<<
>>

ВВЕДЕНИЕ

Се едино истинно, что у нас, за скулостию учения, совершенная История не бывает и по тому ску- лоумнии человецы, чего не знают, было ли, помышляют, что оное никогда не бывало.

Феофан Прокопович «Правда воли монаршей» Философия истории — особая тема в истории русской философии.

«Русская литература не богата специальными исследованиями по философии истории, но интерес к этим вопросам в ней проявлялся очень живой», — указывал Э.Л. Радлов1. Особенно верно это наблюдение для русской философии XVIII в. Из-за отсутствия сочинений, непосредственно посвященных философии истории, круг источников необычайно широк. Это произведения разных авторов, выполненные в различных жанрах. Русские ученые в XVIII в., по крайней мере те, кого можно к ним отнести, писали исторические сочинения и, конечно, определенным образом осмысляли прошлое, но далеко не всегда отдавали себе отчет, в какой форме они это делают. История в России XVIII в. была предметом исследования, но не была в строгом смысле предметом рефлексии. Жанровая распыленность того, что можно было бы назвать мыслями об истории, позволяет современной исследовательнице указывать на синкретичность философского осмысления истории: «Историософская мысль не нашла своего выражения в специальных наукообразных трак- татах. Она была рассредоточена в «текстах культуры» и выражалась в формах "политического романа", "восточной повести", "письма к приятелю", комментированного перевода, маргиналий, социально-политической утопии и т. д. Для современного исследователя интересны и насыщенны историософскими идеями художественно- публицистические жанры, государственные документы и правительственные манифесты, мемуары и пр. Наиболее важным источником являются прежде всего исторические сочинения, представляющие собой творческое осмысление исторических событий, и преамбулы к ним, где обосновывалась теоретическая позиция историка, поэтому в первую очередь должны бьггь рассмотрены они»2.
Впрочем, подобное затруднение может быть распространено на всю русскую философию XVIII в. Просвещение, хронологически замыкающееся в «осьм- надцатом» столетии, не было исключительно философским движением. Оно, безусловно, имело свои философские предпосылки, но тяготело по преимуществу к критике и публицистике. Все это сказалось и на русской философии. По сути, философская проблематика еще только стала определяться, вместе с появлением школьной философии и профессионализацией самого философского дела, стала получать большую четкость и самостоятельность. Дальнейшая дифференциация была для русского XVIII в. делом будущего. Для выделения философии истории в самостоятельную философскую дисциплину еще не пришло время. Трудно поэтому, оставаясь исторически корректным, говорить, например, о философии истории В.Н. Татищева или И.Н. Болтина. Для них философии истории не существовало. Но она есть для нас. Они не писали работ по философии истории. Но мы можем, читая их сочинения, реконструировать ту философскую основу, на которую опирался их подход к прошлому. Просветительская филосо- фия лишь отчасти может служить такой опорой, поскольку наиболее актуальной для русской философии XVIII в. была выработка философской терминологии, адекватной западным образцам. Философский язык (впрочем, как и литературный) в то время еше окончательно не сложился. Это придает русским философским сочинениям известную прелесть, скрывающуюся за отчасти неразвившимися языковыми возможностями, за несколько наивным лепетанием мысли, ишушей удачного выражения. Надо признать, что в течение XVIII столетия русские мыслители не выработали целостного философского взгляда на историю. Впрочем, это не оценка, а лишь констатация факта. Русские историки, писатели, юристы, ученые, переводчики, проповедники этой эпохи дают лишь фрагменты такого взгляда. Теоретическое и философское осмысление истории необходимо восстанавливать, реконструировать, складывать из разрозненных замечаний, из разобщенных мыслей и наблюдений.
Получающийся результат — не авторская позиция, которую можно было бы сопоставить тому или иному русскому мыслителю XVIII в. Философское представление истории не удается персонифицировать. Это, скорее, типичное, усредненное, расхожее представление истории. Отдельные его фрагменты соответствуют взглядам конкретного автора, но в целом — нет. Более того, это представление складывается, создается и закрепляется на протяжении всего XVIII столетия, поэтому разные его выразители и разные аспекты принадлежат разным эпохам внутри самого этого века. В России XVIII в. не появилось оригинальных суждений по поводу назначения, смысла и философской ценности истории. Лаже такие крупные мыслители, как Ф. Прокопо- вич, В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, руководствовались в своих взглядах тем или иным западноевропейским образцом (соответственно, Г. Гроций и С. Пуфендорф, X. Вольф, Л. Юм). В этой связи особый интерес вызывают менее значительные авторы, такие, например, как Г. Бужинский, Ф.Г. Штрубе де Пирмонт, В. Золот- ницкий и др., чей подход к проблемам истории еше более определенно демонстрирует типичное отношение к истории. Распространенное, типичное представление истории, конечно, не лишено противоречий и непоследовательностей. В нем еше однозначно не определен предмет истории и ее методы. Многие понятия, необходимые для философского осмысления истории, еще только формировались в XVIII в. Шла терминологическая работа, нашупывались концептуальные формы. Завершение этого процесса уже не принадлежит XVIII столетию.

Сложность историко-философской реконструкции усиливается тем, что в XVIII в. в России не было философии истории в строгом смысле слова. Ее проблематика еше только вызревала, еще только начинала принимать определенные, различимые очертания и существовала в комплексе, в синкретическом единстве целого ряда проблем, из которых параллельно возникали близкие философии истории, но по-своему самостоятельные и независимые формы осмысления истории — историософия и историческая наука, а затем и философия культуры.

Свое завершение и смысловую определенность они также получат в следующем веке, а пока сосуществуют рядом с философией истории, окружают ее и создают тот фон, на котором кристаллизуются и обозначаются ее собственные проблемы.

