Роль интеллигенции / интеллектуалов в контркультуре тоталитарного общества и проблемы их идентификации
В современных гуманитарных исследованиях используются различные определения для категории, до сих пор не получившей однозначного истолкования: «интеллигенция», «интеллектуалы», «профессиональный класс», «образованная часть общества» и др. Различия в терминологии зависят не только от области знания и концепции исследователей, но и от национальной научной традиции. Главный «терминологический конфликт» связан с понятиями интеллигентов и интеллектуалов, которые используются в российской и западной научной традиции. Как известно, в российской науке существует распространенное мнение о том, что интеллигенция является специфически российским явлением и имеет иную природу в сравнении с западными интеллектуалами. Параллельно развивается и другой подход, в рамках которого проводятся существенные параллели между данными явлениями и утверждается возможность их рассмотрения в рамках одной категории. Ввиду того, что рассмотрение вопроса о специфике российской интеллигенции не входит в задачи нашего исследования, которое во многом ориентировано на межкультурный контекст, считаем возможным употреблять эти термины как близкие и непротиворечащие друг другу в кросс-культурном контексте, однако отражающие специфику национальной терминологической традиции. В современных исследованиях, посвященных феномену интеллигенции, предпринимаются попытки осмысления долгой традиции всестороннего рассмотрения этого вопроса; определяются основные этапы этого осмысления. Исследователи говорят о существовании нескольких волн ожесточенных дискуссий, посвященных основным проблемам интеллигенции: «интеллигенция и власть», «интеллигенция и народ», «интеллигенция и политика», «интеллигенция и революция», «интеллигенция и нравственность», «степень ответственности интеллигенции за судьбы народа» и другие. Наиболее существенными этапами осмысления этих вопросов называются следующие: «веховский» (1909-1919), советский (1923-1925), перестроечный (конец 1980-х - начало 1990-х годов). Исследователи говорят о том, что активное обращение к содержанию концепта интеллигенции в российском обществе, как правило, происходит в периоды кризиса общества и идентичности, ввиду чего можно говорить, что проблематика интеллигенции является неотъемлемым элементом представлений об историческом опыте и судьбе, составляющих в совокупности с другими факторами и символами российскую идентичность65. Определяя статус интеллигенции, ее соотносят с категорией класса, профессии, а также с «внеклассовым социально-этическим значением»66. Близким к последней из перечисленных категорий является интерпретация статуса интеллигенции в рамках концепции так называемого «интеллигентского мифа», где он существует как некий «комплекс представлений об интеллигенции как духовной, морально-этической категории с особым менталитетом и образом жизни»67,68. В процессе этих дискуссий роль интеллигенции нередко осмысливалась в конкретно-историческом контексте и получала резкие идеологизированные и политизированные оценки, в то же время в процессе научных и политических споров происходило и «надисторическое», философское осмысление этого сложного концепта. Многие известные философы, политики и деятели культуры резко критиковали интеллигенцию (известные авторы сборников «Вехи», А.И.Солженицын, Ф. Степун и др.) за индивидуализм, теоретизирование, оторванность от жизни, прекраснодушие, политическую ангажированность и т.д.; их оппоненты видели в интеллигенции самую прогрессивную, гуманистически ориентированную часть общества, носителя всеобщей совести и высокой нравственности (М. Мамардашвили, Д.С.Лихачев, Г.Померанц и др.). Именно в конкретно-историческом осмыслении интеллигенция особенно часто подвергается политизированной критике и оценке. Этим характеризуется направленность содержания известных сборников «Вехи». За оторванность от конкретно-исторических задач, способствовавшую многолетнему большевистскому режиму, резко критикует российскую интеллигенцию философ Ф.А.Степун. Он пишет, что интеллигенция была не способна ограничиться защитой реальных хозяйственных и правовых нужд народа и в итоге оказалась обреченной на роль разрушительницы практических достижений в сфере социальных перемен, ставя в революции недостижимые утопические задачи. В результате она защищала не столько ближайшие интересы народа, сколько свои преставления о них. Устремленность интеллигенции к далеким идеологическим горизонтам обусловила направленность не к позитивному устроению сегодняшнего времени, а к реализации отдаленной утопической социальной мечты69. Именно за исключительно духовное содержание, «интеллигентский синдром», разрыв с подлинными проблемами социальной реальности, эзотерический характер, театрализованность и эстетизированность протеста осуждалось известное движение новых левых на западе. Обзор критических взглядов на роль интеллиценции в движении новых левых представлен в статье А.Ю.Мельвиля, опубликованной в 1974 году, в которой автор анализирует работы М.Валзера, Р.Низбета, И.Феста, Ф. Маунта, Р.Арона, Г.Маркузе, А.