Осенью 1883 года вышла в Женеве моя брошюра «Социализм и политическая борьба», положившая начало литературной пропаганде группы «Освобождение Труда» и посвященная вопросу о политических задачах русских социалистов. Теперь я берусь за перо, чтобы опять поговорить с читателем о том же вопросе. И я надеюсь, что никто не назовет его устарелым. Нет, к сожалению, он не устарел и до сих пор. Нынешнее положение русской социалистической партии в очень многом и очень сильно отличается от того, в котором она находилась семнадцать лет тому назад. Теперь действительно устарело очень многое из того, что занимало и волновало тогда ее приверженцев, но вопрос об ее политических задачах и теперь принадлежит,— как принадлежал тогда,— к числу наших Zeit-und Strcitfragen 45. Более того, можно без всякого преувеличения сказать, что теперь, как и в начале восьмидесятых годов, он является самым важным, самым насущным и самым жгучим изо всех практических вопросов, требующих от нас ответа: от его решения, в ту или другую сторону, зависит все будущее нашей партии. А между тем он до сих пор некоторыми из нас решается ошибочно; до сих пор он представляет собой какое-то «заколдованное место», о которое запинаются подчас люди, имеющие решительно все данные для того, чтобы легко справиться и не с такими трудно стями. В чем же тут дело? Как и кем заколдовано «место», относящееся к нашим политическим задачам? Чтобы уяснить себе это, полезно будет припомнить, как развивалась в русской революционной среде идея политической борьбы в течение последней четверти века. I Лет 25 тому назад в этой среде почти безраздельно господствовало народничество, которое, однако, не надо смешивать с учением г. В. В.72 и компании. Учение этих господ представляет собой что-то вроде злейшей карикатуры на старое народничество. Правда, в основе старого народничества лежали в общем те же самые теоретические посылки, на которые опираются теперь г. В. В. и его единомышленники, но практика народничества 70-х годов не похожа на ту практику, которой занимаются теперь г. В. В. с братией. Эта почтенная братия твердо уповает па царское правительство: она помнит тот исторический факт, что это правительство заводило когда-то военные поселения, и делает из этого несомненного факта тот несколько сомнительный вывод, что это же правительство могло бы взяться и за организацию фаланстеров; народники семидесятых годов и слышать не хотели о царском правительстве. Г-н В. В.— реакционер; народники семидесятых годов были революционерами, от души ненавидевшими всякую реакцию. Поэтому они, наверное, почувствовали бы себя жестоко оскорбленными, если бы кто-нибудь сказал им, что со временем народничество выродится в доктрину, проповедующую экономическое освобождение русской трудящейся массы посредством мирных реформ сверху. Но народники семидесятых годов были в значительной степени пропитаны духом анархизма. Я сказал, что они и слышать не хотели о царском правительстве. Мне следовало прибавить: как и о правительстве вообще. Они смотрели на государство глазами анархистов, и если этот анархический взгляд на государство предохранял их от всяких ложных шагов по отношению к царизму, то он же мешал им понять характер и значение их собственной революционной борьбы. С точки зрения анархиста, стремящегося к непосредственному разрушению государства, борьба за политическую свободу, т. е. за известный вид государственного устройства, представляется жалкой непоследовательностью, постыдным компромиссом 46. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы вызвать у наших тогдашних народников сильное предубеждение против «политики». Но к этому у них присоединялось другое соображение, подсказанное им их экономическими воззрениями. Они боялись, что конституционный строй, окончательно развязав руки буржуазии, тем самым даст могучий толчок развитию у нас капитализма, а следовательно, и разрушению тех старинных «устоев» нашей экономической жизни, которые представлялись им зародышами будущего социалистического строя. Это, так сказать, самобытное соображение еще более предубеждало их против «политики». Всякая мысль о борьбе с царизмом за политическую свободу встречала с их стороны такое же страстное осуждение, с каким они относились ко всем видам и родам экономической эксплуатации трудящихся. Но осуждать всякую мысль о борьбе с царизмом за политическую свободу значит косвенно его поддерживать. Отрицая «политику», наши народники повторяли ошибку «истинных» немецких социалистов сороковых годов, так метко и жестоко осмеянных в «Манифесте Коммунистической партии». По словам Манифеста, эти социалисты не упускали случая «противопоставить политическому движению социалистические требования и расточать традиционные проклятия либерализму, представительному правлению, буржуазной конкуренции, буржуазной свободе и равенству и проповедовать народной массе, что в этом буржуазном движении она ничего не может выиграть, но скорее рискует все потерять» 73. Это как раз та самая проповедь, которую вели наши народники, и как раз те самые проклятия, которые расточались ими. И поскольку они вели такую проповедь и расточали такие проклятия, они невольно и незаметно для себя превращались из решительных революционеров в косвенных сторонников застоя. Это была большая ошибка. К счастью для самих себя и для всего нашего революционного движения, на родники делали в этом случае не то, что думали и говорили. Они называли себя бунтарями. Это значит, что они старались поднимать народ против правительства везде, где это было возможно. Собственно «бунтов» [по крайней мере, больших «бунтов», о которых мечтали народники] 47 из этих стараний никаких не вышло, по это не помешало «бунтарям» сослужить нашему движению хорошую службу. Их «бунтарские» стремления сделали из них усердных, неутомимых и очень искусных агитаторов. Они агитировали в деревне и в городе, между крестьянами и рабочими, между либералами и раскольниками, между казаками разных «земель» и студентами разных «ведомств». Они энергично, «не щадя своего живота», поддерживали всякое оппозиционное и революционное движение, направлявшееся против существующего порядка, и в этой неутомимой агитационной деятельности, в этой всегдашней готовности немедленно откликнуться на всякое проявление общественного недовольства заключается все значение революционного народничества. Правильный революционный инстинкт спасал народников семидесятых годов от реакционных выводов, вытекавших из их ошибочных теоретических посылок. Но как ни велико значепие революционного инстинкта, он не может заменить собой революционную теорию. Теоретические ошибки народников не остались без вредного влияния на их агитационную практику. Как уже сказано мною выше, в их программе не было места для борьбы за политическую свободу. Им оставалось, поэтому, направить все свои силы в сторону агитации на экономической почве. И, действительно, агитация этого рода составляет самую выдающуюся черту их революционной деятельности. Но в ней была своя неумолимая логика. Агитация на экономической почве, во имя ближайших требований крестьян и рабочих, велась не в государстве вообще, а в русском полицейском государстве. Агитаторам, равно как и волнующейся массе, приходилось ’ сталкиваться не с правительством вообще, а с правительством русского самодержца. Столкновения с этим правительством вызывали в умах массы известные политические вопросы, на которые не могли не отвечать агитаторы. Таким образом экономическая агитация естественным и неотвратимым ходом вещей превращалась в политическую. Но так как она превращалась в нее вопреки народнической теории, то превращение оставалось незаконченным, и народники сами старались задержать начинавшееся в рабочей среде политическое движение. Если читатель даст себе труд ознакомиться с моей брошюрой: «Русский рабочий в революционном движении», то он увидит из нее, как искусно вели народники (например, во время стачек на Новой Бумагопрядильпе) дело первоначального политического воспитания массы. Но эта же брошюра напомнит ему о том, что когда «Северно-Русский Рабочий Союз» 74 выставил в своей программе конституционные требования, то те же народники осудили их как не совместимые с социализмом. А когда народникам приходилось агитировать в так называемом обществе, тогда противоречия между их мнениями и их действиями обнаружились с еще большей ясностью. «Ближайшими требованиями», дававшими поводы для агитации, являлись здесь требования, имевшие самый несомненный политический характер. Удовлетворение этих требований (например, требование неприкосновенности личности и подсудности присяжным дел по «политическим преступлениям») предполагало установление того конституционного порядка, который пугал народников своими «буржуазными» последствиями. Много умственных сил потратили народники на борьбу с этим противоречием, но так как