Определяющим моментом для становления философии истории явились возникновение в России XVIII в. науки истории и профессионализация философии. Рефлексия над научной формой истории стала тем стимулом, тем толчком, после которого началось осмысление истории. Разворот философии в сторону истории, еше недавно совершено немыслимый в пределах субстанци- алистских координат нововременного мышления, сопровождался упрочением эпистемологической значимости историографии и утверждением теоретического взгляда на исторический процесс. «Когда в XVIII в. философия, пишет Ю.В. Перов, — открыла для себя общественную историю в качестве существенного и достойного предмета философствования, светская философия истории видела себя прежде всего в форме теоретического знания об историческом процессе.»3 Философия истории, таким образом, прежде всего зависит от бытования истории в качестве знания. Она устанавливает и обосновывает познавательную точку зрения в истории и на историю. Философия истории в изначальной своей форме это теория истории, или, как выражались в XVII в., по аналогии с поэтикой (теория литературы) или риторикой (теория красноречия), — историка. Ее главными вопросами становятся исторический факт, историческая закономерность, причинность. Этапами формирования философии истории выступают история прагматическая, обращающаяся к действующей в истории личности и видящая в аффективной человеческой природе (чувствах и страстях) причину исторических происшествий, и история всеобщая, имеющая дело уже не с человеком, а с человечеством и нащупывающая внутренние законы исторического процесса, рациональное основание исторических событий в самой истории.

Историософия предшествует философии истории, но не она определяет движение исторической мысли в XVIII в.

Главные понятия историософии: цель и смысл, а главный вопрос — смысл истории. Историософский подход дает целостный, хотя и внешний, взгляд на исторический процесс, рассматривает его как телеологическую структуру, крайняя форма выражения которой — эсхатологизм. Ряд новых представлений, распространяющихся в XVIII в., приводит к модификации историософских идей к тому, что можно было бы назвать историей культуры. Прежде всего, изменяется представление об историческом субъекте, которым становится «коллективный индивид», «сложный субъект»: народ, нация, государство. Решающее значение в этом процессе сыграли также теория состояний и новые концепции языка, изменившие роль и отношение языка к истории. История культуры — это история состояний. История культуры стремится выявить идею, регулирующую и определяющую формы существования коллективного исторического субъекта. На этой основе изменяется и представление о предмете истории. Появляется история торговли, сословий, семьи, собственности, городов, история «наук и училищ». Но главная проблема истории и философии культуры была сформулирована лишь в XIX в. — это национальная идея.

Разделение на философию истории, историософию и историю культуры во многом условно для XVIII в. Упомянутые идеи, составляющие специфику того или иного направления, существовали в представлениях русских мыслителей совместно, переплетались и воздействовали друг на друга. Все они в той или иной степени влияли на становление исторической науки в России. В основной своей массе они принадлежали двум крупным философским течениям: теории естественного права и философскому рационализму. Эти учения не противостояли друг другу, не конкурировали, а развивались параллельно. Соответственно, они и не образовывали альтернативные взгляды на историю. Теория естественного права и философский рационализм способствовали формированию научного образа истории в России XVIII в., действовали в этом направлении совместно и взаимодополнительно.

История как дисциплина существовала в XVIII в.

в непосредственном соприкосновении с философией и политикой. Как пишет С.Л. Пештич, уточняя свою исследовательскую позицию: «Историю исторической мысли нельзя изучать без истории философии, истории политических учений, истории вспомогательных исторических дисциплин и многого другого. Отсюда вся. сложность изучения истории исторической науки вообще и русской исторической мысли XVIII века в частности»4. Если верно это утверждение С. Л. Пештича, то верно и обратное. Изучение истории русской философии XVIII в. невозможно без знакомства с трудами русских историков этого столетия. Для философии истории это верно вдвойне. Уяснение философии истории зависит не только от знания исторических сочинений, но требует знакомства с трудами юристов, политиков, писателей, проповедников, филологов, публицистов соответствующей эпохи. В XVIII в. история получает статус знания. Роль естественного права и рационализма в этом процессе была решающей. В тоже время история выступала сферой применения философских положений к действительности. В истории, как полагали русские мыслители, реализовывались философские представления об истине, добре, красоте.

Историей, с одной стороны, занимались философы и юристы, рассматривавшие ее с точки зрения теории естественного права, а с другой, историки-эрудиты собиравшие, публиковавшие и критиковавшие исторические источники, а также устанавливавшие исторические факты. «Оба пути мало перекрещивались. Представители обоих направлений неодобрительно относились друг к другу. Философы третировали эрудитов как крохоборов, а эрудиты — философов как фантазеров», — описывал существовавшую ситуацию А.Л. Шапиро5. Новое понимание истории пришло из среды практиков: юристов и политиков. В Европе это были Н. Макиавелли, Ж. Боден, Г. Гроций, Т. Гоббс6. Интерес к истории в России также изначально проявили люди, занимавшиеся реальной политической и госуларственной деятельностью: Петр I, Феофан Прокопович, В.Н. Татищев, Екатерина II, М.М. Щербатов, И.Н. Болтин. Вот признание одного из современников (П.В. Завадовский): «По моему мнению, история та только приятна и полезна, которую или философы или политики писали»7. По замечанию А.С. Лаппо-Ланилевского: «Русские историки и юристы прошлого века взаимно признавали обоюдное значение изучаемых ими специальных научных дисциплин» При этом А. С. Лаппо-Ланилевский упоминал А.Я. Поленова, С.Е. Лесницкого, З.А. Горошкина и М.М. Щербатова8.

Стоит напомнить, что в европейских университетах история долгое время не имела самостоятельного значения и состояла в ведомстве филологии, изучаясь на кафедрах красноречия. С XVIII в. она была присоединена к государственному праву9. В России преподавание истории впервые ввел в своих школах Феофан Прокопович.