Хартли и других исследователей, имеющих нередко оценочные названия, например «Литературщина в политике», «Театр политики», «Ни бюрократ, ни хиппи» и др. Сам автор статьи, обобщая эти работы, делает вывод о том, что основную слабость движения новых левых составлял его узкоинтеллектуальный характер, ориентированность его идей скорее на интеллигенцию, чем на рабочих. «Только осознание интеллигенцией ведущей роли рабочего класса и его партий в борьбе с властью капитала», по мнению А.Ю.Мелвиля, позволит ей преодолеть «власть различных «синдромов» и «комплексов», которые неизбежно возникают в психологии социальных групп, оказавшихся на периферии революционного процесса»70. В культурно-философском контексте интеллигенция рассматривается как постоянный транслятор «сверхисторических», «всечеловеческих», ценностей духовного порядка, что в принципе и обеспечивает ее историческую преемственность и конституированность в процессе развития культуры. Так, в работе Л.Гудкова и Б.Дубина, посвященной интеллигенции, подчеркивается, что интеллигенция видится как единственная продуктивная в культурном смысле группа, чей авторитет, моральная значимость и социальное положение обусловлены способностями порождать идеи и ценности»71. А.Б. Есин, говоря о том, что решающую роль в создании культурного резистанса играет оппозиционно настроенная интеллигенция, и прежде всего творческая, подчеркивает, что именно она «сознательно противопоставляет ценностям официальной культуры свою систему ценностей»72. Именно способность осмысливать, вырабатывать, создавать ценности общечеловеческого характера, находящиеся в состоянии диалога, конкуренции, отрицания и т.д. с ценностями официальной культуры снимает конкретноисторическую оценочность и позволяет рассматривать интеллигенцию как один из ключевых концептов культурно-философского дискурса. Ввиду того, что ядром любой культуры (в том числе официальной и оппозиционной) являются ее ценностные основания, то именно интеллигенция, создающая и транслирующая аксиологические основания культуры, превращается в центральную движущую силу контркультурного движения. При описании роли интеллигенции в контркультурном процессе необходимо учитывать ее неоднородность, нередко, даже поляризированность. Так, Ю.Поляков пишет о том, что ядро интеллигенции всегда составляют представители разных, порою противоположных политических направлений.... Бывает преобладание тех или иных политических влияний, но единства - никогда73. Неоднородность интеллигенции, ее различные отношения с властью и официальной культурой обусловливает существование ангажированной, лояльной к власти части интеллигенции, что становится предметом постоянных нападок и обвинений. Так, Л.Фадеева обращает внимание на то, что «интеллигенцию - всю, скопом - сейчас принято упрекать в слиянии с властью (царской, советской, ельцинской, путинской)»74. Как отмечалось выше, с понятием интеллигенции корреспондирует понятие интеллектуалов, используемое в зарубежной науке. Л.Фадеева в большой работе «Кто мы? Интеллигенция в борьбе за идентичность» делает широкий обзор и анализ различных определений понятия «интеллектуалы», содержащихся в зарубежных исследованиях (Б.Рассела, Р.Арона, Э.Шизла, С.М. Липсета и др.). Интеллектуалы определяются как особый интеллектуальный класс, в то время как их профессионализм либо признается, либо отрицается. Особое внимание уделяется сознанию интеллектуалов и их мировоззренческим и моральным характеристикам, при этом подчеркивается общность их самосознания, отчужденность, увлеченность творчеством, отвержение подчинения и др.75. Показательно, что исследователи говорят о приверженности интеллектуалов общечеловеческим ценностям, не имеющим «привязки» к конкретному государственному порядку: «... им приходится полагаться на хоть как-то функционирующее правовое государство, ведь в своей борьбе за правду, которой затыкают рот, или за права, которые у кого-то отнимают, они апеллируют к универсалистским ценностям. Они - часть мира, в котором политика не исчерпывается деятельностью государства»76. М.Фуко также подчеркивал приверженность интеллектуалов ценностям неполитического характера: «В течение долгого времени так называемый «левый» интеллектуал брал слово и воображал, что право говорить за ним признают потому, что видят в нем учителя истины и справедливости. Его слушали, или он притязал на то, что его должны слушать как лицо, представляющее всеобщее»77. Л.Фадеева подчеркивает, что роль и миссия интеллектуалов ни в одной стране и ни в один из исторических периодов не сводилась к узкопрактическим, прагматическим, утилитарным целям78. Существенной является неоднородность интеллектуалов по отношению к власти и официальной культуре. Так, А.