцев градских139. Кроме совета старейшин (и это особенно важно для понимания сути княжеской власти), князь должен был считаться с парод- ным собранием-вечем, значение которого для X в. новейшими исследователями явно недооценивается 14°. Социально-политическая мобильность рядового населения Руси X в. была выше, чем принято думать; ни одно сколько-нибудь значительное общественное дело не решалось без участия народа И1. Все это не укладывается в рамки раннефеодальной монархии, а скорее соответствует политической организации родо-племенного общества в последний период его существования, когда рушились родовые устои и старые политические институты, модифицируясь, приспосабливались к новой обстановке И2. О чьих интересах радел русский ішязь X в.? По Н. И. Костомарову, он усерднее заботился о своих ближайших выгодах, нежели о порядке в земле и о спокойствии ее жителей из. Согласно Б. Д. Грекову, князь «осуществлял прежде всего интересы растущего класса бояр» 144. Такого рода характеристики страдают односторонностью. Нельзя, конечно, отказать князю в преследовании собственных целей. Надо признать и то, что князь выражал интересы дружинной и родо-нлеменной знати, ибо в обществах, переживающих процесс разложения родовых связей, социальная верхушка пользовалась большим общественно- политическим влияниемus. Но мы слишком упростим картину, если не учтем роли князя как выразителя интересов свободного люда в целом, о чем речь у нас уж шла выше. Следовательно, княжеская власть на Руси X в. была многозначной, и подвести под нее монолитный фундамент — значит пренебречь сложно- 138 Фроянов И. Я. Киевская Русь, Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. 139 Мавр о дин В. В., Фроянов И. Я. «Старцы градские» на Руси X в. 140 См. с. 152, 153—154 настоящей кнш-и. 141 Там же, с. 130. 142 К мысли о соответствии политических институтов Руси X в. учреждениям родо-племенного строя склоняют нас структурпые особенности политической власти в древнерусское обществе, звеньями которой являлись князь, наделенный несомненными чертами вождя, совет старейшин (старцев градских) и народное собрание — вече. Здесь перед нами не формальное сходство, а совпадение по существу, поскольку и совет старейшин и вече являлись действенными органами власти. (М а в- родин В. В., Фроянов И. Я. «Старца градские» на Руси X в.; см. также с. 184 настоящей книги). ,4S Костомаров Н. И. Начало единодержавия... с. 15. 144 Греков Б. Д. Киевская Русь, с. ЗОб. 145 X а з а н о в А. М. «Военная демократия» и эпоха классообразования; см. также: Андреев Ю. В. Раннегьеческий полис. Л., 1976, с. 92,— 110. стью социальной конъюнктуры, сложившейся к исходу X столетия 134. Конец X — начало XI в.— важная веха в развитии княжеской власти на Руси. Это время неудержимого разложения родовых отношений135, перехода от верви-рода к верви-общине,, «от коллективного родового земледелия к более прогрессивному тогда — индивидуальному» 136. Родо-племенные связи вытесняются территориальными. Место племенных союзов заступают союзы общин — волости, земли, по терминологии летописцев, состоящие из главных городов, пригородов и прилегающих к тем и другим сельских округ137. К сожалению, начальная история образования городовых волостей не нашла отражения в источниках, которыми располагает современная наука. Но в конце XI столетия и особенно в XII в. мы уже видим городовые волости с достаточно устойчивыми конститутивными признаками. Какое положение занял князь в новой социальной системе? Какова его роль? А. Е. Пресняков был прав, когда писал, что князь в городовой волости — «вождь и организатор народного ополчения, глава общего управления земли, охранитель внешней безопасности и внутреннего мира, внутреннего „наряда"» 138°. Рассмотрим подробнее занятия князя XI — XII вв. Следует с самого начала подчеркнуть, что князь на Руси XI—XII вв. являлся необходимым элементом социально-политической организации общества139. Отсутствие князя нарушало нормальную жизнь волости140, ставило ее на грань опасности в первую очередь перед внешним миром. Поэтому в летописях старательно фиксируются случаи, когда в том или ином волостном центре временно наступало бескняжье. В 1141 г. «седеша новгородци бес князя 9 месяць» 141. В другой раз они сидели без князя «от Сменя дни до велика дни» 142. Всю зиму 1196 г. новгородцы также провели без князя143- Было ли в этом какое- нибудь неудобство? Разумеется. Однажды, например, «новгородци не стерпече безо князя седети», ибо «жито к ним не идяше ни откуда же» 144. Владимирский летописец, рассказывая о соперничестве родного города Владимира с-о «старыми» городами Ростовом и Суздалем, многозначительно замечает, что владимирцы семь недель «безо кпяэя будуще в Володимери граде, толико възложыпе всю «вою надежю и упованье к святей Богородице и на свою правду» ]о7 Следовательно, Владимир, будучи без князя, можно сказать, чудом устоял в борьбе с врагами145. Несколько раньше владимирцы, ростовцы, суздальцы и нереяславцы, съехавшиеся во Владимир, чтобы обсудить положение, создавшееся в результате убийства Андрея Боголюбского, рассуждали так: «Нам суть князи Муромьскые и Рязаньскыи близ в суседех, боимся льсти их, еда пойду вънезапа ратью на нас, князю не сущю у нас» 146. Довольно примечательна запись под 1154 г., касающаяся Киева: «Тогды же тяжько бысть Кыяном, ие остал бо сябяшеть у них никакое князь, и послаша Кыяие епископа Демьяна Ка- яевьскаго ло Изяслава по Давыдовича, рекуще: ,.ПОЙДИ Г Киеву, ать не возмуть нас Подовци“ Изяслав же вниде в Кыев»147. С князем киевляне чувствовали себя спокойнее. Когда Изяслав Мстиславич, отлучившийся нз Киева на несколько месяцев в Новгород и Смоленск, вернулся обратно, «ради быша лю- дье» 148. В Юго-Западной Руси встречаем то же самое. В 1206 г. галичане, «убояшася полков Рускых, еда възвратятся на нь опять, а князя у них нету, здумавше послашася по Володимера» 149. Привлеченные летописные факты свидетельствуют об острой потребности в князьях, испытываемой городовыми волостями. Они говорят о том, что в князьях волостные общины нуждались прежде всего как в военных специалистах, призванных обеспечить внешнюю безопасность. Князь вооруженной рукой должен был оберегать землю, где княжил. Эта военная функция князя в источниках очерчивается выпукло. Приведем несколько наиболее характерных примеров. Согласно новгородскому летописцу, князь Изяслав Ярославич «бяше посажен на Луках княжити и от Литвы оплечье Новугороду» 150. По словам того же книжника, великин князь Всеволод послал однажды сказать новгородцам: «В земли вашей рать ходить, а князь вашь, сын мой Святослав, мал; а даю вы сын свои стареишии Костянтин» 151. В 1211 г. «посла князь Мьстислав Дмитра Якуниця на Лукы с новгородьци города ставити, а сам иде на Тържьк блюсти волости» 166. По известиям Ипатьевской