На взаимосвязь рассматриваемых подсистем стоит обратить внимание, поскольку власть, гражданское общество и право чаще всего осознаются и обсуждаются отдельно друг от друга и понимаются, прежде всего, под углом соответствующих цеховых интересов. Сегодня одним из главных факторов, обусловливающих становление подсистем власти, гражданского общества и права являются реформы. Это отмечает, например, А. Г. Володин, говоря, что в число жизнеописательных и жизнепреобразующих категорий, несомненно, входит представление о совокупности инновационных процессов, взаимодействие которых качественно меняет базовые условия жизни населения, увеличивает темпы движения общества от относительно простых форм существования к более развитым моделям воспроизводства социальной системы [Володин 1998,101]. Именно процессы реформирования и последствия, которые ими обусловливаются, проявляют взаимовлияния не только указанных трех подсистем, но и ряда других, например, политической, хозяйственно-экономической, идеологической, системы культуры. Чтобы лучше уяснить сказанное, приведем отдельные высказывания философов, правоведов, политологов, социологов. Директор Института государства и права РАН, академик Б. Н. Топорнин отмечает, что судебная система проводилась не изолированно от других реформ, поэтому ее результаты «зависят от всего хода преобразований в России, в том числе политических, социальных, правовых» [Топорнин 2001, 25]. В теоретическом плане взаимосвязь правовых и общественных изменений отмечает и Н.Луман, который пишет, что «изменение права и эволюция общества взаимно коррелировались» [Luhmann 1981, 75]. Признавая, что судебная реформа в России затянулась и, отчасти, «зависла», Топорнин одну из причин этого видит в отношении к реформе государственных верхов и ведущих политиков («Судебная власть, — замечает он, — не в состоянии сама себя реформировать»). Другая причина в том — «что политические партии, общественно-политические движения, даже юридическая общественность как бы забывали о необходимости оказывать по стоянное внимание проблемам проведения судебной реформы» [Топорнин 2001, 40—41] (возможно, после ряда реформ Козака ситуация в этой области формально изменилась. — В. Р.). Очевидно, именно последнее (партии, общественно-политические движения, общественность) Топорнин относит к гражданскому обществу. Одновременно, Топорнин считает, что ведущим в тандеме «государство — гражданское общество» является все же государство. «Вопрос о том, — говорил он на круглом столе журналов “Государство и право” и “Вопросы философии” “Гражданское общество, правовое государство и право”, — кто кого ведет — государство или общество — решается в большинстве случаев в пользу государства» [Гражданское общество... 2002, 13]. Напротив, В. Четвернин в ходе дискуссии настаивал на главенстве именно гражданского общества, хотя и признавал, что сегодня в России это не так. «Саморегулирующееся общество, — пишет он, — задает параметры и пределы государственного вмешательства, предопределяет функции и задачи государства. В этом и заключается демократический принцип взаимоотношений гражданского общества и государства... В нынешней российской ситуации общество еще находится в стадии становления. Причем этот процесс осуществляется государственным аппаратом или под его контролем. Это общество еще не обладает такой независимостью, которая позволяет говорить о формирования гражданского общества: во многом сохраняется его сращенность с политической властью» [Гражданское общество... 2002,19-20]. Третья позиция, кстати, имевшая наибольшее число последователей , состояла в том, что государство (власть) и гражданское общество равноправны и выступают условием становления друг друга. «Почему-то в нашей стране, — говорила на «круглом столе» Т. А. Алексеева, — получило распространенное однозначное понимание гражданского общества как антитезы государству. Такой подход, возможно, имел смысл в начале 90-х годов, когда демократические реформы только что начались, но сегодня, как мне кажется, это понятие заслуживает некоторой переоценки... акцент в категории гражданского общества следует делать не на противопоставлении государству, а на интегрированности общества... Гражданское общество должно рассматриваться как основание и условие политического сообщества, а не как элемент раскола и в без того уже крайне эклектичной и противоречивой стране» [Гражданское общество... 