с.в.рыжова.Доверие и межэтническая толерантность. Исследование в Москве и регионах Росси

В условиях регионального и этнокультур­ного российского многообразия актуальны проблемы общественного согласия и межэт­нической толерантности. Исследователи раз­ных направлений ищут факторы, поддержи­вающие национально-гражданскую консоли­дацию и межэтническую толерантность.

К числу таких факторов можно отнести и доверие. Исследование Центра этниче­ской социологии РАН, проведенное в 2014­2016 годах в российских регионах (в Москве, Московской, Астраханской, Калининградской областях, Ставропольском крае)^[107] дает основа­ние считать, что обобщенное (генерализован­ное) доверие является действенным фактором формирования межэтнической толерантности и российской интеграции.

В социологии под доверием в самом об­щем смысле понимается ожидание благо­приятного поведения с чьей-либо стороны в неопределенной ситуации. П. Штомпка, проанализировав современные определения доверия, обращает внимание на то, что дове­рие всегда связано с оценкой действий других людей, оценкой их благонадежности и необ­ходимой взаимной ответственности [7, с. 81].

Ф. Фукуяма под доверием понимает ожи­дание предсказуемого и честного поведения людей в отношении друг друга, базирующе­гося на основании общих норм - как рели­гиозных по происхождению, так и светских, например, профессиональных стандартов. В его исследованиях культура доверия рас­сматривается как ценностная среда, форми­

рующаяся на основе общих норм поведения и институциональных правил. Ф. Фукуяма отмечает, что доверие вторично по отноше­нию к существующим нормам и ценностям, оно подразумевает способность взаимодей­ствовать на базе общеразделяемых норм и правил, укорененных в традиции и современ­ных институтах. На основе культуры доверия развивается гражданское общество как пере­плетение различных социальных институтов «среднего звена» (добровольные ассоциации, клубы, союзы, образовательные и экономиче­ские учреждения) [6, с.

Если Ф. Фукуяма концентрируется на национальных, культурно-обусловленных предпосылках, способствующих формиро­ванию доверия в бизнес-сообществах и его роли в инициировании гражданской актив­ности в разных странах, то П. Штомпка ана­лизирует доверие с позиций механизмов его формирования, поддержания и разрушения. Он раскрыл сущность понятия «культура доверия» на социально-психологическом и коммуникативном уровне как неизменного и постоянного фактора внешней среды, оказы­вающего нормативное давление на участни­ков взаимодействия, и инициирующего, и по­ощряющего добросовестное и ответственное поведение в отношении партнеров [7, с. 286, 326]. Культура доверия возникает в резуль­тате длительного опыта, закрепляющего за социальными нормами характер морально­го долженствования, она воспроизводится в процессе социализации и предписывает вос­принимать добросовестность в отношениях как ценность, а доверчивость - как норму. Противоположностью культуры доверия яв­ляется «культура цинизма», обосновывающая как норму недоверие и подозрительность.

Уровень обобщенного доверия (доверия к людям вообще) выступает в самом широ­ком контексте как показатель социального благополучия индикатор процессов разви­

тия институтов гражданского общества и соответствующих ему установок массового сознания. Уровень доверия показывает сте­пень добровольной консолидированности общества, складывающейся на основе лич­ностной автономии и солидарности, качество свободы граждан, ощущение безопасности. Во Всемирном исследовании ценностей [4] доверие рассматривается как индикатор цен­ностных изменений, результат трансформа­ции культуры, происходящей при переходе общества от ценностей выживания к ценно­стям самореализации.

Социологи, изучающие доверие, выделя­ют несколько его видов. Обобщенное (гене­рализованное) доверие выражает доверие к «людям вообще», независимо от контекста; межличностное - доверие к людям ближай­шего круга (членам семьи, родственникам, соседям, коллегам, знакомым); институцио­нальное доверие выражает доверие к соци­альным институтам, важнейший его вид - до­верие к институтам, обеспечивающим управ­ление и правопорядок.

В международных исследованиях для из­учения уровня обобщенного доверия исполь­зуется вопрос: «Как Вы считаете, можно ли доверять большинству людей или в отноше­ниях с людьми следует быть осторожным?» с вариантами ответов «большинству людей можно доверять» и «в отношениях с людьми следует быть осторожным» [2, с. 249-280]. По данным Всемирного исследования ценностей Р. Инглхарта, уровень доверия в России невы­сок: 27,8% россиян считают, что большинству людей можно доверять и 66,2% - что нужно проявлять осторожность [1].

Российские социологические центры ис­пользуют модификации этого вопроса, про­тивопоставляя доверие и осторожность в от­ношениях с людьми и полагая, что осторож­ность в любом случае означает ту или иную форму недоверия. Данные Левада-центра со­впадают с исследованиями Инглхарта - около 7₃ россиян считают, что большинству людей можно доверять, а ²/₃ - что нужно проявлять осторожность [5, с. 23]. По данным Фонда «Общественное мнение», лишь '/₅ россиян полагают, что большинству людей можно до­верять (и ³/₄, соответственно, считают, что на­до проявлять осторожность) [3].

Между тем, исследования Отдела этниче­ской социологии ИС РАН (2014-2016 года) с применением простой 4-балльной шкалы доверия/недоверия дают основания считать, что уровень обобщенного доверия в России выше.

В своем исследовании мы подвергли со­мнению методический прием отождествления «недоверия» в отношениях с людьми с «осто­рожностью» в отношениях с людьми. На наш взгляд, осторожность в отношениях с людьми не означает недоверия, за формулировкой во­проса может скрываться и осторожное дове­рие. Жизнь в эпоху быстрых и радикальных социальных трансформаций сформировала у россиян навык «жизни с оглядкой», установ­ку осторожной доверительности, выражаю­щейся в поговорке «доверяй, но проверяй». Поэтому в нашем исследовании мы использо­вали простую 4-балльную шкалу измерения уровня обобщенного доверия: «большинству людей точно можно доверять», «большинству людей скорее можно доверять», «большин­ству людей скорее нельзя доверять», «боль­шинству людей точно нельзя доверять».

Наше исследование в регионах России с различной степенью вариативности по эт­ническому признаку показало, что уровень обобщенного доверия в России все же выше и приближается к половине опрошенных: 48% в Калининградской области, 47% в Москве. 45% в Астраханской области и Ставропольском крае, 42% в Московской области полагают, что большинству людей «точно» и «скорее» можно доверять. Важно отметить, что доли доверяю­щих не сильно различаются в регионах и не зависят от национальности и этнокультурной специфики региона. И в Московской агломе­рации, привлекающей сегодня значительное количество мигрантов, и в Калининградской области, как особой территории со статусом российского «эксклава», и в Астраханской области, Ставропольском крае с высокой сте­пенью этнокультурного смешения - везде уро­вень обобщенного доверия колеблется вокруг

45% и не зависит от национальности жителей (см. табл.1). Уровень межличностного доверия выше, чем уровень обобщенного доверия и также не зависит от национальности.

В Москве опрашивалось городское насе­ление, что позволило нам исключить из поля исследования «традиционалистский» компо­нент, свойственный сельским жителям. И в столице уровень доверия оказался не выше и не ниже, чем в других регионах.

В Москве для того, чтобы прояснить, на­сколько распространена «культура доверия», мы исследовали субъективные основания для доверия и недоверия. Для этого мы предлага­ли респондентам выбрать три главные причи­ны, согласуясь с которыми они доверяют (и не доверяют) людям. Респонденту предлагался список: «ответственные, держат данное сло­во», «уважают закон», «поддерживали меня в трудную минуту», «честные», «дорожат своей репутацией», «соблюдают принятые в обще­стве правила», «имеют совесть», «просто на­деюсь, что меня не подведут». Как показало исследование, в целом у москвичей доверие к людям складывается на основе личной оценки надежности и добросовестности партнеров (50-60% выборов падают на эти качества).

