§1.1.1.3. Три вектора социальной эволюции: технология - демография - организация

Эволюция - это изменение от неопределённой бессвязной однородности к определённой взаимосвязанной разнородности путём... дифференциации и интеграции.

Г ерберт Спенсер

Здесь предварительно выделим три ряда изменений, которые легко прослеживаются при макроскопическом обзоре социальной и прасоциальной истории и могут быть представлены количественными показателями.

Рост технологической мощи. Если мускульная сила человека оставалась в пределах одного порядка, то способность концентрировать и целенаправленно использовать энергию внешнего мира последовательно возрастала. Вероятно, первым обратил внимание на данный вектор эволюции в 1880 году российский учёный С.А. Подолинский [1991]. В начале ХХ века немецкий физик В.Ф. Оствальд [2011] доказывал, что содержанием культурного развития является «непрерывное повышение ценности всех энергетических процессов» (с.64). Позже американский антрополог Л.Э. Уайт [2004] построил на энергетическом основании цельную теорию культурного прогресса.

Далее в этой главе мы покажем, что сам по себе энергетический рост недостаточен в качестве «объективного критерия» прогрессивных изменений, поскольку растущая мощь технологий чревата саморазрушительными эффектами и многократно становилась преддверьем социального обвала. Тем более что в большинстве случаев по вектору энергетической эффективности лидировало боевое оружие, так что, согласно расчётам военных специалистов, различие между каменным топором и ядерной боеголовкой достигает 12-13 порядков величины [Дружинин, Конторов 1983].

Демографический рост. Несмотря на усиливавшуюся мощь и разнообразие средств взаимного истребления, войны, эпидемии, кризисы и катастрофы, население Земли множилось. Правда, на любой выделенной территории фиксируются временные сокращения численности [Kates 1994]. Возможно, имели место и случаи глобальной депопуляции - например, предполагается, что численность населения планеты сократилась при обострении верхнепалеолитического кризиса (см.

Рост организационной сложности. Стадо ранних гоминидов, племя верхнего палеолита, племенной союз (вождество) неолита, город-государство древности, империя колониальной эпохи, континентальные политико-экономические структуры и зачатки мирового сообщества - вехи на том пути, который Ф.А. фон Хайек [1992] обозначил как расширяющийся порядок человеческого сотрудничества. Первый метод количественного расчёта социальной сложности был предложен в 1950-х годах [Naroll 1956] и с тех пор совершенствовался [Cameiro 1974; Chick 1998]. Разработана математическая модель, отражающая положительную зависимость между численностью населения и сложностью организации [Carneiro 2000].

Но и до появления специальных моделей социологам было известно, что численность группы сильно коррелирует со сложностью: крупные образования, не обеспеченные достаточно сложной структурой, становятся неустойчивыми. Поэтому, если в палеолите существовали группы числом от 5 до 80 человек, то в 1500 году уже 20% людей жили в государствах, а к концу ХХ века вне государственных образований оставался мизерный процент людей [Diamond 1999]. С усложнением социальных структур (которое, как всякое эффективное усложнение, сопряжено с фазами «вторичного упрощения» - унификацией несущих подструктур (см. §1.1.3.2)) увеличивались масштаб группового самоопределения, количество формальных и неформальных связей, богатство ролевого репертуара, разнообразие деятельностей, образов мира и прочих индивидуальных особенностей.

Расширение и усложнение «человеческой сети» как общий вектор социальной истории на протяжении тысячелетий обстоятельно исследован в монографии [McNeill, McNeill 2003]. Авторами показано, как эта тенденция обусловила последовательный рост энергетической мощи общества и превращение человеческой деятельности в планетарный фактор.

