<<
>>

5. Специфика медицинского познания

Уникальность медицины как сферы практической деятельности и отрасли научного познания не подлежит сомнению. Она, пожалуй, не имеет аналогов ни среди прочих отраслей материального и нематериального производства, ни в кругу фундаментальных и даже прикладных наук.
Широта ее познавательных интересов простирается от молекулярного уровня морфофизиологии человека до социальных закономерностей человеческого общежития. Она разрабатывает математически точнейшие приемы оперативных вмешательств на головном мозгу (криохирургическое лечение паркинсонизма). Она требует в ургентных ситуациях эффективных действий по витальным показаниям, когда аналитически точное исследование исключено и невозможно. В ней же не чураются изобретать и рационализировать приемы гипнотерапии, похожие на некое священнодействие. И ведь не случайно на врачевании издавна лежит печать некой таинственности, а талантливый (по оценке пациентов, непременно хороший и добрый) врач по сей день еще наделяется (даже среди коллег), если не магическими силами, то животворящей харизмой («врач Божьей милостью»).

Перечень разнообразных до экзотичности нормативных установок, приемов и форм утилитарно практической и научно изыскательской деятельности, которые составляют достояние медицины, можно продолжить. Естественно, что чем более пестрой будет мозаика признаков, так или иначе характеризующих медицину (присущих или приписываемых ей), тем более яркой и по-своему убедительной будет чисто описательная картина специфики медицины. Однако в специфике или экзотической особенности каждого изолированного «достояния» медицины исчезает то объективно общее, которое делает их равным образом медицинскими в их особенности и, тем самым, производными в этой своей особенности от некого по-медицински общего основания.

Медицина сама по себе для философии беспроблемна, т.е. не эври- стична или познавательно неинтересна, т.

к. не привносит каких-либо возмущающих влияний в сложившуюся манеру научного мышления и не порождает у философов ни гносеологического беспокойства, ни методологической озабоченности. Таким образом, в философских дискурсах медицину вроде бы позволительно вообще не принимать в расчет.

Незыблемость такого убеждения (или предубеждения) философов относительно медицины прочно закреплена в системных классификациях наук. Такие классификации разрабатываются не часто, но в любой из них медицина квалифицируется как прикладная ветвь био-

9-2120

логии и располагается в одном ряду с зоотехникой и агрономией. Статус прикладной отрасли биологии позволяет приписать медицине такую отличительную особенность, как «весьма узкий предмет исследования». Отмеченная «узость» то ли объясняется, то ли усугубляется тем, что «прикладные науки не разрабатывают общих проблем мировоззрения», а «мировоззренческое содержание в системе их философских оснований» они просто заимствуют «из диалектического материализма» и фундаментальных наук (физика, биология и др.) (Философские проблемы естествознания. М., 1985. С. 19).

Возможно ли, и если возможно, то «как?» теоретически «проинтегрировать» агрономию, зоотехнику и медицину, об этом философы не говорят и считают себя вправе о сем не задумываться. Ведь их не интересуют «узко предметные» или сугубо частнонаучные вопросы. Однако уже само намерение свести названные науки к «общебиологическому знаменателю» влечет за собой признание, что их можно «объединить» лишь на наиболее «предметно узком» и наименее развитом (в эволю- ционно-историческом плане) основании. Похоже, что тем самым заведомо, т.е. весьма произвольно и бездоказательно, «сужается» предметное основание медицины. Кроме того, и философские основания медицины оказываются неоправданно урезанными или оправдываются лишь по предметно узкому основанию. Возможно, агрономия и зоотехника могут ограничиться заимствованием «мировоззренческого содержания» и исключительно из «диалектического материализма».

В отличие от них для медицины такое философское основание тесновато. Ей настоятельно необходимо заимствовать некоторые идеи еще и «из исторического материализма», да притом не только заимствовать в предуготовленном виде, но и дать им свою эмпирически корректную интерпретацию (способствуя тем самым их конкретизации, а то и развитию).