Не менее продолжительное время во взглядах на историю господствовала богословская концепция четырех монархий, восходящая к Ланиилову пророчеству. Альтернативу этой средневековой теории составлял патриотический, национальный взгляд на историю. «Исторический рассказ, — добавлял П.Н. Милюков, — в обширном объеме представлял груду непереваренных и мелочных событий, без всякой критики источников, без всякого выделения важного и неважного»10. В Европе первым прекратил изложение всемирной истории по средневековой схеме четырех монархий Гаттерер11.

Господствовавшей формой исторического сочинения в средневековой Руси была летопись. Но к XVII в. летописание постепенно прекращается. Официальное летописание завершилось в 1568 г.12 Со второй половины XVI в. эта традиция была продолжена в митрополичьем и патриаршем, а также неофициальном летописании. В дальнейшем летописная традиция сохранялась преимущественно в старообрядческой среде. B.C. Иконников усматривал несколько причин прекращения летописания. Согласно его точке зрения, централизация русского государства привела к замене местных интересов общерусскими и, соответственно, к прекращению местных временников. Рассказ о событиях в московском государстве принимает официальный, а не личный характер и становится документом, имеющим юридическое значение в общественной жизни13. Появляются другие исторические жанры: «летописные сборники и сочинения, претендующие на систематизацию (Степенная книга), обше-исторические своды (хронографы), представляющие соединение русских летописей с всемирной хроникой, и более обширные сказания, которые в дальнейшем своем развитии сливаются с так называемыми мемуарами»14. Возникает потребность в связной, но краткой истории с древнейших времен до настоящего. В Москве подобный труд пишет дьяк Ф. Грибоедов, в южной России появляется «Синопсис» И. Гизеля. Однако летописная традиция дожила до XVIII в. Широко распространено мнение, восходящее еше к И.Н. Бол- тину, о летописном характере исторического труда В.Н. Татищева.

Самым популярным историческим сочинением в конце XVII — начале XVIII в. оставался «Синопсис»». Он впервые был издан в Киеве в 1674 г. (существует предположение, что этому изданию предшествовали еше два, до нас не дошедшие, — 1670 и 1672 гт.)15 и неоднократно переиздавался вплоть до начала XIX в. Петербургской академией наук, пытавшейся за счет популярного и с успехом раскупавшегося сочинения печатать более серьезные научные труды. Позднее «Синопсис»» несколько раз переиздавался в Киеве16. «Синопсис»» излагал в основном историю Киева до присоединения его к Москве. Главная часть представляла сокращение хроники игумена Михайловского монастыря Феодосия Сафоновича, дополненное выписками из сочинений польских компиляторов Длугоша, Вельского, Кромера, Меховского, Стрыйковского17. «Синопсис»» давал целостную, хотя и тенденциозную, историю Киева, изложенную стройно, кратко и довольно живо на общерусском языке18. Основными событиями русской истории в изложении «Синопсиса»» были язычество, крещение, татаро-монгольское нашествие и Куликовская битва. «Синопсис»», таким образом, обозначал череду неудач и успехов в русской истории. В качестве главных фигур русской истории были выведены Владимир Святой и Владимир Мономах. П.Н. Милюков следующим образом резюмировал историческое повествование «Синопсиса»»: «Рассматривая Синопсис, мы могли заметить, что содержание его вскрывает две тенденции читавшей его публики: православную (крещение) и национальную (Куликовская битва). У историков XVIII столетия к этим двум тенденциям присоединяется третья — государственная, монархическая»19 . П.Н. Милюков считал «Синопсис» фоном, на котором совершалось развитие русской исторической науки в XVIII в. Вопросы, поднятые «Синопсисом» обсуждали в конце столетия еще М.М. Щербатов и И.Н. Болтин20. Значительное влияние «Синопсиса» ощутимо в исторических трудах М.В. Ломоносова. Показательна в этом отношении общая схема исторического труда русского ученого, обозначенная им следующим образом: «Каждому несчастию последовало благополучие, большее прежнего, каждому упадку высшее восстановление; к ободрению утомленного народа некоторым божественным промыслом воздвигнуты были бодрые государи»21.

Сохраняет значение (по крайней мере, в первой трети XVIII в.) и средневековая идея божьего промысла, определяющего историю народа. В проповедях ее развивал Гавриила Бужинский. Вот несколько типичных примеров его церковного красноречия: «Возрим ныне на начала и основания богохранимыя сея державы, и аше и скудны есмы в истории, но довлеет нам увидети состояние России и о ней неусыпный промысл Божий от времен Владимира Великаго, апела Российскаго: кто, тогдашнее разсуждая состояние, не почудится смот- рению о России Божию?»22; «...ест промысл Божий; вемы общественно, яко им живем, движемся и есмы...»23.

С начала XVIII столетия, по наблюдению А.С. Лап- по-Данилевского, намечается более решительный поворот в сторону нового научного понимания истории24. История, приближаясь к параметрам научности, в идеале должна уподобляться механическому естествознанию. История становится более естественной, т. е., согласуясь с успехами естествознания, освобождается от всего сверхъестественного и основывается на системе чистого разума25. Следствием этого процесса стало широко распространившееся мнение об антиисторизме Просвещения26 , против которого решительно и резко выступал Г. Г. Шпет27. Конечно, изучение истории не было главным делом жизни просветителей, но оно не было и последним их интересом в этой жизни. Г.Г. Шпет указывал на два аспекта, существенных для научного осмысления истории: вопрос о предмете и методе. «Два основных момента, — писал он, — определяют историю как науку, каждый из коих представляет собою для методологии сложную систему вопросов, это — вопрос о специфическом предмете и специфическом методе... Понимание предмета проходит три стадии: человек — человечество — социальная единица. Вторая из этих стадий характерна именно для философской истории, но только осознание социального как проблемы дает основание для подлинно научного построения истории»28.

