8.1. Креативная любовь
Здесь есть и другая сторона вопроса. Любовь, как я отмечал, разворачивается на трех уровнях: биологическом, социальном и личностном и на каждом выполняет важные функции. Спрашивается, как все эти функции и смыслы любви удержать и объединить? Одной рефлексии и знания здесь недостаточно, любовь приходится трактовать духовно и отчасти мистически. Чтобы убедиться в этом, рассмотрим один интересный материал — роман Людмилы Улицкой «Казус Кукоцкого» (2001).
Читая роман, я остро переживал любовь главных героев — известного врача и ученого Павла Алексеевича Кукоцкого и его супруги Елены. Я постоянно ловил себя на мысли, что отношение Кукоцкого к своей жене мне очень близко, хотя я сам приходил к подобному пониманию любви с большим трудом. Безусловно, отношения Кукоцкого и Елены могут быть охарактеризованы как романтическая любовь. Их любовь начинается бурно, с высокого чувства и страсти и основывается не только на уважении супругов друг к другу, на признании их личности, но также на идеализации и возвышении.
Однако это не просто романтическая любовь, как ее понимали в XIX веке — противоположная браку, это любовь в семье и любовь родственная. Супруги Кукоцкие осознают друг друга как родственные и родные души («душа моей души», «единственная предназначавшаяся ему женщина»).Уже самая первая встреча Павла Алексеевича со своей будущей женой, которую он спасает от смерти на операционном столе, поражает его осознанием чувства родственности к совершенно ему незнакомой молодой женщине.
«Он видел — и никто бы не мог понять этого, никому не смог бы он объяснить этого странного ощущения — совершенно род- н(\е тело. Даже затемнение у верхушки правого легкого, след перенесенного в детстве туберкулеза, казалось ему милым и знакомым... Посмотреть на лицо этой молодой и столь прекрасно устроенной изнутри женщины было как-то неловко, но он все-таки бросил быстрый взгляд поверх белой простыни, покрывающей ее до подбородка».
Симптоматично, что Кукоцкий сначала увидел красоту не лица, а родного тела. Потом оказалось, что Елена прекрасна и внешне. Но романтическая любовь предполагает не только переживание прекрасного лица и тела своего любимого (любимой), но и возвышение, идеализацию, жертву, тайну, требующую раскрытия и никогда до конца не раскрываемую.
«Павлу Алексеевичу исполнилось сорок три года. Елене было двадцать восемь. Она была первой и единственной женщиной в его жизни, которая не отгоняла его дара (дара ясновидения, Кукоцкий обладал удивительной способностью видеть своих больных изнутри, все их органы и болезни. — В. Р.). После того, как она впервые провела ночь в его комнате, он, проснувшись в предутренней тьме, со щекотной косой, рассыпанной по его предплечью, сказал себе: "И хватит! Пусть я никогда не увижу ничего сверх того, что видят все другие врачи. Я не хочу ее отпускать..."(жертва? — В. Р.).
Дар его, хоть он и был женоненавистником, для Елены, как ни странно, сделал исключение. Во всяком случае, Павел Алексеевич видел, как прежде, цветовое мерцание, скрытую жизнь внутри тел».
В своем дневнике Елена пишет дочери:
«Влюбилась я в ПА (Павла Алексеевича.
— В. Р.) даже не с первого взгляда, а так, как будто я его любила еще до своего рождения, и только вспомнила заново старую любовь (как у Платона, до рождения души на свет? — В. Р.). Антона же забыла, как будто он был просто сосед, или одноклассник, или сослуживец. Даже не родственник. А прожила с ним ни много ни мало — пять лет. Отец моей единственной дочери. Твой отец, Танечка. Ничего не вижу в тебе ни от Антона, ни от его породы. Ты действительно похожа на ПА...Вообще, я уверена, что ПА для Тани значит больше, чем я. Так ведь и для меня он тоже значит больше, чем я сама. Даже теперь, когда все между нами так безнадежно испорчено, надо по справедливости признать, что человека благородней, умней, добрей я не встречала».
Но и Елена обладала особым даром — будучи прекрасной чертежницей, она видела «чертежную» сущность вещей. Павел Алексеевич любил выспрашивать Елену по поводу смысла ее работы, противопоставляя «искусственному» «естественное». Однако даже в этом споре проявлялась высокая любовь.