летописи, «князь Святослав со сватом своим с Рюриком, совокупившеся и с братьею, и стояша у Канева все лето, стерегучи земли Русские. И тако сблюдше землю свою от поганых и разидошася во свояси» 152. В сходной позиции застаем князя Рюрика, который «много стояша у Василева, стерегше земле своея» 153. На князей возлагалось руководство как оборонительными военными операциями, так и наступательными. Им предписывалась также охрана торговых путей. Намек на это содержится в приведенном уже нами летописном сообщении о новгородцах, не стерпевших «безо КНЯЗЯ седети», так как в Новгород прекратился подвоз жита. Но есть и прямые указания летописи на сей счет. В 1167 г, половцы, разузнав, что русские князья «не в любви живуть, тедше в порогы начата пакостити Гречником. И посла Ростислав Во- лодислава Ляха с вой и възведоша Гречникы» 154. В следующем году Ростислав направил снова рать, которая «стояша у Канева долго веремя, дондеже взиде Гречник и Залозник» 155. Русское войско стояло у Канева, ожидая «гречников» и в 1170 г.156 В князе XI—XII вв., боевом командире и организаторе, немало еще от военного вождя и предводителя старых времен. Это выражалось в том, что ему приходилось принимать в битвах, непосредственное участие в качестве передового бойца увлекающего своим мужеством дружину и воев: «Въеха переже всих в противныя и дружина его по нем ехаша»; 157 «Андреи же Дюр- гевич взъмя копье и еха на перед и съехася переже всих и изломи копье свое» 158; «перед всеми полкы въеха Изяслав один в пол- кы ратных и копье свое изломи» 159; «и потече сам князь преди всех ко граду; видевши же его вой вси устремишася ко граду»160. Отсутствие князя иногда роковым образом сказывалось на исходе военных действий. В 1152 г. люди князя Изяслава не смогли удержать днепровский брод, «зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушають» 161. Князья прекрасно сознавали, сколь важно и необходимо быть им при войске, как нужен их вдохновляющий пример: «Князи же здумавши вси, не крепко бьются дружина и По- ловци, оже с ними не ездим сами» 162. Чтобы поднять боевой дух воинов, князья действовали не только делом, но и словом, произнося по древней традиции зажига тельные речи накануне битвы. В Ипатьевской летописи под 1152 г. читаем: «Изяслав же рече дружине своей: „Братья и дружино! Бог всегда Рускы земле и Руских сынов в бещестьи не положил есть, на всих местех честь свою взимали суть, ныне же, братье, ревнуимы тому вси, у сих землях и перед чюжими языки дай ны Бог честь свою взяти“ И то рек Изяслав дружине своей, потьче вс.ими своими полкы...» 163 Другую подобную речь донесла до нас Лаврентьевская летопись: «И нача же Мстислав с Воло- димером укрепляти Новгородцы и Смолняны: „Братие, се вотли есмя в землю силную, а позря на Бога, станем крепко, не озира- имся назад, побегше не уити, а забудем, братье, домов, жен и дети, а кому не умирати...“» 164 Цель такого витийства, как видим, заключалась в том, чтобы укрепить воев и дружину или, по выражению южного летописца, «подать дерзость воям своим» 165 В понятиях людей XI—XII вв. дельный князь тот, кто сам занимается военным «нарядом». Не случайно Владимир Мономах в своем педагогическом трактате, поучая собственных детей, писал: «На войну вышед, не ленитеся, не зрите на воеводы; ни питью, ни еденью не лагодите, ни спанью; и стороже сами наряживайте, и ночь, отовсюду нарядивше, около вой тоже лязите, а рано встанете» 166°. Храбрость князя «на рати» высоко ценилась в древнерусском обществе XI—XII вв.167. Трусость, напротив, осуждалась. Большим позором и даже провинностью являлось бегство князя первым с поля боя. Вот почему новгородцы, изгоняя Всеволода, поставили ему в вину и то, что уехал он «с пълку переди всех», т. е. бежал с поля битвы на Ждане горе 168. Итак, участие в сражениях и непосредственное руководство ратями являлось типичным для князей XI—XII вв. Имели место, правда, исключения. Так, Ярослав Осмомысл, хотя и был «славен полкы», но «где бо бяшеть ему обида, сам не ходяшеть полкы своими водами» 169. Тот факт, что летописец специально говорит о привычке Ярослава посылать в походы своих воевод, свидетельствует о необычности его поведения. Известно также, что Андрей Боголюбский в последний период жизни больше сидел дома, поручая воевать подручным князьям и воеводам. Но мы знаем, что в молодости Андрей вызывал восхищение у людей удальством и отвагой, проявленными в боях 170. Случалось, князья из-за преклонного возраста не могли сражаться и командовать войсками. Летописец приводит эпизод, служащий в данной связи яркой иллюстрацией. К Ростиславу, вокняжившему в Киеве, обращается князь Вячеслав: «Сыну, се уже в старости есмь, а рядов всих не могу рядити... а се полк мои и дружина моя, ты ряди» 171. Устранялись князья от битв и по юности своей. Перед боем с Изя- славом «мужи» галицкие «почаша молвити князю своему Ярославу: „Ты еси молод, а поеди щрочь и нас позоруи... оже ся тобе што учинить, то што нам деями, а поеди, княже, к городу, ать мы ся бьем сами с Изяславом, а кто нас будеть жив, а прибегнеть к тобс, а тогда ся затворим в городе с тобою" И тако послаша князя свое прочь, а сами поехаша биться» 172. Однако все это, повторяем,— исключения, а не правила. И мы не согласны с Б. А. Рыбаковым в том, что, «начиная с XII в., князья все больше и больше устраняются от непосредственного управления войсками» 173. Летописи буквально пестрят сообщениями об участии князей в походах, сражениях, во время которых и осуществлялось «непосредственное управление войсками». В битвах князья, нередко получали раны, а бывало и погибали. Смерть князя на поле брани считалась явлением отнюдь не из ряда вон выходящим. Владимир Мономах, имея в виду гибель сына своего Изяслава, говорил в письме к Олегу: «Дивно ли, оже мужь умерл в полку» 174- По словам Мономаха, «тем бо путем шли деди и отци наши» 175 Особенно примечательна та его мысль, что в бою умцрали лучшие из кня- зей-предков: «Лепше суть измерли и роди наши» 176. Так мог сказать человек, для которого воинская доблесть — одна из высших нравственных ценностей. Перед нами образец психологии, родственной героической эпохе доклассового общества. К числу военных обязанностей князя относилось снабжение войска оружием и конями. «Се половцы росулися по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними»,—говорили «людье кыевстии» князю Изяславу Ярославичу 177. Чтобы удовлетворить военную потребность в лошадях, князья ускоренными темпами развивали в своем хозяйстве коневодство178. Волостные княже ские доходы также шли на содержание дружины, заготовку оружия и коней для нее и народного ополчения 179. Таким образом, военная функция князей на Руси XI—XII вв. была едва ли не самой главной, требовавшей от князя наибольшей отдачи энергии 180. Как военный деятель князь еще во многом