2002, 21-22]. Другие исследователи помимо власти и гражданского общества вводят в игру политические процессы и различные сооб щества (элиты, социальных субъектов и акторов). Например, О. В. Бычкова, анализируя протекание реформ в России, выделяет два объяснения их неудач, в основе которых лежат две концепции. В «акторной концепции» неэффективность политики реформ связывается с «борьбой отдельных социальных групп или акторов» («проигравших» в социальном соревновании, «эгоистических индивидов» или «ранних победителей», которые пытаются остановить процесс реформирования, чтобы сохранить свои позиции и доходы) [Бычкова 2001, 157-158]. Сторонники «структурной концепции» (второе объяснение) считают, что становлению рынка и реформам в России «препятствуют структурные ограничения — «административные патологии», связанные, в частности, с культурной уникальностью страны и отсутствием у нее опыта рыночной экономики. Неспособность России трансформироваться в современное рыночное государство имеет, по их мнению, исторические корни: недостаточное развитие капитализма в предреволюционный период, слабость среднего класса, отсутствие гражданского общества» [Бычкова 2001, 160]. По мнению Бычковой, общий итог реформы определяется результатом борьбы на экономической почве двух основных сил — власти и сообществ. Заканчивая свою статью, она пишет: «В обобщенном виде основной вывод, к которому приходят авторы рассмотренных в статье концепций, будет звучать следующим образом: история российских реформ была историей не- удавшейся попытки перераспределить государственные ресурсы, историей слабого правительства, потерявшего контроль над экономикой, и сильных социальных групп, обративших данные обстоятельства в собственную пользу» [Бычкова 2001,165]. Судя по тексту статьи, «перераспределение государственных ресурсов» Бычкова относит к экономике. Отчасти это верно, но только отчасти. Перераспределение в масштабе страны ресурсов — это хозяйственная деятельность, а также инновационные социальные процессы. Они, безусловно, влияют на экономику, право и другие сферы общественной деятельности, но к ним не сводятся. Вероятно, нужно различать экономику и хозяйство (хозяйственную деятельность) и учитывать их влияние на другие социальные подсистемы, особенно в ситуациях общественного изменения (реформирования). В отличие от Бычковой В. Лапкин и В. Пантин делают акцент на взаимоотношениях власти и сообществ с гражданским обществом. Во-первых, они показывают, что власть «навязала обществу» реформы, к которым последнее было не готово, во-вторых, что влас тные элиты периодически вынуждены обращаться к обществу за поддержкой, поскольку нуждаются в легитимизации, но что это обращение во многом лишь имитирует социальное сотрудничество, в-третьих, что гражданское общество пока не сформировано, оно временно кристаллизуется в форме социальных популяций на период выборов или в ходе социальных конфликтов. «Как уже говорилось, — пишут В. Лапкин и В. Пантин, — в условиях России введение новых политических институтов происходит преимущественно «сверху», в русле “навязанного перехода”, а не полноценного соглашения основных политических сил. Тем самым вместо настоящего пакта мы имеем его имитацию, или неполноценное, частичное, временное пакетирование... Ярким примером бессилия политической элиты может служить полный провал затеи сформировать новую российскую идеологию “общенациональную идею”). Отсутствие (или крайняя неразвитость) гражданского общества в России становится одним из решающих препятствий на пути создания политических и корпоративных механизмов диалога между элитами и обществом. В результате элиты не только в не в состоянии повести за собой массы, но и, более того, на решающих направлениях обновления (преобразования) ценностных ориентаций “отрываются от общества”, либо “убегая вперед”, либо оставаясь глухими к новым вызовам ценностному единству... Политическая система России циркулирует по траектории, пролегающей между двумя равно непродуктивными состояниями: “навязанного единства”, обусловленного победой одной части элиты над другой, и раскола элиты и бескомпромиссных внутриэлитных “войн” за власть, закрывая для страны единственно реальный путь к консолидированной демократии — путь легитимации «пакта»...российская элита по сей день, похоже, мало готова к компромиссу, согласию и осознанному самоограничению власти...» [Лапкин, Пантин 1998,74,78,79]. Получается, что речь должна идти не просто о реформах, но и условиях политической жизни. Поскольку реформы проводятся не в пустоте, а в рамках политической системы, где нельзя силой подавить своих противников и против их воли навязать нужное решение, характер реформ существенно зависит от игры политических субъектов и сил. Итак, именно реформа образует контекст, в котором обнаруживаются влияния друг на друга различных подсистем российской культуры. В свою очередь, реформа — это довольно сложное образование. Если ее инициаторы и разработчики рассчитывают на успех, они должны не только опосредовать свои действия знанием основных социальных подсистем (права, власти, политики, хозяйства, экономики, идеологии, гражданского общества, профессиональных и непрофессиональных сообществ) и механизмов их взаимодействия, но и адекватно осознать, кто является реальным субъектом реформы, каковы его подлинные, а не декларируемые цели и интересы (скажем, понять, что на самом деле власть и юридическое сообщество не заинтересованы в кардинальной реформе судебной системы). 