установки в отношении доверия окружающим, и формирующийся в Москве климат доверия (или недоверия) не обусловлен принадлежно­стью человека к этническому большинству или меньшинству. Однако при анализе оснований доверия выявились некоторые различия между русскими и инонациональными москвичами. Для русских важнее личный опыт, а для ино­национальных москвичей - культура доверия. Хотя в целом основания, связанные с культу - рой доверия («дорожат своей репутацией», «уважают закон», «соблюдают принятые в об­ществе правила») не самые популярные, они набирают 10-15%.

В качестве оснований для доверия русские москвичи чаще выбирают причину «поддер­живали меня в трудную минуту» (36% против 24%), а москвичи других национальностей - «соблюдают принятые в обществе правила» (17% против 9%), что отражает несколько большую сохранность элементов культуры доверия среди инонациональных москвичей, долго живущих в столице. В этом, на наш взгляд, проявляется осознание иноэтничными москвичами культурных различий, существу­ющих в московском социуме, и понимание важности соблюдения принятых правил по­ведения, сложившихся в столичном регионе.

Роль обобщенного доверия, как основы межэтнической толерантности и социальной консолидации, наглядно проявляется при ана­лизе установок, отражающих отношение к этнокультурному разнообразию. В качестве

индикаторов межэтнической толерантности мы использовали следующие установки (и показатели):

- отказ от насильственных методов урегу­лирования возможных межэтнических спо­ров и противостояний (суждение «насилие в межнациональных и межрелигиозных спорах недопустимо»);

- признание равноправия всех народов России (суждение «Россия - общий дом мно­гих народов. Все народы России должны об­ладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ»);

- готовность принять человека другой на­циональности в качестве гражданина России, жителя своего города/села, в качестве соб­ственного соседа;

- актуализированная российская идентич­ность;

- отсутствие враждебности к людям дру­гих национальностей (суждение «Никогда не чувствовал враждебность к людям другой национальности»);

- готовность взаимодействовать с приез­жими из других республик России (согласны с тем, что там, где они живут - в доме, во дворе, в микрорайоне - у них хорошие отношения с приезжими из других республик России).

Исследование показало, что установка обобщенного доверия является действенным фактором формирования межэтнической то­лерантности и национально-гражданской кон­солидации. Во всех исследованных регионах (Москва, Московская область, Астраханская область, Калининградская область) среди ре­спондентов, придерживающихся доверитель­ных установок (среди тех, кто считает, что большинству людей «точно» и «скорее» мож­но доверять), в сравнении с теми, кто придер­живается противоположных установок (что людям «точно нельзя» и «скорее нельзя» до­верять), значительно выше показатели межэт­нической толерантности и российская иден­тичность. Например, в Калининградской обла­сти среди доверяющих людям 66% никогда не чувствуют враждебности к людям другой на­циональности, а среди не доверяющих - 56%, в Астраханской области это соотношение со­ставляет 64% и 49%, в Московской агломера­ции - 48% и 41%. Актуализированной россий­ской идентичностью («в значительной степе­ни» чувствуют близость со всеми гражданами России) в Калининградской области обладают 57% тех, кто в целом доверяет людям и 49% тех, кто не доверяет, в Астраханской области - соответственно 57% и 39%, в Московской агломерации - 36% и 22%.

В Москве, в отличие от иных исследован­ных регионов, чувствительными к феноме­ну доверия оказались и другие индикаторы межэтнической толерантности. Так, среди доверяющих людям москвичей 63% поддер­живают мнение, что «Россия - общий дом многих народов; все народы должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ», а среди не доверя­ющих - 51,6%. Подавляющее большинство доверяющих (71,8%) полностью согласны с тем, что насилие в межнациональных и ме­жрелигиозных спорах недопустимо (среди не доверяющих - 62,4%) и 33% обладают актуализированной российской идентично­стью, указав, что они в «значительной степе­ни» ощущают близость со всеми гражданами России (в группе не доверяющих - 22,4%).

Эти данные могут служить подтвержде­нием того, что толерантность в современных обществах, в том числе этническая толе­рантность, как аспект межличностного и ме­жгруппового взаимодействия, в значительной степени опирается на установки обобщенного доверия, в немалой степени обусловленного практикой повседневных социальных взаимо­действий. Среди доверяющих людям москви­чей больше тех, кто признается в добрососед­ских отношениях с приезжими (83,5% против 72,9% среди не доверяющих) и выше доля тех, кто высказывается против ограничений приезда в Москву и Московскую область рос­сиян из других республик страны, желающих в Москве жить и работать.

Установка обобщенного доверия (к людям «вообще») в состоянии смягчить напряжения в сфере межэтнических отношений, стать фактором укрепления межнационального со­гласия в обществе. Исследование в Москве

и регионах России показало, что обобщен­ное доверие и межэтническая толерантность являются взаимосвязанными феноменами. Обобщенное доверие участвует в формиро­вании установок межэтнической толерантно­сти, а межэтническая толерантность, в свою очередь, поддерживает установки довери­тельного отношения к людям.

Литература

1. Всемирное исследование ценностей. Сайт World Value Survey. http://www.worldvaluessur- vey.org/WVSOnlme.jsp.

2. Гудков Л. Доверие в России: смысл, функ­ции, структура // Журнал НЛО. 2012. № 117. С. 249-280.

Доверие и межэтнические

В гуманитарных и социальных науках феномен «доверие» изучается в широком контексте квази-доверия в виде социального доверия, доверия к политическим и социаль­ным институтам, психологии группового и межличностного доверия в экономической игре и т.д. Можно согласиться с оценкой А.В. Иванова, что современная теория социально­го доверия не является унифицированной па­радигмой с единым предметом исследования, универсальным набором методологических принципов и концептуальных средств. Теория доверия представляет собой совокупность ге­терогенных, но вместе с этим взаимосвязан­ных направлений, формировавшихся по мере того, как дисциплинарные подходы, и в пер­вую очередь эмпирически ориентированные, обращались к тем или иным аспектам дове­рия [4].

Как правило, теоретики доверия стреми­лись показать важность доверия и свободы в обществе, в последние годы некоторые иссле­дователи, в частности итальянский социолог Д. Гамбетта, обращают внимание на взаи­мосвязь доверия/недоверия и принуждения [14, с.120]. В «многосоставных» обществах проблема доверия между представителями

3. Доверие в обществе. О социальном, меж­личностном доверии и готовности объединяться для совместных действий. Фонд Общественное мнение [электронный ресурс]. http://fom.ru/ TSennosti/11253

4. Инглехарт Р. Модернизация и постмодер­низация // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / под редакцией В.Л. Инозем­цева. М.: Academia, 1999.

5. Общественное мнение - 2014. Ежегодник. М.: 2015. С. 23.

6. Фукуяма Ф. Доверие: социальные доброде­тели и путь к процветанию / пер. с англ. Д. Пав­ловой, В. Кирющенко, М. Колопотина. М.: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, 2006. С. 31, 52, 67.

7. Штомпка П. Доверие - основа общества. М.: Логос, 2014. С. 81.

Казиев С.Ш., Бурдина Е.Н. отношения: опыт Казахстана

разных этнических, расовых и религиозных групп весьма актуальна. Длительное совмест­ное проживание, культурные интерференции, межэтнические браки и опыт сотрудничества не могут гарантировать от стремительного обрушения доверия и перехода к взаимному насилию, в чем убеждает печальный опыт Югославии, Уганды, Ирака, Сирии и т.д. Британский историк Дж. Хоскинг сравнил до­верие с кокосовой пальмой: подобно пальме оно медленно растет и стремительно падает [20, с. 22].