схож с военным предводителем, вождем предшествующих времен. С военными попечениями князей тесно переплетались заботы по дипломатической части, ибо война, сколь бы длительной она не была, неизбежно сменялась миром, сопровождаемом различными дипломатическими комбинациями. Нет нужды распространяться о дипломатии древнерусского княжья, так как в труде В. Т. Пашуто этот вопрос исследован достаточно основательно 181. Военно-дипломатическая работа князя имела целью прежде всего достижение внешней безопасности общества. Внутренний «наряд», охрана внутреннего мира и порядка — вторая существенная задача княжеской власти. На переднем плане здесь стоит княжой суд. По сравнению с предшествующим периодом компетенция князя в области суда значительно расширилась 182. «Княж двор» стал привычным местом суда 183. Судебное разбирательство превратилось почти в повседневное занятие князя184. Появился штат судебных агентов князя, занимавшихся судебным разбирательством185. Но, несмотря на это, личный суд князя на Руси XI—XII вв. играл важнейшую роль в судопроизводстве. Дневное расписание Владимира Мономаха включало время, когда он должен был «люди оправливати» 186. Сам судил, по всему вероятию, и отец Мономаха Всеволод. Только на склоне лет Яросла- вич по немощи и болезням отошел от дел, передоверив их своим помощникам, отчего, рассказывает летописец, до людей перестала доходить «княжа правда»187- Согласно воззрениям изучаемого времени, князь обязан был «в правду суд судити» 188. В летописном некрологе в связи с кончиной Всеволода Большое Гнездо опа отмечено, что он суд судил «истинен и нелицемерен» . Личное судебное разбирательство князя отвечало прежде всего желаниям народных масс. Не случайно «кияне» поставили претенденту на киевский стол Игорю Ольговичу условие: «...ащё кому нас будеть обида, да ты прави»2обществе и материально обеспечить духовенство. Итак, мы коснулись наиболее важных общественных занятий князей Руси XI—XII вв. Они, как видим, были разнообразны. Княжеская власть являлась составной и необходимой частью социально-политической структуры Киевской Руси 212. Сравнивая деятельность князей X и XI—XII вв., замечаем на протяжении XI и особенно XII в. явное увеличение княжеских забот о внутреннем наряде волостей, что соответствовало усложнению социального организма Руси того времени. Князь-правитель XI—XII вв. во многом еще играл общественно полезную роль, отвечающую интересам общества в целом, в том числе и народных масс. Вот почему у нас вызывает сомнение мысль Б. А. Рыбакова, по которой верхи «феодального класса Руси в XI в. — князья — далеко не всегда содействовали прогрессу и в известной мере стали в этот период реакционной силой» 213. Бес княжье, как мы убедились, нарушало нормальную жизнь общества, ставя его на грань серьезных неустройств 214°. Благодаря своей большой общественной значимости, князь высоко котировался в глазах современников, будучи в их понятиях «главой земли»215. Наиболее толковые и дельные князья пользовались на Руси особой любовью и уважением. К числу таких любимцев принадлежал Владимир Мономах, стяжавший делами своими добрую славу в памяти народной. Недаром народ, втягиваемый силой различных обстоятельств в межкняжеские драки, не раз отказывал князьям поднять руку «на володимерово племя» 216. Князь Мстислав Ростиславич, популярнейший представитель «володимерова племени», был настолько любезен на- роду, что «не бе бо тое земле в Руси, которая же его не хотя- шеть, ни любяшеть» 217. Несмотря на значительный общественный вес, князь в Киевской Руси все же не стал подлинным государем 218. Этому препятствовала самодеятельность народных общин 219. Трудно назвать сувереном князя, который, приезжая в ту или иную волость, должен был входить в соглашение с вечевой общиной и принимать выдвигаемые вечем условия, ставящие его в определенные рамки. Князь заключал ряд с народным собранием — вечем 220. А это значит, что он превращался в известном смысле в общинную власть, призванную блюсти интересы местного общества. Такая постановка вопроса позволяет внести некоторые уточнення в представления ученых о социальной природе княжеской власти. В дореволюционной историографии сложилось мнение, будто княжеская власть на Руси являлась народной властью221, а князь был органом веча и общины 222. Советские историки справедливо отвергли этот, безусловно, идеализированный взгляд на существо княжой власти в Древней Руси. Но они, к сожалению, впали в другую крайность, утверждая, что князь олицетворял лишь власть древнерусской знати, стоял только на страже ее классовых интересов 223. Только для отдельных князей делались исключения, например, для Мономаха, который иногда изображался «смерд олюбцем». Надо, впрочем, сказать, что И. И. Смирнов решительно возражал против идеи о «смердолю- бии» Мономаха, считая его закоренелым феодалом, проводником планов феодальной верхушки 224 Социальная роль древнерусских кпязей XI—XII вв. нам видится несколько иначе. Князья Руси XI—XII вв. властвовали во имя интересов знати. Это — бесспорно. Но вместе с тем они правили и во благо народа. Следовательно, их правительственную деятельность нельзя толковать однозначно. Политика князей — противоречивая политика, сочетающая в себе древний демократизм с новыми, постепенно углубляющимися классовыми тенденциями, идущими на смену демократическим порядкам225. В противоречивости княжеской политики отражались противоречия исторической действительности Руси XI—XII вв., где, несмотря на имущественное неравенство и социальную дифференциацию, процесс классообразования не завершился и общество не стало антагонистическим, ибо подавляющая масса населения состояла из свободных общинников, чье хозяйство доминировало в экономике Киевской Руси 226. Словом, перед нами переходный период от доклассового строя к классовому. Эта промежуточность древнерусского общества и обусловила двойственность княжеской власти, которая наряду с интересами знати выражала также и общенародные интересы 227. В XI—XII вв. количество князей на Руси заметно увеличилось. Значительно умножилось число княжеских линий 228. Между князьями завязывались сложные, подчас запутанные отноше- вия. Княжеские отношения в Древней Руси пристально и тщательно изучались многими поколениями историков. В дореволюционной историографии предпринимались попытки объяснить межкняжеские отношения с помощью одного какого- либо начала: родового старейшинства229, общинно-за дружного быта 230, семейно-вотчинных принципов 231, договорного права 232. Однако исследование всей совокупности данных в значительной мере корректировало однолинейность подхода к проблеме. Так, К. А. Неволин, рассматривавший преемство великокняжеского киевского стола и заключавший, что «главным основанием к замещению киевского престола принималось родовое старейшинство», в