Подобного рода вопросы настолько очевидны и лежат, как говорится, на поверхности явлений, что остается лишь удивляться, почему они не ставятся и не решаются ни в философии, ни в медицине. Удивление же, по Аристотелю, — начало философии. Так вот, что касается философии, то, судя по изложенным выше позициям, она просто закрывает для себя эти вопросы и в некотором смысле запрещает саму их постановку, т.к. априорно предрешает их, изначально воспринимая и разумея медицину только сквозь призму биологического фундаментализма.

Справедливости ради следует признать, что медицина все-таки ставила именно эти вопросы. Почти 90 лет назад журнал «Практический врач» (1916, №7. С.62) отмечал, что в сфере гносеологических и логических основ медицины царят хаос и путаница; медицина до сих пор не дала себе труда «определить свое место под солнцем»: Что такое медицина? Наука? Совокупность наук? Техническое приложение выводов других наук? Вопросы эти остаются без ответа.

Те же вопросы остаются без сколько-нибудь вразумительного ответа и сегодня. Правда, отсутствие ответа — это тоже ответ и даже молчаливое согласие с наличным или длящимся status quo. Означенный статус закрепляется авторитетом философского знания, «предрешения» которого выглядят своеобразным «принципом запрета» на переосмысление безответных для медицины вопросов. Между тем, они остаются все-таки гносеологически и логически не проработанными. В силу отмеченных обстоятельств сами медики, по признанию первого президента Академии медицинских наук СССР Н.Н. Бурденко (1876— 1946), привыкли смотреть на медицину как науку техническую, прикладную, которая в гносеологическом смысле занимает совершенно скромное место (Клиническая медицина, 1957, № 10.

С. 145). Парадоксальность ситуации заключается, однако, в том, что медицину можно причислять к любому разряду наук, но она в любом случае и при любой «типологии дискурсов» остается все-таки наукой о человеке. А вот науке о человеке не подобает ни занимать, ни отводить совершенно скромное «в гносеологическом смысле» место прикладывающейся к чему-то науки. Если же ей отказывают даже в причастности к разработке мировоззренчески значимых проблем и авторитетом философской гносеологии низводят до фундаментально нечеловеческой науки, то это, скорее всего, означает, что сама гносеология вырождается в привычно-модное умничанье по частностям (пусть и весьма блестящим в своих никому ненужных деталях).

В попытке найти выход из столь парадоксальной и даже тупиковой ситуации нельзя не обратиться к истории вопроса, — к самым истокам медицинской науки. Правда, и в этом случае медицина оказывается изначально не ординарной отраслью научного знания. Она сложилась в школе Гиппократа как теоретическая (по форме!) отрасль именно научного знания, опередив на 2 тысячи лет возникновение классической науки (механика Галилея и Ньютона). Некоторые историки естествознания считают медицину единственной отраслью знания, которая не имела корней непосредственно в философии (И.Л. Гейберг, 1936). В действительности же, медицина Гиппократа опиралась на натурфилософские представления о мире, но все-таки теоретические взгляды на организм разрабатывались именно в медицине. Гиппократ не без пафоса утверждал, что ясное познание природы (человека) заимствуется не откуда-либо, а только из медицинского искусства (Избр. книги. М., 1936. С. 162).

Высокий для своего времени уровень развития медицины в школах Гиппократа и Асклепиада (II—I в. до н.э.) отмечен авторитетными свидетельствами современников. В частности, Цицерон во главе ученых профессий ставил медицину. Платон рассматривал медицину как науку человеческую, а не божественную, и признавал, что врачевание постигло и природу того, что лечит, и причину собственных действий и может дать отчет в каждом своем шаге.

С возникновением классического естествознания статус медицины среди наук существенно меняется и авторитет ее учености заметно падает.

