РАБОТА СОВЕСТИ

(Национальная идея в публицистике М.О.Меньшикова)

Что такое Россия, что такое наша национальная идея — об этом многие имеют смутное понятие.

М. Меньшиков

Творческое наследие известного русского публициста, мыслителя и литературного критика М.О.Меньшикова (1859— 1918) представляет яркую страницу в истории отечественной социально-философской и литературно-критической мысли.

Однако всё написанное им оставалось неизвестным широкому кругу читателей, ибо после Октябрьской революции 1917 года его произведения ни разу не издавались и покоились в спецхранилищах за семью замками.

Незадолго до своей гибели (он был расстрелян палачами интернационал-большевизма за любовь к России и его народу) Меньшиков писал: «Без стыда гляжу на 20 томов моих сочинений. Они обречены на забвение, но в них много мысли, не меньше, чем у большинства писателей, желавших служить народу возбужденьем мысли. Некоторые и, может быть, многие статьи заслуживают воскресения из мёртвых, то есть включения в сжатое, доступное широкой публике издание».

Такое издание ныне доступно нам благодаря его составителю и внуку Меньшикова М.Б.Поспелову. Он сумел из неисчерпаемого публицистического богатства деда выбрать ряд интереснейших статей, которые в какой-то мере помогают ощутить силу мысли и незаурядность журналистского дарования Михаила Осиповича Меньшикова.

Отставной флотский офицер, инженер-гидрогеограф, участник целого ряда морских экспедиций, Меньшиков был современником Льва Толстого, Н.Лескова, А.Чехова, В.Розанова, которые хорошо знали его, высоко ценили и искренне любили за «серьёзный ум», «благородное направление», «устремленность к истине и смелой правде» (Н.Лесков).

В первые десятилетия XX века Меньшиков считался по праву самым популярным отечественным публицистом. Он сотрудничал в таких изданиях, как «Кронштадтский вестник», «Петербургские ведомости», «Неделя», «Русь», «Русская мысль» и др.

Размышляя о представителях космополитической, прозападно ориентированной интеллигенции, Меньшиков вслед за Достоевским подчеркивает, что они «как сомнамбулы следят за Западом, бессознательно подымая уровень своих потребностей», желая носить такие же платья, есть такие же блюда, пить те же вина и видеть те же зрелища, что видят европейцы (статья «Одиночество как сила»). Чтобы удовлетворить все эти потребности, к народу предъявляются всё более строгие требования: «Вдумайтесь в нашу культурную связь с Западом, вы увидите, что она обходится России недешево, что она едва ли возвращает народу то, что берёт с него» (с. 45).

Между тем, продолжает публицист, «верхние» слои Запада, ограбившие половину земного шара, «не только могут позволить себе то, что мы зовём роскошью, но озабочены, чтобы развить её глубже, ещё махровее, ещё неслыханнее» (с. 44).

В статье «Россия — для русских» Меньшиков задает вопрос: будет ли большим несчастьем закрытие наших границ для вывоза отечественных товаров? И сам же отвечает: «Первым следствием закрытия границ будет стремительный подъем русского производства, ибо наше образованное общество будет вынуждено покупать дома то, что сейчас оно получает с Запада». Закрытие на какое-то время границ при условии культурной организованности страны способствует её обогащению, сохранению ресурсов, уменьшению убытков на невыгодном международном обмене, в результате которого ценное сырьё меняется на залежалые изделия ширпотреба.

Сближение с Европой, по словам Меньшикова, разучило Россию обслуживать свои нужды, лишило — как кулак деревню — экономической независимости. Если под предлогом просвещения России к нам ввозят тысячи сомнительных вещей, обходящихся втридорога, то такое «братство», такое «просвещение» должны быть строго проверены и, если нужно, отклонены. Необходимо помнить, что три четверти вещей удовлетворяют тщеславию, а половина остальных — жадности. Между тем, заключает публицист, благо народа не в том, чтобы потреблять хоть плохие, но чужие товары, а в том, чтобы было достаточно доброкачественных своих.