то же время подчеркивал, что «начало родового старейшинства не действовало исключительно и безусловно» 233. Кроме родового старейшинства в княжеские отношения вторгались другие начала. Это — завещание князя, народное призвание, личные княжеские достоинства, добывание стола силой 234. В итоге К. А. Не- еолин так пишет о родовом старейшинстве: «Оно не имело в себе твердого основания, по которому бы оно возвышалось над всяким произволом человеческим, над всеми случайными условиями и обстоятельствами. Начало родового старейшинства даже и в то время, когда оно преимущественно действовало, подлежало такому множеству ограничений, что скорее могло быть рассматриваемо не как начало господствующее, но как одно из многих начал, на которых основывалось замещение киевского престола» 235. Характерны и замечания В. О. Ключевского, конструировавшего вслед за С. М. Соловьевым систему лествич- ного восхождения князей. «Что такое был этот порядок? Была ли это только идеальная схема, носившаяся в умах князей, направлявшая их политические понятия, или это была историческая действительность, политическое правило, устанавливавшее самые отношения князей», — спрашивал В. О. Ключевский 236. Указав на помехи мирному применению порядка владения, согласно родовому старейшинству (ряды и усобицы князей, их вотчинные стремления, выделение князей-изгоев, личные доблести княжеские, вмешательство главных областных городов), историк дал следующий ответ на поставленные вопросы: «Он был и тем и другим: в продолжение более чем полутора века со ?смерти Ярослава он действовал всегда и никогда — всегда отчасти и никогда вполне» 237. В конце концов пришлось признать, что «вообще не существовало какого-либо единого порядка в преемстве столов» 238. Этот итог научных исследований наглядно демонстрирует неупорядоченность и незрелость межкня- жеских отношений на Руси XI—XII вв., отразивших, как в капле воды, многозначность и сложность эпохи, переживаемой древнерусским обществом. Рассматривая богатый спектр княжеских отношений, представители досоветской историографии упустили из вида вассальные связи; дальше некоторых вариаций о служебных князьях они не пошли 239. Правда, в трудах Н. П. Павлова-Сильванского история русского вассалитета стала в ряд центральных сюжетов. Но зто не меняло картину, ибо действие вассалитета автор приурочил к так называемому удельному периоду (XIII — середина XVIB.), а не ко временам Киевской Руси. Кроме того, он вел речь лишь о боярском вассалитете, оставляя в стороне вопрос о княжеских вассальных связях 240. Надо сказать, что мысль о неравенстве князей решительно отвергалась отдельными исследователями. Так, М. А. Дьяконов был уверен, что «источники не содержат никаких указаний на подчинение одних князей другим», за исключением «зависимости князей родных детей от князя отца» 241. Каждый владельный князь, по М. А. Дьяконову, был юридически равен другим владетельным князьям. «Поэтому в междукняжеских отношениях, вместо подчинения всех одному великому или старшему, можно, скорее, отметить принцип равного достоинства князей, который нашел свое выражение в братстве князей» 242. Советские историки взглянули на дело иначе. Уже М. Н. Покровский, распространивший феодализм на Древнюю Русь, писал об иерархии землевладельцев, напоминающей «нечто вроде лестницы», т. е. о вассальных связях 243. Однако М. Н. Покровский, подобно Н. П. Павлову-Сильванскому, вел речь о боярском вассалитете, когда сюзереном выступал князь, а вассалами — бояре. Невнимание к вассальной субординации князей в Киев- ской Руси присуще и другим авторам, работавшим в первое послереволюционное десятилетие 244. Княжеский вассалитет оставался плохо изученным до 30-х годов. Среди первых, кто занялся его анализом, был С. В. Юшков 245. С тех пор в данной области накоплено немало знаний. И ныне княжеский вассалитет — понятие, прочно вошедшее в историческую науку 246. Понимание социальной сути княжеского вассалитета целиком зависит от решения проблемы княжой собственности. Поэтому,' прежде чем поделиться своими соображениями насчет вассальных княжеских отношений в Древней Руси, определим, сколь далеко простирались собственнические права князей в волостях- княжениях. И здесь нам опять придется войти в историографические подробности. В дореволюционной исторической науке не раз высказывалось мнение о том, что древнерусским князьям принадлежало право собственности на всю государственную территорию. Н. М. Карамзин, например, полагал, будто «вся земля Русская была, так сказать, законной собственностью Великих князей, они могли, кому хотели, раздавать города и волости»247. Н. М. Карамзин открыл «поместную систему» уже во времена «вещего» Олега 248. Аналогичные идеи мелькали и у Н. А. Полевого 249. Но особенно настойчиво проявил себя тут А. Лакиер. Первые древнерусские князья ему мнились государями-вотчин- никами, распоряжавшимися всей землей по личному произволу 250. На этом стоял и Б. Н. Чичерин 251 Построения о князе как государе-собственнике были отброшены К. Д. Кавелиным, В. О. Ключевским, Н. И. Костомаровым, И. Д. Беляевым, А. Д. Градовским, Н. JI. Дювернуа, Ф. И. Леонтовичем, Г. Ф. Блюменфельдом и др.252 Теория Лакиера — Чичерина, не- •смотря на критику, направленную против нее, оказалась все- таки живучей, всплывая в трудах последующих историков. Я. Га- ляшкин, к примеру, писал: «Расширив свои завоевания до пределов Славянского племени, князья без ошибки сочли всю завоеванную территорию за свою личную собственность и как таковую стали делить ее на волости для своих сыновей. Русь стала для них обширным поместьем, отдельные части которого отдавались в заведование княжеским сыновьям еще при жизни их отца» 253. Ю. В. Готье предполагал, что уже в X —XII вв. «верховным собственником вервной земли считался князь» 254°. Будучи верховным собственником земель общинников-смердов, он свободно раздавал их своим мужам и духовенству255. Итак, в вопросе о земельной собственности князей на Руси X— XII вв. дореволюционные исследователи не преодолели разногласий. Не удалось достигнуть единого мнения по данному вопросу и советским авторам. Складывание княжеской земельной собственности М. II. Покровский связывал с развитием государственности в Древней Руси. Он думал, что «древнейший тип государственной власти развился непосредственно из власти отцовской» 256. Отсюда и та особенность, в силу которой «князь, позже государь московский, был собственником всего своего государства на частном праве, как отец патриархальной семьи был собственником самой семьи и всего ей принадлежащего» 257. Однако в другом месте своей «Русской истории...» М. Н. Покровский, нарушая собственную логику, вычленяет из княжеской собственности древнерусский город, заявляя: «Наемный сторож в городе, князь был хозяинем-вотчинником в деревне» 258. Если М. Н. Покровский наделял князей Киевской Руси правами верховных земельных собственников, то В. И. Пичета отказывал им в этом. «Трудно сказать, — пншет В. И. Ппчета,— каковы размеры княжеских владений, так как для этого не име ется никаких данных. Но, конечно, нельзя согласиться с теми исследователями, которые считают, что в начале княжеской эпохи земля принадлежала одному князю и что дружинники, как думает Чичерин, силой оружия захватывали землю, чем содействовали распаду родовой общины... Князья на правах собственности владели только отдельными земельными участками...» 