2. Теоретические характеристики власти, общества и права Власть. Проблема власти является для России одной из центральных. В прессе, политологической и юридической литературе постоянно обсуждаются вопросы противостояния разных ветвей власти, разделения властных полномочий между центром и регионами, доля властных функций государства и частного сектора в сфере экономики, необходимость борьбы против власти мафиозных и теневых структур, формирование различных властных субъектов и отношений между ними. При этом, как правило, используются интуитивные или теоретически непроработанные представления о власти: власть как сила, как санкционированная законом властная инстанция (функция), как тот или иной социальный институт (Президент, Дума, Федеральное собрание, Конституционный суд и т. д.). Ханна Арендт в рамках герменевтического подхода в работе «О насилии» пытается перекинуть мостик между традиционным понимаем власти («господство одного над другим») и структурным, когда власть истолковывается как независимое от отдельных индивидов социальное условие (отношение). «Власть, по ее мнению, никогда не является собственностью индивида, а принадлежит группе и существует до тех пор, пока группа сохраняет свое единство. Люди — уникально коммуникативные существа, и именно благодаря их способности разделять с другими мысли и отношения поддерживается их способность властвовать и подчиняться. Для сторонников этой модели власть входит в систему ценностей, которые конституируют идентичность, равно как и возможность деятельности социальных агентов» [Алексеева 2000,418]. Мишель Фуко также предлагает отказаться от традиционного подхода к изучению власти и рассматривать ее как дискурс. При этом власть понимается как сеть властных отношений, намерений и стратегий, в которой нет субъекта. «Под властью, — пишет М. Фуко, — мне кажется, следует понимать, прежде всего, множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации; понимать игру, которая путем беспрерывных битв и столкновений их трансформирует, усиливает и инвертирует; понимать опоры, которые эти отношения силы находят друг в друге таким образом, что образуется цепь или система, или, напротив, понимать смещения и противоречия, которые их друг от друга обособляют; наконец, под властью следует понимать стратегии, внутри которых эти отношения силы достигают своей действенности, стратегии, общий абрис или же институциональная кристаллизация которых воплощаются в государственных аппаратах, в формулировании закона, в формах социального господства» [Фуко 1996, 192]. Чтобы задать власть как идеальный объект (а это есть необходимое условие ее теоретического рассмотрения), я обращусь к анализу культуры древних царств, где власть впервые складывается. Для человека культуры древних царств было понятно, почему нужно было подчиняться жрецам, ведь они посредники между человеком и богами. Но почему человек должен был подчиняться царю, у которого, правда, реальная власть была даже больше, чем у жрецов? А потому, что цари для человека этой культуры — это в некотором смысле тоже боги. Известно, например, что египетский фараон — не только царь, но и живой бог, воплощение бога солнца Ра. Объяснение этому простое. По мере возрастания роли египетских фараонов складывалось своеобразное противоречие. С одной стороны, считалось, что боги управляют всем, с другой — каждый человек видел, что именно фараон управляет армией и страной. Идея и ритуал обожествления фараона, в конце концов, разрешили это противоречие. Иначе говоря, в древнем мире сложился социальный институт — обожествления царя, позволяющий наделять царственную особу божественными функциями, отождествлять человека с богом. Так как многие боги — это одновременно планеты и звезды, которые постоянно можно было наблюдать на небе, и так как именно боги определяли судьбу человека, возникла естественная мысль, что наблюдение за небом, планетами и звездами есть ключ к определению судьбы человека. Постепенно сложилась практика расчета судьбы, а также «хороших» и «плохих» дней. Крайний вариант развития этих событий мы видим в практиковавшемся в Ассирии ритуале «подменного царя». «Солнечные и лунные