Спорным и до сих пор однозначно не решенным остается вопрос об определении и периодизации русского Просвещения. Один из наиболее авторитетных исследователей советской эпохи П.Н. Берков предлагал различать более широкое понятие просветительства от просвещения, которое представляет определенный этап в истории просветительства. Под просветительством он понимал философско-политическое течение, видевшее в распространении образования и пропаганде знаний единственное средство улучшения жизни общества29. Столь широкое толкование просветительства позволяло П.Н. Беркову разделить его на несколько этапов. Первый этап — это «ранее просветительство», относящееся ко второй половине XVII в. и представленное именами С. Полоцкого, С. Медведева и К. Истомина. Ко второму этапу относится петровский «просвещенный абсолютизм», к которому помимо самого Петра I принадлежал Феофан Прокопович. Для этого периода характерна смена церковных идей «правом натуры и народов». Третий этап — переходный — занимал время от Петра I до Екатерины II и отмечен именами А. Кантемира, В.К. Тредиаковского, М.В. Ломоносова, Н.Н. Поповского. Задача этого периода, по мнению П.Н. Бер- кова, состояла в сохранении петровских реформ* и достижений естественного права, признававшего за че- ловеком свободу, равенство, собственность и безопасность. Четвертый этап приходился на время с середины 1760-х годов до появления «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева. Для этого периода характерна ориентация на французских просветителей. Период 1760—1780-х годов П.Н. Берков считал эпохой русского Просвещения30. Однако он не сформулировал четко признаки Просвещения, которые бы позволили выделить его из прочих этапов просветительства.

Согласно устоявшейся в советское время точке зрения, русское просвещение распадается на два направления: либеральное и радикальное31. Е.Г. Плимак, указывая на 60-е годы XVIII в. как на рубеж между двумя этапами Просвещения в России32, вносит незначительное разнообразие в эту схему. Он предлает различать следующие направления в русском Просвещении: демократическое и революционное, которым противопоставляется дворянско-либеральное33. Просвещению были близки, согласно его подходу, еще три «идеологические группировки» в русском обществе XVIII в.: 1) группировка дворянской аристократии, использовавшая идеи естественного права и конституционного ограничения монархии (Щербатов, Панин); 2) просвещенный абсолютизм (Екатерина II); 3) идеология русской православной церкви33. Продолжая тему различий, Ю.М. Лотман противопоставлял просветителям рационалистов начала XVIII в. Несовпадение их взглядов он видел в оценке и понимании человеческой личности34.

Деление русского Просвещения на два периода предлагает Е.А. Овчинникова. Первый из них приходится на 1760 - 1780-е гг. и связан с именами Я П. Козельского, С.Е. Десницкого, Д.С. Аничкова, Д.И. Фонвизина, Н.И. Новикова и др. Наиболее заметно здесь влияние французских просветителей. С середины XVIII в. русская наука и искусство следуют основным направлениям европейской культуры, а французский язык становится главным средством общения при дворе и у значительной части дворянства35. Второй период ограничивается 1790—1810-ми гт. и представлен мыслителями преддекабристской эпохи (А.П. Куницын, В.Ф. Малиновский, А.С. Кайсаров, И.П. Пнин и др.)36.

В той или иной степени все эти градации и периодизации русского Просвещения XVIII в. учитывают его связь с идеями новоевропейской философии, прежде всего с естественным правом и рационализмом. В содержательном плане русское Просвещение не было самостоятельным, но оно было новым этапом в истории (и политической, и интеллектуальной) России. Для него характерны секуляризм и утилитаризм во взглядах на общество и государство, эклектичность и компилятивность теоретических построений, приоритет публицистических жанров, а отсюда и публицистичность стиля, пропаганда знаний и распространение образованности. Но все эти черты не были ни плодом русского ума, ни результатом русской жизни. Просвещение — общеевропейское явление, и мы вправе говорить о русском Просвещении лишь в той мере, в какой оно вписывается в контекст общеевропейских идей. Объяснением может служить также то, что русское Просвещение являлось этапом более широкого (чем просветительство в определении П.Н. Беркова), и хронологически и тематически, процесса европеизации или модернизации России37. Просвещение не политический и не интеллектуальный или идеологический процесс, а процесс исторический. Просвещение связано с изменением масштаба исторической жизни России, с глобализацией исторического процесса, со все большим реальным вхождением России в мировую (для XVIII в. в европейском смысле) историю. Обобщенно говоря, смысл модернизации состоит в полагании современности, в утверждении современности, что подразумевает критическое отношение к традиционному укладу (не столько к прошлому, сколько к проявлениям традиционности в настоящем). Одно из возможных оснований для критики - ценности другой культуры, знакомство с которыми устанавливает систему отличий, в рамках которых современность и осознает себя. Все важное, ценное и значимое, согласно этой установке, происходит в настоящем. Отсюда неслучайной представляется антиисторичность Просвещения. Однако этот антиисторизм компенсируется не только глобализацией исторического процесса, но и формированием в эпоху Просвещения «исторического сознания», вызванного пониманием современности как результата процесса длительного временного становления форм государственности и законодательства, обычаев и нравов, т. е. исторического процесса. Устанавливаемая Просвещением ценность современности есть, на взгляд Просвещения, продукт истории. Пробуждающееся историческое сознание прежде всего отражается в представлении о том, что история происходит здесь и сейчас. К этому положению, в частности, сводятся многие выступления петровских проповедников — Феофана Прокоповича и Гавриила Бужинского.

