<<
>>

3.14.6. Классический волюнтаризм (Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.В. Шелгунов, Х. Ортега-и-Гассет, К. Поппер, Л. Мизес и др.)

Взгляд, согласно которому развитие истории определяется разумом и волей отдельных людей, исчезнувший или, точнее, оттесненный на задний план в результате великих потрясений конца XVIII — начала XIX вв.
в последующем вновь начал обретать влияние. Одним из крупнейших апологетов исторического волюнтаризма в XIX в. был британский мыслитель Томас Карлейль (1795 -1881), автор книги «Герои, почитание героев и героическое в истории. (1841; послед. русск. изд.: Карлейль Т. Теперь и прежде. М., 1994).

« ...Всемирная история, — писал он, — история того, что человек совершил в этом мире, есть, по моему разумению, в сущности, история великих людей, потрудившихся здесь, на Земле... Все, содеянное в этом мире, представляет, в сувдгости, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежащих великим людям, посланным в этот мир. История этих последних составляет поистине душу всей мировой истории».2 42

Однако никто из приверженцев волюнтаристического взгляда на историю не мог выдержать его до конца последовательно. Не представлял исключения и Т. Карлейль. В той же самой книге он писал и о том, что великие люди были призваны своим временем, что они осуществляли то, к чему стремилась вся масса людей.119 Тем самым он фактически признавал, что существуют какие-то объективные факторы, обусловливавшие характер эпохи и желания масс людей. Но рассматривать эти факторы он не пожелал, ибо в таком случае его концепция рухнула бы.

То же противоречие пронизывает работу уже упоминавшегося русского мыслителя П.Л. Лаврова «Исторические письма» (1868 -1869 — 1891; послед. изд.: Лавров пл. Философия и социология. Т. 2. М., 1965). с одной стороны, он пишет, что « ... ^^ ни мал прогресс человечества, но и то, что есть, лежит исключительно на критически мыслящих личностях; без них он безусловно не возможен; без их стремления распространить его он крайне не прочен».244 С другой стороны, он же вынужден признать, что «культура общества есть среда, данная историей для работы мысли и обусловливающая возможное для этой работы в данную эпоху с такой же неизбежностью, с каковой во всякое время ставит пределы этой работе неизменный закон природы».245

В результате он оказывается в своеобразном кругу: культура обусловливает мысль, а последняя изменяет культуру.

«История мысли, обусловленной культурой, в связи с историей культуры, изменяющейся под влиянием мысли, — вот вся история цивилизации», — таков его конечный вывод. 246

Но особо противоречивыми в этом отношении являются взгляды русского публициста и общественного деятеля Николая Васильевича Шелгунова (1824 —1891). В своей статье «Историческая сила критической личности», представляющей отклик на «Исторические письма» П.Л. Лаврова, он, полностью признавая правоту последнего, писал: «Но так как историю ведет лишь умственный элемент человечества, а представителями умственного элемента являются те счастливцы, которые «куплены ценою прогресса», то ясно, что и будущий прогресс ведут они, и личность их является руководящей и двигающей силой ».24? Это было сказано в 1870 г.

Но двумя годами раньше Н.В. Шелгунов в работе «Социально-экономический фатализм» утверждал: «Социально-экономический фатализм есть сила роковая: ничто не может устоять против нее: как она вела человечество до сих пор, так поведет она его вперед в будущем».248 И не следует думать, что за эти два года его взгляды кардинально изменились. Через два года после отклика на книгу П.Л. Лаврова, в котором отстаивался волюнтаризм, появилась его статья «Фатализм исторического процесса». « ... Прогресс, — говорилось в ней, — к сожалению, идет не путем сознания. Люди, стоящие во главе так называемых исторических событий, так же мало знают, что им делать, как и покорные люди, которыми они повелевают... Людская бессознательность исключала до сих пор возможность другого прогресса, кроме фаталистического».249

Таким образом, во взглядах Н.В. Шелгунова причудливо сочетались такие взаимоисключающие представления о ходе истории, как волюнтаризм и фатализм. И, по- видимому, ни тот, ни другой взгляд полностью его не удовлетворяли, в особенности волюнтаристский. Отсюда его метания. Собственно волюнтаризм как его самого, так и ПЛ. Лаврова, был обусловлен одной единственной причиной — стремлением обосновать необходимость активной революционной деятельности в условиях, когда не было массового революционного движения.