Распалённая корысть и сильное торгашество, основанное на принципе «не обманешь — не продашь», способствует тому, что люди «утрачивают совесть, обмещаниваются, жидовеют», начинают смотреть друг на друга как на конкурентов, покушающихся на благополучие друг друга.

Когда к нам вторгаются иностранные капиталы, мы знаем, что не для нашей, а для своей выгоды они пришли в Россию и что вернутся они нагруженные нашим же добром. Сознавая это, не следует слишком жалеть, если Россия окажется на какое-то время замкнутой. «Немножко отдохнуть от иноземной корысти, немножко эмансипировать от Европы нам не мешает» (с. 56).

Исходной методологической позицией в решении политических, культурных, военных и других проблем для Меньшикова оказывается позиция здравого смысла. Того самого здравого смысла, который для публициста является гораздо более надежным инструментом, нежели изощренный профессионализм. С точки зрения здравого смысла подходит Меньшиков и к осмыслению ставшего в XX столетии расхожим понятия «национализм». «Есть у нас воинствующие национализмы, — подчёркивает он, — но они не русские, а инородческие...

При этом Меньшиков резонно замечает, что он не против той «добродушной» категории инородцев, которая, будучи охвачена русской стихией, органически входит в состав России. «Дай нам Бог побольше Грейгов и Багратионов, людей великих, к какой бы национальности они ни принадлежали. Но совсем другое дело, если они захватывают хозяйские права на нашей исторической территории. Тут я кричу сколько у меня есть сил — долой пришельцев!» (с. 108).. «Мы не хотим чужого, — заключает публицист, — но наша русская земля должна быть нашей. Иначе инородное вселение является инфекцией; размножение микроплемен ведет и гигантское племя к государственной смерти. Это вовсе не воинственность, а инстинкт самосохранения» (с. 175—176).

Меньшиков признает определенный вклад в русскую культуру «искренне претворившихся в нашу плоть и кровь немцев». Однако он подчеркивает, что в целом их было незначительное количество. Миллионы же других представителей этой нации вовсе и не помышляли об ассимиляции с русскими. Обрусевшие немцы, в сущности, были гатью, по которой шло мирное нашествие других, не желающих слияния и не способных на него. «Это авангард завоевателей. Такими считает их германское правительство, такими считают они себя и сами» (с. 206—207). Эти слова были написаны в апреле 1915 года в самый разгар боев русской армии с немецкими войсками на Восточном фронте.

Говоря о естественном и неизбежном сопротивлении иноземному порабощению, Меншиков обращает внимание на могучую роль православия, которое духовно и политически всегда спасало Россию. В православие, подчеркивает он, ушла вся личность народа русского, все его национальное чувство, его философия и поэзия.

Меньшиков напоминает, что в допетровской Руси все отрасли хозяйства, где действовали иноземцы, оставались в русских руках, или по крайней мере, под русским контролем и наблюдением... В той же допетровской Руси существовали незыблемые правила, охранявшие духовные отечественные святыни от посягательства иноземцев. Их вежливо, но настойчиво выводили из православных церквей, им не разрешалось обзаводиться православными иконами, им запрещалось иметь в качестве слуг русских людей, им было запрещено продавать во владение русские земли. И это был не фанатизм, ни политический, ни религиозный, а просто «вполне здоровое чувство национальности и потребность сберечь эту святыню во всей её чистоте» (с. 202—203).

В статье «Молодежь и армия» (1909) Меньшиков одним из первых затронул вопрос о физическом вырождении отечественной молодежи. Это объясняется, по его мнению, тем, что после 1861 года народ был оставлен без призора, а от худо кормленных, недоедающих и перепивающих мужиков нельзя ждать здорового потомства. И в двадцатилетнем возрасте нынешний деревенский парень оказывается надорванным и полубольным, что особенно сказывается на военном потенциале нации.

Несправедливо освобождать от воинской повинности те или иные категории молодежи, замечает Меньшиков и предлагает обложить категорию, не способную к войне, но пользующуюся военной защитой, денежным налогом в защиту Отечества. Подобный налог не только очистит армию от негодных элементов, но и даст значительные средства государственной казне (с. 107).