259 В 30-е и отчасти 40-е годы проблема верховной княжеской собственности на Руси X—XII вв. оказалась как бы в тени, поскольку внимание ученых сконцентрировалось на изучении крупного частного землевладения, легшего в основу феодализации древнерусского общества 260. И только в конце 40-х годов она снова выходит на авансцену. С. В. Юшков, имея в виду изменения, произошедшие при Владимире и Ярославе, говорил: «Одним из крупнейших моментов в истории этого периода явилось то, что вся территория Киевского государства сделалась владением единого рода Владимира... Во всяком случае, во всех более или менее крупных центрах сидели его двенадцать сыновей. Но как-то до сих пор недостаточно сознается этот факт в исторической литературе. А между тем ликвидация местных князей и местных династий означала не только введение единого административного и правового режима на всей территории Русского государства, но и экспроприацию всей этой территории, всей земли в пользу князя Владимира. Отныне земля является собственностью этого рода, княжеским доменом» 261 Вскоре в советской историографии был выдвинут тезис об «окняжении» земли, сопровождаемом поборами с населения в форме дани-ренты, как основном факторе феодализации Руси262. Этот тезис нашел поддержку у некоторых специалистов по истории Древней Руси263. В настоящее время концепция верховной княжеской собственности в Киевской Руси наиболее детально разработана в трудах JI. В. Черепнина и О. М. Рапова 264. Наряду с данной концепцией в советской историографии существует другая, отрицающая идею верховной земельной собственности древнерусских князей, утверждающая наличие в X—XII вв. сектора свободного крестьянского землевладения, не попавшего под пяту феодализма. Она содержится в работах Б. Д. Грекова, Н. Е. Носова, А. М. Сахарова, И. И. Смирнова, A. JI. Шапиро, В. И. Горемыкиной265. В свое время мы приводили аргументы, доказывающие несостоятельность положений JI. В. Черепнина, О. М. Рапова и прочих сторонников верховной княжеской собственности в Древней Руси 266. К сказанному уже нами хочется еще кое-что добавить. Верховная собственность князя на территорию управляемой им волости немыслима в условиях постоянного перемещения князей по Руси, замечаемого на протяжении второй половины XI—XII столетий 267. Эту истину исследователи постигли давно. «Отношений по собственности,— писал некогда К. Д. Кавелин,— нет и быть не может, потому что нет прочной оседлости. Князья беспрестанно переходят с места на место, из одного владения в другое, считаясь между собою только по родству, старшинством» 268. В словах К. Д. Кавелина много правды. Трудно представить верховным собственником князя, которо го вечевая община приглашает на княжеский стол. Акт призвания никак не вяжется со статусом собственника 269. Невозможно согласовать мысль о князе-собственнике с весьма распространенной практикой изгнания князей, по тем или иным мотивам не устраивавших волощап. Противоречит выводу о князе как верховном собственнике и обычай заключения «ряда» между вечем и князем, когда тот «садился» в каком-либо городе. «Ряд», как правило, возлагал аа князя определенные обязательства по отношению к принявшей его волостной общине, что опять-таки характеризует князя отнюдь не как собственника, а скорее как контрагента 270. Надо сказать, что общий стиль отношений князей с массой свободного населения совершенно не укладывается в пределы, сжатые понятиями «господство» и «подчинение». Князья, контролируемые народным вечем, считались с «простой чадью», видели в ней мощную социально-политическую силу, активно участвовавшую в общественных делах271 Показательны, наконец, земельные купли князей и членов их семей 272, совершаемые с соблюдением всех формальностей, принятых на Руси при осуществлении сделок по земле28Я. А это значит, что в правосознании людей Древней Руси князь не был верховным земельным собственником273. Таким образом, рассуждения о древнерусском князе как верховном и непосредственном собственнике всей земли в государстве, патримониальном властелине и феодальном господине нам представляются несостоятельными274. Этот вывод очень важен для уяснения социальной сути княжеского вассалитета, к которому мы и обращаемся. Возникает вопрос, к какому вымени относится зарождение вассальных связей среди древнерусских князей. По С. В. Юшкову, это произошло в X столетии. Опираясь на указание К. Маркса о наличии на Руси X в. примитивных отношений, образовавших вассалитет «без фьефов, или фьефы, состоящие исключительно из даней» 275, С. В. Юшков подразделил княжон вассалитет на два порядка вассальных связей: 1) без фьефов (ленов, по терминологии автора) и 2) с фьефами, состоявшими из даней 276. Под первый порядок С. В. Юшков подводит племенных князей, подчиненных великому князю киевскому, а под второй — князей-наместников, получавших из рук великого князя лены-дани 277. С. В. Юшков слишком субъективно интерпретировал высказывание К. Маркса, из которого никак пе следует, что кггяже- ский вассалитет на Руси X в. складывался из двух систем. К. Маркс, как нам думается, говорит об однородной вассальной зависимости без фьефов, считая, однако, возможным пользоваться термином «фьеф», но в смысле дани, а не земельного пожалования. В вассалитете, возникшем на даннической основе, К. Маркс увидел примитивную организацию. По С. В. Юшкову, князья-наместники получали от великих князей землю 278. Не ясно, что разумеет С. В. Юшков под понятием «земля». Если он имеет в виду передачу права сбора дани, то с ним можно согласиться, но если им мыслятся земельные пожалования, то здесь ученый вряд ли прав279. Вызывают сомнение и попытки С. В. Юшкова включить в орбиту исследуемого вассалитета племенных князей. Этой операцией сглаживалась принципиальная разница в отношениях великого князя киевского к своим периферийным наместникам-князьям и племенному княжью, характеризовавшаяся тем, что наместники жаловались данью, а племенные князья сами платили ее вместе с соплеменниками «мира деля», т. е. во избежание разорительных войн с Киевом. Следовательно, связи великого князя с князьями-наместниками были внутрикорпоративными, тогда как его связи с князьями подчиненных ПОЛЯНСКОЙ общине племен носили