Грамши говорит о существовании так называемых «органических интеллектуалов», являющихся в разных странах «приказчиками» господствующей группы и противостоящих традиционным интеллектуалам79 Хотя Л. Фадеева относит понятия интеллигентов и интеллектуалов к конфликтующим в исследовательской литературе, все же на основании приверженности и тех и других ценностям универсалистского характера говорит о возможности использования обобщенного понятия «интеллигенты/интеллектуалы», а также о возможности создания их единой европейской истории80. Принципиально важной для осмысления роли интеллигенции и интеллектуалов в контркультурном процессе является проблема их идентификации: «Самоидентификация интеллигенции/интеллектуалов является одним из ключевых моментов определения того, что представляет собой идентичность национальная, государственная, политическая»81. Исследователи подчеркивают актуализацию проблем идентификации, идентичности, кризиса идентичности, составляющих важное проблемное социокультурное и философское исследовательское поле ХХ столетия: «В европейском пространстве в начале ХХ в. актуализируется проблема кризиса идентичности. Это и кризис в самоопределении крупных этнокультурных образований, и сложности регионального развития при одновременной включенности в мировое социокультурное пространство, а также проблемы личностной и коллективной идентификации. Этот и ряд последующих вопросов заставляют исследователей снова и снова возвращаться к размышлению о том, каковы, собственно истоки и основания данного проблемного поля»82. Обращаясь к понятиям идентичности и идентификации необходимо учитывать их дифференциальные признаки. Понятие идентичности предполагает устойчивость параметров соотнесенности объектов в пространстве возможного опыта, а понятие идентификации - порядки изменения его параметров83. Идентификация и идентичность определяются как процесс и результат самоотождествления индивида с каким-либо человеком, группой, образцом. Идентификация представляет собой один из механизмов социализации личности, посредством которого усваиваются определенные нормы поведения, ценности и т.п. тех социальных групп или индивидов, с которыми себя личность идентифицирует84. Считается, что для традиционных обществ характерна локальная, малогрупповая идентичность (семья, община), то в модерном обществе уровень идентичности повышается до классовой, национальной и гражданской. Исследователи современного состояния идентичности подчеркивают, что настоящая ситуация отличается кризисом характерных для индустриального модерного общества механизмов и оснований идентичности, когда люди не могут соотнести себя с такими социальными общностями, как государство, профессиональная группа и даже пол85. Как известно, понятие «идентичность» было введено в научное знание на рубеже 60-х - 70-х годов ХХ века Э.Эриксоном и в настоящее время широко используется в различных областях научного знания: в психологии, культурологии, культурной антропологии, философии. Особенно важным понятием, введенным теоретиком идентичности, стало понятие кризиса идентичности, который, по мнению его создателя, стал настолько многозначным и трактуется в настоящее время так широко, что стал употребляться представителями различных дисциплин ритуально86. По мнению Е.А.Суровой, «в ходе ХХ в. под кризисом идентичности стали подразумевать проблемы личностной и коллективной идентификации, а также кризис в самоопределении крупных этнокультурных образований и сложности регионального развития при одновременной включенности в мировое социокультурное пространство»87. По мнению А.Толстых, «в терминах теории идентичности Эриксона весьма удобно и поучительно говорить о некоторых актуальных проблемах наших соотечественников. Когда серьезные аналитики, политологи и «колумнисты» пишут о кризисе ценностей целых поколений, о потере нравственных и прочих ориентиров для масс и отдельных личностей, то не лучше ли было бы назвать это кризисом идентичности, посетовать на то, что для множества людей эта идентичность замутнена и заменена смешением авторитетов, низвержение которых - за грехи подлинные и мнимые - приводит личность к саморазрушению88. Феномен личной идентичности, становление которого проходит несколько стадий, предполагает, что каждый индивид обладает определенными представлениями о себе самом, которые формируются через сопоставление и противопоставление с другими индивидами и группами: «...идентичность существует как мера должного в рамках традиции, социализуя индивида и становясь основой для типологий. Идентичность - это форма существования устойчивого образа Самости, выстраивающая границы представлений индивида по отношению к таким структурным порядкам, как Собственное и Чужое, Внутреннее и внешнее, Обычное и Чрезвычайное и т.д.»89 Поскольку человек одновременно является участником разных социальных групп, то он обладает несколькими идентичностями. Исследователи говорят о различных видах идентичности, а также о том, что в сознании человека присутствует целый пакет идентичностей. Различные идентичности не имеют однопорядковой значимости. Так, например, И.Г. Яковенко говорит о существовании как частных идентичностей, так и базовых. К базовым идентичностям, по мнению исследователя, относятся конфессиональная или идеологическая принадлежность, гражданство, национальная, цивилизационная принадлежность. Эти идентичности задают расположение человека в фундаментальных координатах бытия. Содержание базовых идентичностей покрывает политические и культурные смыслы, при этом выделение отдельных аспектов возможно, скорее, в анализе. В массовом сознании совокупность основных идентичностей сплетается в целостный достаточно синкретический образ - «нашей страны» (нашего мира, нашего пути), который вписан в образ остального мира90. По сути о важнейших, базовых идентичностях идет речь в концепции А.