Рост внутреннего разнообразия дополнялся ростом межкультурного разнообразия. Археологи и антропологи обращают внимание на то, что, например, культуры шелльской эпохи в Европе, Южной Африке и Индостане технологически идентичны, тогда как культура Мустье (на значительно меньшей территории) представлена множеством локальных вариаций, а культуры верхнего палеолита в ещё большей степени отличны друг от друга, чем культуры среднего палеолита. В неолите и после него разделение труда и нарастающее внутреннее разнообразие социумов последовательно сокращали вероятность сходства между культурами [Кларк 1977; Лобок 1997; Дерягина 2003]. Но ещё раньше «дифференциация категорий и типов каменного инвентаря... хорошо прослеживается во всех регионах и культурах» [Буровский 2012, с.256]. Иначе говоря, по мере удаления в прошлое мы обнаруживаем всё большее сходство региональных культур - как по материальным орудиям, так и по характеру мышления, деятельности и организации, - хотя в среднем и нижнем палеолите их носители могли анатомически различаться между собой значительнее, чем современные человеческие расы.

Исследователями подмечено ещё одно характерное обстоятельство [Хайек 1992; Лоренц 2008]. Чем примитивнее культуры и чем менее существенно различие между ними, тем выше чувствительность к минимальным различиям, способная возбудить взаимную ненависть.

В Новое время люди, прежде всего европейцы, стали замечать и осознавать наличие глобальных взаимосвязей, сами связи углубились и расширились, и возобладала иллюзия, будто только теперь человечество превращается в единую систему. Но факты свидетельствуют об ином: культурные коды изначально были сходными, а их расхождение - типичный процесс диверсификации эволюционирующей системы.

Так, первое в предыстории стандартизированное орудие - ручное рубило - идентично на всей ойкумене расселения архантропов, от Африки до Китая. Этот археологический факт [Кларк 1977] не объяснить «естественными» причинами. Стандартное орудие - это целенаправленное воспроизводство культурного образца (см. §1.1.2.2), и его идентичная форма может означать, что сотни тысяч лет назад проточеловеческая культура также сохраняла преемственность и взаимосвязь на огромных просторах Африки и Евразии.

В пользу тезиса о непреходящем единстве планетарной культуры историки-глобалисты приводят и другие доводы, например, совокупность данных, доказывающих наличие общечеловеческого праязыка, который дивергировал в возрастающее множество национальных языков и диалектов [Рулен 1991; Мельничук 1991; Казанков 2011]. Сильным аргументом служит последовательное сжатие исторического времени, интервалы которого укорачивались в геометрической прогрессии (см. §1.1.2.8).

Важно отметить, что усложнение социальной системы охватывало и социоприродные связи: общество не просто адаптировалось к природным ландшафтам, но перестраивало их соответственно собственным потребностям, представлениям и эстетическим вкусам. Таким образом, естественные (дикие) биоценозы превращались в антропоценозы, в которых возрастала роль человеческого сознания как фактора продуктивной и контрпродуктивной (кризисогенной) регуляции. Это обстоятельство - Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден, В.И. Вернадский и ряд других учёных представили его как «превращение биосферы в ноосферу» - станет одним из ключевых в нашем дальнейшем исследовании.

При выделении векторов исторического развития весьма существенно обстоятельство, которое демонстрирует несостоятельность

евроцентрических предубеждений. А именно, обитаемые регионы планеты не только развивались (с разной скоростью) в одном и том же направлении, но и попеременно оказывались впереди. Периодическая смена лидирующих регионов давно замечена исследователями и обобщена в концепции «пунктирной» эволюции [Schumpeter 1939].

Так, 50 тыс. лет назад лидерство в развитии технологий принадлежало Восточной Африке. От 40 до 25 тыс. лет назад в Австралии впервые изобрели каменные орудия с полированным лезвием и рукояткой (что в других регионах считается признаком неолита), а также средства передвижения по воде. Передняя Азия и Закавказье были в числе инициаторов неолитической революции и, тысячелетия спустя, производства железа. В Северной Африке и в Месопотамии появились гончарное дело, стеклоделие и ткачество. Долгое время ведущим производителем технологий был Китай. В первой половине II тысячелетия глобальное значение имели производственные, военные и интеллектуальные технологии арабов... Только Америка никогда раньше не играла лидирующей роли, но и эта «несправедливость» была устранена в ХХ веке.