побороть, т. е. разрешить, его можно было, лишь отказавшись от народничества, то их усилия приводили к мало убедительным софизмам или к таким странным заявлениям, которые способны были только уменьшить престиж революционеров в глазах либерального общества. Чтобы подтвердить мою мысль примером, достаточно напомнить о брошюре «Смерть за смерть», которая издана была обществом «Земля и Воля» тотчас после удачного покушения на жизнь шефа жандармов Мезенцева и в которой говорилось, что революционеры вовсе не считают нужным нападать на правительство и очень охотно оставили бы его в покое, если бы только оно с своей стороны не вмешивалось в их смертельную борьбу с буржуазией. Такое заявление могло бы быть признано уместным только в том случае, если бы «землевольцы» задались целыо совершенно ис портить чрезвычайно сильное впечатление, произведенное на общество отчаянно-смелым поступком С. М. Крав- чинского 48. II Так называемая террористическая борьба означала в действительности полный разрыв со старой народнической программой. Но, как это бывает сплошь и рядом, мысль отстала от жизни, и те самые люди, действия которых нанесли смертельный удар старому образу мыслей, продолжали держаться за него обеими руками. «Народовольцы» называли себя народниками и подобно своим предшественникам — «землевольцам» — были убеждены в том, что конституционный порядок, расшатав старые «устои», нанесет существенный ущерб интересам народной массы. Чтобы устранить вызываемые этим сомнения и опасения, публицисты «Народной Воли» сначала старались убедить себя и других, что депутаты, которых наш народ пошлет в Учредительное Собрание, окажутся, в огромном большинстве своем, социалистами; впоследствии те же публицисты остановились на теории захвата власти. С помощью захвата власти они надеялись одним зарядом убить двух зайцев: свергнуть царское правительство и устранить буржуазию от влияния на общественноэкономическую жизнь России. Им казалось, что раз политическая власть попадет в руки революционеров, то социалистическая организация общества не представит больших трудностей ввиду существования у нас общинного землевладения и неразвитого состояния нашего капитализма. Излишне критиковать здесь эту теорию. Ее критика сделана мною уже в первых изданиях группы «Освобождение Труда», т. е. в такое время, когда жизнь еще не произнесла над нею своего приговора «в окончательной форме» и когда еще очень немногим приходило на мысль сомневаться в ее основательности. Изо всего сказанного вытекает следующий ответ на поставленный выше вопрос о том, как и кем заколдовано «место», относящееся к политическим задачам наших социалистов: социалисты второй половины семидесятых и первой половины восьмидесятых годов неправильно понимали эти задачи отчасти потому, что они усвоили от анархистов противоположение социализма политике, а отчасти потому, что они держались ошибочного взгляда на так называемые «устои» нашей старой экономической жизни. Когда в 1883 году возникла группа «Освобождение Труда», она поставила своей ближайшей целью именно критику этих двух вредных предрассудков. Она стала доказывать, во-первых, что развитие капитализма в России не отдалит торжество нашего социалистического идеала, а, напротив, впервые создаст для него экономическую основу, и, во-вторых, что противопоставление социализма политике лишено смысла, так как всякая классовая борьба есть борьба политическая. В то время эти, чрезвычайно простые, мысли встречены были в нашей социалистической среде как опасная ересь. Группе «Освобождение Труда» пришлось выслушать не мало упреков за ее будто бы вредные новшества. Теперь в нашей революционной среде господствует социал-демократическое направление, а между социал-демократами днем с огнем не найдешь такого чудака, который боялся бы капитализма или находил бы, что политическая борьба несогла- сима с социализмом. Теперь огромное большинство русских революционеров окончательно разорвало с теоретическими предрассудками народничества. Поэтому можно было бы думать, что и в нашей практике стали невозможны прежние народнические ошибки. К сожалению, на деле вышло иначе. Так называемое экономическое направление воспроизводит их иногда с поразительной точностью. Каким же путем пришли к этим народническим ошибкам люди, придерживающиеся социал-демократического образа мыслей? Как известно; экономическое направление с наибольшей яркостью выразилось у нас в «Рабочей Мысли» 75, не раз высказывавшей совершенно «несуразные» суждения по политическим вопросам. Но я не стану говорить о «Рабочей Мысли» именно потому, что суждения ее публицистов часто бывают совершенно «несуразны». Мне хочется заглянуть «в корень вещей» и решить, не были ли эти публицисты введены во искушение некоторыми взглядами, еще недавно очень распространенными у нас н высказанными впервые серьезными и основательными людьми. С этой целью я остановлюсь на известной брошюре «Об агитации» 76. III В этой брошюре говорится, что «как бы широко ни было рабочее движение, успех его не обеспечен до тех пор, пока рабочий класс не станет твердо на почву политической борьбы» и что «достижение политической власти является главной задачей борющегося пролетариата» 49. Это именно та элементарная, неоспоримая политическая истина, признание которой составляет огромный шаг вперед в развитии нашего политического миросозерцания. Далее автор брошюры утверждает, что, «как социал-демократы, мы ставим своей задачей привести пролетариат к сознанию необходимости политической свободы, как предварительного условия для возможности его широкого развития» 50. Это опять вполне справедливо. Задача поставлена автором правильно: весь вопрос в том, как приходит он к ее решению. Послушаем опять его самого. «Как ни проста и очевидна идея политической свободы, проникнуться ею, притом еще в стране политически отсталой, рабочий класс не может до тех пор, пока он не станет задыхаться в данной политической атмосфере, пока удовлетворение ставших для него необходимыми потребностей не будет (не сделается?) невозможным в пределах существующих политических условий. Как для сознания противоположности интересов недостаточно только возникновения этой противоположности, а необходима постоянная борьба, так и для сознания политического бесправия недостаточно самого факта этого бесправия до тех пор, пока оно не столкнется с стремлениями рабочей массы к улучшению своего положения» 51. Автор и тут прав. Действительно, никогда, нигде и ни один класс не начинал политической борьбы до тех пор, пока его стремления (экономические и другие) пе наталкивались на серьезное препятствие, на существующий политический порядок. Но эта верная мысль сопровож дается у нашего автора следующим положением: «Народная масса вовлекается в борьбу не рассуждениями, но объективной логикой вещей, самим ходом событий, наталкивающих ее на борьбу». Это положение можно признать справедливым только с очень большими оговорками, которых мы напрасно стали бы искать в брошюре «Об агитации». Для того, чтобы повлиять на поступки людей, а следовательно, и на их борьбу, «объективная логика вещей» должна отразиться в их сознании, т. е. повлиять и на их рассуждения. Когда рабочие данной фабрики объявляют предпринимателю, что они несогласны работать на данных условиях, это значит, что их «объективное» положение вызвало в них ряд «рассуждений», в результате которых явилось решение начать забастовку. Противопоставление «объективной логики вещей» человеческим «рассуждениям» может быть допущено лишь в известном, точно определенном смысле. В действительности объективная логика вещей (точнее — общественных отношений) не только не отрицает рассуждений, а, напротив, вызывает и определяет их, т. е. наполняет известным содержанием и направляет их в известную сторону. В этом не могут сомневаться, по крайней мере, все те, которые держатся материалистического понимания истории. Понимание это указало и объяснило причинную связь, существующую между развитием общественных отношений, с одной стороны, и ходом человеческих рас- суждений — с другой. Но оно признало и объяснило также и тот, давно уже подмеченный факт, что рассуждения людей,— особенно массы,— очень часто, чтобы не сказать всегда, отстают от хода развития общественных отношений. Признав и объяснив этот факт, материалистическое понимание истории тем самым разрешило и знаменитый, вызвавший у нас так много устных и печатных споров, вопрос о «роли личности в истории». Там, где общественные отношения не стоят на одном месте, задача передовых личностей,— а следовательно, и передовых партий — заключается прежде всего в содействии тому чрезвычайно важному по своим практическим последствиям процессу, благодаря которому сознание массы приходит в соответствие с ее положением, и субъективная логика ее «рассуждений» перестает противоречить объективной логике «вещей». Революционеры обя заны содействовать