И. Шендрика, согласно которой выделяются личная, этническая, национальная, культурная и национально-культурная идентичности91. Именно данная концепция, на наш взгляд, может быть использована как основание для анализа проблем идентичности интеллигенции в обществе тоталитарного типа. Этническая идентичность, представляющая собой отождествление индивида с какой-либо этнической общностью, позволяющее усвоить необходимые стереотипы поведения, нормы образа жизни и культурные ценности соответствующего этноса. По справедливому мнению А.И. Шендрика, этническая идентичность не равнозначна национальной идентичности, которая может быть интерпретирована как завершающий акт процесса осознания индивидом своей принадлежности к определенному национальному образованию, как итог принятия им ценностей, норм, идеалов, которыми руководствуется данная нация. В процесс национальной идентификации человек отождествляет себя, прежде всего, с государством, которое рассматривается им как гарант сохранения национальных, духовных и материальных ценностей, как высшая форма организации социума, позволяющая сохранить качественную определенность нации92. Существенным при обращении к немецкой национальной идентичности является мнение многих исследователей о том, что «тень нацистского прошлого» с его идеологией расового превосходства вынуждает немецких политиков и ученых крайне осторожно обращаться к национальной проблематике. Более того, в современной Германии предлагается использовать термин «конституционный патриотизм», а не национальный93. Культурная идентичность определяется как итог инкультурации индивида, под которой понимается «процесс приобщения индивида к культуре, усвоение им существующих норм, привычек и паттернов, свойственных данной культуре94. Согласно мнению Э.Гуссерля, «индивидуальное «я» в своем стремлении к культуре обращается на накопленные богатства своего общества не столько ради пассивного удовольствия их присвоения, сколько ради получения стимула для развертывания личности и для того, чтобы сориентироваться в мире (точнее, в одном из миров) культурных ценностей»95. Исследователями отмечается, что осуществление процесса культурной идентичности знаменует факт принятия базовых ценностей, нравственных императивов, эстетических идеалов национальной культуры. Культурная идентичность выражается в том, что человек воспринимает идеи и художественно-эстетические ценности литературы, народного творчества, искусства и т.д. данной культуры как свои, близкие, соответствующие его представлениям и идейно-эстетическим потребностям. Очевидно, что периоды сломов исторической традиции, ведущие к потере ценностных и нравственных ориентиров, безусловно, ведут к кризису культурной идентичности целых поколений. По общему мнению исследователей, именно изменение культурного кода, культурного стержня ведет к наиболее глубоким и драматичным кризисам идентичности. Для понимания механизма возникновения кризиса идентичности интеллигенции в условиях тоталитарного общества может быть использовано понятие национально-культурной идентичности, предлагаемое А.И.Шендриком. Этот тип идентичности возникает тогда, когда индивид осуществляет процедуру идентификации одновременно по двум признакам: принадлежности определенной нации и государству и соответствующей культуре. По мнению исследователя, процесс подобной идентификации весьма не прост, поскольку ощущение себя частицей нации и носителем ценностей национальной культуры не всегда отличается гармонией, происходит зачастую весьма противоречиво, порождает глубинные личностные конфликты, которые иногда оборачиваются подлинными «разломами» в человеческой душе96. Представляется, что именно национально-культурная идентичность (в структуре которой национальная идентичность соотносится, прежде всего, с государством, а соответственно и с официальной культурой) осложняет процесс идентификации и является основой кризиса идентичности интеллигенции в условиях тоталитарного общества. Показательно, что исследователи немецкой идентичности обращают внимание на особенности ее культурной составляющей. Так, например, анализируя работу Р. фон Таддена, который сравнивает формирование национальной идентичности в Германии и Франции, Б.С. Орлов подчеркивает, что фон Тадден выделяет следующее различие: «По ту сторону Рейна и Саара культура - это «civilization», понятие, охватывающее все общественные и жизненные обстоятельства, не отделенные четко от политики. Напротив, немецкое понятие «культура» - по сути аполитичное, или, быть может, даже антиполитическое направление мысли, что было симптоматично для элиты немецкого среднего класса, воспринимавшего политику и государство как область их несвободы и унижений, тогда как культура представляла собой область их свободы и их гордости97. Именно в рамках национально-культурной идентичности происходит конфликт ценностей официальной (государственной) культуры (которая характеризуется различной степенью тоталитарных проявлений и ввиду этого приобретает статус «чуждого», «внешнего» в сознании индивида) и контркультурных тенденций, основанных на ценностях антитоталитарного, универсалистского, надгосударственного масштаба, на