Настаивая на первостепенной роли руководящего состава национальной русской армии, которая была бы способна выполнять свои функции по защите Отечества, и явно учитывая опыт русско-японской войны 1905 г., Меньшиков заявляет: с тех пор, как свет стоит, считалась истиной военная аксиома: «лучше армия баранов под предводительством льва, чем армия львов под предводительством барана».

После Февральской революции 1917 года Меньшиков много размышляет о причинах крушения российской монархии и приходит к выводу, что немалая доля ответственности за это лежит на самом венценосце: «Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от престола? Точно престол — кресло в опере, которое можно передать желающим... Тот, кто с таким малодушием отказался от власти, конечно, недостоин её.

Я действительно верил в русскую монархию, пока оставалась хоть слабая надежда на её подъём. Но как верить в машину, сброшенную под откос и совершенно изломанную?»

Продолжая вдумываться в причины краха монархического устройства, Меньшиков вспоминает о множестве империй и королевств в мире, которые, по существу, стали республиканскими. В этом, по его мнению, заключается какая-то неизвестная нам историческая закономерность. Но главную причину гибели самодержавной России Меньшиков видит в «истощении власти, т.е. истощении аристократии»: «Если аристократия вырождается, если она заполняется посредственными и бездарными людьми, тогда является опасность крушения такой органической клетки...»

Истинный аристократизм, по Меньшикову, отнюдь не сводится к способности носить монокль и шепелявить по-французски. Он должен включать в себя следующие способности: «1) Работать по 16 часов в сутки. 2) Выносить всякую погоду. 3) Не бояться никакой опасности. 4) Одолевать на- стойчиво всякие трудности. 5) Радоваться, как древние герои и витязи, что судьба посылает сильного врага, искать его, а не прятаться от него» (Р.А., с. 51).

«Россия погибла истощением власти, т.е. истощением аристократии, — вновь и вновь повторяет Меньшиков. — Теперь природа лечит нас тем же, чем мы ушиблись, посылает сразу две стихии бурной мощности: немца и большевика» (Р.А., с. 52).

И Меньшиков приходит к заключению, что называть большевиков негодяями и грабителями было бы ошибкой: «Они мечтатели, причем опыт решит — глупого склада или гениального» (Р.Л., с. 31).

В противовес известному пролетарскому лозунгу Меньшиков выдвигает свой: «Благородные люди всех стран, соединяйтесь!» И в этих его словах чувствуется чисто толстовская вера в то, что порядочные люди, объединившись вместе, смогут успешно противостоять злу.

Та же вера звучит и в других словах Меньшикова: «Старая Россия сгорела, но подобно русской бревенчатой деревне, она способна быстро отстроиться» (Р.А., с. 53).

Подобный оптимизм Меньшикова не случаен, он порождался чисто православным отношением к человеку, которого Меньшиков сравнивал с кучей сора, где вместе с пылью и грязью затеряны драгоценные жемчужины: «Они-то и есть содержание кучи, которым определяется истинная для тебя ценность человека» (Р.А., с. 87).

В этом отношении Меньшиков следовал отечественной нравственно-религиозной традиции, воплощением которой был для него преп. Иоанн Кронштадтский, в проповедях которого публицист находил мысли, созвучные своим. «О. Иоанн проповедовал не столько словом, сколько «подвигом добрым», примером жизни, — писал Меньшиков.— Я кое-что читал из ученых сочинений о. Иоанна, напр. замечательное исследование о кресте, просматривал его знаменитый дневник его «Моя жизнь во Христе» — и находил там, как у Фомы Кемпий- ского, — не только страстную, неугасимую веру в Бога, но иногда удивительную силу мысли поэтическую, как в псалмах Да- вида» (с. 93). Для Меньшикова самое главное в «великом старце» — это его глубокая искренность, неподдельная вера в Бога: «восхитительная эта наивность веры и интимность отношений к Богу» (с. 95).