Даймонд [Diamond 1999] отмечает, что с 8500 года до н.э. по 1450 год н.э. Европа оставалась аутсайдером Евразии (за исключением государств античности). Это подтверждают и сравнительные экономические расчёты, затрагивающие состояние стран Запада и Востока в Средние века [Мельянцев 1996, 2004].

Бесспорно, «не будь (европейской) колониальной экспансии, все страны Востока находились бы сегодня практически на уровне едва ли не XV века» [Васильев 2000, с.107]. Но вот встречный вопрос: в какой эпохе пребывала бы теперь Западная Европа, если бы в VIII - XIV веках она не стала объектом арабских завоеваний? Арабы, ассимилировавшие и развившие передовые культуры Северной Африки, принесли с собой элементы того самого мышления, которое принято называть Западным, и спасали от католической церкви античные реликвии, более близкие им, чем средневековым европейцам, мало осведомлённым о культуре античности (см. §1.1.2.6).

Предки нынешних испанцев, итальянцев, французов и немцев, сопротивляясь арабским завоеваниям, героически отстаивали свой традиционный образ жизни. При знакомстве с перипетиями тогдашних событий напрашивается парадоксальный вывод, весьма поучительный для тех, кто склонен, согласно Нововременной традиции, считать «Запад» синонимом прогресса: на рубеже I и II тысячелетий народы Западной Европы выступали по отношению к африканским «маврам» в роли отсталых туземцев...

Имеются многочисленные примеры того, как технологии, а также формы мышления и социальной организации возникали более или менее независимо в различных регионах, причём это могло происходить почти одновременно или со значительной отсрочкой. Считается, например, что неолитическая революция произошла более или менее независимо в семи регионах Земли; города появились самостоятельно в шести точках Старого Света и в двух точках Америки по довольно схожим сценариям и с похожими последствиями (см. гл.1.1.2).

Когда европейцы вплотную столкнулись с американскими цивилизациями, всё увиденное так мало походило на прежние сообщения путешественников, прибывавших из Китая, Индии или Ближнего Востока, что завязался долгий спор о том, являются ли коренные жители Нового Света человеческими существами. Только в 1537 году папской буллой было зафиксировано: американские аборигены - не фауна, а население, и среди них можно распространять Христову веру [Егорова 1994; Каспэ 1994]. Но, как показывает исторический анализ, даже при таком несходстве форм социальные процессы на обоих континентах Америки развивались по тем же векторам, что в Евразии и в Северной Африке; коренные американцы пережили с отсрочкой во времени неолитическую революцию и революцию городов и приближались к осевому времени [Семёнов 2009]. Археологические открытия 40-х годов ХХ века в Месоамери- ке и в Перу продемонстрировали удивительную параллельность макроисторических тенденций в Старом и в Новом Свете и, по свидетельству Р. Карнейро, именно они стимулировали очередной всплеск интереса к социальному эволюционизму (см. §1.1.1.1).

Перечисленные три вектора выведены в качестве «эмпирического обобщения». Они подкрепляются таким объёмом фактического материала, что разночтения возможны только по поводу деталей, формулировок или способов спецификации параметров. Радикальные же возражения оппонентов сводятся к оценочным суждениям: «хорошо» или «плохо» то, что технологический потенциал, численность человеческого населения Земли и сложность социальных систем исторически возрастали? Но это возражение не по существу, так как до сих пор мы ограничивались констатацией.

Следующие три вектора не столь очевидны, а потому требуют более детальных обоснований. И по мере их изучения мы убедимся, что рост инструментальных возможностей, количества (и плотности) населения и социальной сложности - тенденции, несущие в себе неявно выраженный, но совершенно необходимый этический компонент.

Стоит также предварительно заметить, что все выделенные здесь и далее векторы реализовались в ускоряющемся режиме, и только по одному из них - демографический рост - в самые последние десятилетия фиксируется относительное замедление (числовые данные приведены в §1.1.2.7). Из этого часто делают вывод о грядущей стабилизации и даже последующем сокращении населения Земли. При этом безусловно принимается, что через полвека механизмы человеческого воспроизводства, а значит сами демографические понятия и критерии будут в точности соответствовать нынешним. Насколько справедливо такое убеждение, мы обсудим в Части II.