внешнеполитический характер. Итак, условиям вассалитета как внутреннего социального явления отвечают лишь взаимоотношения великих киевских князей с их наместниками-князьями. Запас наших сведений о княжеском вассалитете второй половины X — начала XI в. весьма скуден. Известно, что Святослав посадил Олега «в деревех» 280, а Владимира отправил в Новгород281. Позже новгородской данью «кормился» Ярослав282. На покорм в племенные центры разбрелось все семейство Владимира.283 Князья-наместники находились в вассальной зависимости от великого князя киевского, обязуясь быть у него в послушании и верности, оказывать ему военную и финансовую помощь284. Несмотря на чрезвычайную ограниченность данных, мы все- таки имеем возможность выявить некоторые специфические черты княжеского вассалитета изучаемой поры. Первое, что сразу же бросается в глаза, — это совпадение вассальных и семейных отношений: сюзереном выступает князь-отец, а вассалами — сыновья-княжичи. Вероятно, С. В. Юшков был прав, когда писал, что семейные отношения не изменяли «существа организационно-политических форм», являвшихся «[разновидностью сюзеренитета и вассалитета» 285. Но при этом надо помнить о влиянии, какое оказывали они на развитие вассалитета, действуя в качестве сдерживающего, тормозящего фактора. На паш взгляд, родственные связи, особенно семейные, мешали складыванию субвассалитета, поскольку семейные отношения есть прямые и непосредственные отношения младших родичей к главе семейства. Промежуточных звеньев здесь нет и быть не может. Понятно, почему источники не содержат никаких фактов о существовании субвассалитета князей на протяжении интересующего нас сейчас периода, что, безусловно, свидетельствует о недоразвитости вассалитета в целом 286. Другой важнейший показатель примитивности княжой вассальной организации — ее неземельная основа. Вассалитет, как явствует из анализа памятников и указаний К. Маркса, возникал через пожалование дани, а не земли. Все это, взятое в совокупности, говорит о крайней элементарности княжеского вассалитета на Руси второй половины X — начала XI в. С окончательным падением родового строя, образованием на обломках восточнославянских племен древнерусской народности, возникновением городских волостей, (резким сокращением доходов в виде даней 287 вассалитет князей вступил в следующую фазу своего развития. Случилось это приблизительно в конце XI в. Известия источников о вассальных княжеских отношениях становятся теперь многочисленнее и разнообразнее. Межкняже- ские связи облекаются в терминологию родства: «отец», «брат», «брат старейший», «брат молодший», «сын» — слова, постоянно звучащие в речах князей, обращавшихся друг к другу. Родственная лексика — своеобразная вуаль, сквозь которую просвечиваются отношения политические 288, и в частности вассальные 289. Явным симптомом перерождения кровнородственных связей в политические служит термин «господин», употреблявшийся князьями при взаимном общении290. Необходимо заметить, что применение всех названных терми нов не было строго упорядоченным. К одному и тому же лицу нередко прилагалось по нескольку обозначений: «Присластася Глебовича Всеволод и Володимер ко Всеволоду Юргевичу, ре- куще ты господин, ты отець, брат наю старейший» 291; «послаша к нему, глаголюще, ты отец, ты господин, ты брат» 30Э; «покло- нишася Юрью вси, имуще его отцем себе и господином» 292; «вы- еха князь Ярослав и удари челом князю Костянтину и рече, господине, аз есмь в твоей воли, не выдавайте мя отцю моему князю Мстиславу, ни Володимеру, а сам, брате, накорми мя хлебом»293; «Ростислав же ему отвеча, брате и отце»294; «вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом» 295; «и посла ко Всеволоду, ко уеви своему, в Суждаль и моляся ему, отче, господине» 296; «ты мои еси отец, а ты мои сын, у тебе отца нету, а у мене сына нетуть, а ты мои сын, ты же мои брат» 297. Такая терминологическая сбивчивость была, очевидно, обусловлена некоторой неопределенностью и запутанностью находящихся в процессе формирования межкняжеских отношений. Поэтому мы далеко не всегда можем четко себе щредставить место, занимаемое тем или иным князем на иерархической лестнице298. Незавершенность упомянутого процесса сказывалась и на княжеском «старейшинстве», которое обеспечивало его носителю право политического верховенства, превращая последнего в сюзерена, окруженного вассалами. Старейшинство приобреталось отнюдь не всякий раз посредством (родового старшинства, т. е. по старости лет. Оно добывалось различными способами вплоть до захвата силой299. Но нельзя закрывать глаза на нередкие, зафиксированные летописями, случаи, когда генеалогический критерий в определении старейшинства играл далеко не пассивную роль. По признанию князя Изяслава Мстиславича, он «имел» Всеволода Ольговича «в правду брата старейшего, занеже ми брат и зять, старей мене, яко отец» 300. Достаточно красноречивы слова Ростислава, обращенные к тому же Изяславу Мстиславичу: «Брате, кланяю ти ся, ты еси мене старей, а коко ты вгадаеши, а яз в том готов есмь» 301. После убийства Андрея Боголюбского владимирский стол оказался пустым. Среди претендентов на «княжение» старшим по возрасту являлся Михалко, на которого князья и возложили старейшинство 302. К исходу XII в. самым старшим в «племени» Владимира Мономаха был Всеволод Юрьевич. Князь Рюрик Ростиславич, доводившийся Всеволоду Юрьевичу двоюродным племянником, говорит в послании к дяде так: «А ты, брате, в Володимери племени старей еси нас, а думай и гадай о Рускои земли и о своей чести и о нашей»303. С полным сознанием своих преимуществ как старшего годами князь Святослав держит речь перед младшими (родичами: «Се яз старее Ярослава, а ты, Игорю, старее Всеволода, а ныне я вам во отца место остался, а велю тобе, Игорю, еде остати с Ярославом блюсти Чернигова и всее волости своей, а я пойду с Всеволодом к Суждалю и възи- щю сына своего Глеба» 304. Перед старостью Святослава склонил голову и Рюрик Ростиславич, который, «размыслив с мужи своими угадав, бе бо Святослав старей леты, и урядився с ним, съступупис ему старе- шиньства и Киева» 305. Мы должны по достоинству оценить тот факт, что нарушение принципа родового старейшинства в князьях осуществлялось порой под флагом борьбы за его утверждение. Согласно свидетельству престарелого Вячеслава Владимировича, князь Изяслав Мстиславич (племянник Вячеслава), искавший под Игорем Ольговичем Киев, говорил, будто он город ищет не себе, а отцу своему и брату старейшему Вячеславу306. Этим Изяслав старался успокоить общественное мнение, придать известную законность своим действиям. Войдя в Киев, он не только удержал его за собой, но и отнял у Вячеслава Туров и Пинск. Тогда «вступил в стремя» младший брат Вячеслава Юрий, которому явно не нравилось пребывание Изяслава в Киеве. И опять-таки, подобно