«Павел Алексеевич ловил эту минуту, когда менялось ее обыкновенно кроткое выражение... —
Я имею в виду, что там все механическое, никакой тайны нет, — он выставлял перед ней указательный палец. — В одном человеческом пальце больше тайны, чем во всех ваших чертежах.
Она забирала в горсть его палец: —
Может, это только в твоем пальце есть какая-то тайна. А в других нет. Может, в чертежах не тайна, а правда содержится. Самая необходимая правда. Ну пусть не вся, а часть. Одна десятая или одна тысячная. Вообще-то я знаю, что у каждой вещи есть и другое содержание, не чертежное... Я сказать не умею, — и она отпускала его руку. —
Уже до тебя сказали, — усмехался Павел Алексеевич. — Платон сказал. Называется эйдос. Идея вещи. Ее божественное содержание. Божественный шаблон, по которому все наши земные изделия отливают...
Павел Алексеевич смотрел на нее с горделивой нежностью: вот какая у него жена — тихая, молчаливая, говорит только по необходимости, но если уж принудить ее высказываться, суждения ее умны и тонки, и глубокое понимание... Елене иногда хотелось бы высказать мужу свои соображения о "чертежности" мира, о снах, которые снились ей время от времени — с чертежами всего на свете: слов, болезней, даже музыки...Но нет, нет, описать это невозможно...
Два тайновидца жили рядом.
Ему была прозрачна живая материя, ей открывалась отчасти прозрачность какого-то иного, нематериального мира. Но друг от друга они скрывались не от недоверия, а из целомудрия и оградительного запрета, который лежит, вероятно, на всяком тайном знании, вне зависимости от того, каким образом оно получено».Зрелая романтическая любовь предполагает и понимание личности любимого супруга (любимой жены). Кукоцкие прекрасно понимали друг друга. Зарабатывая по меркам того времени большие деньги (как врач и большой ученый), Павел Алексеевич помогал всем, кого они с женой намечали. Делали это они единодушно и естественно, как один человек.
И вдруг, прожив счастливо десять лет, буквально в один день, Кукоцкие перестают не только понимать друг друга, но и любить, во всяком случае, интимные отношения после этого дня прекращаются и попытки Павла Алексеевича восстановить брак ничего не дают.
«Счастливый период их брака окончился. Теперь остался просто брак, как у всех, и даже, может быть, лучше, чем у других. Ведь многие живут кое-как, изо дня в день, из года в год, не зная ни радости, ни счастья, а лишь одну механическую привычку».
Спрашивается, почему, при такой-то любви? Улицкая выстраивает следующую сюжетную линию. Елена воспитывалась отцом в толстовской коммуне, где и усвоила принципы ненасилия и благоговения перед любыми формами жизни. Павел Алексеевич же по роду своих занятий боролся за разрешение абортов, запрещенных в те годы законом. В тот злополучный день Павел Алексеевич не смог спасти от смерти Лизавету Полосухину, мать одной из подруг его дочери Тани, она умерла в результате кровотечения, вызванного подпольным абортом. Между супругами состоялся такой разговор.
Теперь ты понимаешь, почему я столько лет трачу на это разрешение? —
На какое ? — переспросила рассеянно Елена, погруженная в свои мысли. Дети Полосухины не давали ей покоя. —
На разрешение абортов... —
Ужасно, ужасно, — опустила голову на руки Елена. —
Что ужасно ? — раздражился Павел Алексеевич. —
Да все ужасно.
Я что Лизавета эта умерла. // та, '/то яш говоришь. яе/я, никогда с этим не могу согласиться. Разрешенное детоубийство. Это преступление хуже убийства взрослого человека. Беззащитное, маленькое... Как же можно такое узаконивать ? —Ну конечно, пошло толстовство, вегетарианство и трезвость...
Она неожиданно обиделась за толстовство: —
Да при чем тут вегетарианство? Толстой не это имел в виду. Там в Танечкиной комнате три таких существа спят (дети Полосухиной. — В. Р.). Если бы аборты были разрешены, их тоже бы убили. Они Лизавете не очень-то нужны были. —
Ты что, слабоумная, Лена? Может, их бы и не было на свете. Не было бы теперь трех несчастных сирот, обреченных на нищету, голод и тюрьму... —
Не знаю. Я только знаю, что убивать их нельзя, — впервые слова мужа вызывали в ней чувство несогласия, а сам он — протест и раздражение. —
Ты подумай о женщинах! — прикрикнул Павел Алексеевич.
