§2.1.1.2. Два ключевых вопроса стратегической прогностики

По мере того как эволюционирует Вселенная, обстоятельства создают новые законы.

Илья Пригожин

Имеется маленькое различие между законами Природы и законами Конституции.

Вазген Гарун

...Язнаю всё, но только не себя.

Франсуа Вийон

Первый вопрос, от ответа на который зависит оценка стратегических перспектив цивилизации, Земной природы и Вселенной, касается потенциальных возможностей конструктивного творчества и представляет собой функциональное преломление старых философских споров об отношении материи и сознания и о границах свободной воли: в какой мере объективные законы ограничивают диапазон целенаправленного вмешательства в естественные процессы?

Словосочетание «закон природы» приобрело широкую популярность в начале XVIII века с лёгкой руки Г.В. Лейбница и первоначально воспринималось как смелая метафора с явным пантеистическим и даже атеистическим привкусом - она перевела представления теологии и юриспруденции на естественнонаучный язык. В духе набравшего силу материализма Нового времени законы природы стали трактоваться как вневременные сущности, которые «управляют» реальными процессами, а не производны от них. Законы существуют вне и помимо сознания и не конструируются исследователем, но «открываются» подобно новым звёздам или континентам.

Отсюда вытекала и «интердиктивная» интерпретация: закон природы есть то, что запрещает те или иные события и, в частности, принципиально ограничивает возможные технические решения («техника никогда не отменит законов природы» [Качановский 1983, с.57]). На этом основании О. Конт за семь лет до изобретения спектрального анализа доказал, что люди никогда не узнают химический состав Солнца, не увидят оборотную сторону Луны и т.д.; потребовалось немногим более ста лет, чтобы весь список контов- ских «никогда» был дезавуирован.

Львиная доля технических устройств, окружающих нашу повседневную жизнь в начале XXI века, считались абсолютно невозможными в начале XIX века, многие - в начале ХХ века, а часть из них - ещё полвека назад. Категорические запреты, доказанные на основе естественнонаучных знаний, опровергались с удивительной регулярностью. А в 1960-70-х годах приобретшие небывалую популярность экологи объявили, что человек «нарушает законы природы», причём делает это уже на протяжении добрых десяти тысяч лет, с тех пор как начал культивировать растения и пасти скот. Наконец, в 1980-х годах апологеты рыночного хозяйства наперебой доказывали, что централизованное регулирование производственных отношений «нарушает законы экономики». Робкие попытки философов осмыслить новое прочтение «объективных» законов апеллировали к дисциплинарному размежеванию. С налётом гротеска их выводы можно резюмировать примерно так: нарушать законы физики «невозможно», нарушать законы биологии «преступно», а нарушать законы экономики - «невыгодно».

Поначалу все, кажется, были удовлетворены таким компромиссным решением. Серьёзные сомнения в независимости объективных законов от сознания возникли, прежде всего, при попытке системного анализа социальных процессов. Выяснилось, что само понятие «сознание» имеет как минимум три значения, которые часто путают. В философии оно традиционно трактовалось в оппозиции к бытию (сознание - бытие) или материи, т.е.

Конечно, люди очень часто не осознают подлинную подоплёку своих действий и даже мыслей и смутно представляют отдалённые последствия - в этом смысле может обсуждаться независимость социальных и психологических закономерностей от их актуального осознания действующими субъектами. Но если принять собственно философское значение (сознание = субъективная реальность), то материалистический тезис о независимости объективных законов от сознания становится весьма уязвимым.

Поскольку социальные законы суть законы человеческой деятельности, которая регулируется вполне определёнными мотивациями (принцип единства деятельности и сознания), то любой вразумительно сформулированный экономический или социологический закон, общий или частный, имплицитно содержит устойчивые психологические зависимости соразмерной степени общности (см. подробнее [Назаретян 1981]). Проще говоря, социальный закон является функцией конкретных ценностей, представлений и норм и реализуется там, где преобладают носители соответствующего мировоззрения. История ХХ века (в том числе новейшая история России) даёт тьму примеров того, как экономические или политические модели, апробированные в одном обществе, навязывались обществу с иной культурной традицией, оборачиваясь эффектами бумеранга.