Меньшиков был солидарен с о. Иоанном, который, обращаясь к людям образованным, начальникам и наставникам, сочинителям и писателям, призывал их «служить к славе Божией и пользам народа на началах Православной Церкви; не почитать жизнь игрушкой или только целью игр и наслаждений... Не должно спрашивать, нужно ли распространять славу Божию пишущей рукой, или словесно, или добрыми делами. Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело! Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что тебе надо иметь только внутреннее делание» .

В статье «Завещание отца Иоанна» (1908) Меньшиков писал: «Он в образе всей своей долгой жизни и деятельности показал и возвеличил два начала, которые оставил в наследие родной земле. Благочестие и труд — вот два завета, что завещал почивший» (с. 98). Для публициста эти два завета оказались доминирующими в жизненном мировоззрении. По мнению Меньшикова, благочестие, которое проповедуется церковью, вполне совместимо с понятием свободы и составляет необходимое условие последней. «Великий священник проповедовал под видом православия честность как основное условие свободы. Во имя Бога Всемогущего, во имя благородного счастья человеческого он заклинал русских людей заботиться о своей душе, воспитывать её в законе совести, в скромности, простоте, добросердечии, отзывчивости на горе ближних, в нерушимой верности тому, что составляет честь и честность. Недостаток порядочности клонил русское общество к гибели еще до войны и бунта. Недостаток порядочности не дает нам подняться», — так понимал учение отца Иоанна Кронштадтского Меньшиков (с. 100—101).

Все благотворительные дела о. Иоанна (например, открытие в Кронштадте Дома трудолюбия для детей и подростков и др.) находили живой отклик в душе Меньшикова, который писал: «... работа мысли и работа сердца у о. Иоанна никогда не были притворными. Если он служил, то воистину служил, если молился, то с глубоким чувством, утешал — с действительным состраданием, исповедовал — со всем проникновением, на какое был способен. Он давал полною мерою от избытка сердца, и избыток этот казался неистощим. Чем объяснить неустанность этой точно сверхчеловеческой силы? Я думаю, только тем, что в ней всё было искренно, всё — свободно, всё от души. Вот секрет всякого великого труда» (с. 101).

Меньшиков был убеждён, что когда в стране наступило время маниловых, философии непротивления, такой человек, как Иоанн Кронштадтский, заслуживает особого внимания. И публицист выражает надежду, что общество откликнется на призыв отца Иоанна к «деятельному благочестию и к благородной свободе». «Люди, нравственно красивые, привлекательные, отзывчивые к чужому горю, чистые и честные, — заключает Меньшиков, — они вовсе не так редки, и именно они играют роль тех библейских праведников, которыми земля держится» .

Образы таких праведников имеются и в русской литературе, что, по мнению Меньшикова, является выражением её православного духа: «В изящной литературе под видом обыкновенных типов зарисовано множество святых, вы их найдёте у всех наших великих авторов, кончая Львом Толстым. Его Платон Каратаев, Аким, работник Никита и прочие безупречны, как пушкинская Татьяна или тургеневская Лиза, как князь Мышкин у Достоевского или Алеша Карамазов.

Безусловно не верно, будто бы в литературе не отмечено "положительных", то есть совершенных людей. Их много, иначе литература имела бы чрезвычайно вредное значение» .

В историю отечественной словесности Меньшиков вошел как яркий литературный критик и полемист, чьи работы отли- чаются нравственно-философской глубиной, острой наблюдательностью и независимостью суждений.

Свои литературно—эстетические взгляды Меньшиков изложил в целом ряде статей, составивших сборник «Критические очерки», в котором он сформулировал свою нравственную позицию, во многом близкую этике Льва Толстого: «Гасить же зло злом, обиду — обидой, насилие — насилием же, это все равно, что огонь гасить огнем: происходит не уничтожение зла, а удваивание его, нагромождение обиды на обиду, мщения на мщение. Предлагается несравненно более тонкое и более могущественное средство — нравственная борьба со злом, противление любовью» .