На то имеется немало причин, которые, в конечном счете, проявляются в «расщеплении» медицины на доктринальную (по терминологии Ж. Гардиа) и клиническую. Научность первой гарантируется тем, что она теоретизирует на принципах более развитых наук, — на принципах механики, физики и химии (ятромеханика, ятрофизика и ятрохимия). На фоне не подлежащей сомнению, хотя и заимствованной, учености доктринальная медицина сливалась до неразличимости с «истинной наукой», а клиническая медицина стала восприниматься не более чем «искусство врачевания болезней и ран». И все-таки клиницисты не желали разменивать свое искусство на «истинную науку». Современник и почитатель выдающегося русского клинициста Г.А. Захарьина (1829—1897) французский терапевт Гюшар гордо заявлял: «Всякий может стать ученым, т.е. знать. Но не каждый может стать клиницистом, ибо клиника — это искусство медицины, а художником дано быть не каждому» (см.: Менье Л. История медицины. М.—Л., 1926. С. 287).

Как бы идя навстречу клиницистам, даже методологи медицины определяют ее по сей день антиномично — в терминах науки и искусства. Суть антиномии отнюдь не в органичном (хотя и противоречивом) единстве этих терминов (которое не чуждо всем прочим наукам), а именно в подчеркнутом акценте на том, что медицина не только наука, но и искусство. Столь акцентированное противопоставление медицины и науки, конечно, не прибавляет научности медицине в целом и, похоже, безоговорочно отлучает от науки ее «искусство». Однако клиницисты все-таки не отождествляют свое искусство с чисто художественным творчеством и в своих научных изысканиях постигают медицинскую реальность не в художественных образах, а в абстрактно общих представлениях (и понятиях). Стало быть, антиномичное самоопределение медицины в терминах науки и искусства представляет собой логически некорректный прием защиты специфики и суверенности медицинского знания от натиска сциентизма, технократизма и прочих вариантов дегуманизации медицины.

Один из основоположников русской клинической медицины С.П.

Боткин (1832—1889) недвусмысленно подчеркивал: «Искусство лечить есть неправильное выражение». Оно неправильно потому, что искусство, по его замечанию, нужно во всем — нужно искусство исследовать, искусство наблюдать, искусство анализировать добытые сведения. Дело в том, что термин «искусство» может обозначать степень овладения профессиональными практическими навыками (сделать разрез, наложить шов, вязать узлы, произвести пункцию и т.п.), а также интеллектуально развитое умение врача ориентироваться в сфере неформализованного (теоретически не проработанного, дисциплинарно не структурированного) знания и разрешать (с пользой для пациента) «нештатные» ситуации. Подобного рода «искусство» имеет место быть в любой науке.

Конечно, в медицине потребность в творческой фантазии является, без преувеличения говоря, до рутинности повседневной. Ведь основной «рабочий инструмент » врача — клиническое мышление — остается не только не формализованным и в этом смысле «бесструктурным», а почти таинственным в своей невыразимости и «непрописанности». Ни в одном издании БМЭ, не говоря о прочей справочно-энциклопе- дической литературе, нет статьи «клиническое мышление». И ни одна из самых фундаментальных наук не компетентна в прояснении его предметно-специфической логики. Но и уповать на беспредельно виртуозную фантазию врача — значит рисковать судьбой больного, что не совместимо с интуитивными установками самого клинического мышления.

Фундаментальную, по определению, науку не интересует единичный и неповторимый в своей индивидуальности феномен. В отличие от фундаментальных наук медицину (а также педагогику и психологию) интересует, прежде всего и в конечном счете, индивид. Поэтому она не может эффективно решать свои предметно-специфеские задачи вне и помимо диалектической взаимосвязи общего, особенного и единичного. В своей конкретной единичности, говоря словами Гегеля, индивид предстает не как непосредственно данная (в представлении) единица, а как единичное в своей неповторимости синтетическое отношение всех трех моментов понятия (т.е. как отношение общего, особенного и единичного). В итоге такого синтеза различных определений индивид предстает как некая теорема (Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 1. М., 1974. С. 412—414). Стало быть, по самому высокому счету каждый очередной пациент для подлинного (а не номинального) врача представляет очередную загадочную и персонифицированную «теорему».