Обычно к числу сторонников волюнтаристического взгляда на историю относят и такого видного русского мыслителя, как Николай Константинович Михайловский (1842-1904), чаще всего ссылаясь при этом на его работу «Герои и толпа» (1882.

Соч. Т. 2. СПб., 1896; Избр. труды по социологии. Т. 2. СПб., 1998). Но ее содержание не дает оснований для такого вывода.

Как подчеркивает сам Н.К. Михайловский, в этой работе он не рассматривает вопрос о роли личности в истории. В центре внимание его отношение между толпой, массой и человеком, под влиянием которого она находится и за которым следует. И ту проблему он поставил и исследовал за 8 лет до появления книги Габриэля Тарда (1843 — 1904) «Законы подражания» (1890), которому обычно отдают приоритет.

Один из историков философской мысли, стремясь доказать волюнтаризм Н.К Михайловского, ссылается на одно из мест в другой его работе, где, как этот автор утверждает, говорится, что ставить человека в зависимость от необходимости, закономерности общественного развития «значит унижать его человеческое достоинство, превращать его в машину, которая не ведает, что творит».^0 Такая мысль действительно изложена на этой странице данной работы и процитированные слова на самом деле взяты оттуда, но только эта идея принадлежит вовсе не Н.К Михайловскому. ОН просто излагает чужой ВЗГЛЯД, а затем подвергает его критике."1

Собственные взгляды Н.К Михайловского на роль личности в истории лучше всего изложены в его статье «Граф Бисмарк» (1871). «История, — писал он, — управляется общими постоянными законами, но не они составляют прямую, непосредственную причину человеческих действий. Человек действует под напором той сети условий, среди которых ему приходится жить, а эта сложная, постоянно в известных пределах колеблющая, постоянно изменяющаяся, то отливающая, то приливающая сеть подчинена общим, простым и постоянным законам. И независимость человека от общих

24е Социально-экономический фатализм / / Там ж. С. 254. 249

Шелгунов Н. Б. Фатализм исторического процесса / / Соч. 2-е изд. Т. 1. СПб., 1895. С. 490. 250

История философии. Т. 4. М., 1959. С. 40. 251

См. Михайловский Н.К Аналитический метод в обществеииых науках / / Соч. . Т.

1. СПб. 1896. С. 367.

законов истории, и его зависимость от ближайшего сочетания причин — относительны. С одной стороны, есть в истории течения, с которыми человеку, будь он семь пядей во лбу, бороться невозможно. С другой, человек, получив причинный толчок от данной комбинации фактов, становится к ней сам в положение причинного деятеля и может влиять на нее более или менее сильно. Сознательная деятельность человека есть такой же фактор истории, как стихийная сила почвы или климата. Общие, простые и постоянные исторические законы намечают пределы, за которые деятельность личности ни в коем случае преступить не может... Общими законами истории определяется тот порядок, в котором исторические фазисы следуют друг за другом. В этом отношении все тянущие в разные стороны усилия отдельных личностей в среднем выводе и в окончательном результате нейтрализуются. Но не то мы видим в отношении скорости, с которой исторические фазисы идут друг другу на смену. Здесь главным образом и сказывается значение индивидуальной деятельности. Бессильная вырыть новое русло для истории, личность может, однако, при известных условиях временно запрудить историческое течение или ускорить его быстроту... Итак, то обстоятельство, что в истории время от время являются личности, накладывающие свою индивидуальную печать, вовсе не противоречит законосообразности истории: общие законы заведуют порядком исторического движения, личности влияют на его скорость ... Для того, чтобы личность могла давать тон истории, набросить свой личный колорит на эпоху, требуется, разумеется, чтобы она сама попала в тон, чтобы было нечто общее между ее задачами и средой, в которой ей приходится действовать ».252

Волюнтаризма здесь нет. Единственное, в чем можно упрекнуть Н.К. Михайловского, так это в том, что говоря о объективных движущих силах истории, он ни в этой, ни в других своих работах ничего конкретного сказать о них не может. Будучи уверен в их существовании, он ничего о них не знает.