Изяславу, князь Юрий говорил: «Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат старей Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю» 307 Юрий, так же как и Изяслав, не сдержал слова. Прибегая к обману, Изяслав и Юрий для маскировки своих истинных намерений придумали версию, в которую легко можно было поверить. И это, конечно, знаменательно, поскольку указывает на действенность прав старшего в исторической жизни XII в. Выразительным в данной связи является и то обстоятельство, что Изяслав, человек отважный и воинственный, любивший повторять поговорку «не идет место к голове, но голова к месту» 308, вынужден был в конце концов признать старейшинство Вячеслава и пригласить его в Киев в качестве дуумвира, дабы парализовать притязания Юрия на «матерь градов русских» 309. Таким образом, на Руси конца XI—XII вв. старейшинство генеалогическое еще не оторвалось от старейшинства политического, хотя расхождение между ними наметилось вполне определенно 310. В совмещении этих социальных явлений нет ничего странного. Оно и понятно, ибо князья в Киевской Руси — это родственники, часто близкие, «единого деда внуки», как они сами заявляли 311. Вот почему мы разделяем мысль С. В. Юшкова о том, что «сюзеренитет-вассалитет, в особенности в XI в., переплетался с элементами родовых отношений» 312. Хотелось бы лишь уточ- пить: не только в XI, но и в XII в. это переплетение хорошо прослеживается. Выясняя степень зрелости вассалитета в Древней Руси, исследователь обязан учитывать данное обстоятельство. Необходимо принимать во внимание и меру устойчивости вассальных княжеских отношений. А она была незначительной. Летописи заполнены сообщениями о том, как князья, «преступая крестное целованье», нарушают верность друг другу, как они, разрывая связи сюзеренитета-вассалитета, «мечут крестные грамоты» 313. По подсчетам Б. А. Рыбакова, князь Святослав Всеволодович за сравнительно короткий срок «одиннадцать раз (I) сменил сюзерена, совершив при этом десять клятвопреступлений. Иногда это делалось поневоле, под давлением непреодолимых обстоятельств, а иной раз и по собственной воле, в поисках выгоды» 314. Летописец описывает колоритную сцену, разыгравшуюся у Стародуба. Святослав после многочисленных перелетов от сюзерена к сюзерену встречает Юрия Долгорукого, идущего па Киев, и бьет ему челом, «река: „избеэумился есмь“ Святослав же Ол- гович поча молитися свату своему Дюргеви, веля ему прияти в любовь сыновца своего Всеволодича. Гюрги же тому мир дасть, и целова хрест к Дюргеви на все воли его и к строеви, и повеле ему Дюрги с собою поити» 315. Святослав Всеволодович не феномен, конечно. Он — типичный представитель древнерусского княжья. О другом, ему подобном, князе Владимире Мстиславиче летописец говорит: «Се же много подъя беды, бегая передо Мьсти- славом, ово в Галечь, ово Угры, ово в Рязань, ово в Половцих; за свою вину, занеже не устояше в крестномь целованьи, всегда же и то гоияше» 316. Зыбкость вассальных отношений в княжеской среде объясняется тем, что в своей политике князья руководствовались сиюминутными выгодами и, как говорится, дальше своего носа ничего не видели. Они плохо сознавали себя в качестве социальной группы, спаянной во имя общих корпоративных целей 317. Неустойчивость княжого вассалитета вызывалась также активным вмешательством в межкняжеские отношения боярства и городских общин 318. Ее порождало еще и то, что сюзеренитет навязывался часто силой, принудительным порядком 319. Поэтому князь, ставший вассалом поневоле, ждал случая, чтобы избыть тягостной зависимости. Наконец, немалую роль здесь штрало коловращение князей, их переезды из волости в волость, в результате чего нередко рвались старые связи сюзеренитета-вассалитета и возникали новые. Все это толкало к некоторой замедленности в развитии отношений в княжеском сюзеренитете-вассалитете. Но наличие сдерживающих факторов не должно, разумеется, заслонять от нас поступательных явлений. По сравнению с предшествующим временем XII в. отличается переменами в структуре вассалитета, которая становится более сложной и развитой благодаря складыванию субвассалитета 320. О существовании его на Руси XII — начала XIII вв. мы заключаем на основании косвенных сведений. Рост количества князей, особенно усилившийся в XII в., привел к дроблению волостей, к появлению княжеской мелкоты, вроде князей городенского, несвежского, рыльского, шумского, угличского, яневского и пр.321 Легко представить этих князьков в положении подвассалов. Еще проще считать таковыми служебных князей, поступавших к владетельным князьям в услужение 322. Правда, самые ранние известия о них идут с середины XIII в.323 Но можно полагать, что они существовали уже во второй половине XII в. Некоторым прогрессом в развитии сюзеренитета-вассалптета была выработка процедурных формальностей, сопровождавших вступление в вассальную зависимость, терминов, обозначавших эту зависимость, взаимных обязанностей сюзерена и вассала. Князь, становящийся вассалом, должен был «поклониться», «ударить челом» сюзерену 324, принимавшему новоиспеченного вассала «в любовь и мир» 325. Сюзерен и вассал клялись добра хотеть друг другу 326. Вассальная зависимость облекалась в различные выражения: «...и обещася Глеб по всему послушати Володи- мера»; «и поча водити подле ся»; «а мы подле тебе ездим»; «за Рускую землю хочю страдати и подле тебе ездити»; «подле твои стремень еждю»; «быти с ним на всех местах»; «они же вси зряху на Ростислава, имеяхути и отцем собе»; «и в моемь вы по- слушаньи ходити»; «и въ всей воли его ему ходити»; «и его ся не отлучити не добре, ни в лисе»; «бяше бо тогда в іруках его»; «в его воли быти. и зрети на ны>; «во твоей воле есмь всегда» и т. д.327 Разнообразие приведенных формул, их расплывчатость — знак, указывающий на отсутствие в Древней Руси вполне сложившегося вассального права. Б. А. Рыбаков резонно замечает, что на Руси XII в. юридическая сторона «отношений между сюзереном и вассалами не была четко разработана и многое во взаимоотношениях князей определялось не правом, а реальной силой» 328. Правда, Б. А. Рыбаков называет эти отношения феодальными, с чем нельзя согласиться 329. Но в остальном он гораздо ближе к истине, нежели В. Т. Пашуто, доказывающий наличие в Древней Руси каких-то рыцарских правд, якобы регулирующих отношения сюзеренов и вассалов 330. Говоря о несовершенстве вассального права в Киевской Руси, мы не хотим сказать, что в правосознании, а тем более в истори ческой действительности не было выработано норм и правил, образовавших основу древнерусского вассалитета. К ним прежде всего относится обязанность военной службы вассала своему сюзерену. В 1146 г. Игорь Ольгович накануне войны с Изяслапом Мстиславичем наделяет вассальных князей волостями и велит им на помощь «ити к собе, она же поидоста» 349. К Изяславу Мстпславичу, отнявшему Киев у Игоря, пришел однажды «Гюрге- вич стареишии Ростислав, роскоторавъся с отцем своим, оже ему отець волости не да в Суждалискои земли». Ростислав, «поклонившись» Изяслачу, молвил: «...