Трудности постижения этой «теоремы» проникновенно описал JI. Толстой: «...Каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т.д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов». Естественно, простор для творческой фантазии здесь кажется беспредельным, но он реально лимитирован клиническим преданием (Делай, как мы! Делай вместе с нами! Сделай лучше нас! Но не без нас...). Кроме того, врач не сможет и подступиться к разгадке и доказательству искомой «теоремы», если ему неведома «записанная в медицине» болезнь.

Сложности и трудности клинического мышления усугубляются тем, что врачу приходится зачастую соединять непосредственно несоединимые по своему предметно-научному основанию модусы мышления или «сидеть между двумя стульями» и соглашаться с методологами в том, что медицине суждено оставаться «гибридной» отраслью знания. По существу, речь при этом идет о «гибриде» доктринальной и клинической медицины.

В середине XIX века доктринальная медицина от былой ятромеха- ники возвысилась, можно сказать, до ятробиологии, поскольку теория целлюлярной патологии Р. Вирхова (1821—1902) и эволюционная теория Ч. Дарвина (1809—1882) были приняты за фундаментальную основу медицины. Однако весьма примечателен тот факт, что отечественные клиницисты противопоставляли ограниченности «анатомического созерцания» (т.е. подхода или принципа) в медицине адекватное или даже имманентное ей «физиологическое созерцание». На первый взгляд может показаться, что спор идет, чуть ли не о словах и, по крайней мере, на одном и том же предметном основании. Но это только на первый взгляд.

Анатомический подход задан учением Вирхова, которое не считается с целостностью любого организма и на клеточном уровне позволяет отождествить человека со всякой «живностью» вообще. Физиологический подход нацеливает на постижение целостности организма и предполагает, как минимум, видовую определенность органической целостности, т.е. антропофизиологию. Такая терминология эмпирически строго очерчивает контуры предмета медицины, хотя они, конечно, требуют дальнейшего теоретического осмысления. Аналитичность анатомического подхода благоприятствовала торжеству так называемой теории общей патологии, которая фактически сводилась к органопатологии. Клиницисты (Д.Д. Плетнев, 1934), верные антропофизиологическому подходу, усматривали в этом недоста- ток развития медицины и ставили задачу ее продвижения от органо- патологии к антропопатологии. Но и в 60-х годах прошлого века клиницистам оставалось лишь мечтать «об очеловечивании», как писал проф. Б.Б. Коган (1961), нормальной и патологической физиологии человека.

Аналитичность органопатологии в некотором смысле компенсировалась или даже скрывалась в общебиологической терминологии, придавая теории патологии вроде бы фундаментальную широту биологических обобщений. Крупнейший советский патолог Ипполит Васильевич Давыдовский (1887-1968) действительно выстроил теорию патологии на строго биологическом основании и неопровержимо доказал, что на почве собственно биологических закономерностей состояния здоровья и болезни (физиологии и патологии) объединяются в одном качестве, т.е. объективно неразличимы. Между тем, клиницисты ежедневно и ежечасно различают эти состояния, — различают, надо полагать, на каких-то иных основаниях.

Не без влияния идей И.В. Давыдовского в медицине стал складываться клинико-анатомический подход (а по прежней терминологии — «созерцание»). Этот подход получил изначально проклиническую направленность, а в трудах академика медицины Доната Семеновича Саркисова (1922—2000) обрел даже клинико-антропную определенность. Он блестяще подметил, что при переходе от частной патологии к системе представлений о болезнях человека особенно резко выступает та существенная разница между животным и человеком, которая делает последнего существом sui generis (себя рождающим); и это не только затрудняет, а подчас и вовсе исключает перенос экспериментальных данных в клинику. Отсюда следует, что при открытии в эксперименте на животном некого нового физического или химического процесса, ученый должен позаботиться о постижении его физиологического, а затем — и собственно медицинского смысла.