—А почему надо о них думать ? Они преступницы, собственных детей убивают, — поджала губы Елена.
Лицо Павла Алексеевича окаменело, и Елена поняла, почему его так боятся подчиненные. Таким она его никогда не видела. —
У тебя нет права голоса. У тебя нет этого органа. Ты не женщина. Раз ты не можешь забеременеть, не смеешь судить, —хмуро сказал он (дело в том, что, спасая в свое время, десять лет тому назад, жизнь Елены, Павел Алексеевич удалил ей матку, и она, действительно, больше не могла рожать. — В. Р.).
Все семейное счастье, легкое, ненатужное, их избранность и близость, безграничное доверие, — все рухнуло в один миг. Но он, кажется, не понял».
В дневнике Елена пишет по поводу ПА и того дня сходное:
«И никто на божьем свете не сможет мне объяснить, почему лучший из всех людей служил столько лет самому последнему злу, которое только существует на свете. И как в нем это совмещается ?Все предчувствовала, все знала моя душа — еще в эвакуации, когда он Ромашкиных котят унес. Теперь уж верю всему. Ведь смог же он одной фразой перечеркнуть всю любовь, все наши счастливые десять лет.
Все уничтожил. И меня уничтожил. Жестокость ? Не понимаю».Обсуждая со своей женой Наташей эту историю, я говорил, что не понимаю Елену. Мне казалось, что поступок Елены, разорвавшей их счастливый брак, не аргументирован. Да мало ли кто когда в сердцах что скажет! Настоящая любовь выдержит и не такие испытания, тем более ведь Павел Алексеевич продолжал любить свою жену и, несмотря на ее болезнь (полную амнезию), беззаветно служил ей до самого своего конца.
Но потом, поразмыслив, я понял, почему Улицкая так драматично повернула события. Вероятно, нельзя быть счастливыми, когда вокруг все несчастны, если сажают твоих лучших друзей и коллег (это были годы сталинских репрессий), когда сама Елена, встретив Павла Алексеевича, мгновенно забывает своего первого мужа, пропавшего на войне. Да и разное видение проблем «жизни и смерти», например отношение к тем же абортам, со счетов не сбросишь. Наконец, если любовь умерла, то не нужно ломать голову — выдержит ли романтическая любовь старость и болезни супругов? Непоследнюю роль сыграло и то обстоятельство, что, как подчеркивает Улицкая, Кукоцкие, особенно Елена, не умели обсуждать свою личную жизнь и коллизии.
«Оба страдали, хотели бы объясниться, но повиниться было не в чем — каждый чувствовал себя правым и несправедливо обиженным. Объяснения, между ними были не приняты, да и обсуждать интимные стороны жизни они не умели и не хотели. Отчуждение только возрастало».
Не сумев быть счастливыми на фоне неустройства социальной жизни и разрешить личные проблемы и обиды, Ку- коцкие укрываются, один в безумии и амнезии (Елена), другой в алкоголе (Павел Алексеевич). Заметим, что оба поступка вполне вписываются в российскую традицию.
Кажется, это все, что еще можно сказать о семейной жизни Кукоцких. Но оказывается, главное только начинается: их взаимоотношения и любовь продолжаются и достигают кульминации в другом, эзотерическом мире. Интересно, что эзотерическая часть встроена в середину романа, после нее с Кукоцкими происходит еще много событий в обычном мире, но главные относятся к жизни их дочери Тани. Тем самым Улицкая намекает читателям, что эзотерический мир — это не какой-то там другой, изолированный от обычного мира, а мир, проходящий через нас «здесь и сейчас», только чтобы понимать, что наша жизнь разворачивается и там, нужно быть внимательным к своей духовной жизни.
Эзотерический мир, в который попадает Елена, изо всех сил пытающаяся вспомнить себя, — это мир духовной работы, помощи, сочувствия, мир испытаний, мир, где сначала не узнаваемый Павел Алексеевич, подобно Моисею, ведет через странную пустыню таких же, как Елена, мир, в котором возвращается ее память, постепенно приходит понимание, совершается преображение. Преображение духовное и в любви. Преображение всех телесных органов и слияние любимых в одно телесно-духовное существо.