Формы и адресаты доверия/недоверия ва­рьируются. В повседневной жизни человек часто сталкивается с проявлениями опреде­ленного доверия или недоверия на основе определенных маркеров (этнических, куль­турных, антропологических). Определение «наших», т.е. ограниченного круга лиц, кото­рым можно доверять на основе определенно­го набора признаков, логически предполагает существование «не наших». Немецкий исто­рик У Фреверт приводит пример с таксистами Нью-Йорка и Белфаста по отношению к не­знакомым пассажирам. Первые положитель­но реагировали на этническую одинаковость с пассажирами, для вторых их доверие бази­ровалось на религиозных основаниях [12, с. 9]. В настоящей статье предпринята попытка рассмотреть состояние и тенденции развития межэтнических отношений в Казахстане че­рез «призму» доверия.

* * *

В самом общем виде доверие определя­ется как важнейший социальный капитал общества, предполагающий ожидание того, что результаты намерений и действий того, кому доверяют, не причинят вреда тому, кто доверяет [6, с. 110]. В повседневной жизни мы постоянно сталкиваемся с проявления­ми групповых форм доверия или недоверия, ведущих к конфликтам или наоборот избега­нию конфликтов. Мы считаем экстремальной точку зрения Н. Лумана, согласно которой без доверия человек даже не смог бы про­сыпаться утром; тем не менее согласны и с тем, что доверие является основой общества. П. Штомпка считает доверие социально-пси­хологическими ожиданиями должного пове­дения одних индивидов или групп от других индивидов, групп и общественных систем [9, с. 163-164]. П. Штомпка отмечает консолиди­рующую функцию доверия, обеспечивающую моральную сплоченность общества, преодо­ление «плюралистического невежества», то­лерантность к культурным и политическим различиям, укрепление связей между отдель­ными индивидами и сообществом. Доверие, по мнению польского социолога, сдерживает проявления межгрупповой вражды, или ксе­нофобии, делая споры цивилизованными [9, с. 333-334]. Доверие в межэтнических отноше­ниях, по нашему мнению, представляет ожи­дания должной, устоявшейся и одобряемой нормы поведения в отношениях между этни­ческими коллективами и индивидами. Однако эти отношения возникают как в результате де­ятельности индивидов и групп в определен­ной этнической среде (т.е. снизу), так и вслед­ствие целенаправленного инструментального воздействия государства (в данном случае - социальной и национальной политики). При этом возникают различные формы социаль­ного доверия или его антипода - недоверия.

Американские ученые Х. Макнайт и Н. Шервани пришли к выводу о том, что по­нятие «доверие» несет разную смысловую нагрузку и дать точное определение доверия затруднительно из-за широкого расхождения «путей, в которых определено доверие». Тем не менее исследователи полагали, что «кон­цептуализация конструктов доверия должна иметь кросс-дисциплинарную природу. При создании кросс-дисциплинарного набора кон­цептов доверия работа исследователей в од­ной области может быть сравнена с работой в других областях» [23, с. 4]. Учеными были выделены три большие категории доверия - безличностное/структурное (по отношению к социальным институтам), диспозиционное (характеризует ценностные диспозиции лич­ности) и личностное (межличностное) дове­рие, предполагающее, что два или больше лю­дей (или групп) доверяют друг другу в специ­фической ситуации [23, с. 7-8; 6, с. 110-111].

Канадская исследовательница Дитлинд Штолле выделяет в научной литературе сле­дующие группы подходов к изучению дове­рия: теории генерализованного (обобщенно­го) доверия, отличаемого в междисциплинар­ных исследованиях от трех других основных видов межличностного доверия; концепции стратегического/ рационального доверия; концепции групповой идентичности; концеп­ции моральных оценок. По ее мнению, «эти модели отличаются различием в отношении, что есть доверие, о том, как оно может быть сгенерировано, и в той степени, в которой оно расширяется, чтобы включить различные круги людей» [28, с. 400].

Отношения обобщенного доверия выхо­дят за пределы взаимодействия людей лицом к лицу и включают индивидов, которые лич­но не знакомы. Они отличаются абстрактной готовностью доверять другим и участвовать в действиях с другими. Эти отношения до­верия обобщены, когда они выходят за рам­ки конкретных личных установок, в которых партнер будет сотрудничать с уже известным кругом лиц. Концепция генерализированного (обобщенного) доверия исходит из предполо­жений неэксклюзивности доверия и того, что для поддержания устойчивости в обществе должна существовать абстрактная готовность людей доверять незнакомцу и готовность взаимодействовать с ним [28, с. 403]. Можно согласиться с точкой зрения, что обобщенное доверие «основано на ожиданиях относитель­но надежности других индивидов вообще (как характеристики людей вообще) и дове­рии, основанном на информации как доверии, базирующемся на сведениях относительно какого-то определенного индивида». Если межличностное доверие возникает в ситу­ациях взаимодействия «лицом к лицу», то формирование обобщенного доверия связано с мнениями, стереотипами относительно не­знакомых индивидов» [1, с. 12-13] .

Сотрудничество и доверие легко разви­вать, когда индивиды знают о партнерах и разделяют их идентичность. Трудность из­учения генерализованного доверия, считает Д. Штолле, заключается в отсутствии или не­достаточности знаний людей о незнакомцах: «Как мы можем сделать скачок веры в людей, которых мы не знаем? Как мы можем обоб­щить и чувствовать себя комфортно с теми, о которых мы имеем не очень много информа­ции? Как обобщается доверие организацион­но?» [28, с. 404]. Это требует изучения меха­низмов генерализации доверия, что связывает данное явление с социальным капиталом об­щества, которое встроено в систему и связано с политическими и правовыми институтами. Тем самым, полагает Д. Штоле, доверие не может быть генерализовано как социальный капитал общества и существовать независимо от политики правительства: «...государствен­ная политика и политические институты соз­дают, канализируют и влияют на количество и тип социального капитала» [28, с. 404].

Уровень воздействия государства на обоб­щенное доверие различается. Учеными про­слежена зависимость обобщенного доверия от характера политических режимов, равен­ства в доходах и гендерного равноправия. Репрессивные правительства Центральной Америки и Восточной Европы в прошлом способствовали расцвету семейных и узко­групповых форм доверия, препятствуя раз­витию генерализованного доверия. Ученые объясняют рост недоверия между граждана­ми резким снижением жизненного уровня и ростом социального неравенства [5, с. 195].

Этнически и социально расколотые об­щества также характеризуются отсутствием или слабостью обобщенного доверия, го­сподством семейственности и доверия только в отношении групп родственников или зна­комых, верой в персональные качества от­дельных политиков и тягой к сильной власти авторитарного типа. А. Селигмен приводит показательный пример с социальным довери­ем в беднейших районах Италии: «Мало кто стремится принимать участие в рассмотре­нии вопросов благосостояния общества, да и возможностей такого участия представля­ется немного. К участию в политике членов такого общества подталкивает не сознание коллективных целей, а либо корысть, либо зависимое положение. Популярность со­циально-культурных ассоциаций невелика. Индивидуальная набожность заменяет собой дух служения обществу. Коррупция воспри­нимается как нечто нормальное даже самими политиками, демонстрирующими циничное отношение к демократическим принципам. Компромиссы расцениваются однозначно негативно. Законы (по почти единодушному убеждению) существуют для того, чтобы их нарушать; в то же время, страшась беззакония со стороны других, люди требуют ужесточе­ния дисциплины» [8, с. 84].

Скандинавские демократические госу­дарства имеют самые высокие уровни обоб­щенного доверия в западном мире: «в скан­динавских странах, где мы находим доволь­но низкий уровень неравенства доходов, а равенство между мужчинами и женщинами высоко развит - уровень доверия значитель­но выше, чем в странах, где отмечены эко­номические и гендерные неравенства, такие Франция и Соединенные Штаты. Граждане, которые видят своих собратьев - граждан как равных и как “одного из своих” могут более легко совершить “прыжок веры” и дать кре­дит доверия людям, которые не обязательно известны им» [28, с. 408]. Таким образом, раз­витые демократии отличает высокий уровень генерализованного доверия к политическим и правовым институтам, что в значительной степени связано с постоянным диалогом вла­сти и общества, наличием политической ста­бильности и уверенности в будущем.