Еше одной особенностью Просвещения в России была его тесная связь с государством. Просвещение было вызвано к жизни усилиями государственной власти, зависело от нее и ею определялось в своих направлениях. С другой стороны, Просвещение в собственном смысле слова начинается с эмансипации культуры, с того момента, когда государство перестает быть руководителем культуры, когда просвещение и культура начинают критиковать государство и указывать ему дорогу38 . Хронологически этот момент приходится на конец первой и начало второй четверти XVIII в., когда впервые в русском обществе появляются группы, преследующие свои самостоятельные интересы и осознанно противопоставляющие их интересам государственным и даже требующие от государства охраны и поддержки. Историк А.А. Кизеветтер усматривал в этом процессе начало русского либерализма39. Существенным здесь являлось осознание обособления общества от государства, признаками чего стало то обстоятельство, что концепция «служения» была перенесена с государства на общество, а «общее благо» перестало отождествляться с интересами государства40. Государство и самостоятельные общественные группировки — две основные силы русского Просвещения. В петровское время действует только одна такая сила — государство. Собственно, поэтому петровскую эпоху еще нельзя назвать в полном смысле Просвещением. Если позволительно такое выражение, то первая четверть XVIII столетия была эпохой петровского пред просвещения. Поначалу казалось, что государство и общественные группировки действуют совместно в одном направлении, но уже события 1730 г., связанные с приглашением на русский престол Анны Иоанновны привели к конфликту двух сил русского Просвещения. На первый взгляд, этот конфликт был чисто политическим, но содержательно он определялся разным пониманием путей общественного развития: вместо гарантированной свободы — регламент, вместо обеспеченной безопасности — полиция... Конфликт привел к противостоянию государства общественным группировкам и еще больше усилил противопоставление государственных интересов общественным. Государство в лице просвещенного монарха продолжает выступать в роли творца культуры, создающего новый Золотой век. Так складывается, по выражению В.М. Живова, «мифология просвещения». «Культура Просвещения в России... — пишет он, — прежде всего - мифологическое действо государственной власти. Русское Просвещение - это петербургский мираж.»41 Однако со временем роль и значение общества возрастали и, соответственно, усиливалась эмансипация культуры. Постепенно вызревал новый конфликт между государственностью и тенденцией к автономизации культуры. Его суть сводилась к тому, что государство стало выступать против объединений и лиц, действующих самостоятельно в сфере просвещения. Фактическим (но не содержательным) итогом этого конфликта, да и всего русского Просвещения, могут служить репрессии против масонов и А.Н. Радищева в конце екатерининского царствования. Свершавшаяся эмансипация культуры в России оказалась концом Просве- шения42. В обобщенном смысле результатом русского Просвещения стала осознаваемая образованным русским обществом способность к независимому от государственной опеки творчеству и самостоятельному мышлению. Широко известно высказывание И. Канта, таким именно образом уточнявшего смысл Просвещения: «Мыслить самостоятельно означает искать в себе самом (то есть в собственном разуме) высший пробный камень истины; а максима: всегда мыслить самому есть Просвещение»43.

Итак, Просвещение в России было продолжением преобразовательной и европеизирующей деятельности Петра I44. Петровская эпоха во многом определила своеобразные и узнаваемые черты русского Просвещения. Просветительские идеи усваивались в России не теоретически, а практически, входили в содержание государственной политики, закреплялись законодательно и насаждались насильственно. Произведения петровских идеологов, таких как Феофан Прокопович и Гавриил Бужинский, были близки петровским законодательным актам, служили их своеобразной иллюстрацией, а при необходимости и их теоретическим дополнением. Высказанные ими идеи подлежали обязательному усвоению, точно также, как законы — исполнению. Основные произведения этой эпохи — регламент и проповедь. Просветительские идеи располагались в небогатом жанровом диапазоне между казенным документом и риторическим произведением. К концу петровского правления стали появляться переводы.

Государство выступало в петровскую эпоху главной преобразовательной силой российского общества. Оно было инициатором и проводником новых идей и представлений, гарантом их осуществления и успешной реализации. Эта деятельность прежде всего сводилась к составлению «правильных» законов. Целью законодательства было наведение правильного порядка или организации общества. Для этого законодательство, как тогда представлялось, должно было быть всеохватывающим, регламентирующим всю жизнь своих подданных. Законы и указы напоминали инструкцию по эксплуатации государственного механизма, учитывающую все мелочи, старающуюся не упустить ни одной детали. Результатом этой работы стало создание бюрократического аппарата. Эффективность законодательства обеспечивалась /шумя путями: насилием и контролем, для чего были созданы соответствующие инстанции: армия И ПОЛИЦИЯ, с одной стороны, прокуратура и институт фискалов, с другой.

Вместе с деятельностью государства, функционирующего согласно принципам камерализма (учения о бюрократическом управлении), в первой четверти XVIII в. получают распространение такие представления, как концепция служения и жизни-учебы, патерналистская идея, а также идеи секуляризма, практицизма и утилитаризма45 . А.С. Лаппо-Данилевский выделял следующие некоторые факторы секуляризации, существовавшие еще в допетровской Руси: литературное движение жидов- ствуюших, выполнявшее на Руси роль, схожую с ав- вероистами на Западе (одно из основных сочинений этого движения — ложно приписываемый Аристотелю трактат «Secretorum seretorum», распространялся даже в XVIII в.; известно два его списка); влияние Возрождения и Реформации (часто через польских авторов)46.

Однако не следует преувеличивать революционность деятельности Петра I. Первый российский император установил новый взгляд на жизнь, но не новый тип общества или государства47. Его царствование привело к длительным конфликтам между личностным и бюрократическим началом48, между старыми и новыми юридическими нормами и общественными ценностями, между требованиями разума и традициями49.

Идеи, определявшие содержание государственной политики Петра I, сказались и на понимании задач исторической науки. Одним из следствий влияния практически-политических потребностей государства на разработку истории было освещение вопросов современной истории50. Таков, в частности, труд подканцлера П.П. Шафирова с характерным для эпохи громоздким названием «Рассуждение, какие законные причины его царское величество Петр Первый к начатию войны против кароля Каролуса Двенадцатого шведского в 1700 году имел, и кто из сих обоих потентатов, во время сей пребывающей войны более умеренности и склонности к примирению показывал и кто в продолжении оной столь великим разлитием крови христианской и разорением многих земель виновен, и с которою воюющей страны та война по правилам христианских и политических народов более ведена. Все без пристрастия, фундаментально, из древних и новых трактатов, тако ж и из записок о воинских операциях описано, с надлежащею умеренностью и истиной», вышедший в 1717 г. Предисловие к книге написал сам Петр I. Книга была переведена на немецкий язык и распространена за границей.