которые и ориентируется интеллигенция. Механизм формирования национальнокультурной идентичности в условиях тоталитарного общества, создающего «разлом» в государственно-санкционированной и культурно-санкционированной ценностных системах, создает необходимость выбора и порождает, с одной стороны, двойственность, неоднозначность, «размытость» ценностных ориентаций одной части интеллигенции, или же толкает других к необходимости жесткого выбора между официальными, государственными и альтернативными, культурно-обусловленными ценностями. Многие исследователи решающую роль в протестных настроениях интеллигенции отводят творческой интеллигенции, которая особенно остро реагирует на тоталитарные интенции общества. Кроме того, в исследованиях тоталитарного общества в качестве особо важной выделяется проблема искусства (которое является продуктом деятельности творческой интеллигенции). Именно искусство рассматривается как важнейшая форма выражения идентичности народа: «Искусство (и шире художественная культура), принадлежащее конкретному народу, цивилизации, эпохе оказывается развернутой формой осознания и выражения идентичности данной общности»98. Исследователь говорит о том, что образ Вселенной, явленный в искусстве, изоморфен породившей его культуре, ее идеологии, системе ценностей, выступая наиболее ярким и полным воплощением культуры. К примеру, среди признаков, маркирующих отечественную культуру, окажутся патернализм, культ душевности, тяга к тому, что за горизонтом или сочувственное отношение к чудаковатым маргиналам. Искусство собственной страны автоматически включает каждого человека в характерный набор смыслов, ценностей и предпочтений, который задает существенные аспекты идентичности99. Однако искусство - это именно та сфера, в которой идет постоянный диалог творческих индивидуумов о базовых идентичностях. Естественная ценностная диалогичность искусства нарушается в условиях тоталитарного общества. Как отмечает В.С. Жидков, тоталитарный режим страшится искусства, обращенного к индивидууму, искусства, предполагающего личностную духовную работу над освоением заложенного в нем художником жизненного опыта. Такое искусство, пробуждая и формируя самостоятельную, опирающуюся на собственный духовный опыт личность, фактически ставит под сомнение основы тоталитаризма100. Понимая решающую роль искусства в процессе формирования идентичности народа, тоталитарные режимы разрабатывали и внедряли различные формы контроля и управления в сфере искусства. Жесткая система административного управления искусством использовала различные инструменты, важнейшим из которых была цензура, рождала необходимость сохранения идентичности творческой интеллигенции, не разделявшей базовые ценности официальной тоталитарной культуры. Возникающая неоднородность национально-культурной идентичности интеллигенции/интеллектуалов и особенно творческой интеллигенции, наличие в их рядах «ангажированной властью» и «протестной» групп, ставит вопрос о связи последней с явлением диссидентства. Н.Е.Покровский, разработавший социальную типологию поведения российской интеллигенции в советский период, включает в нее шесть парадигм поведения: «исход», эмиграция; катакомбы, внутренняя эмиграция; дистанционное партнерство; умеренное сотрудничество, самозабвенный сервилизм; диссидентство101 и таким образом, рассматривает диссидентство в качестве одной из форм поведения интеллигенции. Как уже отмечалось выше, А.Даниэль также рассматривает настроения творческой интеллигенции в качестве одной из многих составляющих общего диссидентского движения. Однако, например, Л.Н.Митрохин отводит интеллигенции решающую роль в диссидентском движении: «Мировоззренческие установки и ценности диссидентов ярко проявлялись в творчестве писателей, поэтов, историков, публицистов, художников, композиторов, создавших динамичный и, как выяснилось позже, влиятельный компонент тогдашней духовной жизни. Участники диссидентского движения выражали идеи, которые так или иначе разделяло большинство советской интеллигенции».102 Содержанию и структуре диссидентского движения и его соотношению с контркультурой будет посвящен следующий параграф. В силу различных факторов, перечисленных в предыдущем параграфе, в обществе «левого тоталитаризма» возникают необходимые условия для возникновения и функционирования контркультурных автономностей и движений, различающихся по степени выраженности, категоричности и радикальности. К обществам такого типа относились общества строящегося социализма и, прежде всего, СССР. В различных исследованиях, посвященных проблеме инакомыслия, подчеркивается, что во второй половине ХХ века именно в СССР в силу различных причин контркультурные тенденции получили наиболее отчетливую форму и достигли наиболее полного развития. Ввиду этого основные особенности контркультурных движений в тоталитарных обществах конца ХХ века целесообразно рассматривать на примере инакомыслия в СССР. В работах, посвященных данной тематике, обычно идет речь о ряде контркультурных направлений, получающих различные обозначения: свободомыслие, инакомыслие, диссидентство, правозащитное движение, внутренняя эмиграция, «шестидесятники», «подписанты», «крамола», «самиздат», «резистанс» и др. Существенно, что ряд этих терминов используется широко, в то время как другие либо являются авторскими (например, термин «крамола», предложенный В.