Концепция рационального доверия разви­вается в контексте социологических и эконо­мических теорий игр обмена и рационального выбора. Сторонники этой концепции рассма­тривают доверие как процесс социальных взаимодействий, в которых субъекты пытают­ся минимизировать издержки и извлечь поль­зу при отсутствии достаточно полной инфор­мации. Дж. Коулман, основоположник теории рационального выбора в социологии, рассма­тривает доверие как рациональное начало, снижающее уровень рисков и неопределен­ностей в социальных системах [10, с. 92-93]. Дж. Коулман активно использует теорию игр и полагает, что доверие является ставкой, ко­торую актор делает на один из вариантов бу­дущего развития ситуации в зависимости от поведения партнера. Дж. Коулмен выделяет следующие ключевые элементы доверия: до­веряющий не может достичь своих целей или не может достичь своих экономических целей без сотрудничества с лицом, которому дове­рено; доверяемый обязуется действовать от имени доверяющего, но тот не имеет никакого контроля над действиями доверяемого лица и вследствие этого подвергается неопределен­ности или риску; если доверяемый выполняет свои обязательства, то доверителю будет луч­ше, чем если бы он не доверял; вообще ресур­сы находятся в распоряжение доверителя, но у него нет контроля над тем, что доверенное лицо делает с этими ресурсами. Лицо может использовать эти ресурсы для своего соб­ственного блага, для блага доверителя, или на благо обоих; в результате доверия доверенное лицо находится в состоянии сделать что-то, что оно не могло бы сделать ранее [18, с. 31].

Одним из столпов теории рационального доверия является концепция инкапсулирован­ного интереса Р Хардина, автора и редактора многочисленных публикаций в области трас­тологии. Сторонники Р. Хардина, в числе ко­торых П. Дасгупта и Д. Гамбетта, полагают, что отношения доверия и честного поведения выгодны обеим сторонам, которые в случае недостаточной информации используют опыт прошлых взаимодействий. Ключевую роль играет здесь понятие надежности в доверии (trustworthiness). Снижение надежности в доверии проблематично на личном уровне, потому что это ведет к увеличению рисков в попытках сотрудничества с другими. Это мо­жет даже привести людей к избеганию взаи­модействия с большинством других и упадку доверия к политическим институтам. Однако, считает Р Хардин, оценки доверия зависят от эмоционального состояния и опыта общества: «Существует стандартная шутка, что вещи были намного лучше раньше, когда все было еще хуже. Утверждать, что жизнь в развитых демократиях стало хуже для женщин, афро-а­мериканцев, и тех, кто являются инвалидами, в некотором роде это путь простого обвине­ния и очернения. В эпоху международного терроризма и шовинистических ответов на него жизнь, вероятно, стала менее приятной для недавних иммигрантов в Соединенные Штаты и, возможно, в некоторых странах Европы. Но огромное количество людей и несколько больших групп получили в первую очередь выгоду от социальных и политиче­ских событий последнего времени, хотя уров­ни недоверия в их нациях могут подняться в течение этого периода» [15].

Р. Хардин полагает, что доверие представ­ляет инкапсулированный интерес заинтере­сованных сторон. Обычное доверие может быть проанализировано и в значительной степени объясняется, по существу, тремя ча­стями отношений, основанных на инкапсу­ляции интереса: A доверяет B по отношению к вопросам Х. Доверие зависит от принятия интересов обеих сторон во внимание, так что надежность партнера инкапсулирует интерес другого. Исходя из этих посылов, доверие обеих сторон, которые ведут себя рациональ­но, заключается в принципе доверия, потому что в интересах доверенного лица серьезно принять интересы доверителя в соответству­ющем вопросе. Доверенное лицо ценит про­должение отношений, и следовательно, у него есть свой собственный интерес в принятии интересов доверителя во внимание. То есть, интересы доверителя инкапсулируются в свои собственные интересы. Таким образом, определение доверия заключается в стимулах совместимости интересов и рациональных ожиданий поведения доверителя и доверен­ного лица. По мнению исследователя, такое рациональное доверие является основным во всех видах доверия и позволяет выстраивать систему для доверительных отношений в раз­личных контекстах [16, с. 3-20].

Итальянский социолог Д. Гамбетта по­лагает, что рациональный выбор является основным в доверии: «Доверие (или, симме­трично, недоверие) есть конкретный уровень субъективной вероятности, с которой агент или группа агентов оценивает действия и влияние на собственные действия... Когда мы говорим, что доверяем кому-то или кто-то заслуживает доверия, то мы неявно обознача­ем вероятность того, что это лицо предпри­мет действия, которые выгодны нам или, по крайней мере, не нанесут нам ущерба, и эта вероятность достаточно высока для того, что­бы рассматривать возможность участия в ка­ких-либо формах сотрудничества с ним» [13, с. 217].

Анализ теории рационального выбора говорит о его возможности в обществах, до­статочно гомогенных в этнокультурном и социальном отношении, в которых партнеры ожидают должного рационального поведе­ния, обеспечивающего определенные уров­ни доверия на основе расчетов издержек и выгод. Но как быть в этнически смешанных обществах? В теории межэтнических отно­шений существуют два концепта их регули­ровании - конфликтная и контактная теории. Сторонники конфликтной теории исходят из факта усиления негативных стереотипов в отношении других этнических и расовых групп в результате борьбы за ограниченные ресурсы. Сторонники контактной теории по­лагают, что межэтническое смешение осла­бляет этнические и расовые предубеждения. Положительные эффекты контактов могут быть больше при наличии равного статуса между группами, когда социальное поведение ориентировано на достижение общих целей и контакты поддерживаются социальными институтами.

Социологами выявлена зависимость уровня предубеждений от возраста и опыта общения с представителями других групп. В Великобритании отрицательные расовые предубеждения снижены у молодежи. Другой пример: испытывающие проблемы с расовой сегрегацией США и вполне благополучная Канада, где не так актуальны трения между эт­ническими и расовыми группами, а большин­ство этнических меньшинств являются ан­тропологически и культурно «невидимыми». Исследования, проведенные Д. Штолле и ее коллегами, показали зависимость установок на доверие от возраста, образования и куль­турных традиций. Наиболее «доверчивыми» в Канаде и США оказались протестанты, ми­гранты (США), наименее - католики и фран­кофоны. Большинство белых американцев и канадцев негативно относились к усилению расового и этнического разнообразия [30, с. 67-68]. В Канаде негативное отношение к эт­ническому разнообразию наблюдается у пред­ставителей пожилых когорт и не найдено у молодежи, втянутой в сети дружбы с предста­вителями других групп [29, с. 2-66]. В целом, по всей Северной Америке и в европейских социумах при всех вариациях и изменчивости существует отрицательная связь между этни­ческим разнообразием и социальным довери­ем. Можно жить в местности, где живут пред­ставители нескольких национальностей, без значимых социальных контактов с людьми из других этнических групп. Различные этниче­ские группы живут рядом друг с другом без значимого социального взаимодействия, и в их среде влияние негативных стереотипов и предрассудков вполне может увеличиваться, а не уменьшаться [31, с. 1289-1290].

Теория групповой идентичности [24] объ­ясняет формирование доверия через осозна­ние принадлежности к общей социальной группе, общему социокультурному и ценнос­тному контексту. В отличие от рационально­го взгляда на доверие, концепция групповой идентичности основана на изучении фено­менов идентификации и социальной катего­ризации в теории развития. Согласно данной концепции наши представления о себе и о других в некоторой степени формируются на основе категориальных обобщений. Это позволяет уменьшить сложность несовмести­мых наблюдений. В крайних случаях люди полностью идентифицируют себя с членами группы, ставят их потребности и желания в качестве личных целей. В целом, люди дове­ряют тем, кого они знают близко и кто похож на них, а также тем, с кем они знакомы. Этот круг включает в себя членов семьи, друзей и других близко знакомых.