«Свет двух прожекторов — воскресшего во всех деталях прошлого и совершенного утра, освещал это мгновение. Долгая мука неразрешимых вопросов — где я ? Кто я ? Зачем ? — окончился в одно мгновение. Это она, Елена Георгиевна Кукоцкая, но совсем новая, да, новенькая, но теперь ей хотелось собрать воедино все то, что она знала, но когда-то забыла, то, чего никогда не знала, но как будто вспомнила.
Она сделала несколько шагов по траве и удивилась богатству впечатлений, полученных через прикосновение голой стопы к земле: чувствовала каждую травинку, взаимное расположение стеблей и даже влагалищные соединения узких листьев. Как будто слепая прозрела. Нечто подобное происходило со зрением, слухом, обонянием... —
Елена, — услышала она свое родное имя и обернулась. Перед ней стоял ее муж Павел — не старый и не молодой, а ровно такой, с каким она познакомилась, — сорокатрехлетний. —
Пашенька, наконец-то — она уткнулась лицом в самое родной место, где сходятся ключицы.
Он ощущал, как очертания ее влажного худого тела точнейшим образом соответствуют пробитой в нем самом бреши, как затягивается пожизненная рана, которую нес он в себе от рождения, мучился и страдал тоской и неудовлетворенностью, даже не догадываясь, в какой дыре они гнездились.
Елене же, всему ее существу, того только и хотелось, чтобы укрыться в нем целиком, уйти в него навсегда, отдсів ему и свою ущербную память, и бледное, ни в чем не уверенное «я», блуждающее в расщепленных снах и постоянно теряющее свои неопределенные границы.
Это не он по-супружески входил в нее, заполняя узкий, никуда не ведущий проем, входила она и заполняла полое ядро, неизвестную ему самому сердцевину, которую он неожиданно в себе обнаружил.
—Душа моей души, — шепнул он в мокрые завитки над ухом и крепко прижал ее к себе.
Там, где кожа соприкасалась, она плавилась от счастья. Это было достижение того недостижимого, что заставляет любящих соединяться вновь и вновь в брачных объятиях, годами, десятилетиями, в неосознаваемом стремлении достичь освобождения от телесной зависимости, но бедное человеческое совокупление оканчивается неизбежным оргазмом, дальше которого в телесной близости пройти нельзя. Потому что самими же телами и положен предел...
Сними же происходило небывалое. Но из того, что было еще в пределах человеческого разумения, оставалось чувствование тел, своего и чужого, однако то, что в земной жизни называлось взаимопроникновением, в здешнем мире расширилось нео- бозримо. В этой заново образующейся цельности, совместном выходе на орбиту иного мира, открывалась новая стереоскопичность, способность видеть сразу многое и думать одновременно многие мысли...
При последнем всплеске внутривидения замечено было, что две извилистые веточки яичников укромно лежат на положенных местах, изъятая в сорок третьем году матка находится на прежнем месте, а от шва поперек живота не осталось и следа.
Но это вовсе не значит, что бывшее сделалось небывшим, — догадались они, мужчина и женщина. Это значит, что преображению подлежит все: мысли и чувства, тела и души. И также те маленькие, почти никто, прозрачные проекты несостоявшихся тел, волею тяжелых обстоятельств корявой и кровавой жизни прервавших земное путешествие...
Когда они расположились друг в друге вольно и счастливо, душа в душу, рука в руку, буква к букве, оказалось, что между ними есть Третий. Женщина узнала его первой. Мужчина — мгновение спустя. —
Так это был Ты ? — спросил он. —
Я, — последовал ответ».
Кто же это третий? Невольно вспоминается Евангелие от Матфея: 20. «Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них».
Сцена преображения Кукоцких написана блистательно, и как было бы хорошо, когда бы истинно любящие так заканчивали свой земной путь! Но если даже наша жизнь завершается не так, изображение любви в романе Улицкой имеет большой смысл. Вероятно, это идеал любви самой Улицкой, да и мне он весьма симпатичен. Я тоже уверен, что настоящая любовь предполагает духовные усилия, и путь, и, может быть даже, эзотерическую жизнь. Причем духовная и эзотерическая работа (жизнь) должны совершаться не потом, когда мы все умрем или когда после долгих лет подвижничества попадем в другую реальность, а здесь и сейчас. На мой взгляд, духовность не другая реальность, а неотъемлемая сторона обычной жизни, постоянно преображающая ее.