росту революционного сознания в массе, обязаны стать акушерами ее революционной мысли. Но само собой разумеется, что этого никак невозможно сделать, не повлияв на ее «рассуждения». По всему видно, что автор брошюры «Об агитации» стоит на точке зрения материалистического понимания истории. Поэтому он и сам знает, конечно, как неосновательно ходячее противопоставление «рассу ждеиий» «объективной логике вещей». Ему известно, что этому противопоставлению мы обязаны всей нелогичностью субъективизма. Но он, по-видимому, не заметил, к каким ошибочным выводам может подать повод его собственное замечание о том, что не рассуждениями вовлекается в борьбу трудящаяся масса. От этого замечания, взятого в его буквальном смысле, до практической программы «Рабочей Мысли» совсем не так далеко, как это, наверно, думает наш автор. В самом деле, если рассуждения не играют никакой роли при вовлечении массы в борьбу, то они совсем не нужны. Мы должны говорить рабочим только о том, что понятно и доступно им и без наших рассуждений. Но без наших рассуждений понятны и доступны массе именно ее ближайшие экономические интересы: нет такого рабочего, который не понимал бы, что высокая заработная плата лучше низкой. Стало быть, нам следует сосредоточить свои усилия именно на экономической агитации. Нашим девизом должна стать прибавка нескольких копеек на рубль; все прочее или приложится само собою, или не заслуживает ни малейшего внимания, как пустая «идеология». Если же интеллигенции не понравится такая программа, то для нас это не важно. Интеллигенция нас не интересует; ее мнения нам не импонируют. Она заражена идеализмом и испорчена рассуждениями, не имеющими в глазах рабочих ни малейшего смысла. Что такие рассуждения не раз проскальзывали даже в пашу социал-демократическую печать, это, разумеется, прекрасно знает автор брошюры «Об агитации». Он скажет, может быть, что он никогда не сочувствовал им. Я охотно поверю этому. Но я утверждаю, что в его брошюре есть места,— например, только что рассмотренное мною место о «рассуждениях»,— которые дают повод и теоретическое основание для таких рассуждений. Мне самому очень жаль, что у него есть такие места. Но что они существуют, эго неоспоримо... «Роль партии, взявшей на себя политическое воспитание и организацию народа,— читаем мы далее,— в этом отношении ограничивается тем, чтобы верно определить момент, когда борьба назрела настолько, чтобы перейти в борьбу политическую и подготовить в самой массе элементы, необходимые для того, чтобы этот переход совершился с наименьшей тратой сил» *. Если роль нашей партии ограничивается тем, чтобы определить тот момент, когда экономическая борьба рабочих должна перейти в политическую, то ясно, что этому моменту будет предшествовать период чисто экономической агитации, до окончания которого всякая мысль о политической борьбе останется преждевременной, а потому и вредной. Но всякий общественный деятель обязан всеми честными средствами препятствовать распространению вредных для его дела мыслей. Следовательно, в продолжение первого периода нашего рабочего движения мы обязаны всеми честными средствами препятствовать распространению мысли о политической борьбе. Мы можем, конечно, обнаружить при этом больший или меньший талант, больший или меньший такт, большее или меньшее остроумие. Но если кто-нибудь из нас,— например, какой-нибудь публицист «Рабочей Мысли»,— и выкажет в этой борьбе некоторый недостаток таланта, такта или остроумия, то ему надо великодушно простить его погрешность, помня, что он нападает на мысль, действительно заслуживающую осуждения и что, по французской пословице, самый красивый офицер не может быть красивее самого себя. Обратим внимание еще вот на какое место: «Таким образом, задачей социал-демократов является постоянная агитация среди фабричных рабочих на почве существующих мелких нужд и требований. Вызванная такой агитацией борьба приучит рабочих отстаивать свои интересы, поднимет их мужество, даст им уверенность в своих силах, сознание необходимости единения и, в конце концов, поставит перед ними более важные вопросы, требующие разрешения. Подготовленный таким образом к более серьезной борьбе, рабочий класс приступает к решению своих насущных вопросов, и агитация на почве этих вопросов должна иметь целью выработку классового самосознания. Классовая борьба в этом, более сознательном, виде создаст почву для политической агитации, целью которой будет изменение существующих политических условий в пользу рабочего класса» *. Отсюда опять видно, что, по мнению нашего автора, мысль о политической борьбе была бы преждевременна в первых «фазисах» воспитания рабочего класса. Поэтому я опять скажу: то, что преждевременно — вредно, а то, что вредно, должно быть устраняемо и побиваемо. Зачем же мы станем нападать на «Рабочую Мысль», прославившуюся своим усердием в деле такого устранения и побивания? Положим, она «немножко дерет», но зато уж «в рот хмельного ие берет» и не проповедует ничего преждевременного. Она стоит за систематическое проведение пролетариата через все «фазисы» и не находит, что еще рано «рассуждать» с ним о политике. И если мы примем в соображение, как много в Петербурге рабочих, еще не окончивших первого класса...— я хочу сказать, ие вышедших из первого «фазиса»,— то выйдет, пожалуй, что «Рабочая Мысль» совсем права, и что совсем неправы ее порицатели. Что скажет на это автор брошюры? По-моему, такое «рассуждение» грешит против «объективной логики» нашей общественной жизни, но не против «субъективной логики» его брошюры. Логика этой брошюры ясна и недвусмысленна: «Чисто экономическая агитация не только возможна, но прямо обязательна в течение целых двух «фазисов» нашего рабочего движения. И пока не кончились эти «фазисы», существование у нас чисто экономического направления не только возможно, но вполне законно и очень желательно». Окончены ли у нас эти «фазисы»? На этот счет могут спорить между собой даже те, которые разделяют основные положения брошюры «Об агитации». Одни из них скажут, может быть, что пора уже чистым экономистам уходить со сцены, так как уже пришел «момент» политической агитации, а другие возразят, что если иметь в виду весь наш рабочий класс в его целом, то надо признать, что нам рано еще толковать не только о полити ческой борьбе, но и о постановке перед рабочими тех «более важных вопросов», которые,— по словам брошюры «Об агитации»,— потребуют их решения во втором фазисе воспитания. Мне сдается, что субъективная логика брошюры будет в этом случае не на стороне защитников политической агитации. IV Говоря все это, я вовсе не желаю хулить брошюру «Об агитации». Я знаю, что она принесла большую полг^- зу нашему движению, нанеся сильный удар той «кружковщине», которая нроцветала у нас прежде и которая могла создавать очень образованных людей из отдельных рабочих, но решительно была неспособна повлиять на массу. Брошюра «Об агитации» дала нам многих агитаторов. Но автор ее боролся с кружковщиной такими доводами, которые скоро подали повод к печальным недоразумениям и к ошибочным «рассуждениям». В этом — слабая сторона брошюры, та самая сторона, благодаря которой она в течение некоторого времени была евангелием «чистых экономистов» и оказывала вредное влияние па дальнейшее развитие нашего движения. Эта слабая сторона характеризуется смешением понятия «класс» с понятием «партия». А это смешение и служит теперь источником тех заблуждений, которые препятствуют известной части русских социал-демократов не только верно решить, но даже правильно формулировать нашу политическую задачу. Именно оно приводит некоторых из нас к повторению старых народнических ошибок. Чтобы обнаружить указанное смешение, достаточно вдуматься в ту мысль нашего автора, что рабочая масса (т. е. рабочий класс?) отзывается только на вопросы, поставленные перед нею самой жизнью. Мысль эта, сама по себе, конечно, неоспорима. Но возьмите хоть переживаемый нами «момент» и скажите — какие же вопросы ставит жизнь перед нашим рабочим классом? Я думаю, что перед различными слоями этого класса она ставит различные вопросы. Промышленный рабочий значительно развитее сельскохозяйственного, и потому наши общественные отношения представляются шуйскому прядильщику не в том свете, в каком видит их тамбовский батрак. Это не требует доказательств. Не требует их и то, что и в среде промышленных рабочих существуют слои, довольно значительно отличающиеся один от другого своим умственным развитием, а следовательно, и не одинаково отвечающие на вопросы жизни. Известно, наконец, что даже рабочие одной и той же отрасли промышленности не одинаковы по своему умственному развитию в различных районах. Выходит, что, например, перед слесарями южного промышленного района жизнь ставит иные вопросы, чем перед петербургскими. В каком же «фазисе» движения находится вся русская рабочая масса? По-моему, она