Критериями общей идентичности явля­ются сходство поведения, совместное про­живание, частота взаимодействия или общая судьба. Эти критерии могут служить маркера­ми для определения границ снижения риска межличностного доверия, что позволяет ис­ключить необходимость личного знакомства и затрат на переговоры о взаимности с дру­гими. Социальная категоризация усиливает воспринимаемое сходство лиц, которые раз­деляют членство в определенной социальной категории, которое, в свою очередь, усиливает консенсус и взаимопонимание внутри групп. К числу таких групп относятся этнические коллективы. Сокращение психологических дистанций и отказ от эгоизма ориентирует членов группы на достижение взаимных ре­зультатов, а не на удовлетворение частных интересов. Игнорирование общих целей рас­сматривается как нарушение групповых норм [28, с. 404].

В целом, групповые культивируемые формы доверия ведут к общинизации этни­ческих коллективов и усилению недоверия. Американские исследователи с середины 1980-х годов изучали взаимосвязь группового изоляционизма с культурными дистанциями между представителями различных этниче­ских и расовых коллективов Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Было выявлено более по­зитивное отношение черных американцев к латиносам, чем последних к афро-американ­цам. Менее позитивно черные американцы относились к выходцам из Азии, те отвечали взаимностью. Указанные группы были соли­дарны в оценке неиспаноязычных белых как дискриминирующей их группы. С усилени­ем расовой изоляции росло более негатив­ное отношение черных американцев к иным группам.

В ходе исследований были выявлены об­щие для всех негативные стереотипы в отно­шении иных групп. К примеру, выходцы из Азии рассматривали черных американцев и латиносов как менее умных и имеющих пре­ференции от государства. Белые жители более негативно относились к латиносам, чем к ази- ато-американцам, черные американцы назы­вали всех азиатов китайцами вне зависимости от их происхождения и гражданского статуса. Снижение негативного фона происходило в процессе совместного сотрудничества на ра­боте и в смешанной расово-этнической сре­де, однако приток мигрантов черные и белые американцы расценивали как уменьшение количества хороших рабочих мест для них, и, соответственно, переносили на мигран­тов негативные установки [25, с. 134-135]. Асимметричность экономических и межрасо­вых отношений порождала тотальное недове­рие и расовые конфликты.

Опыт межэтнических отношений в Казахстане также свидетельствует об опас­ности культивирования и мобилизации груп­повых форм идентичности в ущерб генера­лизованному доверию в обществе. Казахское население конфликтовало в Алма-Атинской области с уйгурами и чеченцами, в Южно­Казахстанской и Кзыл-Ординской областях с курдами и узбеками, т.е. с этническими группами с доминирующими начальными связями и групповой сплоченностью, члены которых культивировали свое превосходство над другими этническими коллективами, как и упомянутые выше калифорнийские азиато-американцы.

Групповые формы солидарности и семей­ственность представляют серьезную угро­зу этнополитической стабильности Казах­стана. М.Б. Олкотт в этой связи отмечает: «Принадлежность к семье не менее важна, чем принадлежность к клану, но, в конечном счете, самое главное - стать частью установившихся отношений “патрон - клиент”. И неказахи, и люди смешанного происхождения, и казахи, не знакомые со своей родословной, и выходцы из “неправильного жуза” - все могут стать участ­никами таких отношений. Эти отношения в значительной степени зависят от лояльности участников, которые вознаграждают друг дру­га разного рода протекциями. Вопрос лояльно­сти тесно увязан с ролью семьи, поскольку сре­ди казахов действуют устоявшиеся культурные нормы, обязывающие их помогать родственни­кам. Так, когда в 1995 году Амалбек Тшанов стал акимом Жамбылской области, он заме­нил 140 чиновников в ее руководстве другими людьми, среди которых преобладали предста­вители его клана. Наличие подобных отно­шений способствует сохранению коррупции в государственных органах и ставит в весьма невыгодное положение всех, кто не имеет со­ответствующих связей. А это, в свою очередь, создает почву для публичной критики влияния кланов и увеличивает число тех, кто чувствует себя ущемленным в силу этнической или родо­вой принадлежности» [26, с. 216-217].

Моральная концепция изучает мораль и нравственные ценности в конструировании доверия, раскрывая источники доверитель­ных отношений в обществе. Э. Усланер сбли­жает обобщенное и моральное доверие, опи­сывая как «свободную веру в незнакомцев» и противопоставляя доверию на основе общей идентичности и рациональному (стратегиче­скому) типам доверия. Моральное доверие, в описании Усланера, отличается от доверия на основе общей идентичности, так как осно­вано на понимании того, что люди разделяют основополагающие нравственные ценности. Такой тип доверия в большей степени связан с оптимистическим взглядом на социальный мир и природу людей: «Моральное доверие есть утверждение, как люди должны вести себя. Людям следует доверять друг другу. Золотое управление (на котором основано мо­ральное доверие) не требует, что ты должен делать другому, как они делают тебе. Вместо этого, вы поступите с другими так, как вы хо­тели бы, чтобы они поступали с вами» [33]. В отличие от рационального/стратегического доверия, суть которого составляют расчеты по снижению издержек за счет сбора поло­жительной или отрицательной информации о других, в моральном доверии люди доверяют, потому что верят в добрую волю других и в их отношение независимо от предыдущего опыта. Моральное доверие не основано на личном опыте, и веру в людей не уменьшает частный негативный опыт, к примеру, когда покупатель не возвращает деньги продавцу за взятые ранее фрукты или кто-то разрушает дом или опустошает холодильник доверяю­щего [32, с. 17].

Отличие морального и генерализованного доверия, по мнению Э. Усланера, заключается в их содержании. Обобщенное доверие пред­ставляет восприятие, что большинство людей являются частью морального сообщества. Основой генерализованного доверия являют­ся мораль и общие коллективные пережива­ния. Моральное доверие, как и обобщенное доверие, основывается на оптимистической картине мира. Но оптимизм в последнем не является постоянным, так как социальный мир подвержен изменениям в хорошую или худшую стороны. Вслед за этими измене­ниями обобщенное доверие идет «вниз» и «вверх». Э. Усланер придерживается мнения, что наши ценности, заключенные в мораль­ном доверии, не изменятся легко, поэтому моральное доверие имеет более устойчивое значение [32 Л.3]. Таким образом, мораль является стабильной индивидуальной и кол­лективной чертой. Формирование морально­го доверия Э. Усланер связывает с семейным воспитанием и участием в коллективных движениях, например, в движении за граж­данские права. Доверяющие люди толерантно относятся к людям, которые в антропологи­ческом или культурном плане отличаются от них самих: к геям, лесбиянкам, афроамери­канцам, иммигрантам. Они активнее поддер­живают антидискриминационную политику в отношении различных дискриминируемых меньшинств [28, с. 403]. Моральное доверие весьма важно в межэтнических отношениях и в преодолении отчуждения людей к полити­ческим и правовым институтам. Интересны наблюдения ученых о распространенности видов доверия и взаимосвязи благосостояния по странам. Оказалось, что на Скандинавском полуострове доминирует моральное доверие. В Норвегии 57,8% одновременно доверяют и незнакомым, и большинству, и только 8,8% проявляют осторожность. В Швеции это со­отношение составляет 55,8 и 13,5%. В Руанде, Тринидаде и Тобаго, Буркина Фасо, Гане, Южной Африке, Мали, а также Франции, наоборот, распространено рациональное до­верие [2, с. 39]. Вероятно, преобладание того или иного вида доверия связано с конкретным социальным опытом людей и относительной культурной и этнической однородностью этих обществ.

Анализ доверия не исчерпывается выше­приведенными трастологическими концепта­ми социологов, психологов и экономистов. К проблеме доверия обратились и историки. В первую очередь следует выделить исследова­ния немецкого историка Уте Фреверт «Есть ли история доверия?» (2009) и «Доверие как ра­бота» (2010) и британского ученого Джеффри Хоскинга «История доверия» (2015), авторы которых убеждены в социальном конструиро­вании доверия.