Над составлением исторических сочинений трудились и другие сподвижники Петра I. Существует предположение, впервые высказанное И.Н. Болтиным, что Феофану Прокоповичу принадлежала «Пробная летопись от начала России до Полтавской баталии», изданная H./I Львовым в Санкт-Петербурге в 1798—1799 гт.

Петр I не только поощрял, но и сам проявлял интерес к истории. По свидетельству В.Н. Татищева: «И как сей государь был премудрый, а при том великое желание к знанию древности имел, для которого несколько древних иностранных исторей перевесть повелел и часто с охотою читал, то надеюсь, что отечества древности гораздо приятнее ему быть могли, нежели египетские, греческие и римские»52. В 1703 г. по инициативе Петра I в Москву в Типографскую библиотеку были собраны из архиерейских домов и больших монастырей летописи для исправления на печатном дворе «Новаго летописца». В 1709 г. по его же распоряжению Ф. Поликарпову, справщику печатного двора, было поручено составить русскую историю. В 1716 г. царь, узнав о существовании в Кенигсберге Радзивилов- ского списка древней летописи, повелел снять с нее копию. В 1720 г. вышло распоряжение о составлении во всех епархиях, монастырях и соборах описей фа- мот, любопытных писем и исторических рукописей для присылки описей в Сенат. В 1722 г. появился приказ о присылке в Москву, в Синод древних рукописей, церковных и фажданских летописей, степенных книг, хронофафов и т. п.51 После заключения Ништадского мира Петр I определил себе для занятий историей о войне утро каждой субботы52. По совету Лейбница Петр I включил в состав дисциплин организуемой академии наук историю. История должна была давать знание о жизни людей, которые умерли, в то время как естественное и государственное право — знание о живых людях53.

Дальнейшее утверждение науки русской истории не было ни простым, ни лишенным противоречий. Прежде всего сказывался эклектизм во взглядах, теоретическая неоднородность подходов к истории. «Между тем в истории русского общества XVIII в., — отмечал А.С. Лаппо-Данилевский, — довольно трудно указать на людей, которые целиком усвоили бы себе определенную систему. Даже выдающиеся представители нашей образованности XVIII в., например, Татищев и Щербатов, были большею частью эклектиками и компиляторами. Лишь общее направление их заимствований иногда обнаруживается достаточно ясно»54.

К этому необходимо добавить терминологические смешения, принадлежность одних и тех же понятий разным дисциплинам. Использовавшиеся в исторических сочинениях термины нахолили своих теоретических двойников не только в естественнонаучных, но прежде всего в юридических, философских, этических, политических сочинениях. Аналогичным образом развитие исторической науки воздействовало на другие дисциплины и само испытывало влияния с их стороны. Непосредственным образом исторические труды сказались на становлении русского правосознания, политических и философских представлений, а в широкой перспективе повлияли на развитие национального самосознания в XVIII в.

Неоднородность исторических сочинений сказывалась также в том, что исторические труды писали как популяризаторы (А.П. Сумароков, И.П. Елагин), так и ученые (Г.Ф. Миллер)55. Сочинялась история даже в стихах (Н.И. Новиков указывал на сочинение монаха Андрониевского монастыря Никодима Селлия «Историческое зерцало», содержащее краткое родословие российских государей от Рюрика до императрицы Елизаветы Петровны56. В «Словаре» Н.И. Новикова есть сведения и о других не дошедших до нас исторических сочинениях. В частности, он упоминает, что Иваном Барковым была написана «Краткая российская история», охватывающая период от Рюрика до Петра Великого57 ; а некто Никита Иванов «сочинил российскую историю от Рюрика до наших времен»58). Но, пожалуй, главное, что отличает русскую историографию XVIII в. от предшествующей, это научный интерес к собиранию памятников письменности (В.Н. Татищев, Г.Ф. Миллер,

Н.И. Новиков, А.Ф. Мусин-Пушкин и др.)59. Собирание, систематизация, обработка, критика и исследование источников связывали исторические труды с исторической действительностью и, тем самым, поднимали русскую историю на уровень современной XVIII в. науки. «Перевод источника, изложение источника и исследование вопроса по источнику — таковы три стадии, последовательно пройденные нашею историческою наукой прошлого века», — подытоживал сложившееся в исторической науке положение дел П.Н. Милюков60. Вместе с этим, как отмечает Л.Н. Шанский, в русской исторической науке процесс накопления фактов проходил параллельно с процессом их осмысления. Такие русские историки как В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, И.Н. Болтин не только вводили в научный оборот новые факты, но и указывали на их место в общем ходе русской истории61.

Тем не менее, складывающейся исторической науке предстояло не только много сделать, но и от много отказаться. А.С. Лаппо-Данилевский давал следующий итог русской историографии XVIII столетия: «Несмотря на такие труды, как примечания Болтина на соч. Лек- лерка и кн. Щербатова, можно сказать, что почти все наши историки XVIII в. мало пользовались критикой и в незначительной степени осуществляли потребность прагматического изложения древнерусской истории, периоды нашего развития плохо различались или не различались вовсе, а общего взгляда на ход этой истории еше не выработалось; притом научное изложение нередко соединялось с нравственной точкой зрения, с желанием представить читателям в исторических образах поучительные примеры»62.