А. Козловым в работе «Крамола: инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. 1953-1982 годы»;103 или термин «резистанс», предложенный А.Галичем в качестве альтернативы понятиям «диссиденты» или «инакомыслящие»), либо имеют не терминологический, а иронический характер (например, «подписанты»).104 Однако даже общеупотребительные термины имеют различные истолкования, которые зависят от позиции авторов соответствующих концепций. Примечательно, что понятия диссидентства и свободомыслия, характеризующие контркультурные тенденции тоталитарных обществ, в своем изначальном смысле использовались по отношению к образованию автономностей в сфере религиозной доктрины. Так, понятие «диссиденты» в «Новой философской энциклопедии» под ред. В.С. Степина (2001) помещено в словарной статье к понятию «диссентеры» и определяется следующим образом: «Диссентеры (от англ. dissent - разногласие, расхождение во взглядах) - общее обозначение членов религиозных объединений, оппозиционных в отношении к государственной церкви и действующих вне ее. (...). Наряду с понятием «диссентеры» в истории религии существует наименование «диссиденты» (от лат. dissidens - несогласный). Изначально в последнее вкладывается более общий смысл: верующие, не подчиняющиеся церковной дисциплине».105 Об этом же пишет А. Крюковских, подчеркивая, что термин диссидент первоначально использовался для обозначения «верующих христиан, не придерживающихся господствующего вероисповедания (в государствах, где государственной религией является католицизм или протестантизм)».106 А.Я.Флиер, подчеркивая репрессивную функцию культуры и обосновывая включенность идеологии в сферу репрессивной культуры, относил идеологию к сфере сакрального («политическая, национальная и иная идеология - это уже не более чем вариации на тему сакрального») и проводил аналогию между религиозной и идеологической репрессией. Флиер подчеркивал, что «любое официально санкционированное мировоззрение (и религиозное и политическое) подразумевает репрессии в случае его нарушения. Таких нарушений можно выявить несколько, причем практически все формы нарушений религиозных установок имеют свои аналоги и в политической идеологии: - ересь / неканоническое толкование национальной идеи; - инаковерие / приверженность чуждым для данного общества идеям; - атеизм / уклонение от публичной демонстрации своей политической лояльности; - перемена религии / измена Родине; - оскорбление чувств верующих, разрушение храмов, осквернение икон и т. п. / глумление над национальными святынями, символами государственности».107 Таким образом, универсальным «ответом» на любые репрессивные меры культуры является протестное движение (диссентерство, диссидентство, инакомыслие, инаковерие , андеграунд и прочие формы контркультуры). Исследователь протестантских диссидентских движений Т.Соловьева так определяла диссентеров или диссидентов (между этими понятиями исследователь ставила знак равенства: «с самого начала становления англиканства в XVI в. в стране, помимо приверженцев католицизма, было много протестантских диссентеров, то есть несогласных с англиканством, которых отличали как более радикальные религиозные взгляды, так и нежелание по политическим мотивам стать членом церкви, связанной с государством».108 Понятие диссентеры заменяется исследователем такими понятиями как «нонконформисты», «инакомыслящие» и «свободомыслящие». В исследованиях Т.Соловьевой также выделяется ряд характерных особенностей протестантского диссидентского движения XIX века представляющий большой интерес в рамках данного исследования: - неоднородность диссидентского движения во временных рамках: «старая» диссентерская традиция», «новые» диссентеры», а также «особенное» диссентерство».109 - неоднородность диссентерского движения во взглядах: умеренные диссентеры, которые «придерживались исключительно мирных способов борьбы за свои права, настаивая прежде всего на борьбе в парламенте, на публикации литературы, на создании комитетов в поддержку реформы, составлении петиций и т. д.(...). В своих произведениях диссентеры рассуждали о необходимости и пользе веротерпимости для всех христиан и государства, об отсутствии конфликтов с англиканской Церковью и доказывали свою верность правительству и конституции (...). Они утверждали, что Церкви Англии не грозит никакая опасность со стороны нонконформистов, и надеялись, что, учитывая преданность диссентеров английской конституции, правительство предоставит им политические права».110 Умеренные диссентеры «считали своим долгом подчиняться королю во всех светских вопросах, но ту власть, которую он имеет в религиозной жизни страны как глава англиканской Церкви, они считали не только несовместимой с его полномочиями, но и противной Божественному учению Христа».111 Наиболее радикальные диссентеры «решительно призывали к отделению церкви от государства».112 Самые радикальные диссентеры даже после получения гражданского равноправия стремились к универсальности, к полному равноправию всех христиан в Англии, в том числе католиков: «Диссентеры праздновали