затмения, — пишет И. Клочков, — предвещали смерть или во всяком случае опасность для жизни царя. В зависимости от положения светил астрологи могли объявлять опасным весьма продолжительный период времени, до ста дней. Царя на это время отправляли в загородную резиденцию, где его именовали “землевладельцем” и повергали различным ограничениям, тогда как во дворце поселяли подставное лицо, наделенное всеми внешними атрибутами власти. По минованию опасного периода “подменного царя” убивали (должно же предсказание сбыться!), а истинный царь возвращался в свой дворец» [Клочков 1983,160]. Приведенный здесь материал подсказывает, как могли сложиться такие институты Древнего мира, как «обожествление царя» и «расчет плохих дней», а также как мог действовать «институт» власти. Чтобы понять последнее, предположим следующие, кстати, вполне правдоподобные, мотивы расчета плохих дней: поскольку жрецы подобно царям претендовали на верховную власть (считая себя посредника между людьми и богами), жрецы воспользовались процедурой определения плохих дней, чтобы периодически удалять настоящего царя, заменяя его своими послушными ставленниками. Заметим, что это было, пожалуй, самой первой в истории сознательной политической акцией: царя не убивали, не свергали силой, а на вполне законных основаниях временно удаляли с политического поля, при этом в стране сохранялись спокойствие и порядок. Нужно учесть еще одно обстоятельство. В культуре древних царств социальная структура, так же как и представление о мире задавались на основе ряда мифологических текстов и повествований (примером их является «Эпос о Гильгамеше» или старовавилонский миф об Атра-хасисе), в целом образующих то, что мы сегодня назвали бы «картиной мира», а я, следуя своей концепции, называю «базисным культурным сценарием» [Розин 2005, 290-292]. Такой сценарий определял место богов и людей, роль царя и жрецов, объяснял необходимость подчинения простых людей царской и жреческой администрации, короче задавал все основные отношения социальной структуры того времени. Следующий момент: наличие двух соперничающих ветвей власти — царской и жреческой, причем легитимность обоих оправдывалась базисным культурным сценарием. Царь воспринимался в качестве живого бога, но и жрецы — это посредники между людьми и богами. За царем и жрецами стояли боги, но часто разные и не всегда было понятно, какие из богов сильнее. В культуре древних царств реализация властных отношений, вероятно, осуществлялась посредством предписаний (многие из них дошли до нашего времени), а также непосредственного руководства. Поскольку, однако, спускались все эти указания одним и тем же действующим лицам, наличие двух конфликтующих ветвей власти, создавало в социальной структуре значительные проблемы и напряжения. Исторический материал показывает, что постепенно сложились культурно значимые способы разрешения этих проблем и напряжений — использование культурного сценария (например, изобретение ритуала «подменного царя» или ритуала обожествления царя, последнее можно понять, как контрмеру против власти жрецов), тайные сговоры и заговоры, прямые перевороты и прочее. В этих властных играх, конечно, участвовали не все, тем более что человек того времени не являлся личностью, он был жестко интегрирован в социальной структуре, строго выполняя предписанные ему функции. Тем не менее, и в культуре древних царств появляются люди (как правило, это верховные правители и жрецы, или напротив, случайно попавшие во власть маргиналы), которые не удовлетворяются предписанными им местами и функциями. Именно такие люди, назовем их условно «властными авантюристами», изобретают культурно значимые способы разрешения проблем и напряжений, постоянно возникавших в социальной структуре. Такие способы должны быть культурно значимыми не только потому, что объективно они разрешали возникающие проблемы и напряжения, но и потому, что властный авантюрист не мог действовать самостоятельно, как частное лицо, он апеллировал к богам и соответствующим социальным институтам, например, царской или жреческой власти. Фактически он стремился расширить свою власть или удержать ее потому, что попадание на более высокое с точки зрения властного потенциала место или просто удержание власти позволяло властному авантюристу или расширить свои возможности (именно за счет данного места, обладающего большим властным потенциалом), или сохранить достигнутые возможности и блага. Можно предположить, что борьба за власть не только разрешает возникающие в социальной системе и управлении проблемы и напряжения, но влияет на становление социальных институтов и отношения между ними. Действительно, институты власти царя и жреца, так же как «подменного царя» и «обожествления царской власти», сложились как раз в борьбе за власть и в этом смысле почти одновременно. И наоборот, становление социальных институтов, каждый из которых решает свои специфические задачи (управления, хозяйственные, защиты, разрешения социальных конфлик тов и т.