Так же, как и Улицкая, я думаю, что трудно, невозможно быть счастливым, когда многие несчастны и сама жизнь пошатнулась. В отличие от А. Гидденса, истолковывающего любовь функционально и рационально, думаю, что подлинная любовь держится на идеальных и отчасти мистических представлениях.
Как показывает Е. Шапинская, с точки зрения А. Гидденса, сегодня на первый план «выдвигается новый вид любви — "любовь-слияние", порывающий с установкой романтической любви на "вечность", "единственность" отношений, которая, по мнению Гидденса, привела к "разделяющему и разводящему" обществу. Любовь-слияние предполагает равенство в эмоциональной связи, что освобождает от лежащих в основе романтической любви патриархально-власт- ных принципов. В этом виде любви снимается оппозиция мужского и женского начала, т. к. она основана не на дифференциации полов, а на "чистом" отношении, главным для которого является понимание черт характера другого человека. Таким образом, утверждает Гидденс, любовь-слияние — это идеальная модель для современного общества с его акцентом на рефлексивность, самоактуализацию, достижение аутентичности, с отказом от моногамной гетеросексуальной модели как единственно приемлемой для семейных отношений»215.
Безусловно, «понимание черт характера другого человека», «рефлексивность» и «самоактуализация» необходимы для современного человека и современной любви, но значительно больше необходимы родственность, духовная связь, работа по культивированию и поддержанию любви. Другими словами, я перехожу к обсуждению собственного идеала любви, который можно назвать «креативным».
Мой идеал любви все же отличается от нарисованного Улицкой. Не случайно ведь, что в обычной жизни брак Ку- коцких распадается, и вообщем-то понятно почему. Во-пер- вых, они совершенно не умели обсуждать свои конфликты и экзистенциальные проблемы, во-вторых, их представления о любви не меняются, застыли. Однако сегодня вряд ли можно сохранить любовь, если супруги не обсуждают свои проблемы. И не просто обсуждают, а рефлексируют собственную личность, идеалы, ценности. Выясняют, как все эти личностные образования соотносятся с пониманием любви, соответствуют ли им, поддерживают любовь или, наоборот, разрушают. При этом приходится формировать индивидуальное понимание (концепцию) любви, продумывать, что это такое, как любовь связана с другими сторонами жизни. Если к тому же учесть, что жизнь в семье и социуме все время задает нам трудные задачки, а мы сами изменяемся, проходя жизненные кризисы, то приходится признать, что в течение жизни супругам необходимо переосмыслять сложившееся понимание любви, выстраивать новые индивидуальные концепции любви.
Однако здесь есть и другая сторона вопроса. Вероятно, не случайно понятие любви нагружается столькими смыслами — это и условие целостности человека, и жизнь другим, и жертва, и почва для реализации личности, а также продолжения нашей жизни в детях, и источник наслаждения и многое другое. Любовь, как я отмечал, разворачивается на трех уровнях: биологическом, социальном и личностном — и на каждом выполняет важные функции. Например, в социальном плане любовь часто трактуется как идеальная связь двух или более людей, на личностном — как возможность полной реализации личности на/в другом человеке и одновременно превращение себя в условие для реализации другого. Спрашивается, как все это множество смыслов любви удержать и объединить? Одной рефлексии и знания здесь недостаточно, любовь приходится трактовать духовно и отчасти мистически. Вернемся еще раз к Кукоцким. И Павел Алексеевич и Елена понимают любовь как возможность жить с человеком, предназначенным только для них, они любят единственного созданного для них человека. Дальше, любовь для них — родственность душ (душа моей души), некоторая духовная связь, рассказать о которой невозможно, это можно только почувствовать и пережить. Наконец, преображение как мистический сакральный акт (метаморфоз души и тела) — это одновременно и кульминация их любви. Все эти три момента — единственность любимого (любимой), родственность душ, преображение человека — задают любовь как мистический и духовный процесс. Без такого полагания любовь вряд ли может существовать, другое дело, на основе каких идей этот процесс задается: Платон говорит о благе, красоте, дружбе и бессмертии, а Улицкая — о единственности, родственности и преображении. То, что социолог или философ истолковывает как функции и сущность любви, для любящих существует в форме духовной и мистической, и никакой рациональный анализ для них не может исчерпать эту форму.