Меньшиков согласен с Толстым и в том, что «жизнь должна сделаться проще, внешность её — беднее, внутреннее содержание — богаче. Человеку пора «опомниться, остановиться», возвратиться к самому себе, духовный капитал, выбрасываемый теперь с такою расточительностью наружу, на развитие комфорта, должен оставаться дома и совершать необходимую великую внутреннюю работу, цивилизовать человеческую душу. В самом деле, душа человека, кажется, последний предмет забот современного общества» (1, с. 19).

Для Меньшикова, как и для Толстого, настоящее искусство должно способствовать духовному и нравственному совершенствованию людей, оздоровлению жизни и общества. К этому же должна стремиться и литературная критика. В статье «Сбились с дороги», посвященной творчеству Льва Толстого, Меньшиков с горечью говорит о бессодержательности, «праздности» современной критической мысли, забывшей 0

том, что её задача «довершить культуру русскую, довести национальность нашу до предела законченности поэтической, до красоты. А в красоте и истина, и добро, и все божественное, что нам доступно» (1, с. 387).

В другой своей статье «Литературная хворь» Меньшиков, говоря о возникновении в конце XIX века множества художе- ственных и иных течений, отмечает: «Появились декаденты, символисты, мистики, порнографы, эстеты, маги, визионеры, пессимисты — множество мелких школок несомненно психопатического характера... Общая черта всех этих болезненных оттенков — противоестественность, отрицание жизни, извращение природы» (1, с. 129—130).

Вслед за Толстым, Меньшиков видит главный порок декадентства в отсутствии нравственно-религиозного сознания, искренней веры в Бога. Он считает декадентов шарлатанами, которые «в течение очень долгого времени продолжают морочить публику». «Если писатели-декаденты и футуристы, — заключает он, — впавшие в бредовое состояние, имеют круг своих пламенных поклонников, то и наши религиозные декаденты привлекают нездоровое любопытство довольно широких сло- ёв, особенно, когда декадентство одушевлено экстазом животной чувственности» .

В статье «Литературная хворь» Меньшиков подробно останавливается на таком феномене, как пессимизм, подчеркивая, что на его почве «выросли, в сущности, все литературные хвори и самая крупная из них, которую можно назвать иронической школой, аналитической, обличительной» (1, с. 147). Пессимизм Меньшиков причисляет к одной из разновидностей декаданса, который искажает не только идеал, но и действительность, достоверное ее изображение: «Обличительная школа в погоне за правдой жизни именно эту-то правду и потеряла» (1, с. 147). Меньшиков категорически отрицает подобную обличительную литературу, объектом изображения которой становятся лишь «уродливые стороны жизни» и которая «бережно описывает все нравственные бородавки, прыщи, шишки, искривления человека, выворачивает его грязное бельё, скрытые раны под бельем, раздвигает края ран и любуется диким мясом в них, а если находит червей, то тем превосходней» (1, с. 147—148).

Размышляя о вреде обличительной литературы, Меньшиков, как Толстой и Достоевский, утверждает, что безнравствен- ность и пошлость, которые изображаются в искусстве, лишь увеличивают безнравственность и пошлость в жизни: «Нужно было как раз обратное, не обличать свой народ, а показывать величие других народов, их здоровье, красоту, мудрость, могущество — то совершенство жизни, одно созерцание которого составляет лекарство и движущий импульс. Только такая литература и содействует прогрессу, ибо только она есть литература открытий и откровений. Наша же больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь» (Р.А., с. 118).

Меньшиков был убеждён, что в подлинном искусстве объектом изображения должно быть достойное: «Только великие поэты у нас это понимали:

И мир мечтою благородной, Пред ним очищен и омыт, — писал Лермонтов. Об очищении — в огне поэзии — русской жизни думал Пушкин, когда собирался в своем романе рассказать про нравы старины, предания русского семейства, любви пленительные сны... Тот же инстинкт побудил Тургенева и Льва Толстого отойти — сколько было в их силах — от обличения и создать красивые, привлекательные картины. Такова должна быть литература, чтобы поддержать и восстановить дух народный» .