У. Фреверт, известная своими штудиями в области истории эмоций в Европе, не сомне­вается в существовании социального доверия в экономической жизни современного обще­ства: «Мой вопрос “Есть ли история дове­рия?” логически предполагает присутствие доверия, что это данность в мире, в котором мы живем сегодня. Куда бы ты не пошел, что бы ты не читал, люди говорят о кризисе до­верия. Упадок финансовых институтов опи­сывается как кризис доверия (или уверенно­сти) - банкиры не доверяют друг другу и не дают взаймы. Текущий экономический кри­зис определен в сходных терминах - потреби­тели не доверяют рынку, держат деньги и не покупают товары... так что, кажется, повсе­местно отсутствует доверие, которое замедля­ет экономику и в конечном итоге может даже привести к ее остановке» [12, Р. 1]. У Фреверт отмечает, что доверие не является атрибутом только экономической жизни общества, при­сутствуя как высокий уровень требований в политике, особенно в международных отно­шениях. По ее мнению, международные или двусторонние конфликты являются экстре­мальными проявлениями отсутствия доверия.

Уте Фреверт подвергает сомнению су­ществующую концепцию, согласно которой социальное доверие является изобретением современного общества с такими непремен­ными атрибутами, как высокий уровень раз­деления труда, тесные сети международных институтов, постоянные связи в коммуника­ции и обмене информации. Социумы, по ее мнению, различаются не только по количе­ству и характеру производимых рисков и не­определенности, но и по степени снижения этих рисков. Следовательно, они используют различные методы и измерения для снижения рисков. Большинство социумов, больших и малых, устанавливают социальные нормы, которые регулируют сотрудничество своих членов. Эти нормы встраиваются в социаль­ные институты - семья, церковь, гильдии и т.д., проходя формализацию в виде кодифика­ции, проводимой в жизнь полицией и юриди­ческой системой.

Другие общества прибегают к открытым репрессивным формам, чтобы люди соблюда­ли то, что они считают соответствующим по­ведением. Подобная практика репрессивного упрощения социальной жизни в племенных сообществах описана классиком современной антропологии Ф. Бартом на примере южных пуштунов Свата, которые объявляют «не­пуштунами» северных пуштунов и своих со­племенников, попавших в зависимость от бе­луджей [3]. Мощь современного государства в руках определенной политической или этни­ческой группы позволяет проводить «чистки» неугодных групп населения с целью упроще­ния социальной или этнической картины.

У. Фреверт критикует коллег из социаль­ных наук (Г. Зиммеля, Н. Лумана, Р. Хардина) за абстрактный схематизм и чрезмерное увле­чение функционалистскими моделями соци­ального порядка в модерном обществе и иг­норирование того, как воспринимались идеи доверия в прошлом и настоящем⁰. Вместе с тем Фреверт предостерегает от создания идиллической картины сплоченных общин доверяющих людей в историческом прошлом. Средние века и ранний период современной эпохи, по ее мнению, демонстрируют огром­ное количество опасности и неопределенно­сти в виде рисков торговли и уборки урожая, эпидемий, высокого уровня смертности и бед, связанных с демонстрацией политиче­ской мощи или бессилия, поэтому «доверие не является новой леммой [предположением, доказанным утверждением - С.К.] в нашем эмоциональном лексиконе. Оно имеет свою историю - вероятно, варьирующую от страны к стране, от региона к региону. Социальные, экономические, политические и религиозные факторы структурируют способы и степень доверия...» [12, Р. 4]. Досовременные соци­умы нуждались в доверии к незнакомым лю­дям, так как никогда не были гомогенными и замкнутыми, как изображают социологи: «Они знали фигуру незнакомца - того, кто стучится ночью в дверь и просит впустить его. Он может привести удовольствие или боль, кто знает. Наши сказки полны двус­мысленности и тревоги за то, что эти встре­чи повлекут за собой. Племенные, древние и средневековые социумы развили более или менее сложные ритуалы отношений с незна­комцем - пригласить его или нет, включить или исключить его [в свой круг общения -

С.К.], оказать и построить доверие или удер­жаться от этого» [Frevert, 2009: 4]. К тому же риски и неопределенности всегда присутство­вали в человеческой истории, и люди не мень­ше нуждались в доверии - в Бога, в людей, поведение которых невозможно предсказать.

Современность значительно повышает и генерализует спрос на доверие. Мобильность становится образом жизни, который досту­пен (или навязан) людям все больше и боль­ше. Каждый может быть чужим в опреде­ленное время и в определенной ситуации. Небезопасность растет и требует усилий. Но, как полагает Фреверт, современность не совсем справедливо связывают только с тех­нологией снижения рисков, эпоха модерн - это также время строительства социальных, политических и правовых институтов. «Эти институты, - пишет Фреверт, - дают нам фун­даментальное ощущение безопасности. Мы полагаемся на наши учреждения образова­ния, что учат наших детей делать хорошее в меняющемся мире. Мы полагаемся на абсо­лютно решающее управление по праву и на легальные институты, которые защищают на­ши права и наказывает тех, кто нарушает их» [12, с. 5].

Однако мощь политических институтов может подавлять обобщенное доверие. В то­талитарных режимах, как, например, в наци­онал-социалистской Германии, пропаганда устанавливает верность и вытесняет совмест­ное доверие, придавая доверию кратковре­менный и ограниченный характер. Нельзя было доверять иностранцам, евреям и цыга­нам, проживавшим в рейхе, коммунистам, со- циалистам-интернационалистам и т.д. В то же время немецкий историк отвергает установку Р. Хардина о несовместимости доверия и по­литических институтов, полагая, что инсти­туты актуализируют возможность создания доверия. У Фреверт отвергает рациональные подходы к доверию как к игре по минимиза­ции экономических издержек, предлагая вза­мен концепцию доверия как определенного уровня эмоциональных практик и отношений, являющихся моральными основаниями со­временной демократии, вытесняя из публич­ного пространства верность своим группам (этническим или социальным) [12, с. 5-9].

Известный британский историк Д. Хоскинг вслед за У Фреверт выделяет исто­рические этапы развития доверия: от веры в Бога и харизму правителей в домодерных социумах до морального и рационального до­верия в современных обществах. По его мне­нию, люди нуждаются в разных видах дове­рия. В рыночных условиях востребовано до­верие, основанное на личном интересе и ра­циональном выборе, однако «теория доверия не может быть адекватной на этой единствен­ной основе. Действительно, такая теория име­ет серьезный недостаток и, вероятно, может нанести ущерб. Без позиции стремящихся доверять из моральных соображений челове­ческих существ мы не сможем понятью пол­ностью потенциал доверия» [20, с. 37].

Д. Хоскинг, используя исследования ант­ропологов Б. Малиновского и К. Леви-Строс­са, склоняется к мысли, что доверие является феноменом, основанным на таких фундамен­тальных явлениях человеческой жизни, как взаимные обмены и социальные взаимодей­ствия: «Мы питаем доверие в природной и со­циальной жизни через операции символиче­ских систем и институтов, поддерживая их... История доверия, я утверждаю, тесно связана с историей институтов и символических си­стем» [20, с. 41].