Тематика исследований русских историков XVIII в. была достаточно обширной, но, по мнению А.А. Ки- зеветтера, она сводилась к двум основным проблемам: 1) о происхождении Руси и 2) о составе древнейшей летописи63. Обстоятельно исследовавший этот вопрос С.Л. Пештич отмечал большее разнообразие исторических сюжетов. Русских историков XVIII в. волновали такие вопросы, как история крестьянства (В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, И.Н. Болтин), период преобразований и деятельности Петра I (И.И. Голиков, А.И. Нечаев, Ф.И. Соймонов), республиканский Новгород (Г.Ф. Миллер, А.П. Сумароков, Екатерина II, Я.Б. Княжнин, А.Н. Радищев), история гражданского общества (В.В. Крестинин, М.Д. Чулков, П.И. Рычков и др.), местная история, история славянства, история русского флота (И.Л. Голенишев-Кутузов, П.С. Пал- лас), история феодализма, происхождение Руси (нор- манский вопрос)64.

Занятие историей (прежде всего отечественной) в России XVIII в. представляло род государственной службы. К составлению истории допускались лишь люди с официальным положением и известные правительству65. Крупнейшие русские историки XVIII в.: В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, Г.Ф. Миллер писали историю по указу властей, печатали свои сочинения на государственные деньги и были крупными государствен- ными чиновниками. Исключение составляет М. В. Ломоносов (всего лишь статский советник), писавший историю, впрочем, тоже на заказ. Официальный взгляд на исторические события формулировался не только в сочинениях, но и задавался в устанавливаемых правительством годовых гражданских праздниках и торжествах, в широком смысле формировавших историческую память поколений66. Помимо официальных историографов историю сочиняли любители-провинциалы, типа М.Л. Чулкова и В.В. Крестинина, но это была «частная» история, наименее интересная для философии истории. С этим же связана историографическая неравнозначность историков XVIII в.67

С внешней стороны русская история и занятия ею были ограничены сферой государственной тайны и системой приличий68. Так, например, к сфере тайны относилось исследование родословной дворян Кобыли- НЫХ; в 1761 г. Г.Ф. Миллеру было воспрещено продолжать «Опыт новейшей истории о России». Неприличным считалось сомневаться в том, что апостол Андрей крестил славян, производить руссов от норманов, печатать летописи. В 1734 г. Синод сделал препятствие Академии Наук в публикации летописей, а в 1749 г.

запретил академику Г.Ф. Миллеру напечатать сибирские летописи69.

Изучение истории подлежало государственному контролю. Границы истории определялись сферой государственных интересов. То содержание, которое государство предписывало истории, т. е. то, что история должна устанавливать и провозглашать — это слава и величие России. Наиболее подходила для той цели старая идея божественного провидения. По словам Гавриила Бужинского: «Быша мнози порубежный сосе- ды, России прилежашие, но ныне, кроме имен их и некоторых действий, во Историах описанных, болше ничтоже обретаем; гласят токмо во у месах оная имена: Язиги, Печенеги, Лревляне, Половцы и сим подобный; и не иная тому вина — Бог остави их судьбами своими, не дая им правится. Не тое о тебе содела Россие!»70. История одновременно и показатель божественного попечения и иллюстрация современной славы и величия государства. В «Похвальном слове» Гавриила Бужинского звучит не столько мотив современного величия России как следствия ее истории, сколько инверсированная тема достоинства русской истории в свете успехов и славы современного ему русского государства. Современность имеет приоритетное значение для истории. Смысл и значение событий прошлого в полной мере могут быть установлены только исходя из их следствий, только рассматриваясь с точки зрения современности. Современность, прежде всего актуаль- ная политическая ситуация, расставляет смысловые акценты в прошлом и лелает в нем выборку значимых событий, т. е. того, что и признается собственно историей. «Характерная особенность историографии времен Петра I, — отмечал М.А. Алпатов, — состоит в том, что взоры историков обращены, прежде всего, в современность, исторические труды создаются обычно с целью прославить новый, петровский этап русской истории, протекавший на глазах авторов»71. Впрочем, такую оценку можно распространить на весь русский XVIII в. По наблюдению Ю.В. Стенника, «специфические особенности русской историографии XVIII в. - ее публицистическая окрашенность и постоянная соотнесенность проблематики исторических розысканий с современностью»72 . Историей, таким образом, становится то, что значимо для современности, что достойно упоминания. История смыкается с современностью, но не со всей, а только с той, которая соответствует официальным политическим интересам. В этом сказывается наследие предшествующей историографии. «Задача истории до XVIII века, — писал П. Пекарский, — состояла в наивозможно-большем собирании фактов, сгруппированных и представленных так, чтобы это было выгодным для известной партии»73. Современность для петровской эпохи — ив значительной степени для всего XVIII в. — осознавалась как разрыв с традицией. Это чувство новизны, вызванное прерывистостью историчес- кого времени. Современность не продолжает старое, а создает новое. Отсюда вытекает и творческий момент русского XVIII в. Поначалу это кажется странным, ведь начиная с петровского времени в течение целого столетия Россия живет по преимуществу заимствованиями (культурными, научными, техническими). Все это верно. Русское Просвещение не оригинально, но новизна не всегда означает оригинальность. Новизна для русского XVIII в. указывает скорее на продуктивность, на концентрацию творческих сил. Отдаленные результаты этих усилий будут оригинальны. XVIII в. - подготовительная эпоха в этом отношении. История представляет интерес не сама по себе, а для политики. Здесь пролегает зыбкая граница, которую история постоянно нарушает, эта граница — государственная тайна. В истории цензурным образом устанавливаются зоны запретов, и чем более история приближается к современности, тем количество таких зон увеличивается. Целый ряд фактов оказывается достоянием и истории, и государственной тайны. К таким фактам относятся не только политические или военные неудачи. Неудачам как раз находят оправдание, но уже не историческое (констатация объективных исторических условий) и не политическое (конкретные ошибки того или иного политика), а риторическое. Неудачи по контрасту подчеркивают последующую славу и величие России. Табуирование исторических фактов носит иной характер. Это факты, имеющие несколько значений, факты двусмысленные, допускающие амбивалентное истолкование. Политика не может смириться именно с многозначностью исторических событий. И эта политическая, по существу, задача выдвигается в качестве условия научного исследования: история должна иметь дело с установленными и однозначными фактами. При этом однозначность, разумеется, приравнивается к политической благонадежности.