находится в нескольких «фазисах» сразу. А если это так, то нелегко определить наступление того, искомого нашим автором, «момента», когда экономическая борьба должна будет перейти в политическую. По-видимому, он для разных слоев рабочего класса наступит в разные «моменты». Как же нам быть? По словам автора, агитатор всегда должен идти па один шаг впереди массы. Пусть будет так. Но впереди какого же именно слоя пойдем мы, как партия? Какой именно слой опередим мы на один шаг? Если — самых передовых, то момент перехода к политической борьбе, вероятно, уже наступил. Если — самых отсталых, то он, вероятно, никогда не наступит, потому что даже в самых передовых странах до сих пор существуют и будут существовать вплоть до окончательной победы социализма такие рабочие, которые слепы и глухи по отношению к вопросам жизни 52. Если же мы будем иметь в виду рабочих среднего уровня развития, то,— не говоря уже о трудности определения этого уровня,— спрашивается, как же поступим мы с наиболее развитыми. рабочими? Неужели оставить на второй год в том же классе, осудив их на повторение того, что уже пройдено ими в среднем «фазисе»? Автор скажет, вероятно, что партия должна идти впереди каждого из этих слоев, применяясь в своей агитации к достигнутой им степени умственного разви тия. Я спорить и прекословить не стану; я только спрошу: как же нам быть с «моментом» перехода экономической борьбы в политическую? С одной стороны, он уоюе наступил, потому что у нас уже есть слои, созревшие для политической борьбы. А с другой стороны, он еще не пришел, так как у нас есть слои, для нее неготовые. Ввиду этого невольно возникает сомнение в том, что он может быть найден. Все эти затруднения исчезают, как только мы вспоминаем, что иное дело весь рабочий класс, а иное дело соц-демократическая партия, представляющая собой лишь передовой — и в начале очень малочисленный — отряд рабочего класса. Если рабочий класс данной страны, взятый в его целом (т. е., точнее, в большинстве своих членов), еще не созрел для перехода к политической борьбе, то из этого вовсе не следует, что «момент» такой борьбы еще не настал для партии, задавшейся целью политического воспитания этого класса. Для партии момент политической борьбы наступает каждый раз, когда она встречает повод для политической агитации. А у нас в России поводы для такой агитации встречаются никак не реже, чем поводы для агитации на экономической почве. V Экономическая агитация — политическая агитация! Как легко произнести эти всем известные термины, как легко из-за них перессориться, и как трудно в то же время русскому агитатору разграничить связанпые с ними понятия! Как трудно отделить в нашей русской агитационной практике экономию от политики! Мы уже видели, что народники семидесятых годов, осуждавшие борьбу за политическую свободу, как грешную сделку с дьяволом оппортунизма, вынуждены были вести ее всюду, где агитация на почве ближайших экономических требований народа приводила их и волнуемую ими массу к столкновениям с правительством. Но именно потому, что они вели ее вопреки собственному теоретическому убеждению, они не доводили ее до конца и, восставая против политической части программы «Северно-Русского Рабочего Союза», они старались разрушать то те- чепие, возникновению которого они сами содействовали. Наши социал-демократические «экономисты» окажут ся — и, вероятно, уже оказывались много раз — в таком же двойственном положении. Полицейское правительство заставит их — и, вероятно, уже заставило не однажды — заговаривать о политике там, где они собирались ограничиться «пока» одной экономией; но, заговорив о политике наперекор собственной программе, т. е. задолго до того «момента», когда весь рабочий класс созреет для политической борьбы, они, по необходимости, будут противоречить самим себе, не скажут и десятой доли того, что могло бы быть сказано ими, и вообще невольно будут ослаблять действие своих собственных усилий. Не лучше ли раз навсегда отказаться от вредного предрассудка? Не пора ли ясно сознать, что там, где рабочие лишены всех способов законной защиты своих интересов, почти всякое столкновение их с предпринимателями является в то же самое время столкновением с полицейским государством, и потому делает политическую агитацию не только возможной, по совершенно неизбежной для всякого серьезного агитатора. Для нас, социал-демократов, в высшей степени важно выяснить рабочим, что в полицейском государстве они всегда будут осуждены на более или менее полное бесправие. Когда они поймут это, полицейское государство затрещит по всем швам. Автор брошюры «Об агитации», разумеется, прекрасно знает это. Но он почему-то думает, что такое выяснение может начаться лишь во втором «фазисе» рабочего движения, лишь тогда, когда рабочие выдвинут «то или иное требование значительного изменения в существующих на данной фабрике или в данной отрасли промышленности порядках» *. Это слишком схематично. На самом деле, указанное выяснение может и должно иметь место даже и тогда, когда требования рабочих, сами по себе, не принадлежат к числу «значительных», и когда движение, вызванное ими, еще далеко не охватывает целой отрасли промышленности. Такое выяснение должно быть начинаемо всегда и везде, когда и где полицейский произвол поддерживает хозяйскую прижимку. А где же и когда же он пе поддерживает ее? Всякий, кому приходилось действовать в рабочей среде, легко воскресит в своей памяти пе мало таких случаев борьбы рабочих «с отдельными предпринимателями» (первый «фазис», по схеме нашего автора), которые могли бы дать хороший повод для наглядного выяснения рабочим некоторых сторон нынешнего нашего полицейского порядка. Я сошлюсь на самого автора. Вот какими чертами изображает он психологический процесс, совершающийся в душе борющихся с фабрикантом рабочих. «В сознании всей правоты своего требования, рабочие сначала держатся спокойно, уверенные в том, что все должны быть на их стороне, все должны им сочувствовать. Ведь все это так просто, требование их так ясно, притеснение так несправедливо! Они отправляют депутацию к фабричному инспектору. Он, наверное, им поможет, ведь он защитник, он знает все законы, а законы, наверное, говорят в их пользу... Точно ушатом холодной воды обливает их инспектор... В законах ничего об этом нет; фабрикант стоит на вполне законной почве,— ничего не могу сделать... Дверь закрывается перед носом... Как! чтобы законы за нас не заступались! Быть этого не может, чтобы нас не защищал наш батюшка! Инспектор подкуплен фабрикантом, он врет, нахально врет!.. Рабочие пробуют другие пути,— везде отказ, кое-где с угрозой, которая скоро принимает реальные формы: в помощь фабрикантам посылаются войска. Рабочие получают первый урок политической науки, гласящей, что право на стороне сильного, что против организованной силы капитала должна выступить организованная же сила труда» *. Здесь предполагаемое умозаключение не вполне соответствует тому практическому опыту, на основании которого оно строится. Если правительство становится па сторону предпринимателей, то из этого следует прежде всего тот вывод, что борьба против капитала должна сопровождаться борьбой с правительством, а не тот, что организации капиталистов надо противопоставить организацию рабочих: Легко было бы показать, что эта логическая ошибка вызвана уже знакомым нам схематизмом автора. Но мне теперь нет нужды в этом. Теперь я хочу только спросить читателя: неужели же в первом «фазисе» движения, т. е. когда рабочие борются «с отдельными предпринимателями», им не представляется случая получить изображенные автором впечатления и убедиться не только в том, что «право на стороне сильного», но также и в том, что сила экономически сильного заключается нередко в политическом бесправии экономически слабого? Конечно, да. Можно даже сказать, что изображаемый автором психологический процесс совершается преимущественно в первом «фазисе». Там, где столкновения учащаются и охватывают целые отрасли промышленности, рабочие уже имеют обыкновенно много предварительного опыта и вряд ли отличаются тою наивностью, какую приписывает им наш автор,— едва ли они могут думать, что «все (т. е., главным образом, все власти) будут на их стороне». Но если «уроки политической науки» доступны рабочим уже в первой поре их движения, то зачем мы будем откладывать политическую агитацию в долгий ящик, зачем мы будем ждать момента ее наступления? Он не наступит, потому что он уже наступил. Выше я сказал, что рабочие (и, конечно, не одни только рабочие, а все человеческие существа без различия возраста, пола и общественного положения) никогда не вовлекаются в борьбу иначе, как путем рассуждений. Теперь пора прибавить, что характер этих рас- суждений зависит от умственного развития борющихся и что степенью этого развития должны определяться агитационные приемы тех людей, которые