Сказанное справедливо в отношении «человекомерных» систем, таких как отдельный индивид, малая, большая группа или общество в целом. Известный тезис о перерастании биосферы в ноосферу означает, что и Земля стала «человекомерной» системой: процессы в антропоценозе определяются качествами управляющей подсистемы - человеческого сознания. Физические константы можно считать независимыми от сознания постольку, поскольку в масштабе Метагалактики влияние человеческой деятельности (пока?) исчезающе мало.

Вернувшись к исходной формулировке, условно разведём гносеологический и онтологический аспекты вопроса.

Сегодня грамотный методолог обязан понимать, что наука является элементом культуры, и все обобщения социологии, биологии или физики представляют собой конструкты, отражающие конечный, т.е. исторически ограниченный опыт. Последующий опыт, умножая необходимые оговорки и уточнения, превращает устойчивые зависимости, сформулированные ранее как всеобщий закон, в «предельный частный случай» более общих зависимостей. То, что во Вступительных заметках к этой книге названо принципом неопределённости заблуждения, выдающийся физик Р. Фейнман [1987, с.66] иллюстрировал следующим рассуждением. «Если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки. Чтобы наука не превратилась в простые протоколы проделанных экспериментов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на ещё не изведанные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной».

Но - продолжим мысль цитатой из А. Эйнштейна [1965, с.61] - «тому, кто творит, плоды собственной фантазии кажутся настолько необходимыми и естественными, что он сам их считает не образами мышления, а заданными реальностями и хочет, чтобы все так считали».

Здесь важно то, что действительная незавершённость любого сконструированного «закона природы» делает преодолимыми те категорические запреты, которые этот конструкт накладывает на решение технологических задач. Строго говоря, закон гравитации в его классической формулировке действительно исключает возможность летательного аппарата, законы геометрии и оптики запрещают наблюдение событий на противоположном полушарии планеты, а адронный коллайдер, использующий эффекты сверхпроводимости, нарушает закон электротехники. Если бы взаимодействия в мире ограничились гравитацией, то самолёт не оторвался бы от земли.

Американский учёный М. КакП [2011, c.17] выделил «три класса невозможностей». К высшей категории он отнёс «технологии, которые нарушают известные нам (курсив мой - А.Н.) законы физики» и которые тоже когда-нибудь могут оказаться возможными. Но «нам» - это кому и когда? Архимед представить себе не мог, что при нейтрализованной гравитации (например, в космическом корабле) жидкость не выталкивает погружённое в неё тело. И. Ньютон - что конечная скорость света превратит его универсальные обобщения в предельный частный случай ещё более универсальных моделей. Г. Ом - что свойства проводника могут зависеть от его температуры и ряда других параметров. Можно сказать, что далее закон Ома уточнялся и корректировался, а можно откровенно признать, что явление сверхпроводимости нарушает закон в его классическом определении.

Не менее существенна онтологическая сторона дела: устойчивые зависимости образуются в рамках конкретной системы и определяются особенностями её внутренней и внешней структуры, а диверсификация структур качественно усложняет причинные связи. Поэтому стремление распространить концептуальные обобщения с одной эволюционной стадии на другую то и дело приводит к недоразумениям.

Примерив законы первобытного, рабовладельческого или феодального общества к обществу с развитыми товарно-денежными отношениями, социалист считает противоестественным поведение сытых благополучных людей, упорно работающих ради увеличения банковского счёта. А когда западные менеджеры пытались повысить трудовой энтузиазм выходцев из архаического социума, используя финансовые рычаги, результат обескураживал: работники, не расположенные копить деньги на далёкую перспективу, мыслили «естественно» - текущим днём - и, получив удвоенную оплату, следующий период предпочитали отдыхать.