за Рускую землю хочю страдати и подле тебе ездити». Изяслав принял «Гюргевича» и дал ему несколько городов 350. В задачу вассала входила охрана Русской земли351. К Изяславу Мстиславичу обращается и Ярослав Галицкий со словами: «...прими мя, яко сына своего Мьстислава, такоже и мене, ать ездить Мьстислав подле твои стремень по одиной стороне тебе, а я по другой стороне подле твои стремень еждю всеми своими полкы...» 352 Святослав Всеволодович, присягнувший Юрию Долгорукому «на всей воли его», по распоряжению сюзерена едет с ним добывать Киев 353. Несли военную службу Мстиславу Изяславичу черниговские Ольговичи, «бяху бо тогда Олговичи в Мьстиславли воли», т. е. находились на положении вассалов 354. То же самое видим и в примере с Андреем Боголюб- ским 355. Весьма красноречиво послание «молодших» князей Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо: «ты отець, ты господин, ты брат, где твоя обида будет, мы переже тобе главы своя сложим за тя» 356. Факты, как убеждаемся, говорят не только о военной службе вассалов, но и о том, чем она обусловливалась,— о пожаловании волостей. Можно утверждать, что пожалование волостей являлось источником вассалитета в целом. Вернемся опять к летописям, чтобы окончательно укрепиться в данной мысли. В 1117 г. Владимир Мономах укротил князя Глеба Всеславича, и тот обещал «по всему послушати Володимера. Володимер же, омирев Глеба и наказав его о всемь, вдасть ему Менеск» 357. Святослав Всеволодович, будучи вассалом Изяслава Мстиславича, «держаша у Изя- слава Божьски и Мечибожие, Котелницю, а всих пять городов» 358. После смерти Изяслава он помог соправителю его Вячеславу удержать Киев. В благодарность за это князь Ростислав, младший брат Изяслава, прибывший в Киев на княжение, дал Святославу '349 ПСРЛ, т. II, стб. 324. 350 Там же, стб. 366—367. 351 Там же, стб. 368. 352 Там же, стб. 465. 353 Там же, стб. 477. 354 Там же. стб. 538-539. 355 Там же, стб. 574. 356 Там же, т. I, стб. 403. 357 Там же, т. II, стб. 283. 358 Там же, стб. 343. во Туров и Пинск. Святослав «поклонися Ростиславу и прия с радостью». т. е. цризнал себя вассалом киевского князя 331 В 1180 г. великий князь Всеволод в Рязани «мир створи с Романом и со Игорем. на всей воли Всеволожи целоваша крест, и поряд створив всей братьи, раздав им волость их комуждо по стареишиньству, възвратися в Володимерь» 332°. Случалось и такое, что слабый князь просил сильного «удержать под ним» его волость, изъявляя готовность принять вассальную зависимость, как это было, скажем, с Владимиром Галицким, который «посла ко Всеволоду, ко уеви своему, в Суждаль и моля- ся ему, отче и господине, удеряш Галичь подо мною, а яз Божии и твои есмь со всим Галичемь, а во твоей воле есть всегда» 333. За измену и непослушание вассал лишался волости 334. В Ипатьевской летописи под 1130 г. читаем: «В се же лето поточи Мьстислав Полотьскии князи с женами и с детми в Грекы, еже преступила хрестьное челование» 335. Это несколько туманное известие проясняется в Московском летописном своде конца XV в. и в Воскресенской летописи, где рассказывается, что Мстислав Владимирович «поточи князи Полочскые Царю городу и с женами и с детми, зане не бяху в воли его и не послушаху его, егда завя- шеть и в Русскую землю собе в помочь. И разгпевася на ня Мьстислав п хоте на них ити, но пелзе бяше тогда, Половци бо налегоша на Русскую землю... Егда же упразднися Мъстислав от рати, и помяну перьвыи гнев свои, послав по Кривъские князи, по Давида и по Ростислава и Святослава и по Рогъволодовича два, гто Василья и по Иоана, ивсажав их в лодии и поточи к Царюграду за ослушание их, а по городом их посажа мужи своя» 336. Этот рассказ, впрочем, содержится также в Ипатьевской летописи, но под 1140 г., когда «взидоста княжича два ис Царяграда», в связи с чем летописец и вспоминает о Мстиславе, подвергшем опале «кривитьских» князей 337. Изяслав Мстиславич, заподозрив в измене Ростислава Юрьевича, отобрал у него города, которые ранее дал, арестовал его дружинников, отнял «товар» и, посадив в лодку с четырьмя «отроками», отправил домой к отцу 338. Брат Ростислава Андрей Боголюбский как-то говорил смоленским Ростисла- вичам: «Нарекли мя есте собе отцем, а хочю вы добра, а даю Ро- манови, брату вашему, Киев» 339 Вскоре, однако, между сюзереном и вассалами возникли трения. Андрей требовал выдачи киевских боя(р Григория Хотовича, Степанца и Олексу, уморивших будто бы Глеба Юрьевича, андреева брата. Ростиславичи не послушали Боголюбского и бояр не выдали. Тогда он, разгневавшись, «рече» Роману Ростиславичу: «Не ходиши в моей воли с братьею своею, а поиде с Киева, а Давыд ис Вышегорода, а Мьстислав из Балагорода, а то вы Смоленск, а тем ся поделите» 340. Роман ушел из Киева в Смоленск 36Э. Итак, княжеский вассалитет на Руси второй половины XI — начала XIII в. вытекал из пожалования сюзеренами волостей. Дележ волостей — излюбленное занятие князей. «Искать волости», «волоститься», «ладиться о волостях», «рядиться о волостях» — фразеология, отражавшая княжеские разделы, добровольные и насильственные 341. Наделение вассалов волостями не имело поземельного характера, ибо мы знаем, что в Киевской Руси не было верховной княжеской собственности на землю342. Стало быть, пожалование волости надо понимать как передачу доходов с нее, как пожалование кормления 343. Отсюда заключаем, что вассальная зависимость князей в Древней Руси второй половины XI—XII вв. являла собой вассалитет без фьефов, или фьефы, состоящие преимущественно из кормлений. Перед нами дофеодальная система, хотя она и ближе к феодализму, чем та, которая господствовала в X столетии. Следовательно, эволюция княжеских вассальных отношений на Руси X—XII вв. шла от вассалитета, основанного главным образом на пожаловании даней, к вассалитету, основанному на пожаловании кормлений. Этим был сделан крупный шаг в сторону феодального вассалитета, поскольку центр тяжести с внешней эксплуатации в форме даней переместился па извлечение доходов внутри общества в виде кормлений. Но сам феодальный вассалитет был еще впереди 344. Таковым представляется нам развитие княжеских вассальных отношений в Киевской Руси. Княжеский вассалитет дополнялся вассалитетом боярским. История боярского вассалитета есть в известном смысле история разложения дружинных связей 345. Вот почему необходимо взглянуть на вопрос о возникновении и росте вассалитета бояр более широко — в плане отношения князя и дружины. Да и характер княжеской власти нельзя правильно понять, абстрагируясь от дружины. К изучению некоторых ее важнейших сторон мы и приступаем.