хотят повлиять на ход борьбы в том или другом смысле. В применении к интересующему нас вопросу это означает, что в разных слоях рабочего класса политическая агитация непременно должна принимать различный вид. Но необходимое разнообразие ее приемов не может и не должно изменить ее содержание, заключающееся в выяснении враждебности и непримиримой противоположности интересов рабочих с интересами царизма. Эта противоположность не может быть выяснена сразу; ее понимание будет лишь понемногу, лишь малыми дозами усваиваться рабочим классом. Но что ж из этого? И какая же великая общественная истина сразу усваивается теми, которые заинтересованы в ее усвоении? Невозможно усвоить рабочему сразу и ту мысль, что интересы наемного труда противоположны интересам капитала. Но разве кто-нибудь умозаключит отсюда когда-либо, что мы не можем приступить к выяснению этой мысли уже в самом первом фазисе рабочего движения? У рабочих возникает недоверие к царским чиновникам,— мы углубляем и расширяем его как можно больше, не упуская ни одного случая довести его до недоверия к самому царю. У рабочих родится сомнение в выгодности для них нынешнего политического порядка,— мы поддерживаем это сомнение всеми средствами, имеющимися в нашем распоряжении; мы старательно выставляем на вид все те факты, которые способны дать ему новую пищу; мы растим его и заботливо охраняем до тех пор, пока оно не уступит места непримиримой ненависти к царизму. Рабочих начинает тяготить рабское ярмо,— мы принимаем все меры к тому, чтобы они узнали «свободы гордой вдохновенье». Мы лишь постепенно подвигаемся к этой великой цели; но мы ни на минуту не выпускаем ее из виду. Дело не в том, можем или не можем мы высказать в данном частном случае нашу политическую мысль во всей ее полноте, а в том, что в каждом данном случае мы передаем рабочей массе возможно большую часть того запаса политических понятий, которым мы обладаем. Поскольку мы передаем ей эти понятия, мы боремся с царским правительством, и всякий новый успех наш в этом деле будет новым поражением абсолютизма. VI Я знаю, что многих удивят эти слова. В наших оппозиционных и революционных кругах до сих пор очень распространено то представление о политической борьбе, согласно которому необходимыми ее атрибутами являются заговоры, кинжалы, взрывчатые вещества, или, по меньшей мере, баррикады и манифестации. Но это одно из тех ошибочных представлений, которые унаследованы нами от анархизма и которые очень сильно мешают распространению у нас правильного взгляда на нашу политическую задачу. Заговоры, кинжалы, взрывчатые вещества, баррикады и манифестации,— все это не более, как приемы политической борьбы, очень полезные и даже вполне неизбежные при известных обстоятельствах, но вовсе не исключающие возможности, пользы и даже полной неизбежности других приемов при других обстоятельствах. Сущность политической,— как и всякой дру гой,— борьбы заключается в том, что каждая из борющихся сторон старается разрушить или хотя бы только ослабить силы, поддерживающие существование другой стороны. Тот или другой прием хорош лишь постольку, поскольку он служит для достижения этой цели. Спрашивается теперь — ослабляются ли силы правительства тем, что мы распространяем недоверие и ненависть к нему в среде рабочего класса? На этот вопрос, разумеется, нельзя ответить иначе, как утвердительно. И само правительство отвечает на него так своими действиями. Оно всеми силами старается поддержать и упрочить вековые политические предрассудки нашего народа. Оно понимает, что каждая удача его на этом мрачном поприще означает поражение «революционной гидры». Оно понимает также, что и, наоборот, всякий успех «революционной гидры» в борьбе с этими предрассудками приближает время его падения. И можно утверждать, нимало не рискуя ошибиться, что самый страшный теперь для него и самый действительный прием борьбы с ним состоит именно в развитии политического сознания пролетариата, посредством устной и печатной пропаганды и агитации. «Критика посредством оружия,— справедливо говорит Маркс,— не может быть заменена оружием критики; материальная сила должна быть свергнута материальной силой, но теория тоже делается материальной силой, когда увлекает за собой массу» 77. Нам именно нужно теперь создавать и увеличивать материальную силу революции, распространяя в массе — посредством пропаганды и агитации — «теорию» противоположности интересов самодержавия с ее собственными насущнейшими интересами53. Успешное распространение этой «теории» обещает нам теперь самые блестящие успехи: именно оно даст нам возможность добиться от правительства некоторых уступок. Это тоже может показаться сомнительным, но это тоже несомненно. Доказательство налицо. Наши польские товарищи твердо и решительно выступили на путь политической агитации. Чисто экономическая программа давно уже внушает им презрительное сожаление. И что же? Русское правительство уже задумывается об уступках польским рабочим. В записке, поданной царю в январе 1898 года, варшавский генерал-губернатор, князь Имеретинский, требует пересмотра законодательства о рабочих, ссылаясь на то, что стеснения, налагаемые на рабочий класс отсталыми законами, могут усилить влияние на них «социально-революционной пропаганды». Рассудительный князь так и говорит: законодатель, в своих собственных интересах, должен делать различие между Польшей и «другими, более спокойными районами внутри России» 54. Это чрезвычайно интересный и поучительный пример диалектики общественной борьбы. Энергичная политическая агитация, предпринятая нашими польскими товарищами, сделала польский край менее спокойным, чем «другие районы», и правительство заявляет, что «удовлетворение материальных нужд» польского рабочего класса «приобретает» значение «государственной важности» 55. Если экономические столкновения рабочих с предпринимателями могут порождать политическое недовольство рабочих, то политическое недовольство рабочих может,— как видим,— с своей стороны, повести к улучшению позиции рабочих в их экономической борьбе с капиталистами. Экономия переходит в политику, политика в экономию. Да нужно ли было нам ходить в Польшу за подтверждением этой истины? Ее, как нельзя лучше, подтверждает история закона 2 июня 1897 года. Хотите знать, почему правительство нашло нужным уступить требованиям рабочих насчет сокращения рабочего дня? Послушайте одного из членов комиссии для составления проекта названного закона. Во время поднявшихся в комиссии прений о том, должен ли тот же закон регулировать заработок рабочих, вице-директор хозяйственного департамента министерства внутренних дел, Щегловитов, высказал основные побуждения правительства следующим недвусмысленным образом: «Если рабочие убедятся, что правительство, издав закон, достигло благоприятных результатов для рабочих, то они будут смотреть на него как на своего защитника и покровителя, а если такого впечатления новый закон иметь не будет (г. Щеглови- тов хочет сказать: если рабочие не получат такого впечатления от закона), то рабочие будут более склонны к противоправительственной пропаганде» 56. Кажется, ясно: кажется, политическая цель правительства не может подлежать сомнению? А если — да, то ведь из этого прямо следует, что, чем настойчивее и эпергичнее станут наши политические «внушения» рабочему классу, тем чаще будет уступать ему правительство в интересах самосохранения. Конечно, эти уступки не могут идти дальше известного предела: в противном случае мы были бы неправы, утверждая, что интересы рабочих непримиримы с интересами самодержавия. Но пока еще пе наступил этот предел, оно непременно будет уступать, в надежде пересилить этим наше влияние на рабочих. Интересно, что сами предприниматели,— и при том даже и районов сравнительно очень «спокойных»,— начинают сознавать теперь, что русское законодательство о рабочих устарело и нуждается в пересмотре. Горный инженер В. В. Жуковский, который был командирован совещательной конторой железозаводчиков в Австрию для изучения там отношений между предпринимателями и рабочими, издал по своем возвращении в Россию брошюру, где высказывает, между прочим, ту мысль, что лет через 20 у нас нужно будет легализировать рабочие союзы. Само собою разумеется, что мы, социал-демократы, относимся к вопросу о правах рабочих не так терпеливо, как г. Жуковский. Мы постараемся завоевать многие из них гораздо раньше назначенного им срока. Но я уверен, что к этому завоеванию нас приведет только путь политической агитации. Пусть, однако, не считают меня исключительным сторонником политической борьбы посредством живого и печатного слова. Я безусловно настаиваю только на необходимости политической борьбы, а вопрос об ее приемах всегда был и останется для меня вопросом целесообразности. Приемы эти определяются общим состоянием страны, соотношением существующих в ней общественных сил