Клинико-антропный принцип, пожалуй, наиболее адекватно выражает специфику и потребности медицинского познания. Подтверждением тому краткая и емкая мысль академика Н.Н. Блохина (1983): «Медицина — первая наука о человеке...».

Литература

Антология русской философии. Т. 2. СПб., 2000.

Барское А.Г. Научный метод познания: возможности и иллюзии. М., 1994.

Боровков М.И., Прокудин Ю.А., Иошкин В.К. Основы философии. СПб., 2003.

Гусев С. С., Тулъчинский Г.Л. Проблема понимания в философии: Философ- ско-гносеологический анализ. М., 1985.

Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1994. Марченко В.А., Петленко В.П., Сержантов В. Методологические основы клинической медицины. Киев, 1990.

Ракитов А.И. Философия компьютерной революции. М., 1991. Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика: Московские лекции и интервью. М., 1995.

Рыбаков Н.С. Факт. Бытие. Познание. М., 1994. Современные теории познания. М., 1992.

Вопросы для самоконтроля 1.

Может ли в познании человек ограничиться только чувственной или рациональной формой познавательной деятельности? 2.

Что такое интуиция и какова ее природа? 3.

Как соотносятся понятия: истина, правда, заблуждение, ложь? 4.

В чем отличие абсолютной и относительной истины? 5.

Что такое практика и какова ее роль в познании? 6.

Что означает понимание? 7.

Как соотносятся понятия: понимание, герменевтика? 8.

Чем научное познание отличается от обыденного? 9.

Что означает «искусство» в медицине?

Темы докладов и рефератов 1.

Иррациональное и его роль в познании духовных явлений. 2.

Проблема критериев истины в истории философии. 3.

Роль практика в познании. 4.

Вненаучные формы познания. 5.

Наука в поисках истины. 6.

Понимание и объяснение как проблемы теории познания. 7.

Методы эмпирического уровня познания. 8.

Методы теоретического уровня познания. 9.

Медицина как наука и «искусство». 10.

Интуиция и творческий подход в деятельности врача. 11.

Медицина - первая наука о человеке.

<< | >>
Источник: Ю.Л. Шевченко. Философия медицины. 2004

Еще по теме 5. Специфика медицинского познания:

  1. Глава 16. Преступления против жизни и здоровья
  2. ФИЛОСОФИЯ ПОЗНАНИЯ. СПЕЦИФИКА МЕДИЦИНСКОГО ПОЗНАНИЯ
  3. 5. Специфика медицинского познания
  4. Терминологический словарь
  5. Вопросы уголовной ответственности за преступления, связанные с нарушением медицинскими работниками профессионального долга
  6. ТАКТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ РАССЛЕДОВАНИЯ И ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ПОДЛЕЖАЩИЕ УСТАНОВЛЕНИЮ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ, СВЯЗАННЫМ С ДЕФЕКТАМИ ОКАЗАНИЯ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ
  7. НАЗНАЧЕНИЕ, ПРОВЕДЕНИЕ И ОЦЕНКА ЗАКЛЮЧЕНИЯ СУДЕБНО- МЕДИЦИНСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
  8. Глава II ПРЕДМЕТ, СПЕЦИФИКА И ПРИНЦИПЫ СОЦИАЛЬНОЙ ПЕДАГОГИКИ
  9. Д. И.Дубровский ЗДОРОВЬЕ И БОЛЕЗНЬ — ПРОБЛЕМЫ САМОПОЗНАНИЯ И САМООРГАНИЗАЦИИ
  10. § 2. Понятие практического познания
  11. § 2. Порядок производства следственных действий
  12. 1.3. 1970-1995 годы - современный этап развития западноевропейских экономических архивов
  13. § 3. Объекты криминалистической экспертизы оружия и следов его применения
  14. Наука и научное познание