Этносы и нации Д. Хоскинг рассматри­вает с точки зрения эссенциализма. Основой этничности, по его мнению, является сила родства, производное раннего опыта детства, в которой матрица доверие/недоверие есть фиксация наших непрерывно развивающих­ся эмоций, мироощущений и отношений. Родственные чувства, утверждает Д. Хоскинг, вместе с мощным военным руководством бы­ли «главным источником социальной соли­дарности в племенном социуме. сохраняя силу зова в более сложных социальных фор­мациях» [20, с. 111]. Д. Хоскинг также исполь­зует концепцию этнических границ Ф. Барта, согласно которой этничность конструирует­ся социальной практикой групп и индиви­дов. В символических системах, составляю­щих нации, огромную роль играет доверие: «Современные нации унаследовали от этний мощную символическую систему обеспече­ния взаимного доверия и солидарности. В современном мире массовых коммуникаций и сложной экономической активности, где встречи с незнакомыми людьми являются частыми, общая этничность позволяет лег­ко строить отношения с незнакомцами и так поддерживать генерализованное социальное доверие. С другой стороны, как это обычно бывает с доверием, подъем доверия в одной группе людей может также усиливать их не­доверие по отношению к другим, этнически отличающимся группам. Каждый начинает представлять угрозы и заговоры, которые мо­гут не существовать, но которые трудно выя­вить. Этническая принадлежность укрепляет узы взаимного доверия внутри этноса, но так­же часто усиливает взаимную подозритель­ность вокруг своих границ» [20, с. 115].

Определяющую роль в формировании доверия, считает британский исследователь, играют религия и финансово-торговые обме­ны. Пример с евреями и армянами показывает роль религии и мифов о происхождении «из­бранных» народов в сохранении этнической идентичности через генерирование уз группо­вой солидарности и культивирование образов окружающих «вечных» врагов или опасных чужаков [20, с. 117]. Возможно, успех подоб­ного успешного конструирования этничности подталкивает таджикских историков (напри­мер академика Р. Масова) к созданию образа врагов в лице тюркских народов.

Современное национальное государство, полагает Д. Хоскинг, базируется на обще­ственном налоговом соглашении, в результате которого нация-государство превращается в защитника интересов своих граждан, требуя взамен солидарность, лояльность, и публич­ного риск-менеджера. Еще один всеобъемлю­щий атрибут современной нации-государства - право на легитимное насилие, нашедшее от­ражение в концепции правового государства. Но мощь современной пропагандистской ма­шины государства может привести к манипу­лированию общественным сознанием, как это имело место в нацистской Германии и ста­линском СССР в 1930-е годы. Тогда создание тотального генерализованного доверия «свер­ху» породило тотальное недоверие к «чужа­кам» по расовым и этническим (Германия) и классовым признакам (СССР). Встает вопрос о корректности подобных сравнений.

Не только в нацистской Германии и СССР, но и в развитых демократических странах существуют проблемы с генерализованным социальным доверием; ожидание справед­ливости или дискриминации изменчиво не только от страны к стране, но и в одном сообществе. Например, такие группы, как индейцы, афроамериканцы и выходцы из Латинской Америки в Соединенных Штатах, иммигранты в западных обществах давно подвергаются несправедливому обращению и дискриминации. Широко известно, что эти группы в среднем получают более низкую за­работную плату, живут в менее престижных районах, больше сталкиваются с бедностью и имеют опыт несправедливого обращения со стороны сотрудников полиции и правовой системы. Например, в Соединенных Штатах афроамериканцы будут остановлены сотруд­никами полиции с большей вероятностью, чем белые. Кроме того, чернокожие амери­канцы, которые убивают белых, с большей ве­роятностью получат смертную казнь, чем те, кто убил афроамериканца. Значительно выше доля молодых чернокожих мужчин в тюрьме по сравнению с белыми [27]. Очень часто дис­криминирующая практика и недоверие под­держиваются этнорасовым большинством. В США, несмотря на активные усилия государ­ства по преодолению расовой сегрегации, в повседневной жизни в 1980-1990-е годы бе­лым большинством поддерживалась практика «красной черты», когда этнические и расовые меньшинства не могли получить кредиты на приобретения недвижимости в престижных районах, устроиться на хорошо оплачивае­мую работу и т.д.

Советский опыт формирования широко­го межэтнического доверия был для своего времени уникальным. Большевикам после победы в гражданской войне досталась в управление страна тотального социального и межэтнического недоверия. Если бы не совет­ский проект, то интеграция народов бывшей Российской империи могла бы и не состоять­ся. В лучшем случае мы имели бы сегменти­рованный конгломерат этнических, сослов­ных и религиозных общин, не спаянных ду­хом гражданства, как это имело место в плю­ральных обществах Голландской Индонезии и Британской Индии. Жизнеспособность Советского государства зависела от его спо­собности генерировать обобщенное социаль­ное и межличностное доверие и организо­вать сотрудничество народов страны. Провал борьбы за завоевание доверия мог привести к широкой конфронтации с национальными окраинами и краху страны. Пролетарский интернационализм без проведения политики нациестроительства и коренизации в 1920­1930-е годы был абстрактной схемой постро­ения бесклассового и безнационального об­щества. Создание национальных республик, ликвидация национального неравноправия и коренизация, предполагавшая формирование национальных кадров управленцев, педаго­гов, врачей, инженеров и квалифицирован­ных рабочих, позволили проводить линию на формирование генерализованного социаль­ного и межэтнического доверия. Насколько успешным был советский проект завоевания доверия - можно судить по казахскому наро­ду, претерпевшему страдания от коллективи­зации и атомных испытаний, и в то же время остававшемуся лояльным Советскому госу­дарству. Американский историк М.Б. Олкотт фактически признает успех советского про­екта: «Сталинский режим, кажется, был относительно успешным в формировании советского патриотизма среди казахов. Нет или почти нет доказательств нелояльности казахов во время Второй мировой войны» [26, с. 208].

Когда мы говорим об источниках межэт­нической толерантности и сотрудничестве мы всегда задеваем проблему источников соци­ального доверия и недоверия. На наш взгляд, основными источниками общего доверия являются знания и равенство возможностей граждан.

Исследования говорят, что важнейшим источником доверия или недоверия являют­ся знания партнеров друг о друге. Эти знания могут блокировать или запустить механизмы этнических мобилизаций. Р. Брубейкер в сво­ей работе «Мифы и заблуждения в изучении национализма» задается вопросом (на при­мере венгров Воеводины и стран Балтии) о том, что же предотвращает эскалацию этих упорных националистических конфликтов в насильственную конфронтацию, как это про­изошло в отношениях между сербами, хорва­тами и боснийцами в бывшей Югославии. По его мнению, во взаимоотношениях венгров и сербов, русских и представителей балтийских народов не было истории опасности и угрозы, связывающих прошлое насилие с ожиданием насилия, как это имело место во взаимоотно­шениях сербов, хорватов, боснийских мусуль­ман и албанцев. Д. Гамбетта обращает внима­ние на необходимость информированности о других индивидах: «Даже если у людей есть совершенно адекватные мотивы для сотруд­ничества, они всё же должны знать о моти­вах друг друга и доверять друг другу или, по крайней мере, верить в эффективность своих мотивов» [13, с. 216]. Состояние неведения или неопределенности в отношении поведе­ния других людей является центральным в определении доверия. Доверие предполагает определенную степень когнитивного знаком­ства с объектом доверия, что ставит доверие где-то между общим знаниям и общим не­знанием. То есть, если есть кто-то знающий, действия могут проводиться с полной уверен­ностью, не оставляя никакой необходимости или даже возможности развития доверия. С другой стороны, в случае абсолютного не­вежества не может быть никаких оснований для доверия. Когда сталкиваются с тотально неизвестным, мы можем играть, но мы не мо­жем доверять [22, с. 970]. Отсутствие знаний существенно ограничивает нашу способность достичь полного знания о других, их мотивах и влияет на возможность когда-либо дать от­веты на внутренние и внешние изменения [13, с. 218]. Другой пример с тотальным недовери­ем на основе неверных представлений будди- стов-таи о таиландских мусульманах описан Чарльзом Кейесом. Буддисты, включая свя­щенников, демонизируют таиландских му­сульман. Кейес приводит распространенную поговорку о змее и мусульманине, при встре­че с которыми таи-буддисту предписывается ударить сперва мусульманина. Взаимное не­доверие и отторжение таи-буддистов и таи­ландских мусульман, основанное на отсут­ствии знаний или искаженных представлени­ях об иноэтнических соседях, питает насилие и ненависть в Южном Таиланде [21, с. 19-42]. В современном Казахстане доверие и недове­рие также связано со знанием о других наро­дах и опытом межэтнического сотрудниче­ства. Напряженность присутствует в южных регионах, где культивируются общинизация и групповые формы доверия. Генератором зна­ний о других является в современном обще­стве государство, которое через свои социаль­ные и правовые институты (школу, учрежде­ния культуры, СМИ и т.д.) дает представления о народах, населяющих страну.