Мысль о том, что искусство и литература в состоянии повлиять на человека, на жизнь в лучшую сторону — одна из основополагающих в эстетике Меньшикова: «Как для ремёслен- ника важен образец работы, план, чертеж, так для духа человеческого — живой образ, по которому он мог бы строить себя» .

Духовное и культурное возрождение общества, по Меньшикову, невозможно вне работы совести: «Мне кажется, руководящим принципом, этим Духом, носящимся над хаосом, служит нравственное начало новой жизни... Работа совести не должна останавливаться на разрушении зла; ее цель — созидание добра, осуществление нравственного идеала, иначе эта работа бесплодна. Для создания же добра необходимо брать только лучшее, только совершенное, что можно найти вокруг в неисчерпаемых материалах цивилизации, по примеру наших классиков, впитавших в себя только лучшее молоко своей матери России и только лучший воздух Запада» (1, с. 128—129).

Вновь и вновь повторяет Меньшиков мысль о том, что в основе любой деятельности должна лежать работа совести, так как «только совесть указывает лучшее и совершенное, наиболее жизнеспособное и счастливое». В статье «Работа совести» критик пишет о том, что в художнике такой величины, как Толстой, кроме величайшего художественного дара и замечательного ума, есть нечто, еще более значительное — это совесть его: «Она вся в нем поразительна, трудно встретить писателя более правдивого и нелицемерного... Чуткая совесть решительно необходима, чтобы художник мог держаться на высоте идеала, вне всякого низкого и грубого. Талант есть благородное отношение к вещам, отношение правдивое, т.е. совестливое» (1, с. 11—12).

Концепция «работы совести» является доминирующей в эстетике Меньшикова, в его представлении о роли и назначении культуры, искусства, литературы и науки. Для того, чтобы произошло духовное и нравственное возрождение России, необходимо, чтобы в любом человеке при любой его деятельности (особенно в художнике) должна происходить работа совести.

Необходимо «заставлять ежеминутно спрашивать своего тайного судью — совесть: что я делаю? хорошо ли это? — закон этот обрёк бы небытию целые области из числа благороднейших теперешних деятельностей — науки, искусства, литературы...» (1, с. 16).

Совесть как духовное понятие представляет собой созидательную силу, которая способна противостоять нравственному хаосу и энтропии. Именно ею должны руководствоваться в жизни обыкновенный человек и всякий настоящий художник: «... Мы не только обязаны, но и можем устроить свою жизнь согласно с совестью, хотя бы вся масса человечества мчалась к пропасти — каждый в состоянии остановить себя. Себя остановить — вот высшая и притом возможная задача человека, единственно вполне возможная» (1, с. 21).

С позиции «работы совести» подходит Меньшиков к рассмотрению гоголевского «Ревизора» в статье «Национальная комедия» (1915), статье по-своему уникальной и необычной по форме. В ней великий классик как бы обращается к своим потомкам из «царства теней». В качестве эпиграфа к статье Меньшиков взял слова Гоголя: «"Ревизор" сыгран, и у меня на душе смутно, так странно. Я ожидал, я знал наперед, как пойдёт дело, и при всём том чувство грустное и досадное облекло меня. Моё же создание мне показалось противно, дико, и как будто не моё...»

Меньшикову в своей статье удалось передать все «страхи и ужасы» великого писателя, весь трагизм его жизненной и творческой судьбы. По мнению критика, Гоголь относился к своему писательскому поприщу как к служению, а «устройство» окружающего мира он начинает с себя, с «самоустроения», к самому себе прилагая этический принцип «работы совести». Никакие трудности жизни, в которой «всё неверно и непрочно», ни равнодушие, ни хула современников не смогли помешать Гоголю исполнить то, к чему он был призван: «Дело в том, остались ли мы сами верны прекрасному до конца дней наших, умели ли возлюбить его так, чтобы не смутиться ничем, вокруг нас происходящим и чтобы петь ему безустанно песнь и в ту минуту, когда б валился мир и всё земное разрушалось» .