п.), в силу того что социальные институты структурируют социальную систему, создает новые условия и возможности для борьбы за власть. Властные авантюристы начинают использовать эти институты как средство расширения (или удержания) своей власти, объективно способствуя разрешению возникающих в социальной системе и управлении проблем и напряжений. На основе данной реконструкции можно наметить один из вариантов теоретического представления о власти. Будем считать, что власть — это своеобразная топологическая характеристика социальной системы, а именно система властных мест, зон и подходов к ним. Социально-топологическое пространство власти задается культурными сценариями и картинами, а также борьбой за власть. Но власть — это также свойства «человеческого материала» (воля, ценности, жажда власти и т.п.), позволяющие личностям, стремящимся во власть, реализовать себя. Наконец, власть — это социальные акции и действия, «проявляющие» топологическое пространство власти, а также позволяющие ее участникам или удержаться во властном месте, или расширить зону власти, или изменить ее характер, или занять другое властное место и зону и т.п. Общество. Говоря о том, что в России не сформировано гражданское общество, мы часто не осознаем, что отсутствие гражданского общества не означает, что в России нет общества как такового. Но разве это не одно и то же? Безусловно, нет. Общество существует во всяком развитом социальном организме, оно появляется еще в древнем мире, гражданское общество — продукт культуры нового времени. Понять, что такое общество, можно рассматривая социальный статус и бытие человека в культуре. В рамках социальных институтов человек является социальным актором, выполняя определенные роли. Но в рамках общества человек выступает в другой ипостаси: он является условием развития культуры, выступает как носитель всей социальности. Когда в «Политике» Аристотель пишет, что человек по своей природе есть существо общественное и политическое, он, по сути, говорит о том же. Чтобы пояснить это второе понимание человека, рассмотрим сначала одну иллюстрацию. «Образованию в XV веке империи ацтеков предшествовала следующая история. В начале XV века мехики жили в небольшом государстве. После избрания королем Итцкоатла, около 1424 года, мехики оказались перед трагическим выбором: или признать власть Максила, тирана соседнего государства, или начать против него войну. Перед угрозой уничтожения король и мехиканские господа решили полностью подчиниться тирану, говоря, что лучше отдаться всем в руки Максила, чтобы он сделал с ними все, что пожелает, а быть может, Максил их простит и сохранит им жизнь. Именно тогда слово взял принц Тлака- элель и сказал: “Что же это такое, мехиканцы? Что вы делаете? Вы потеряли рассудок! Неужели мы так трусливы, что должны отдаться жителям Ацкапутцалко? Король, обратитесь к народу, найдите способ для нашей защиты и чести, не отдадим себя так позорно нашим врагам” Воодушевив короля и народ, принц Тлакаэлель получил в свою власть управление армией, укрепил и организовал ее, повел на врага и разбил тирана» [Леон-Портилья 1961, 266-275]. Король и мехиканские господа представляют собой общество: на собрании вопрос о судьбе страны они решали вне рамок государственных институтов, это было именно общественное собрание, где важно было убедить других (короля, жрецов, господ, народ — это все различные общественные образования, субъекты), склонить их к определенному решению и поступку. Но дальше формируется консолидированный субъект — король и принц Тлакаэлель, возглавившие мехиканских господ и армию и организовавшие поход против тирана. При этом важно, что социальное действие осуществляется уже в рамках и с помощью социальных институтов — армии и жрецов. Поясню теперь, что я понимаю под обществом. Общество состоит из «общественных образований» (например, партий, союзов, групп, отдельных влиятельных личностей и т.