предоставление им полноправия, а их покровители виги, воодушевленные победой, не могли остановиться на достигнутом».113 - притесненностъ диссентеров не только в религиозной, но также и в социальной, гражданской жизни: «Большинству диссентеров законы королевства преграждали путь к карьере, связанной с получением образования в престижных учебных центрах и политической деятельностью, военной службой и т.»114, что приводило к тому, что диссентеры обладали своеобразным «второсортным гражданством».115 - значительность роли и положения диссентеров в английском обществе: «Они не только многочисленны, но часто представляют важные и влиятельные круги нашего общества”, — писал о современниках-диссентерах англиканский священник Фрэнсис Мирветер.116 - борьба диссентеров за свое равноправие на общественном и политическом уровнях была основана на ряде диссентерских принципов или аксиом: «право и долг каждого свободно рассуждать о вопросах веры, не принимая ничего в качестве должного, и свободно исповедовать свои верования», «если люди имеют право свободно и самостоятельно мыслить, то они имеют и право поступать сообразно своим суждениям и своей совести, и их долг состоит в том, чтобы поступать именно так», а также убежденность в том, что «дух преследования и наказания инакомыслящих, который так часто принимают за проявление горячей и искренней веры, ничего общего не имеет с христианским благочестием, а свидетельствует об отсутствии христианской любви и прощения, о самомнении и гордыне».117 Исследователями прослеживаются диахронические изменения в понимании этого термина: «В середине 1970-х гг. «диссидентами» или «инакомыслящими», западная, а позже и советская печать стала называть граждан, которые, наблюдая, как внушавшая надежды хрущевская «оттепель» сменяется возвратом к прежней тоталитарной организации общества и государственной идеологии, выступая против конформизма, с утверждением суверенности личности, идеала плюрализма и свободы взглядов. Не формулируя каких-либо конкретных политических программ, они требовали соблюдения на практике Всеобщей декларации прав человека ООН, прекращения преследований за убеждения (в том числе и религиозные».118 Так, например, известный российский диссидент А.Подрабинек, в книге «Диссиденты» говорит о том, что диссидентское движение этого времени опирается на принципы соблюдения Декларации прав человека и представляет собой ненасильственное, назаконспирированное, нереволюционное, открытое противостояние «откровенному злу в образе коммунистического режима».119 Таким образом, применительно к контркультурным культуротворческим тенденциям в обществах левого тоталитаризма о второй половины XX века данные понятия не претерпели принципиального изменения, лишь тотальность религиозного догмата была заменена тотальностью догмата идеологического. Не только сами понятия, но и многие сущностные характеристики стоящих за ними явлений сохранили общие черты. Возвращаясь к вопросу об обозначении и соотношении различных контркультурных движений, стоит отметить, что если в «Философской энциклопедии» ставится знак равенства между инакомыслием и диссидентством, то в других концепциях соотношение этих и других понятий рассматривается иначе. Так, А. Даниэль, написавший ряд известных работ о диссидентстве в СССР, так определяет место понятия «диссидент» среди других смежных понятий: «Примерно в этот же период (1969-1972 гг.) возникает термин «правозащитники». (...). Определенная узость данного самоназвания не позволила применять его к более широкому спектру явлений. Бытовавшее же ранее слово «инакомыслящий», наоборот, воспринималось, как что-то чересчур расплывчатое, недостаточное, чтобы выделить «своих». Необходимо было найти нечто среднее, промежуточное. Термин «диссидент», пущенный в ход англоязычными журналистами в начале 1970-х годов», взял на себя эту функцию. Характерно, что попытки как-то перевести его на русский язык отсутствуют - нейтральная семантика, не дающая возможности толкования, оказалась кстати».1 Таким образом, можно сказать, что в ряду понятий, связанных с протестным движением в тотальных обществах второй половины ХХ в., понятие инакомыслия является наиболее широким, в то время как понятие диссидентства является центральным и наиболее употребительным. Важным является вопрос не только о многообразии понятий и разграничении терминов, обозначающих смежные явления, но и о структуре важнейшего из данных понятий - диссидентства. Анализируя сущность 120 121 диссидентства, А.Ю.Даниэль приходит к выводу о том, что оно является не просто движением, а совокупностью движений, разнородных и разнонаправленных по своим целям и задачам, и, соответственно, выделяет основные составляющие советского диссидентства: «национальные движения; религиозные направления; эмиграционные движения; политические движения; литераторы, художники, люди других творческих профессий, отказавшиеся соблюдать в своей работе принятые идеологические ритуалы» и др.122 Автор подчеркивает, что к этим категориям, составляющим общее диссидентское движение, относятся и группа правозащитников, которую он определяет как «небольшую группу людей, чьи интересы сосредоточились на борьбе с нарушениями гражданских прав в СССР независимо от общественно - политических и идеологических мотиваций как правительства, так и его «оппонентов». Эти люди были активистами движения, которое принято называть «правозащитным» и которое часто смешивали (смешивают и сейчас) с диссидентством в целом».123 О структурной неоднородности диссидентства свидетельствует и вопрос о диссидентской активности, о степени конфронтации диссидентства с властью и обществом. А.