Отмеченная выше непоследовательность во взглядах характерна не только для Т.

Карлейля, П.Л. Лаврова и Н.В. Шелгунова, но и вообще почти для всех мыслителей, которые либо прямо отстаивают волюнтаризм, либо так или иначе склоняются к нему.

При всей сумбурности и противоречивости взглядов Фридриха Ницше (18441900) на историю в них отчетливо пробивается струя волюнтаризма. Критикуя взгляд, согласно которому в центре внимания историка должны быть массы и законы их движения, Ф. Ницше в работе «О пользе и вреде истории для жизни» (1874; мн. русск. переводов) писал: «Массы представляются мне достойными внимания только в трех отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на плохой бумаге со стертых негативов, затем, как противодействие великим людям и, наконец, как орудия великих людей; в остальном же побери их черт и статистика!»^

Эклектическая смесь волюнтаризма и провиденциализма обнаруживается в труде итальянского философа, историка и публициста Бенедетто Кроче (1866 — 1952) «Теория и история историографии» (1915; русск. перевод: М., 1998).

Из мыслителей ХХ в. к волюнтаристическому пониманию истории склонялся Хосе Ортега-и-Гассет (1883 — 1955). «В хорошо организованном обществе, — писал оп в работе «Восстание масс» (1930), — масса не действует сама по себе. Такова ее роль. Она существует для того, чтобы ее вели, наставляли и представительствовали за

ш Михайловский н.к. Граф Бисмарк / / Соч.. Т 6 СПб., 1897. С. 101-102.

253 Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни / / Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1990. С. 219.

нее, пока она не перестанет быть массой или, по крайней мере, не начнет к этому стремиться. Но сама по себе осуществлять это она неспособна. Ей необходимо следовать чему-то высшему, исходящему из избранных меньшинств. Можно сколько угодно спорить, кем должны быть эти избранные, но то, что без них — кем бы они ни были — человечество утратит основу своего существования, сомнению не подлежит, хотя Европа вот уже столетие, подобно страусу, прячет голову под крыло в надежде не видеть очевидного.

Это не частный вывод из ряда наблюдений и догадок, а закон социальной «физики», под стать НЬЮТОНОВЫМ по своей непреложности».254 И конечно же испанский философ не может, как и большинство поборников волюнтаризма в истории, быть последовательным. Великие люди, по его мнению, чтобы добиться успеха, должны слышать «подземный гул истории»^

Согласно точке зрения уже известного нам К. Поппера, заниматься поисками действующих в истории сил могут только сторонники историцизма — направления абсолютно несостоятельного^120 И сам он этим не занимается. Но полностью обойтись без каких-либо представлепий о факторах исторического развития невозможно. И К. Поппер, сам того четко не осознавая, высказывается по этому вопросу.

Одно из практически предлагаемых им решений — волюнтаризм. К. Поппер возмущен историцизмом, который «близок К вере в социальные и политические чудеса, отрицая за человеческим разумом силу сотворения более разумного мира».251 В пику историцистам он провозглашает: «Будущее зависит от нас, и над нами не довлеет никакая историческая необходимость»^ Вот как он характеризует взгляд на историю своего единомышленника. «Оп верит, что человек — хозяин своей судьбы и что мы можем влиять па историю или измепять ее соответственно с нашими целями, подобно тому, как мы уже изменили лицо земли. Он не верит, что эти цели навязаны нам условиями или тенденциями истории, но полагает, что они выбираются или даже создаются нами самими, подобно тому, как мы создаем новые идеи, новые произведения искусства, новые дома или новую технику».259