Другими важнейшими источниками дове­рия являются равенство социальных возмож­ностей и гарантии прав и свобод граждан вне зависимости от происхождения. Главную роль здесь также играет государство, генерализую­щее социальное доверие на основе активной социальной и национальной политики, либо же разрушающее доверие путем создания си­стемы этнических, расовых и конфессиональ­ных преференций. Без правовой защиты со­временных политических институтов трудно распространить в обществе доверие, в то вре­мя как легальная защита равенства возможно­стей мощью государства облегчает развитие доверительных связей. Не случайно советское руководство в 1920-1930-е годы впервые в мировой практике проводило политику пози­тивной дискриминации, т.н. «коренизации», уравнивая этнические коллективы. В настоя­щее время позитивная дискриминация скрыто или открыто проводится во всех многосостав­ных демократических странах. В Казахстане свертывание пропорционального этнического представительства в управлении и позитивной дискриминации в кадровой политике произо­шло в середине 1990-х годов; спустя 20 лет национальный состав высшего чиновничества и сотрудников правоохранительных органов в Казахстане приобрел моноэтнический и уз­когрупповой характер. Аморальный непотизм стал нормой социальной жизни, что является источником острого недоверия населения к су­ществующей власти.

Подводя итоги нашего обзора, мы долж­ны отметить особую важность поддержания генерализованного социального и мораль­ного доверия в постсоветских государствах. Доминирование групповых форм доверия в виде трайбализма или аморального семей­ного непотизма является серьезной пробле­мой в постсоветских обществах. Только узы общего генерализованного доверия могут способствовать солидарности людей поверх этнических или расовых «барьеров» и сози­данию политических наций в бывшем СССР. Исторический опыт показывает, что обеспе­чение доверия требует снижения социально­го неравенства, равенства возможностей для всех членов общества и борьбы с практиками групповых (этнических, клановых) преферен­ций и исключений чужаков.

Литература

1. Алексеева А.Ю. Уверенность, социальное и межличностное доверие: критерии различе­ния // Человек. Сообщество. Управление. 2007. № 4. С. 4-20.

2. Алмакаева А.М. Измерение генерализован­ного (обобщенного) доверия в кросскультурных исследованиях // Социологические исследова­ния. 2014. № 11. С. 32-43.

3. Барт Ф. Пуштунская идентичность и под­держание ее сохранности // Этнические группы и социальные границы. Социальная организа­ция культурных различий. Сборник статей / Под ред. Ф. Барта; пер. с англ. И. Пилыцикова. М.: Новое издательство, 2006. С. 142-164.

4. Иванов А.В. Теория социального доверия:

методологические проблемы социально-фи­лософской концептуализации / Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1-1 // URL: http://www.science-education.ru/ru/article/

view?id=18840

5. Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия: Последо­вательность человеческого развития. М.: Новое издательство, 2011.

6. Минина В.Н. Организационное доверие как неосязаемый актив компании: проблема измерения // Вестник С.-Петерб. ун-та. Серия: Менеджмент. 2012. Вып. 2. С. 107-130.

7. Олкотт М.Б. Казахстан: непройденный путь. М.: Гендальф, 2003. 354 с.

8. Селигмен А. Проблема доверия / Перевод с англ. И.И. Мюрберг, Л.В. Соболевой. М.: Иде­я-Пресс, 2002.

9. Штомпка П. Доверие - основа общества. М.: Логос, 2012.

10. Coleman J.S. Foundations of Social Theory. Cambridge, MA: Belknap, 1994.

11. Frevert U. Trust as Work // Work in a Modern Society: The German Historical Experience in Comparative Perspective / Ed. by J. Kocka. - NED - New edition, 1. Berghahn Books, 2010. Pp. 93-108.

12. Frevert U. Does Trust Have a History? // Max Weber Programme: Lectures Series No. 2009-01. San Domenico di Fiesole (FI): European University Institute.

13. Gambetta D. Can We Trust in Trust? // Trust: Making and Breaking Cooperative Relations / Ed. by D. Gambetta. N.Y.: Blackwell, 1988. Pp. 213­237.

14. Gorlizki Y Structures of Trust after Stalin // Slavonic and East European Review. 2013. Vol. 91. № 1. P. 119-146.

15. Hardin, R. An Age of Distrust? - The Kenneth Cole Lecture for 2003, at the Cole Leadership Forum, Emory University, 30 January 2003.

16. Hardin R. Trust and Trustworthiness. N. Y.: Russel Sage Foundation, 2002.

17. Hardin R. Trustworthiness // Ethics - 1996., Vol. 107, №. 1 (October). Pp. 26-42.

18. Harwood, W.T. The Logic of Trust. University of York Computer Science, 2012.

19. Hosking G. Trust and Distrust: A Suitable theme for Historians? // Transactions of the Royal Historical Society. Vol. 16. Cambridge University Press, 2006. P. 95-115.

20. Hosking G. Trust: A History. Oxford: Oxford University Pr., 2014.

21. Keyes Ch. Muslim «Others» in Buddhist Thailand // Thammasat Review. 2008/2009. № 13. P. 19-42.

22. Lewis J.D., Weigert, A. Trust as a Social Reality // Social Forces. 1985. № 63/3. P. 967-984.

23. McKnight D.H., Chervany, N.L. The Meanings of Trust. University of Minnesota, Management Informations Systems Research Center (MISRC), 1996.

24. Messick D., Kramer, R. Trust as a Form of Shallow // Morality Trust in Society / Ed. by K. Cook N-Y: Russell Sage, 2001. P. 89-117.

25. Nunnally Sh.C. Trust in Black America: Race, Discrimination, and Politics. N.Y.: New York University Press, 2012.

26. Olcott M.B. The Fabrication of a Social Past: The Kazakhs of Central Asia // Political Anthropology Yearbook 1. Ideology and Interest: The Dialectics of Politics. New Brunswick: Transaction Publishers, 1980. P. 193-213.

27. Rothstein B., Stolle D. Social Capital and Street-Level Bureaucracy: An Institutional Theory of Generalized Trust // ESF Conference «Social Capital: Interdisciplinary Perspectives». Exeter, United Kingdom, September 15-20, 2001.

28. Stolle D. Trusting Strangers: The Concept of Generalized Trust in Perspective // Osterreichische Zeitschrift für Politikwissenschaft. 2002. № 4 (31). P. 397-412.

29. Stolle D., Harell, A. Social Capital and Ethno-Racial Diversity: Learning to Trust in an

Immigrant Society // Political Studies. 2013. Vol. 61 (1). P. 42-66.

30. Stolle D., Soroka, S., Johnston, R. When Does Diversity Erode Trust? Neighborhood Diversity, Interpersonal Trust and the Mediating Effect of Social Interactions // Political Studies. 2008. Vol. 56. P. 57-75.

31. Sturgis P., Brunton-Smith I., Kuha J., Jackson

J. Ethnic Diversity, Segregation and the Social Cohesion of Neighbourhoods in London // Ethnic and Racial Studies. 2014. Vol. 37. №. 8. P. 1286-1309.

32. Uslaner E.M. The Moral Foundations of Trust. Cambridge University Press, 2002.

33. Uslaner E.M. Trust as a Moral Value // Social Capital: Interdisciplinary Perspectives. University of Exeter, United Kingdom, 15-20 September, 2001. http://www.siteresources.worldbank.org.