По той же самой причине, опираясь на выводы равновесной термодинамики, физик должен признать направление энергетических потоков в биосфере Земли (от зон большего равновесия к зонам меньшего равновесия, а не наоборот) противоречащим естественному закону. Между тем с образованием жизни и разума зоны устойчивого неравновесия сохранялись и расширялись, наглядным свидетельством чему служит собственное существование физика-теоретика.

Аналогичную ошибку совершают биологи, буквально перенося зависимости, наблюдаемые в девственной экосистеме, на антропогенные ландшафты. Когда человек рассматривается только как «один из многочисленных видов», «крупное растительноядное кочующее животное» [Арский и др. 1997, с.269, 282], тезис о нарушении законов природы выглядит вполне логично. В действительности, конечно, существование антропосферы нарушает законы биосферы не в большей и не в меньшей мере, чем существование живого вещества нарушает законы физики, рыночное хозяйство нарушает законы психологии, а первобытные отношения нарушают законы экономики. Чтобы лучше понять противоречивую суть этих отношений, мы и обратились к образу максвелловского Демона.

Разумное «существо» в мысленном эксперименте Дж.К. Максвелла упорядочивает скоростное распределение молекул в направлении, противоположном естественному росту энтропии, и производит потенциальную энергию, сколь угодно превышающую собственные энергетические затраты. В §1.1.3.3 показано, как включение в систему взаимодействий агента с более ёмкой информационной моделью преобразует качество всей системы. Активность живого вещества переориентировала энергетические потоки, и по мере усложнения биоты (т.е. образования многоступенчатых иерархий управления) физические свойства биосферы всё сильнее отличались от «естественных» свойств эквилибросферы безжизненной планеты. Устойчивые причинные сети в антропоценозе отличаются от законов в диком биоценозе так же существенно, как причинные связи в биосфере Земли отличаются от связей в лунном ландшафте - они опосредованы растущим разнообразием и растущим могуществом управляющих «Демонов». В соответствии с общесистемным законом иерархических компенсаций, рост совокупного разнообразия антропосферы оплачивается упрощением несущих подсистем. Поэтому ход событий в антропосфере во всё большей мере определяется качествами культуры, и катастрофы всё чаще провоцируются не природными катаклизмами, а рассогласованием в управляющей подсистеме - человеческом сознании (типа техно-гуманитарного дисбаланса).

Обратившись к Универсальной истории, можно проследить, как эволюция, заходя в тупик, каждый раз находила совершенно неожиданные продолжения. А чтобы оправдать «антропоморфное» понятие неожиданности, обратимся к ещё одному старому Демону - лапласовскому, - немного подредактировав его под современность.

В 1814 году французский математик П.-С. Лаплас предположил, что некий Абсолютный Разум, знающий тотальную совокупность всех причин, мог бы с точностью предвидеть все следствия. Сегодня можно показать, что Эксперт, обладающий исчерпывающим знанием о прошлом и настоящем, но ничего не знающий о будущем и лишённый творческой фантазии, на каждом переломном этапе эволюции должен был попасть впросак.

На пике верхнего палеолита он бы убедительно доказал, что Земля не в состоянии прокормить больше нескольких миллионов человек (мы сделали это за него в §1.1.2.3, разделив площадь планеты, пригодную для человеческого обитания, на площадь, необходимую в среднем для пропитания одного охотника-собирателя). Имея данные о присваивающем хозяйстве, он не представлял себе человека в роли земледельца, скотовода, тем более инженера или программиста - и эта «философская» ошибка, состоящая в недооценке творческого характера эволюции, приводила к ложным выводам.

В Олдовайской эпохе, у истоков протокультуры, наш Эксперт столь же решительно доказал бы, что вместимость экологической ниши для стервятников, подобных грациальному австралопитеку, исчерпывается десятками тысяч особей, а использование искусственных орудий, нарушив баланс между убойными способностями и инстинктивным торможением внутривидовой агрессии, неизбежно приведёт к самоистреблению популяции (см. §1.1.2.1).