Другое дело — философ или ученый, они все время стремятся рационально исчерпать форму, в которой любовь задается и существует. Например, могут утверждать, подобно мне, что единственность — это один из важнейших способов личностного конституирования любви; родственность — способ социального конституирования (любовь как социальный идеал связи); преображение в любви — не менее важный способ духовной работы любящих над собой, сближающий любимых друг с другом, а также с идеалом человека (Христом, святым или, скажем, Альбертом Швейцером). В эзотерической пустыне у Павла Алексеевича состоялся такой разговор с Иудеем:
«г— У тебя путь медленный. Но верный. А что, думаешь, лег- ко ли быть святым ?
Бритоголовый (Павел Алексеевич в эзотерическом мире. — В. Р.) хмыкнул: —
Кто это здесь святой ? —
Как кто? — совершенно серьезно ответил Иудей. — Ты, да я, да все остальные... —
Что ты говоришь? И я, неверующий?..
401
26. Заказ №5020. —
Ты торопишься. Не торопись».
Итак, мой идеал любви, который я предлагаю на обсуждение всем желающим, включает в себя: •
три уровня существования (биологический, социальный и личностный); •
необходимость выстраивать индивидуальную концепцию любви и пересматривать ее по мере того, как жизнь кардинально меняется; •
работу, направленную на культивирование и поддержание любви, что предполагает иногда и собственное изменение (т. е. работу в отношении своей личности); •
понимание, что любовь и жизнь в более широком смысле органично связаны между собой, поэтому нельзя быть счастливым в любви, не стремясь жить в ладу с самим собой, не стараясь жить правильно (перефразируя известное выражение, можно сказать: «Каков человек, как он живет, такова его и любовь»); •
стремление культивировать родственность и духовность и удерживать все стороны и планы любви, не исключая и биологический.
Последний момент несколько юмористически представлен в разговоре с Львом Николаевичем Толстым, которого Павел Алексеевич встретил перед преображением в эзотерическом мире.
Наес ego fingebam, — возгласил Лев Николаевич, — плот- екая любовь разрешена человекам! Я заблуждался вместе со всем нашим так называемым христианством. Все страдали, огнем горели от ложного понимания любви, от деления ее на плотскую, низкую, и умозрительную какую-то, философскую, возвышенную, от стыда за родное, невинное, богом данное тело, которому соединяться с другим безвинно, и блаженно, и благостно! —
Так и сомнения в этом нет никакого, Лев Николаевич, — вставил Павел Алексеевич, заглядывая через плечо в схему, нарисованную красным и синим карандашом. Там была грубо изображенная яйцеклетка и сперматозоид. — Влечение это лежит в основе мироздания, и греки, и индусы, и китайцы это постигли. Один только Василий Васильевич, несимпатичный, в сущности, господин, что-то прозрел. Воспитание наше, болезни времени, большая ложь, идущая от древних еще монахов-жизнененавистников привели к тому, что мы не постигли любви. А кто не постиг любви к жизни, не может постигнуть и любви к богу, — он замолчал и понурился... — Главного о главном не написал. В любви ничего не понял».
Впрочем, нельзя шарахаться и в противоположную сторону: мистифицирование и культивирование в настоящее время секса не менее пагубно для любви, чем толстовские гонения на чувственную любовь. В любви все важно!
Последний сюжет касается понимания природы любви как естественно-искусственного образования. Обычная распространенная в народе трактовка любви основывается на истолковании ее как природного естественного феномена, поэтому, кстати, многие люди считают, что в любви все неизменно («Как люблю, так и люблю», — говорят они). Противоположная, реже встречающаяся, почти научная точка зрения—любовь, подобно другим культурным явлениям, — это артефакт, ее можно и необходимо строить. На мой взгляд, истина где-то посередине. Да, любовь коренится в природе человека, и поэтому необходимо выслушивать себя, рефлексировать любовь, действовать (любить), встраиваясь в «логику» жизни человека, чутко улавливая трещины и точки излома, тенденции изменения и напряжения. Но природа человека задается не только и не столько биологическим планом, а прежде всего социальным и личностным. Последние же основываются на свободе и семиотическом конструировании, с одной стороны, и реальном опыте жизни — с другой. В результате в современной культуре отношения между деятельностью и природой человека непростые.