Эти гоголевские слова оказались чрезвычайно близки Меньшикову, который устами Гоголя напоминает читателю 0

его «горьком» смехе, с помощью которого автор «Ревизора» надеялся исправить нравы и уничтожить пороки: «Плохие критики, лишенные религии и философии, писали и пишут, будто смех исправляет нравы. Какая это плачевная ошибка! Смех в действительности скорее примиряет с дурным, чем вооружен против него» .

Комедия «Ревизор» интересует Меньшикова с позиции восприятия её читателями. И он приходит к выводу, что комедию воспринимают как фарс. Устами Гоголя Меньшиков оспаривает признание «Ревизора» как национальной комедии: «По простодушию своему образованное общество русское не замечает, до чего оскорбительна эта комедия, если сколько-нибудь обобщить её на Россию». Критик считает, что писатель должен изображать в своих произведениях только достойное, что «на долгие десятилетия станет русской гордостью», а всё негативное, дурное «составляет извращение ума и чувства».

Продолжая свои раздумья о русской литературе и культуре, Меньшиков утверждает, что каждый народ нуждается в «своих священных письменах». Вся отечественная словесность свидетельствует о попытке создания «великой книги»: «Ещё до христианства и до самой письменности слагались сказания, былины, легенды, религиозные и философские учения. По "Книге Голубиной", по развалинам богатырского эпоса, по "Слову о полку Игореве" вы чувствуете, как русский народ нуждался в великой книге, которая выразила бы в себе величие его духа» .

Меньшиков убежден, что «поэтический гений может явиться лишь на высоте героического, мирового подъема нации. Только на такой высоте всякое племя может сказать человечеству нечто значительное и вечное. Высоко оценивая дарование Гоголя и считая его великим выразителем национального духа, Меньшиков тем не менее приходит к выводу, что «"Ревизор" не может быть национальной комедией. "Ревизор" — великое обличение небольшого зла». Порок не может служить примером для окружающих. Необходимо не «собирать в кучу» все дурное, чтобы осмеять, а «собрать в кучу всё хорошее в русской жизни, чтобы умилить читателя, растрогать, благородно взволновать и заставить полюбить невидимый дух племени с его показанными воочию могуществом и красотой» .

В сущности, Гоголь в статье Меньшикова выражает те же самые мысли, которые были изложены им в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Но статья не теряет от этого своего значения и своей актуальности, ибо автор её сумел раскрыть всю глубину и весь трагизм творческой судьбы Гоголя не только как гениального художника, но религиозного мыслителя, пророка православной культуры.

Концепция «работы совести» тесно связана у Меньшикова с представлением о русском праведничестве. «Поддержать и восстановить дух народный, — писал критик, — могут только истинные святые, благочестие которых познается не по словам, а по делам их» . Таких святых праведников Меньшиков находил в произведениях Н.Лескова, герои которого обладают подлинным человеколюбием, они творят добро бескорыстно, ради самого добра, их жизнь, в конечном итоге, вполне соответствует самым высоким нравственным требованиям. Произведения Лескова, отмечает Меньшиков, «начинают с преобразования мельчайшей клеточки этого общества — самого человека» (1, с. 344).

Говоря о лесковских праведниках, наделённых чувством сострадания, Меньшиков отмечает, что Лесков, как Толстой и Достоевский, стремится пробуждать в людях чувства добрые: «В целом ряде народных рассказов Лесков дает картины жизни, проникнутой благочестием, стремлением к идеалу, образцы душевного геройства...» (1, с. 341). И думает Лесков не только о судьбе своих героев-праведников, но и о судьбе всего народа: «Он ведет художественную проповедь о добродетели, выдвигая множество милых, простых, задушевных типов, в которые он просто, кажется, влюблён» (1, с. 343).

Лесков был одним из немногих, — замечает исследователь В.Ю.Троицкий, — кто нашёл в себе мужество постоянно доказывать и множеством примеров убеждать, что русский народ талантлив и самобытен, и воссоздавал в своем творчестве замечательные черты национального характера из самых «"низов" русского общества» .