Физические законы, выведенные на основании огромного предыдущего опыта, должны были исключить теоретическую возможность образования эукариотных клеток, многоклеточных организмов и прочих качественных скачков в эволюции биосферы. Полтора миллиарда лет назад была бы доказана невозможность существования биоты в атмосфере с высокой концентрацией кислорода, образовавшейся в результате активности анаэробных организмов. Пять миллиардов лет назад - несовместимость с законами физики длительного сохранения белково-углеводородных молекул: зная о механизмах спонтанной самоорганизации, Эксперт указал бы на то, что неравновесное состояние по определению неустойчиво. И так далее.

В XVIII-XIX веках, когда идея прогрессивного развития овладела умами европейцев, наш бессмертный Эксперт воплотился в реальных естествоиспытателях и философах, размышлявших о пределе роста (демографического, технологического и т.д.), допустимого законами природы. Большинство были убеждены в том, что современная им наука вплотную приблизилась к исчерпывающему знанию объективных законов и, соответственно, к пределам возможного технологического творчества, и в ХХ веке это убеждение окончательно приобрело алармистский характер. Недооценка культурно-конструктивного генезиса знания актуализовала пережитки мифологической апперцепции (см. §§1.1.1.4 и 1.1.2.6). Поскольку наиболее авторитетные хранители и глашатаи законов природы считали их (по словам Эйнштейна) «не образами мышления, а заданными реальностями», т.е. онтологизировали ментальные конструкты, они раз за разом оказывались в роли нашего незадачливого Эксперта, объявляя оригинальные технологии принципиально невозможными. А жизнь то и дело демонстрировала справедливость немудрящей поговорки, раздражающей естествоиспытателей так же, как строгих администраторов: «Если нельзя, но очень хочется, то - можно». И каждый раз, когда эволюция заходила в очередной тупик, происходили индуктивно невероятные изменения, формировались более сложные системы взаимодействий, а в них - новые механизмы и законы. Так было до сих пор в истории человечества, живой природы и космоса, и без учёта творческого фактора глобальное прогнозирование остаётся линейным - таков один из главных уроков Мегаистории.

Существуют ли всё-таки категорические пределы управляемости масс-энергетическими структурами со стороны творческого интеллекта? Если да, то как их определить?

К концу ХХ века на этом предметном поле всё ещё доминировали натуралистические убеждения: технические решения ограничены узким коридором объективных законов, причём законы эти в основном уже открыты и потому границы технических возможностей определимы раз и навсегда. Отсюда вытекали и совершенно безнадёжные сценарии отдалённого будущего, объединявшие естествоиспытателей всех специальностей.

Так, исходя из гипотезы о генетически ограниченном сроке существования каждого вида в обратной пропорции с морфологической сложностью организма, авторитетные биологи [Федоренко, Реймерс 1981] определили, что возраст вида Homo sapiens - уже «за сорок» и максимальный срок его дальнейшего существования - 30-40 тыс. лет. Известны и более пессимистические прогнозы: человек с его непропорционально развитым мозгом есть «ошибка природы» и срок его дальнейшего существования ограничен 20-50 поколениями (т.е., вероятно, 0,7 - 1,7 тыс. лет) [Lobsack 1974].

Если мы не согласимся с этими спорными гипотезами, то предельный срок существования может быть увеличен. М.И. Будыко [1975] показал, что с затуханием вулканической активности Земли приток углекислого газа в атмосферу сокращался на протяжении последних 100 млн. лет, снижая тем самым продуктивность биоты. Таким образом, человек застал «последние геологические секунды» умирающей биосферы. Если его деятельность не изменит наблюдаемую тенденцию, то снижение продуктивности до нуля должно произойти в ближайшие 3 - 4 млн. лет, и дальнейшее сохранение более или менее сложных форм жизни станет невозможным.