Мы постоянно делаем себя и любовь, осмысляя происходящее, выстраивая какие-то концепции любви, занимая определенные позиции в культурной коммуникации. Но необходимое условие такого делания — изучение себя, рефлексия, выслушивание происходящего. Не получается ли здесь круга? Да, если не поймем, что мы — это не только то, что сложилось, но и наша деятельность, усилия, консти- туирование себя. В каждый конкретный момент нашей жизни возникает равновесие, мы устанавливаем баланс между тем, что сложилось, тем, что мы хотим, и тем, что мы можем, т. е. делаем. Например, до того злополучного дня Елена уравновешивала усилиями любви свои страхи и сомнения, касающиеся проблем жизни и занятий мужа, после этого дня ее сил не хватило, а понять, что произошло, и перестроиться она была не в состоянии. Но если человек в ответ на кризис жизни-любви может понять, что произошло, перестроиться, выйти на новую концепцию любви, то именно эти усилия наряду с тем, что сложилось до того, начинают определять его природу. В этом смысле, мне кажется, что в настоящее время складывается новое решение вопроса «естественное-искусственное»: это баланс и равновесие, которое мы устанавливаем между тем, что в нас уже сложилось, тем, что мы хотим, тем, что может, тем, как мы осознаем все это и действуем практически.
Наконец, я не предлагаю рецепты для всех. Если любовь существует и на личностном плане, а не только на биологическом и социальном, то не может быть общих решений. Речь идет о перспективе любви для людей моего типа. С одной стороны, я признаю тенденции современной массовой культуры, полностью уклониться от которых невозможно, а также влияние структур обыденности. Здесь и культивирование секса, и рекламные, усредненные и часто примитивизи- рованные образы любви, и внушение современному человеку через СМИ представлений, по которым всегда можно сменить партнера в любви, и реальная социальная возможность это сделать (измена, адюльтер, развод), и демонстрация в искусстве, ТВ (например, как в передаче «За стеклом»), а также в самой жизни смелых публичных экспериментов в области любви и семейных отношений, наконец, давно описанные и обсуждаемые в литературе процессы угасания романтического чувства под влиянием быта, обыденности, монотонности, исчезновения новизны. С другой стороны, мне лично импонирует любовь как глубокое и устойчивое чувство, и я надеюсь, что такая любовь переживет все эксперименты и времена, тем более, как показывет социальный опыт, в конце концов, хуже от этих экспериментов бывает прежде всего самим экспериментаторам.
Так вот, мне кажется, что единственный способ сохранить любовь как глубокое и устойчивое чувство — не держаться всю жизнь за образ романтической любви, а выращивать новый орган и тип любви, назовем ее «креативной». Любовь-творчество, зрелая любовь должна сменять романтическую любовь, беря из нее все лучшее — духовное делание, идеализацию, эстетическую установку. Но любовь- творчество, креативная любовь, включает все эти элементы в другое целое, где главным является культивирование родственности, включение любви в общий план жизни человека (как личности и социального индивида), поддержание и оживление любви, сознательная работа, направленная на все основные стороны жизни и любви человека. Понятно, что выращивание креативной любви — дело непростое и тоже в отдельных случаях может потребовать смены партнера, но подобный шаг в рамках креативной любви не связан с ее природой.
Еще по теме 8.1. Креативная любовь:
- Любовь
- Развитие креативного мышления на уроках русского языка и чтения у детей начального школьного возраста
- Любовь.
- Любовь как творческая сила
- ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ — ЭТО, В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ, ЛЮБОВЬ К БОГУ
- ЛЮБОВЬ, СТРАСТЬ?
- Э-ГЕ-ГЕЙ, СОСЕДУШКИ: НЕД ФЛАНДЕРС И ЛЮБОВЬ К БЛИЖНЕМУ
- Любовь
- § 6. Любовь и трепет в экзистенции Севера
- ЛЮБОВЬ К САМОМУ СЕБЕ, ИЛИ ИСТИННОЕ СЕБЯЛЮБИЕ