и,— главное,— степенью политического развития рабочих. Чем дальше уйдет это развитие, тем разнообразнее будут становиться приемы нашей политической борьбы с правительством. Теперь мы боремся преимущественно посредством живого и печатного слова. Но именно потому, что эти приемы борьбы в высшей степени целесообразны; именно потому, что они хорошо влияют на политическое развитие рабочих, у нас становится возможным употребление в дело нового, могучего приема: демонстрации. События, имевшие место в Харькове весною нынешнего года, может быть, знаменуют собою начало новой эпохи в истории нашей борьбы. В течение этой эпохи еще более разовьется политическое сознание рабочего класса,— т. е., следовательно, еще более возрастут наши силы, и тогда... Но зачем забегать вперед: довлеет дневи злоба его! После всего сказанного ясна, надеюсь, отличительная черта той тактики, которую я отстаиваю. Автор брошюры «Об агитации» излагал дело так, как будто в первых двух «фазисах» рабочего движения политическая агитация неуместна; по-моему, она становится у нас уместной всюду, где показываются признаки такого движения. Автор брошюры «Об агитации» рассуждает так, как будто политическая борьба может быть только делом пролетариата, как целого класса, достигшего известной высоты развития; я же думаю, что политическая борьба должна быть немедленно начата пашей партией, которая представляет собою передовой отряд пролетариата,— его наиболее сознательный и революционный слой,— и что политическая борьба нашей партии явится одним из самых могучих факторов дальнейшего развития рабочего класса. Автор брошюры «Об агитации» склоняется, по-видимому, к той мысли, что политическая борьба с царизмом начинается только тогда, когда борющиеся предъявляют правительству определенные политические требования, т. е. где заходит речь о той или другой законодательной реформе; а мне эта мысль кажется ошибкой, сильно затрудняющей нам исполнение нашей политической задачи; в моих глазах первой реформой, которую мы должны иметь в виду, является реформа политического сознания рабочего класса, и я полагаю, что, начав дело этой реформы, мы тем самым начинаем политическую борьбу с правитель ством, великую революционную борьбу за влияние на умы рабочих, которая естественным и логическим ходом своим приведет и к известным требованиям со стороны пролетариата, и к известным уступкам со стороны правительства. Автор брошюры «Об агитации» смешивает понятие «класс» с понятием «партия» и, сосредоточив свое внимание па предполагаемом ходе развития нашего рабочего движения, он забывает о политической инициативе нашей партии; а я считаю, что указанное смешение служит главным источником всех тех заблуждений* которые вызвали в последние годы так много споров и разногласий в нашей партии, и что устранение этого смешения необходимо для того, чтобы мы могли определить политическую обязанность социал-демократической партии по отношению к рабочему классу. В самом деле, автор брошюры «Об агитации» не сторонник «экономического» направления. Но мы уже видели, что на некоторые его доводы, с полным основанием, могут опираться «чистые экономисты». И поскольку он смешивает класс с партией, он бессознательно и невольно вносит каплю своего меда в тот улей, в котором работают теперь авторы известного «Credo» 78 и их единомышленники. Если о политической борьбе с царизмом можно будет заговорить только тогда, когда для нее созреет весь русский рабочий класс, то позволительно ли вести речь о социализме раньше, чем весь пролетариат в его целом не «потребует» устранения капиталистического хозяйства? Но пролетариат в его целом еще не «требует» этого даже в самых передовых странах. Поэтому существование социал-демократии не имеет теперь смысла. Как представители рабочего класса, мы имеем право говорить теперь лишь о некоторых второстепенных реформах рабочего законодательства, а для этого нет надобности в особой социал-демократической партии. Мы были социал-демократами; мы должны перестать быть ими. Таков ход мыслей, приведший к появлению «Credo». В своем окончательном результате он очень далек от того, с которым мы встречаемся в брошюре «Об агитации». Но в своем «начале» он совпадает с ним, и этим объясняется тот общеизвестный факт, что единомышленники авторов «Credo» очень часто и охотно ссылались на брошюру «Об агитации» и противопоставляли ее программе группы «Освобождение Труда». Я указывал на стачки, как на явление, дающее повод для политического воздействия социал-демократов на рабочую массу. Но кто знаком с условиями русской жизни, тот понимает, что подобные поводы далеко не исчерпываются стачками. Они встречаются всюду, где на русского работника давит тяжелая лапа русского администратора. Рабочий страдает от своего политического бесправия не только как продавец рабочей силы, но и как обыватель, которого начальство «тащит» туда, откуда ему хотелось бы вырваться, и «пе пущает» туда, куда ему хотелось бы пробраться. Эта милая распорядительность начальства вызывает в рабочих чувства неудовольствия и протеста, а там, где зародились эти чувства, готово место и для политического воздействия на них социал-демократической партии. В первой половине девяностых годов ходил слух о том, что одесский градоначальник, Зеленый,— о котором вообще рассказывали множество курьезов, достойных изложения пером Щедрина,— издал постановление, воспрещавшее «простонародью» ходить по тротуарам, которые предоставлялись таким образом в исключительное распоряжение «чистой публики». Это постановление не относилось непосредственно к условиям продажи рабочими своей рабочей силы; оно было чуждо каких-нибудь экономических соображений: оно явилось одним из проявлении до спх пор сильного у пас сословного предрассудка и крепостнического самодурства. Но это не мешало ему быть возмутительным, и многие одесские рабочие, наверное, приняли его, как жестокое оскорбление. Социал-демокра- тия должна была высказать, что чувствовали эти рабочие; она должна была поставить частные случаи административного произвола в связь со всей правительственной системой и, бичуя одесского сатрапа, зацепить петербургского самодержца. Тактично составленное и широко распространенное в массе воззвание непременно заронило бы семя политического сознания во многие рабочие головы. Я не ручаюсь за то, что Зеленый действительно издал указанное постановление. Может быть, слух о нем был неверен. Но для меня это не важно. Мне нужен был только пример для пояснения моей мысли, и есди чита- тель ее понял, то он сам иллюстрирует ее другими, совершенно достоверными, примерами. Затруднение может представиться ему разве лишь вследствие крайнего изобилия таких примеров. Я позволю себе указать эму случаи, освещающие обязанность нашей партии при совершенно исключительных обстоятельствах. Именно, я укажу па антиеврейские беспорядки. Каких действий требуют они от нашей партии? Скажет ли нам кто-нибудь, что мы должны подстрекать бунтующую толпу и поддерживать буянов? Этого не скажет никто, кроме антисемитов. Почему ие скажет? По тысяче соображений, ясно показывающих, что национальный антагонизм крайне вреден для рабочего движения и что антисемитизм полезен только его противникам. Но если эти соображения ясны и убедительны, то почему же не довести их до сведения рабочих? Почему не высказать их кратко, но решительно, в то смутное и печальное время, когда масса не слышит ничего, кроме бессмысленных науськиваний? Если наше воззвание и не остановит толпы, то оно все-таки не пройдет бесследно, оно все- таки занесет луч света в темное царство и будет содействовать развитию политического сознания массы. Далее. В первые часы или даже дни антиеврейских беспорядков полиция обыкновенно потворствует буянам и смотрит на их подвиги сквозь пальцы. Она сама не прочь потормошить «жидов». Но она любит «порядок» и потому решается, наконец, действовать. Начинаются «внушения» и «усмирения», которые по своим приемам сами составляют вопиющее преступление против человеческой личности. Достаточно сказать, что розги играют очень видную роль в этих «внушениях», расточаемых без суда и следствия, по усмотрению пьяных приставов и по указаниям бессовестных сыщиков. Русский народ уже вышел из того варварства, в котором он мог равнодушно переносить такие расправы. Теперь они оскорбляют его нравственное чувство, и мы можем посеять много благородной ненависти на почве, подготовленной таким оскорблением. Еще пример. Студенческие беспорядки ни прямо, пи косвенно не касаются условий найма рабочих капиталистами. Но они вызывают толки, доходящие до слуха рабочего класса: о них пишут в газетах, о них говорят лавочники, о них лжет полиция. В трудящемся населении больших городов найдется не мало лиц, интересующихся такого рода явлениями, и наша партия обязана, в интересах своей борьбы за политическую свободу, выяснить им истинный смысл студенческих «бунтов». Она должна показать им, что действрш «бунтовщиков» направляются против того самого порядка, от которого больше всего достается именно рабочему народу, и что, поэтому, рабочий народ должен видеть в бунтовщиках не врагов, а союзников. Чем шире распространится такой взгляд в народной массе, тем более ослабеет влияние на нее охотпорядских элементов, составляющих самый надежный оплот политической реакции, и тем более усилится влияние на нее революционной социал-демократии 57. А народные школы? А народное чтение? А разнообразные просветительные попытки интеллигенции, которые отвечают серьезной и вполне сознанной рабочим классом духовной потребности и которые встречают со стороны правительства такое множество препятствий? Трудящаяся масса настойчиво просит умственной пищи, правительство осуждает ее на умственный голод и неотступно преследует всех тех, которые хотели бы прийти к ней на помощь, а мы будем молчать, успокаивая свою совесть революционеров тем соображением, что все это не имеет непосредственного отношения к фабричным порядкам и прямой связи с вопросом о расценках? Нет, нет и тысячу раз нет! Если бы мы поступали таким образом, мы сделались бы смешными доктринерами, жалкими педантами, неспособными приобрести широкое влияние на общественную жизнь и недостойными выступать в качестве носителей великой освободительной «идеи рабочего сословия». Так называемые культурники с любовыо к делу и с самоотвержением несут знание в пробуждающуюся от многовекового спа народную массу, но, натолкнувшись на цензурные решетки и полицейские рогатки, они останавливаются в нерешительности и ие смеют сообщить народу самое лучшее из того, что они могли бы сообщить ему* Иногда им удается преподать своим слушателям некоторые элементарные сведения по естествознанию, истории и географии, но они не дерзают затронуть перед ними важнейший вопрос народного образования, не решаются указать на царя и на царских опричников, как на сильнейшее теперь препятствие этому образованию. Социал- демократия и здесь,— как везде,— пойдет гораздо дальше других направлений; она выскажет то, о чем молчат другие, произнесет то слово, которое обходят «культурники» в своем преподавании. Она объяснит народу, кто и зачем заслоняет от него свет знания; она разоблачит политику «народного просвещения», она будет в своих воззваниях беспощадно клеймить проделки наших обскурантов. И это будет новым видом политической агитации; это явится одним из самых действительных средств борьбы за политическую свободу! Еще один пример, на этот раз — последний. Неурожаи сделались у нас постоянным явлением, несущим множество несказанных бедствий населению пострадавших местностей. В таких случаях прямая обязанность правительства оказать серьезную помощь голодающим. Но наше правительство не только не оказывает крестьянам серьезной помощи, но всячески стесняет тех частных лиц, которые хотели бы послужить пароду в тяжелую для него годину. Русская социал-демократия обязана разоблачать перед трудящейся массой эти тиранические и постыдные действия русского правительства. Промышленные рабочие, наверное, выслушают ее со вниманием; ведь для многих из них неурожай означает разорение оставшейся в деревне родной семьи, нищету родителей и братьев. Иные из этих рабочих принесли, может быть, с собой из деревни наивное убеждение в том, что всякая помощь голодным оказывается по царскому почину и распоряжению. Каково же будет их негодование, когда мы обнаружим их ошибку, когда мы покажем им, как ведет себя в таких случаях их любимый «надежа-госу- дарь»! Мы не можем ограничиваться более или менее длинными статьями в предназначенных для рабочих периодических изданиях. Мы должны во множестве распространять летучие листки и воззвания, доступные пониманию самых неразвитых рабочих. Тут недостаточно про- паганды; тут необходима агитация. Замечу кстати, что в листках и воззваниях нам следует обращаться при этом не только к рабочим, но также и к крестьянам, которых этот вопрос касается всего ближе. Я уже сказал, что многие промышленные рабочие имеют в деревне отцов и братьев. Но ведь кроме промышленных рабочих есть еще и сельскохозяйственные. Такими являются те из крестьян, которые по незначительности своего земельного надела живут продажей своей рабочей силы. Эти крестьяне — те же пролетарии, и горе нам, если мы позабудем об этом! Правда, промышленные, рабочие восприимчивее сельскохозяйственных, и потому первые наши усилия естественно направляются на промышленные центры. Но чем большим успехом увенчаются эти наши усилия, т. е. чем более возрастет наше влияние на промышленных рабочих, тем возможнее и необходимее станет для нас революционное воздействие на деревню. Зная это, мы уже теперь должны прокладывать себе дорогу в нее всякий раз, когда к этому представляется удобный повод. А между такими поводами едва ли не первое место принадлежит хроническим голодовкам и сопровождающим их стеснительным распоряжениям нашего попечительного начальства. VIII «Располагая фактами и сообщениями из разных мест, сотрудники «Рабочей Мысли» должны делать сводки и указывать, как слагается общее насилие царской власти от этих частных, чиновничьих и хозяйских притеснений, причем нужна простота, ясность и вооду- шевленность». Так говорит в письме, напечатанном в номере восьмом «Рабочей Мысли», «практик-рабочий», очевидно, мало опытный в программных спорах, но хорошо понимающий требования жизни и положение своего класса в нашем полицейском государстве. Редакция «Рабочей Мысли» в особом примечании обратила внимание читателей лишь на непоследовательность автора письма, который осуждает употребление иностранных слов в статьях, предназначенных для рабочих, и сам во множестве употребляет их в своем письме. Оставляя открытым вопрос об иностранных словах, я замечу, в свою очередь, что цитированное мною место пирьма, «практика-рабочего» пре красно определяет общую агитационную задачу нашей партии: «ставить мелкие притеснения, испытываемые рабочими со стороны хозяина и чиновников в связь с общим насилием царской власти». Это как раз та задача, на которую я указываю и от посильного решения которой мы не имеем права уклоняться даже в самом первом «фазисе» рабочего движения. Но если это так, если «практик-рабочий» верно определяет нам нашу практическую задачу, то стремиться к чисто экономической агитации значит делать огромную и непростительную тактическую ошибку. «Рабочий знает, кто сидит на его загорбке, ох, как знает! — говорится еще в письме,— нужно только, чтобы с первого же слова сердце его забилось сильнее, и он не удержался, чтобы не сходить к соседу и... не передать ему, как клокочет его кровь и разрывается его сердце при виде такой тьмы человеческих насилий». Это опять то самое, что говорю я: в своей агитации наша партия не может ограничиться указанием рабочему факта экономической его эксплуатации; она непременно должна касаться той «тьмы насилий», которая окружает рабочего со всех сторон и от которой родится сомнение в его голове и накопляется горечь в его сердце. Если мы сумеем дать надлежащее направление этим сомнениям и найти яркое выражение этой горечи, то и в самом деле от наших воззваний будет сильнее биться сердце в груди пролетария и быстрее обращаться кровь в его жилах. «Дайте . простор агитации и публицистике,— прекрасно говорит «практик-рабочий»,— и вы увидите, как заискрятся тысячи глаз наших рабочих, как воодушевятся лица и как быстро полетит весть о дружном единении...» О какой же публицистике говорит оп? Ясно, что о политической, т. е. о той самой, которая, по моему мнению, должна быть неразрывно связана с агитацией на экономической почве. Это письмо рабочего есть первое (а может быть, ужо.