Далее вступали в силу прогнозы геологического порядка: через сотни миллионов лет на планете иссякнет водообмен, сильно обмелеют океаны и «обезвоженная среда... едва ли станет пригодна для жизни».

Кроме того, химические процессы в атмосфере приведут к образованию большого количества свободного кислорода, и «вся органика на поверхности Земли должна будет сгореть». Спустя ещё некоторое время «тектоническая история Земли закончится» [Арманд и др. 1999, с.27].

Чтобы мало не показалось, затем наступит очередь космического Апокалипсиса. Солнце, начав предсмертное расширение до размеров красного гиганта, либо поглотит, либо, во всяком случае, полностью сожжёт нашу планету [Аллен, Нельсон 1991].

Далее астрофизики живописали сценарии окончательной гибели Вселенной: выбор сценария - холодное расширение с исчерпанием энергетических запасов или огненный финал катастрофического коллапса - зависел от реальной плотности вещества, но все они одинаково безнадёжны в плане долгосрочной перспективы. Добавим, что в современной теории объединённого взаимодействия протон, считавшийся абсолютно стабильным, на самом деле имеет огромный, но всё же не бесконечный срок существования. Значит, всем вещественным образованиям предстоит распад, после которого пространство Метагалактики будет заполнено электронами, позитронами, фотонами и нейтрино (а также, возможно, чёрными дырами); причём задолго до того, как распад вещества завершится, соответствующие процессы начнут играть существенную роль в эволюции Вселенной.

Физик Г.В. Гивишвили [2008] не без доли иронии систематизировал долгосрочные прогнозы, вытекающие из «стандартной» космологической модели. Через 1019 лет рассеются все галактики, через 1032 лет распадутся протоны и нейтроны, а через 1096 лет испарится последняя чёрная дыра. Наконец, через 10100 лет каждой из сохранившихся частиц (электронов и позитронов) для хаотических блужданий достанется пространство, равное всей нынешней Метагалактике.

Стоит ли удивляться, что подавляющему большинству астрофизиков человеческое существование виделось «фарсом», которому только предвидение неизбежного конца придаёт оттенок «высокой трагедии» [Вайнберг 1981, с.144].

Чудовищный разнобой во временных оценках - от сотен до триллионов лет и далее - оставляет только одну неизменную черту во всех натуралистических сценариях. Сознание есть не более чем эпифеномен, сопутствующий некоторому, более или менее длительному этапу эволюции физических процессов, не играющий в них самостоятельной роли и долженствующий бесследно исчезнуть на каком-либо последующем этапе: таково естественное течение событий, не подвластных воле.

До 1990-х годов крамольная мысль о возможном влиянии цивилизации на процессы метагалактического масштаба застенчиво высказывалась едва ли не исключительно советскими астрофизиками или выходцами из СССР, испытавшими влияние космической философии (насмешники приписывали это также влиянию большевистского волюнтаризма). Например, И.Д. Новиков [1988, с.168] признался, что принадлежит «к тем крайним оптимистам, которые верят, что добываемые знания... превратят человечество в богов, смело поворачивающих штурвал эволюции нашей Вселенной». А.Д. Линде [1990, с.248] высказал предположение, что «сознание, как и пространство-время, имеет свои собственные степени свободы, без учёта которых описание Вселенной будет принципиально неполным» и т.д. Западные физики, размышляя о будущем, не рассматривали даже гипотетически перспективу влияния сознательной деятельности на космический мир.