Абсолютизация роли современности для истории приводит к тому, что сужается сфера значений истории. Так, например, благополучное настоящее уже не нуждается в истории. Пример подобного подхода к истории дает Гавриил Бужинский в предисловии к переводу книги С. Пуфендорфа «Введение в гисторию европейскую». Он, в частности, писал: «Не требуют ныне российстии народи у старожитной древности примеров прежняго благоприятства.. .»74.

История не противопоставляется современности. Напротив, Просвещение особое значение придает настоящему и осовременивает историю, придавая ей тем самым, как оно полагает, смысл. Историей является то, что ценно для современности, что достойно повторения и воспроизведения в настоящем, хотя бы в качестве примера, т. е. то, что является понятным. Понимание актуализирует свой предмет. Его результат — смысл — может быть только настоящим. Непосредственно в историческом исследовании это приводит к модернизации — приему, распространенному, в частности, у В.Н. Татищева, который объяснял древние термины современными ему понятиями (наместники — генерал- губернаторы, дворецкий — гофмейстер, «жалованья» и «кормления» — губернаторства и воеводства и т. п.)75. Вслед за историей и современностью строго не противопоставляются друг другу и их понятийные близнецы: старое и новое. Вполне оперативно на культурные и политические нововведения реагировал Феофан Про- копович, писавший в своем коньюнктурном трактате «Правда воли монаршей»: «... все бо, что ни есть старое, было иногда новое, поищи коей ли бо вещи старой, и предревнои, начала, в начале своем была она новая»76. История и современность, старое и новое связаны общностью происхождения. Одним из следствий такого генетического родства истории и современности является возможность внешней, формальной переработки исторического повествования, например, придания историографии современной литературной формы.

К просветительской историографии примыкает и такое курьезное с научной точки зрения направление, как «риторическая история»77, к которому традиционно относят М.В. Ломоносова, Ф. Эмина, И.П. Елагина. Смешение работы историка с искусством ритора, оратора и поэта было особенно широко распространено в Античности и в эпоху Возрождения. В Новое время появились такие работы, выполненные в этом ключе, как сочинения Маскарди (Ars historica, 1630), Фосса (Ars historica, 1623), Лемуана (De I'histoire, 1670). «Дальнейшее обособление наукообразной истории от литературы художественной, — констатировал А.С. Лаппо- Данилевский, — произошло частью под влиянием развития методологии источниковедения и, в особенности, исторической критики, частью благодаря возраставшему вниманию историков к той связи, в какой история находится с юридическими и политическими науками, и усилившемуся их интересу к внутренней культурной истории»78. Особенность развития русской исторической науки состояла в том, что риторические сочинения на исторические темы не предшествовали, как это было в Западной Европе, возникновению научной истории, а писались параллельно или даже шли вслед за научными открытиями. Наука русской истории не создавалась как реакция на риторический и художественный произвол. Напротив, литературное и художественное оформление истории наследовало достижениям науки, украшая их плодами творческого вымысла или придавая им ложноклассический вид. Работы писателей на темы русской истории, несомненно, принадлежат к просветительскому направлению, но их влияние на становление научного образа истории в России XVIII в. минимально.

Закреплению научного статуса истории способствовал процесс ее институциализации. В августе 1771 г. при Московском университете было открыто «Вольное российское собрание» — первое ученое общество в России, изучающее русскую историю. Инициатором его создания был куратор Московского университета Иван Иванович Мелиссино. Цель, преследовавшаяся обществом, состояла в усовершенствовании русского языка и разработке наук вообще. Образцом организации общества послужила Французская Академия. Первыми членами собрания были профессора Московского университета, как русские (Барсов, Десницкий, Третьяков, Чеботарев, Аничков и др.), так и иностранные (Рейхель, Шаден, Маттеи и др.), а также известные писатели и ученые того времени (Рычков, Нар- тов, Новиков, Веревкин, Рубан, прот. Алексеев, Мил-; лер, Бакмейстер, кн. Дашкова). В дальнейшем членами собрания стали Домашнев, Херасков, Фонвизин, Муравьев, Сумароков и др. Заседания общества проходили еженедельно. Оно просуществовало одиннадцать лет и выпустило шесть томов «Опыта Трулов Вольного Российского Собрания при Императорском Московском университете» (1774—1783)79. В 1804 г. по инициативе А.Л. Шлецера и при содействии попечителя Московского университета М.Н. Муравьева при Московском университете возникло «Общество истории и древностей российских».

<< | >>
Источник: А.В. Малинов. Философия истории в России XVIII века. СПб.: Издательско-торговый дом «Летний сад». — 240 с.. 2003

Еще по теме ВВЕДЕНИЕ:

  1. ВВЕДЕНИЕ
  2. Введение
  3. Глава 5. Порядок введения в действие настоящего Федерального конституционного закона
  4. ВВЕДЕНИЕ
  5. ВВЕДЕНИЕ
  6. Введение
  7. ВВЕДЕНИЕ
  8. Введение Отдел первый. Общий характер и план исследования
  9. ВВЕДЕНИЕ
  10. 1. ВВЕДЕНИЕ
  11. ВВЕДЕНИЕ
  12. Введение
  13. Введение
  14. Замараева Н. Пакистан: введениезаконов шариата в 2009 г.
  15. ВВЕДЕНИЕ: ТЕНДЕНЦИИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА
  16. ВВЕДЕНИЕ
  17. ВВЕДЕНИЕк вопросу об антропоориентированной педагогике:некоторые предварительные замечания
  18. ВВЕДЕНИЕ