д.), которые обладают способностью вести борьбу, формулировать самостоятельные цели, осуществлять движение по их реализации, осознавать свои действия. Общество образует некую целостность, обладает своеобразным сознанием, создает поле и давление, в рамках которых действуют общественные образования и социальные субъекты. В отличие от обществ культуры Древнего мира гражданское общество, вероятно, складывается в следующей культуре — античной. Именно здесь формируется личность (то есть человек, переходящий к самостоятельному поведению, создающий индивидуальный, не совпадающий с общественным культурный сценарий и формирующий картину мира) и на ее основе отдельные группы, союзы, сообщества, партии, преследующие самостоятельные цели. Имея общий «плацдарм жизни» и социальные ресурсы, общественные образования взаимодействуют друг с другом, пыта ясь склонить других участников общественного процесса к нужным для себя результатам. В результате этого политического процесса и складываются общественное мнение и решения. Если говорить об обществе в теоретической плоскости, то можно выделить следующие три его характеристики. Первая: общество имеет два основных режима — активный и пассивный. В пассивном «общество спит» в том смысле, что, поскольку социуму ничего не угрожает, общество бездействует, кажется, что такой реальности нет вообще. Но в ситуации кризиса социума, его «заболевания», общество просыпается, становится активным, начинает определять отношение человека культуры к различным социальным реалиям и процессам. Следующая характеристика — наличие у представителей культуры представления о взаимозависимости, а также социальном устройстве, понимаемые, конечно, в соответствии с культурными и индивидуальными возможностями сознания отдельного человека. Каждый человек культуры в той или иной степени, кто больше, кто меньше, понимает, что он зависим от других, что культурная жизнь предполагает совместную деятельность, подчинение, взаимопомощь, что все эти отношения обеспечиваются общественными институтами (соответствующий аспект, план сознания назовем «общественным»). Третья характеристика общества — общение. В ситуациях кризиса или заболевания социума люди переходят к общению, то есть собираются вместе вне рамок социальных институтов и, главное, пытаются повлиять на общественное сознание друг друга с целью его изменения. Ю. Н. Давыдов, рассматривая в Новой философской энциклопедии понятие «общество» точно подмечает обе указанные здесь характеристики: «ОБЩЕСТВО (лат. societas — социум, социальность, социальное) — в широком смысле: совокупность всех способов взаимодействия и форм объединения людей, в которых выражается их всесторонняя зависимость друг от друга; в узком смысле: генетически и/или структурно определенный тип — род, вид, подвид и т. п. общения, предстающий как исторически определенная целостность либо как относительно самостоятельный элемент подобной целостности» [Давыдов 2001, 132]. Результатом эффективного общения, как правило, является сдвиг, трансформация общественного сознания (новое видение и понимание, другое состояние духа — воодушевление, уверенность, уныние и т.п.), что в дальнейшем является необходимым условием перестройки социально значимого поведения. В этом смысле общество напряжено (структурировано) силовыми линиями поля социума, куда всегда возвращаются общающиеся (чтобы продолжать функционирование в соответствующих институтах). Но одновременно само общество есть своеобразное поле, силовые линии и напряженности которого задаются текущим взаимодействием (общением) всех участников, которые «здесь и сейчас» сошлись на общественном подиуме. В рамках общества человек уже не субстрат культуры, а потенциальный носитель всей социальности, а также будущего социального устройства. Именно его активность, направленность и взаимодействие (общение) в рамках общества определяют возможную в перспективе структуру культуры, возможную в том смысле, что новая культура состоится (при этом возможность перейдет в действительность), если имеют место и другие необходимые для формирования культуры предпосылки (семиотические, ресурсные и прочие). Такой человек, назовем его «латентной личностью», является самостоятельным социальным организмом, живущим, однако, и это существенно, в лоне культуры. При переходе от одной культуры к другой именно общество сохраняет и переносит «кристаллы социальной жизни». Оно же выступает той средой, в которой складывается новая культура. Гражданское общество. Эта социальная подсистема складывалась довольно поздно, когда устанавливались опосредованные правом и политикой взаимоотношения общества, государства и отдельных граждан. Выступая на круглом столе «Гражданское общество, правовое государство и право», Вадим Межуев говорил, что гражданское общество «охватывает собой преимущественно публичную сферу жизни человека в обществе, причем в той мере, в какой она перестает быть монополией властных элит и становится открытой, доступной для всех членов общества. Гражданин — это человек, добровольно взявший на себя функцию политика и совместно с другими участвующий в обсуждении и решении всех важнейших общественных дел, живущий не только частным, но и общим интересом... Каким же образом может быть осуществлен переход к гражданскому обществу? Главным политическим институтом такого общества является, на мой взгляд, парламент... Парламент нужен не рынку, а именно гражданскому обществу; он является важнейшим политическим инструментом создания такого общества, если, конечно, обладает реальной, а не фиктивной властью» [Гражданское общество... 