Автор этих строк начал изучать данный вопрос в 1980-х годах. Обобщив опыт истории Земли (возраставшая роль отражательных процессов в её эволюции бесспорна), результаты дискуссий вокруг Демона Максвелла и эксперименты гештальтпсихологов, я пришёл к выводу, изложенному в §1.1.3.3. А именно, любые принципиальные ограничения действительны в рамках заданной концептуальной модели; по мере того как рамки модели расширяются (т.е. умножается размерность включённых параметров) неуправляемые константы последовательно превращаются в управляемые переменные. Отсюда корректно сформулированная операциональная задача любой сложности (включая задачи космологического масштаба) остаётся невыполнимой только до тех пор, пока она превосходит функциональные возможности модели. Тогда же [Назаретян 1991], исходя из соображений о неограниченных возможностях инструментального управления и о балансе технологических возможностей и качества саморегуляции, а также из некоторых общесистемных закономерностей, выдвинута гипотеза о естественном отборе планетарных цивилизаций (она будет подробнее раскрыта в §2.2.1.3)2.

В 1997 году в США была опубликована книга Д. Дойча [2001], в которой аналогичные выводы обоснованы с сугубо естественнонаучных позиций. По мнению Дойча, «ни наша теория звёздной эволюции, ни какая-то другая известная нам физика» не дают оснований ограничивать потенциальное влияние жизни на космические процессы. «Во всей нашей Галактике и во всём Мультиверсе звёздная эволюция зависит от того, развилась ли разумная жизнь, и где это произошло lt;...gt; Будущая история Вселенной зависит от будущей истории знания lt;...gt; Применяя свои лучшие теории к будущему звёзд, галактик и Вселенной, мы обнаруживаем огромное пространство, на которое может воздействовать жизнь и после долгого воздействия захватить господство над всем, что происходит» (с. 186-189).

Далее автор обратился к «принципу Тьюринга»: не существует верхней границы количества физически возможных этапов вычисления, а потому возможности интеллектуального управления принципиально безграничны. Следовательно, если контроль над метагалактическими процессами не сможет взять на себя разум, восходящий к Земной цивилизации (например, оттого, что прежде уничтожит своего носителя), эту роль выполнит кто-либо другой - «предположительно какой-то внеземной разум» (с.356)...

Каку [2011], обсуждая возможные метагалактические эффекты интеллектуальной активности, приводит слова королевского астронома Великобритании М. Риса: «Кротовые норы, дополнительные измерения и квантовые компьютеры открывают путь для множества гипотетических сценариев, которые когда-нибудь, возможно, превратят всю нашу Вселенную в “живой космос”» (с.281). Концепция Ли Смолина и его школы, допускающая созидание цивилизацией новых вселенных (см. § 1.2.2.3), выстроена в той же интеллектуальной традиции. Её лейтмотив выразил ещё один известный физик: «Наше присутствие во Вселенной представляет собой фундаментальное, а не случайное свойство бытия» [Дэвис 2011, с.243]. Какой разительный контраст с популярным всего два-три десятилетия назад убеждением в эпифеноменальности человеческого существования, которое есть нечто среднее между «фарсом» и «высокой трагедией» (С. Вайнберг)!

Складывается впечатление, что резко изменившаяся в 1990-х годах международная ситуация (результат Холодной войны?) поумерила теоретический пыл российских учёных и вместе с тем разбудила буйное воображение их западных коллег, хотя трудно поверить в столь прямолинейное влияние текущей политической конъюнктуры на универсальные естественнонаучные парадигмы.

Во всяком случае, начало XXI века ознаменовано удивительно быстрой сменой настроений в космологии и астрофизике: убеждение в том, что сознание, видевшееся прежде только как побочный эффект космической эволюции, способно сыграть в ней решающую роль, широко распространилось среди естествоиспытателей.

Таким образом, традиция, которая восходит к дуализму Р. Декарта, убеждённого в потенциальном всевластии активного духа над пассивной природой, к космизму Г. Фихте, Н.Н. Фёдорова и К.Э. Циолковского, более не может третироваться как философский предрассудок космологов советского воспитания, с детства запрограммированных на «безбрежный оптимизм». Тот факт, что в последние годы её активно развивают профессиональные физики, часто даже не догадывающиеся о философских предтечах, лишний раз свидетельствует о солидном естественнонаучном основании центральной идеи: все внешние ограничения на целенаправленные трансформации преодолимы творческим интеллектом.