Даниэль пишет о том, что в отношении активности позиции в диссидентском движении можно выделить две совсем не похожие друг на друга группы: «условно говоря, «старшие» - люди 1920 -х годов рождения, формировавшиеся в военные и послевоенные годы. И столь же условно, - «младшие», родившиеся в 1930-е гг. Зачастую именно «младшие диссиденты» вступали в прямую конфронтацию с властью раньше, чем старшие. (...). Эта группа в целом была значительно более маргинализирована, чем «старшие», имевшие как правило к середине 1960-х определенный социальный статус.124 О различной степени активности диссидентов пишет и В.А.Козлов, который, обсуждая предложенный А.Галичем термин «резистенс» (сопротивление), говорит о том, что поэт говорил и о «молчаливом резистансе», т.е. «о десятках и сотнях тысяч людей, составляющих фон, на котором развертывается деятельность активных диссидентов и без которого инакомыслие просто не могло бы существовать».125 Различная степень активности инакомыслящей интеллигенции находит продолжение в концепции С.А.Красильникова, занимающегося проблемой конформизма российской интеллигенции в ХХ веке. Значительное место в своей концепции исследователь отводит взаимоотношениям интеллигенции с социальной средой и властью: «мы хотели бы ввести здесь термин, применяемый в естественных дисциплинах, - «агрессивная среда». Так вот, применительно к положению интеллигенции в российском обществе Х1Х - ХХ вв. она находилась в социальной среде, часто и во многом агрессивной по отношению к ней.126 Для нас же сейчас важно зафиксировать, что конформизм как мера лояльности по отношению к власти и обществу является ничем иным, как мерой самозащиты, особенно в условиях «агрессивной социальной среды».127 Агрессивность социальной среды и власти по отношению к активной инакомыслящей интеллигенции выливалось в различные по жесткости репрессивные меры: «Немногочисленные группы диссидентов развернули активную информационную деятельность, тщательно фиксируя все случаи нарушения прав граждан, постоянно информируя о них советскую и зарубежную общественность, стоически перенося обрушившуюся на них волну преследований и клеветы, не останавливаясь перед действиями, грозившими им арестами, заключением, высылкой из страны».128 А. Даниэль говорит о следующей парадигме репрессий: «слежка, гласные и негласные обыски, увольнение с работы или исключение из ВУЗа, вызов на допрос, арест, суд, лагерь или психиатрическая больница».129 То обстоятельство, что для многих носителей контркультурной интенции открытое выражение своего свободомыслия в условиях репрессивного общества было невозможно, привело к становлению такого феномена тоталитарного общества как внутренняя эмиграция интеллигенции. Внутренняя эмиграция определяется С.А. Красильниковым как духовное отделение от государства, уклонение от его политической и общественной жизни, обусловленное внутренним несогласием с господствующей идеологией и заданными ею правилами, а также невозможностью это несогласие выразить.130 Г оворя об общей характеристике неоднородного диссидентского движения, необходимо подчеркнуть, что, данное понятие, возникнувшее в сакральных религиозных сферах, не утратило своего сакрального характера и в условиях тоталитарного общества. Представители диссидентского движения, являясь жертвенными носителями духовных идеалов и высшей, недоступной массовому тотальному сознанию, истины, становились не только нравственными ориентирами в своем обществе, но и формировали и продолжают формировать имидж страны в мировом пространстве, становясь символами ее культуры. Таким образом, многие из перечисленных смежных явлений и соответствующих им понятий, отражающих общую контркультурную интенцию тоталитарного общества второй половины ХХ века, находятся в сложных отношениях: одни отражают родовидовую зависимость понятий, другие - диахронические изменения терминологической парадигмы; многие из них теряют терминологическую точность и приобретают авторскую метафорическую образность. Многообразие понятий, отражающих контркультурные интенции, свидетельствуют о сложности, комплексности, неоднозначности феномена контркультуры в условиях тотального общества второй половине ХХ в. Хотя все это многообразие контркультурных движений и их отношений возможно и закономерно рассматривать в качестве многообразного проявления единой протестной интенции, следует учитывать, что особенности каждого конкретного тоталитарного общества, характеризующегося временной, географической и социальной локальностью, накладывают свой отпечаток на структуру протестного движения, характер его составляющих и т.д. Ввиду этого, говорить о сущности явления контркультуры в тотальных обществах вообще возможно только при обращении к ее предельно конкретному варианту, который требует самостоятельного описания.