По мнению Меньшикова, Лесков, наряду с Толстым и Достоевским, начинает «создавать нравственное общество, начиная с себя, с личного усовершенствования и облагорожения, и продолжая таким же облагорожением ближних» (1, с. 345).

«Усовершенствуйте людей, — призывает критик, — развейте их сознание, возмутите их спящую совесть, зажгите сердце состраданием и любовью, сделайте людей несклонными ко злу — и зло рухнет, в каких бы сложных и отдаленных формах оно ни осуществлялось — в общественных, экономических, государственных» (1, с. 344—345).

Одним из первых Меньшиков заговорил о национальной самобытности лесковских праведников, творящих добро ради самого добра, чуждых корысти и фальши. «Но если бы смотрели шире и при этом были честнее в своём размышлении о России, воссозданной в произведениях Лескова, — пишет В.Ю.Троицкий, — то нам нетрудно было бы признать, что душевное обаяние подавляющего большинства характеров Лескова в том, что они крепко связаны с православным мироощущением, которое было тогда одновременно по преимуществу русским. История свидетельствует, что русский народ не только принял Православие, но именно через него обрёл и утвердил своё национальное самосознание. Не усвоив этой простой истины, невозможно верно понять ни героев Лескова, ни особенностей их самозабвенной любви к людям и России, ни пафос его творчества» . Да и сам Лесков был сродни своим праведникам, потому что главным свойством его собственной личности, по свидетельству его сына А.Н.Лескова, была «неиссякаемая и неустанная потребность живого, действенного доброхотства» .

Одним из первых Меньшиков обратил внимание на духовно-религиозную направленность творчества Лескова, что ставит его в один ряд с Достоевским и Толстым: «Талант Лескова есть особый вид религиозного чувства, он есть откровение духа, в природе скрытого, его правды и красоты... Художник-мечтатель, страстно ищущий в природе и воображении идеального человека, ждущий царства Божьей правды. Он всегда ищет и ждет, и это взволнованное ожидание заражает читателя и волнует его. Из чтения книг Лескова вы выходите не развлеченным и рассеянным, как после боль- шинства заурядных авторов: его книги в вас внедряются и продолжают жить, продолжают тревожить и умилять, совершая в глубине совести вашей какую-то всегда нужную работу» (1, с. 351—352).

Рассматривая работу совести как действенную форму противостояния злу, Меньшиков выражает несогласие с толстовской теорией непротивления злу насилием. В статье «Больная воля», посвященной анализу чеховской повести «Палата № 6», Меньшиков подчеркивает, что она является опровержением принципа непротивленчества: «Доктор Андрей Ефимыч высказывается характерным языком толстовского учения, настаивает на "уразумении жизни" как высшей цели, ведущей к "истинному благу", настаивает на подчинении обстоятельствам, как бы плохо они ни сложились, т.е. учит "не противиться"».

Такой взгляд на повесть Чехова был небезынтересным, особенно если учесть, что статья «Больная воля» была написана в 1892 году. До Меньшикова никто не предлагал подобной трактовки «Палаты № 6». Развивая свою мысль о несостоятельности толстовского учения о непротивлении злу насилием, критик отмечает: «Чехов как бы проделывает ученый опыт: заставляет идею непротивления воплотиться в человека современной культуры, от природы мягкого и умного, заведующего судьбою целого кружка людей. Он показывает, как отражается непротивление на самом человеке и его окружающих. Мы видим, что человек превращается в бессердечного паразита, из непротивника злу делается защитником зла» (1, с. 180).

Статья «Больная воля» — одна из самых интересных литературно-критических работ Меньшикова. Вся она проникнута искренней болью за Россию, за русского человека и надеждой на духовно-нравственное обновление отечества. «О, если бы совесть русского человека пробудилась! Если бы он, спящий с открытыми глазами, увидел всё нравственное безобразие своей жизни, всю ложь и грязь, скопившуюся веками!» (1, с. 188) — такими словами завершает свою статью Меньшиков.