При таком решении первого «ключевого вопроса» следует полагать, что в обозримом будущем человечество ожидают фантастические прорывы. Но, если внешний мир принципиально не ограничивает диапазон технологического творчества, то не содержатся ли пределы во внутреннем мире человека?

То, что Д. Дойч назвал принципом Тьюринга, в биологии представлено как «оппортунизм эволюции» [Simpson 1949], а в теории систем - как «принцип равных возможностей» [Александров 1996]: все возможные события непременно происходят. На этом методологическом принципе построена таблица химических элементов Д.И. Менделеева, и целый ряд открытий в астро- и микрофизике были обеспечены прицельным поиском теоретически предсказанных явлений, включая неизвестные ранее элементы, частицы и поля. Отсюда следовало бы вывести (как это и сделал Дойч), что, коль скоро естественнонаучные законы не накладывают абсолютных ограничений на решение инструментальных задач и, следовательно, диапазон целенаправленного вмешательства в мега- и микроструктуры Вселенной потенциально беспределен, то перспектива интеллектуального освоения космоса неизбежна.

Здесь, однако, и встаёт второй ключевой вопрос - о культурно-психологических ограничениях. Признав, что дальнейшая эволюция Вселенной могла бы быть только сознательно управляемой (§2.1.1.1) и что объективные возможности управления физическими процессами в принципе беспредельны, мы обязаны задуматься о диапазоне сознательного самоконтроля, т.е. о том, какую власть над силами природы способен выдержать разумный субъект, не пав жертвой техно-гуманитарного дисбаланса.

Человеку привычно считать себя безраздельным хозяином в своём внутреннем мире: трудно отделаться от иллюзии, будто только досадные внешние препятствия лимитируют пространство возможностей, соответствующее тотальной свободе моих фантазий. По крайней мере, такой «эгоцентризм» характерен для европейцев Нового времени - когда мифологическое мышление с его богобоязнью и инфантильным переживанием потустороннего контроля уже отошло в прошлое, а психоаналитики, бихевиори- сты и структуралисты (теория психического поля) ещё не облили интеллектуалов холодным душем «психологического детерминизма».

Конечно, влияние новых психологических теорий было стимулировано потрясением от мировых войн, создавших болезненное ощущение неподконтрольности «звериных инстинктов» тонкому слою критического сознания, культурных ценностей и человеческой ответственности. Но и с поправкой на шоковое состояние умов вопрос о границах сознательного контроля над эмоциональными импульсами и иррациональными мотивациями остаётся крайне спорным, а от ответа на него решающим образом зависит картина будущего. Роковую роль в судьбе цивилизации может сыграть неожиданное обстоятельство: «законы психологии» на поверку окажутся более жёсткими и неумолимыми, чем «законы физики». Повторим, тот факт, что человечество до сих пор «с грехом пополам» преодолевало последствия техно-гуманитарного дисбаланса, сам по себе не гарантирует дальнейших успехов. И не даёт основания исключить, что сценарии, допустимые свойствами физического мира, купируются ограниченной способностью разума обуздывать растущую власть над силами природы.

Похоже, что наличие или отсутствие странных аттракторов на данной стадии универсальной эволюции как раз и определяется способностью разумного контроля над собственными разрушительными импульсами. Если такая способность ограничена, то по достижении некоторого технологического предела реальные паллиативы сводятся к различным сценариям сползания глобальной системы к «тепловой смерти» (простой аттрактор).

Прописать такие сценарии - задача сравнительно лёгкая. Гораздо труднее проследить контуры сохраняющих сценариев. Наиболее же актуальная задача состоит в том, чтобы конкретизировать совокупность социальных, культурных и психологических условий, от которых может зависеть выход планетарной цивилизации на тот или иной аттрактор. Этой задаче в основном и посвящены следующие главы...