2002,16]. Как видим, специфические признаки гражданского общества по Межуеву — это политическая деятельность граждан и парла мента, которая, естественно, исходит из законов и права. Судя по всему, гражданское общество выделяется из общества только на стадии индустриального общества и становления сфер политики и права. Одной из предпосылок становления гражданского общества в культуре Нового времени была борьба общества против абсолютных монархий, которая привела к становлению государства Нового времени. Уже Шарль Монтескье в «Персидских письмах» уподобляет французскую абсолютную монархию азиатскому деспотизму, но критика европейских монархий была в XVII веке почти общим местом. Европейское общество и стоящая за ним новоевропейская личность в целом по логике повторили античный ход, состоящий первоначально в проектировании государства, работающего на общество и человека, а затем и в реализации такого проекта. Но, конечно, содержание проекта было другим. В соответствии с новым мироощущением, монархической власти и ее все более профессионализирующемуся аппарату управления была противопоставлена не менее внушительная сила — народ и человек, действующие исходя из естественных природных законов и к тому же действующие в своем праве (идея общественного договора). Разрабатывая концепции естественного права и разделения властей, Монтескье, Гоббс, Локк и разделяющие их взгляды правоведы проектируют новый тип государства, призванного стоять на страже не только порядка, но и общества и человека. Действительно, все они настаивают, что государственная власть подпадает под закон (суверен, пишет Гоббс в «Левиафане», «подчинен действию закона так же, как последний из его подданных»; народ, еще более решительно говорит Локк, остается безусловным сувереном, имея право не поддерживать и даже ниспровергать безответственное правительство); что все люди равны и свободны, а государство через систему судопроизводства должно обеспечить права человека на жизнь, свободу слова и веры, на собственность; что разделение властей, обеспечивающее систему «сдержек и противовесов», необходимо для предотвращения такого развития государственной власти, когда последняя работает только на себя, а не на общество и человека. Обращение к праву здесь было вполне естественным, ведь именно в праве общество могло провести свой новый идеал справедливости и утвердить необходимость для власти получить санкцию на управление со стороны общества. Практическая реализация в XVIII-XIX вв. этих концепций приводит не только к построению правового государства, отличительными признаками которого являются верховенство закона, реальность прав и свобод индивида, организация и функционирование суверенной судебной власти на основе принципа разделения властей, правовая форма взаимоотношений личности и общества [Нерсесянц 1993, 15], но и к формированию политико-правового пространства и гражданского общества. И вот почему. Постепенно выяснилось, что общество может реализовать свои планы, лишь создав институции (силы), соразмерные государству с его аппаратом. Такими институциями и выступили политическая система и гражданское общество, складывающиеся в этот период. Право. Двумя наиболее распространенными дискурсами права являются «либеральный» и «нормативно-организационный». С точки зрения либерного дискурса, пишет А. А. Матюхин, «Справедливость закрепляемая в форме Права — это равная для всех мера негативной личной свободы, в рамках которой свобода не разрушает социальный порядок» [Матюхин 2000, 234]. С точки зрения второго дискурса право — это система социально-институциональных норм, определяющих и регулирующих поведение человека. М. Ю. Мизулин, специально анализировавший второй, нормативно-организационный дискурс в книге «Философия политики: власть и право», считает, что подобное понимание права не только представляет собой рецидив социалистического правосознания, но и ведет к ряду следствий, которые в настоящее время принять невозможно. Например, он пишет, что «не все общественные отношения нуждаются в нормативности, регламентации, определенной заданности», что назначение права — организованная профессиональная «защита свободы», а не любого поведения, что «государство не столько возводит право в нормативность, сколько само нуждается в праве