Но вполне понятно, что волюнтаристическую точку зрения он не может провести до конца последовательно. « ...Наши институты и традиции, — пишет К. Поппер в другом месте той же самой работы, - не есть дело Бога или природы, а представляют собой результаты человеческих действий и решений и изменяются под их влиянием. Однако это не означает, что все они сознательно спроектированы и их можно объяснить на основе человеческих потребностей, ожиданий или мотивов. Наоборот, даже те институты, которые возникают как результат сознательных и преднамеренных человеческих действий, оказываются, как правило, непрямыми, непреднамеренными и часто нежелательными побочными следствиями таких действий».260 И далее К. Поп- пер подвергает критике один из вариантов волюнтаризма — концепцию заговора.

Из числа более или менее последовательных сторонников волюнтаризма можно назвать, пожалуй, только Л. фон Мизеса. В своей книге «Теория и история. Интерпре- тация социально-экономической эволюции» (1957; русск. перевод: М., 2001) он исходит из того, что история складывается из действий индивидов, которые всецело определяются идеями. Сами же идеи — не производны ни от чего. Они — целиком создание индивидов. Но большинство индивидов являются заурядными людьми. «Они не имеют собственных мыслей; они только воспринимают. Они не создают новых идей; они повторяют то, что слышали и подражают тому, что видели. Если бы мир был населен только такими людьми, то не существовало бы никаких изменений и никакой исто- рии».2бі Новые идеи создаются отдельными выдающимися людьми — пионерами и лидерами, которым подражает и за которыми идет большинство.

Но Л. фон Мизес — редкое исключение. В целом же идеи классического волюнтаризма сейчас никто сколько нибудь подробно обосновать даже и пытается. Высказавшись в пользу такого подхода истории, автор обычно на последующих страницах сам себя опровергает. Все современные исследователи, специально обращающиеся к проблеме роли личности в истории, обычно выступают против волюнтаризма. В качестве примера можно привести книгу известного американского философа Сидни Хука (1902 — 1989) «Герой в истории» (1943; 1955; русск. перевод одного раздела: «Если бы» в истории / / Thesis. Вып. 5. М., 1994.) с очень характерным подзаголовком «Исследование ограничений и возможностей».

<< | >>
Источник: СЕМЕНОВ Ю. И.. Философия истории. (Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней).— М.: «Современные тетради» — 776 с.. 2003

Еще по теме 3.14.6. Классический волюнтаризм (Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.В. Шелгунов, Х. Ортега-и-Гассет, К. Поппер, Л. Мизес и др.):

  1. Унитарное государство
  2. Проблема формирования социальной установки в экологической концепции социальной установки
  3. «Механизм» выбора возможностей окружающего мира и экологический компонент социальной установки
  4. 3.14.6. Классический волюнтаризм (Т. Карлейль, П.Л. Лавров, Н.В. Шелгунов, Х. Ортега-и-Гассет, К. Поппер, Л. Мизес и др.)
  5. 5.3.4. Кризис духовной культуры
  6. ЛИТЕРАТУРА194
  7. УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
  8. ПРИКЛАДНАЯ ЭТИКА - СМ. ЭТИКА
  9. ТЕОРИЯ ЦЕННОСТЕЙ - СМ. АКСИОЛОГИЯ ФЕМИНИЗМ - СМ. ФИЛОСОФИЯ ФЕМИНИЗМА
  10. логоцентризм ЛОГОЦЕНТРИЗМ - СМ. ДЕКОНСТРУКЦИЯ
  11. ДЖЕНТИЛЕ Дж. - см. НЕОГЕГЕЛЬЯНСТВО ДИЛЬТЕЙ В. - см. ГЕРМЕНЕВТИКА
  12. НЕЛЬСОН Л. - СМ. НЕОКАНТИАНСТВО Р. Нозик
  13. Финк Э. - СМ. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ
  14. Вместо заключения КОНТУРЫ НОВОГО ГУМАНИЗМА
  15. РУССКАЯ ДИОТИМА ПИАМА ПАВЛОВНА ГАЙДЕНКО
  16. 10.3 Массовая культура
  17. 52. За что философия жизни критиковала классическую философию?