и не первое?) предостережение гг. «экономистам», идущее из среды нашего пролетариата. Надо надеяться, что за ним скоро последуют другие. В письме «практика-рабочего» есть еще одно, очень замечательное место. Привожу его целиком. «Может быть, вам покажется смешным, что рабочие зачитывали до дыр народовольческую брошюру «Подпольная Россия» и жили вместе с ее героями, забывая всякие опасности и трудности настоящего. Я не сторонник разных заговоров и терроров, но для меня нимало не смешно видеть человека, переменившего Бову Королевича на Желябова и Спящую красавицу на Веру Перовскую. Я указываю только на психологию рабочего и не хочу сказать о каком-нибудь новом направлении или воскрешении народовольческих утопий». Указываемая здесь «психология» — увлечение «народовольческой» брошюрой «Подпольная Россия» и биографиями Желябова и «Веры» Перовской,— делает большую честь русским рабочим и доказывает лишний раз то, что мне часто приходилось высказывать устно и в печати (навлекая на себя злые насмешки «интеллигентных» скептиков) 58, что русский пролетариат отомстит русскому правительству за многократные поражения, нанесенные им русской революционной интеллигенции. Но почему же автор письма думает, что такая психология русских рабочих может вызвать насмешки со стороны людей, называющих себя друзьями пролетариата? Вероятно, он имеет к тому свои основания; вероятно, он встречал людей, осмеивавших сочувствие рабочих героям «Подпольной России». Если это так, если такие люди действительно существуют, то да будет им очень стыдно! Они могут искренне считать себя друзьями рабочего класса; но в действительности они не друзья рабочих, а их враги, не просветители, а усыпители. «Заговоры и терроры» теперь совершенно неуместны. Но память о заговорщиках и террористах, преследовавших святую цель экономического и политического освобождения русского народа, должна быть так же дорога всем сознательным рабочим, как дорога всем искренним христианам память их мучеников. Желябовы и Перовские составляют славу нашей родины. IX Тактика, предлагаемая «рабочим-практиком», нуждается в одном только дополнении: наша партия в своей агитации должна указывать рабочим не только на ту «тьму насилий», от которой страдают они сами, но, как я указывал выше, также и на ту, которая тяготеет надо всей трудящейся и надо всей свободомыслящей Россией. Такие указания будут расширять политический кругозор пролетариата и в то же время приобретать новых, многочисленных друзей его передовому отряду, т. е. нашей партии. Они распространят наше политическое влияние далеко за пределы рабочего класса в собственном смысле этого слова. Наша агитация и теперь уже в значительной степени имеет политический характер. Нам необходимо еще ярче и решительнее оттенить этот характер, раз навсегда разорвав со всякими «экономическими» предрассудками. Приемы нашей политической агитации должны стать гораздо разнообразнее, область ее распространения — много шире, чем прежде. Я понимаю, что все это предполагает, может быть, такую организацию, какой у нас пока еще нет, и такие материальные средства, какими мы пока еще не располагаем. Но многое можно сделать в указанном направлении уже и в настоящее время. А каждый шаг, сделанный нами в этом направлении, будет укреплять нашу организацию и увеличивать паши материальные средства, по той простой причине, что будет увеличивать и укреплять сочувствие к нам всех демократических элементов нашего отечества. Эти элементы окажут нам незаменимую поддержку в политической борьбе с царизмом. На основании этих последних слов меня обвинят, пожалуй,— как обвиняли недавно II. Аксельрода,— в намерении покинуть точку зрения классовой борьбы и содействовать сближению пролетариата с буржуазией. Но я не боюсь таких обвинений. Более того, я убежден, что пора уже обратить их против обвинителей. И я сделаю это немедленно. Русский рабочий класс страдает не только от капитализма, но и от недостаточного развития капитализма. Самым тяжелым для пролетариев последствием неразвитости нашей экономики является их политическое бесправие, делающее из них рабов первой встречной кокарды и чрезвычайно затрудняющее их борьбу с капиталистами. Завоевание политических прав, разрушение абсолютизма составляет, поэтому, необходимое условие правильного развития этой борьбы. Русский социал-демократ обязан выяснять рабочему не только ту враждебную противоположность, которая отделяет его интересы от интересов предпринимателей, но также и ту, которая существует между его интересами, с одной стороны, и интересами самодержавия — с другой. Но интересы самодержавия враждебны интересам не одних только рабочих. Поэтому в борьбе с самодержавием заинтересованы не одни только рабочие. Русская социал-демократия сделала бы непростительную ошибку, если бы она упустила из виду это важное обстоятельство и не сумела воспользоваться им в интересах освободительного движения пролетариата. Она не может игнорировать и те слои русского населения, в которых живет дух оппозиции. Маркс и Энгельс высказали в «Манифесте Коммунистической партии» ту мысль, что коммунисты обязаны поддерживать всякое революционное движение, направленное против существующего порядка. Эта мысль сохранила все свое великое значение и для нашего времени. Она должна руководить нами в наших отношениях к «обществу». Мы не только не имеем права игнорировать существующие в его среде оппозиционные течения, но обязаны старательно и постоянно выставлять на вид сторонникам этих течений те наши политические стремления, которые делают из нас самых решительных и самых непримиримых врагов абсолютизма. Нам нечего бояться сближения с оппозиционными слоями нашего общества; нам надо позаботиться только о том, чтобы они не подчиняли нас своему влиянию и руководству. А такое подчинение сделалось бы возможным,— и даже неминуемым,— только в том случае, если бы у нас восторжествовало экономическое направление. Сторонники этого направления не хотят политической борьбы по крайней мере для настоящего «момента». Но мы уже знаем, что у нас в России эта борьба — та же природа: если вы гоните ее в дверь, она возвращается через окно. Но, возвращаясь таким необычайным образом, она производит вреднейшую путаницу там, где нельзя обойтись без самого строгого порядка. Благодаря этой путанице люди, идущие в одну комнату, против собственного ведома и желания попадают в другую. Этот неприятный пассаж уже случился с некоторой,— заметьте: с наиболее верной себе, наиболее последовательной,— частью наших «экономистов». Оставаясь верным себе, т. е. последовательно, логически развивая свои основные положения, «экономист» не- нзбежно приходит к программе, изложенной в не раз уже упомянутом мною «Credo». Авторы этого произведения считают излишним существование социал-демократии как особой политической рабочей партии. Но они уже не высказываются против политической борьбы. Они только хотят, чтобы ее инициатива принадлежала не рабочим, а именно тем оппозиционным элементам нашего общества, о которых я говорил выше. К чему же привела бы такая борьба при участии в ней социал-демократов, по при отсутствии особой социал-демократичесгсой партии? Понятно, к чему: к чрезвычайному ослаблению влияния социал-демократов, которые, растворясь в массе других антиправительственных элементов, на деле превратились бы в простых демократов. Но превращение социал-демократов в простых демократов именно и означало бы забвение классовой борьбы и сближение пролетариата с буржуазией. Выходит, стало быть, что к этому результату ведет не та тактика, которую мы рекомендуем, а та, которая подсказывается логикой «экономического» направления. Но такой результат совсем для нас нежелателен. Если Б той борьбе, которая не может не начаться у нас в России,— в борьбе за политическую свободу,— наши рабочие, в среде которых уже пробуждается классовое самосознание, выступят вассалами других, чуждых им партий, то от этого не выиграет никто, кроме буржуазии. Пусть же идеологи буржуазии и стараются направить рабочих на этот путь. Мы, социал-демократы, постараемся повести их по другому. Наша партия, не имеющая решительно никакой склонности к самоубийству, возьмет па себя почин борьбы с абсолютизмом, а следовательно, и гегемонию в этой борьбе; чем более многочисленны и разносторонни станут се приемы, тем яснее сделается для всех искренних врагов существующего политического порядка,— для всех тех, Б душе которых любовь к политической свободе не пере- Бсшивается стремлением к эксплуатации рабочих,— что они должны поддержать нашу партию в интересах своего собственного дела. Мало-помалу они привыкнут смотреть- на ее победы и на ее поражения, как на свои собственные победы и поражения. И наша партия сделается таким образом освободительницей par excellence, центром, к которому будут тяготеть все демократические симпатии и из которого будут исходить все наиболее крупные революционные протесты. Тогда в ее распоряжении окажутся такие силы и такие материальные средства, о каких безумно было бы и мечтать при нынешних условиях. Но ни одна единица этих сил и ни одна копейка из этих средств не будет затрачена на подчинение пролетариата какому- нибудь чуждому влиянию и на достижение каких-нибудь вредных для него целей. Напротив, все эти силы и все эти средства будут служить достижению его собственных целей и упрочивать его собственное влияние на другие общественные элементы, потому что направлять и распределять их будет его собственный передовой отряд: социал-демократическая партия. Торжество «экономического» направления привело бы к политической эксплуатации русского рабочего класса демократической и либеральной буржуазией. Тактика, защищаемая мной в этой статье, столь же неизбежно дала бы русской социал-демократии — этому передовому отряду русского рабочего класса — политическую гегемонию в освободительной борьбе с царизмом. Сколько застарелой близорукости нужно для того, чтобы поколебаться в выборе хотя бы на одну минуту! Печатается по тексту книги: Г, В. Плеханов, Сочинения, 2 изд., т. XII, стр. 67—102