как таковом», что «право образуется не из норм, а напротив, сами нормы есть правовое образование», что предлагаемый С. Алексеевым подход, это, по сути, — «новый правовой тоталитаризм», что «право есть стабилизатор и гарант социальности, но ни в коем случае не сама социальность» [Мизулин 1997,127-137]. Н. Луман наряду с известными функциями права (разрешать конфликты и прочее) подчеркивает его роль как условия самостоятельного поведения (сохранения возможности разногласий как предпосылки более самостоятельной в обществе избирательности), как стабилизатора и своеобразной иммунной системы. «Право, — пишет он, — служит не подавлению, а чудовищному увеличению шансов конфликта, хотя оно пытается избежать насильственного разрешения конфликтов и предоставляет в слу чае конфликта продолжить коммуникацию иными средствами. В этом состоит его иммунное действие... Символические средства коммуникации (власть, право, деньги, истина, любовь) чудовищно увеличивают шансы отказа, отклонения коммуникации. Ее успех был бы невероятен, если бы само использование этих средств не предполагало соответствующих предпочтений (истину предпочитают лжи, законное предпочитают незаконному и т.д.)» [Луман 1989, 57, 58]. Современный кризис юридической системы Луман объясняет, с одной стороны, увеличением сложности и разнообразия социальных и символических подсистем, с другой — «вырождением собственности», указывая на тот факт, что институт собственности всегда был наиболее эффективным средством конституирования права [Luhmann 1990, 237]. С точки зрения автора, понятие права должно включать в себя следующие моменты, которые он формулирует в книге «Генезис права» (2002) в качестве рабочей гипотезы. • Право — это деятельность над деятельностью, то есть работа целью которой является определение (задание, разработка) справедливых решений в суде, эффективных правовых норм, принципов организации института права • Правовые нормы (законы, вторичные правовые нормы, правовые принципы и прочее) предназначены для разрешения конфликтов и других проблем, возникающих в сферах власти, хозяйственной деятельности, взаимоотношений между людьми, группами, социальными субъектами, социальными институтами и прочее. В этом отношении право — один из важных аспектов социальности и культуры. • Специфика правового разрешения конфликтов и проблем в том, что происходит обращение к специальному институту, предполагающему правовые процедуры, участие посредников (судий, адвокатов, юристов), принятие правовых норм, определенное осознание социального назначения права (наличия правосознания). • Социальными предпосылками права выступают: общество, вырабатывающее критерии справедливости (право, отмечает Н. Луман, определяется общественным развитием и одновременно может само воздействовать на него), социальные субъекты, к которым право прикрепляется (именно они наделяются правами), власть, выступающая гарантом реализации права (существуют еще правовые притязания — т.е. неоформленные социальные потребности, актуализирующие складывание «новых прав», — которые по мере легитимизации «прикрепляются» к социальным индивидам). • Право строится таким образом, чтобы периодически можно было обновлять или частично заменять правовые нормы, ориентируясь на новые условия жизни, хозяйственной деятельности, культуры. «Правовая реформа, — пишет Г. Берман, — вне всякого сомнения, является повторяющейся чертой западной традиции права начиная с эпохи ее формирования» [Берман 1998, 25]. Закон для Лумана, отмечает О. Посконина, только тогда является позитивным, «когда способность закона к правоприменению и, одновременно, его изменяемость становятся постоянными явлениями», а право характеризуется «высокой степенью комплексности и изменяемости» [Посконина 1997,94,101]. • Как механизм культуры и аспект социальности право ориентировано на разрешение и минимизацию конфликтов и других проблем, а также удовлетворение чувства справедливости, как его понимают в данное время. • Право представляет собой сумму знаний о праве, идеальный объект правоведения и юридической науки, систему понятий, определяющих особенности юридического мышления. Н. Луман включает в право и его связи с политикой. «Универсальная значимость права, — пишет он, — объясняется тем, что оно имеет своей предпосылкой политическую систему». «Право нуждается в политике для своего осуществления, поскольку без перспектив претворения в жизнь невозможна всесторонне контролируемая стабильность норм.... Со своей стороны, политика использует право для доступа к политически концентрированной власти... правовую систему, с точки зрения политики, можно определить как инструмент политики...» [Luhmann 1973,181;1995,150,496]. 1.