Прослеживая историю любой науки, можно видеть, что ее развитие подчиняется своеобразной внутренней логике — новые идеи и представления оказываются подготовлены предшествующими и закономерно, логическим образом вытекают из них. В этом смысле наука предстает достаточно автономным образованием. Недаром утвердился образ ученых как чудаков, отгородившихся в стенах своих лабораторий и обсерваторий от внешнего мира. К идеалу абсолютных, независимых когнитивных структур (от лат. cognito — мыслить) стремились приблизить науку целые поколения ученых и философов — от Декарта до неопозитивистов. Безусловно, такая внутренняя логика имеет место подобно логике развития общества, которая определяла его развитие от первобытного состояния к рабовладению, затем к феодализму и капитализму. Вместе с тем мы помним, что указанные переходы в общественном развитии никогда не подпадали под единую кальку — они происходили различным образом и в разное время. Если вновь обратиться к марксову понятию естественно-исторического процесса, то нельзя не учесть замечания того же Маркса, что история общества делается людьми, но в условиях и обстоятельствах, от них не зависящих. Здесь может быть уместным и образ «невидимой руки», используемый А. Смитом, — люди преследуют свои цели, но их действия выстраиваются таким образом, как если бы их направляла некая невидимая рука. О «хитрости мирового разума» писал Гегель. Подчиняясь «невидимой руке» в виде внутренней логики науки, ее развитие, однако, делается людьми в условиях и обстоятельствах, от них не зависящих, т. е. в той социокультурной среде, которая уже сформировалась. Не отменяя внутренней логики науки, эта среда может существенным образом влиять на конкретные формы ее реализации. Есть и другая сторона этой взаимосвязи. Нередко получается, что те или иные идеи, теории, хотя и обязаны своим проис- хождением вполне конкретным людям, начинают развиваться как бы уже самостоятельно, «живя собственной жизнью», в отрыве и независимо от автора, принимая подчас формы, о которых тот даже не подозревал и которые даже сам бы не допустил. Подобное часто случается с героями литературных произведений, которые не подчиняются воле автора; такое случается с музыкальными произведениями, в которые автор вкладывал иное прочтение и иное предназначение. К подобным случаям применимо понятие объективированного духовного: произведения духовной деятельности приобретают характер объективно существующих и действующих образований. Если условно разделить факторы, влияющие на развитие науки — как деятельности и как последовательности идей и представлений, методов, используемых для их достижения, на «внутренние» (это как раз внутренняя логика) и «внешние», то к таковым, в первую очередь, следует отнести политические и экономические факторы. Нет нужды доказывать, что развитие науки, особенно сегодня, немыслимо без серьезного финансирования. Расходы на науку закладываются в государственный бюджет, значительные средства в науку вкладывает промышленность, нередко даже заказывая ученым конкретные задачи (впервые такую практику ввела Французская академия наук еще в XVIII в.). Многие ученые, даже целые научно- исследовательские лаборатории и научно-технические парки входят в состав корпораций. Вместе с тем проблемы, выводимые на повестку дня промышленностью, улавливаются даже независимыми исследователями. Таким образом, экономические факторы могут влиять не только на «скорость» выработки идей, но и на их содержание. Столь же очевидным и столь же неоднозначным выступает влияние политических факторов. Нередко оно принимает форму санкционированного государством и иными структурами гонения на «неугодные» области исследования или даже целые науки (например, генетику и кибернетику в СССР), что особенно характерно для тоталитарных государств. Бывает, напротив, и прямое поощрение и даже принуждение. Так, целые армии ученых работали (иногда в концлагерях) над созданием ядерного оружия в США и СССР (до того — в гитлеровской Германии; к чести немецких физиков, они, рискуя жизнью, фактически саботировали эти исследования, понимая, чем они грозят). С другой стороны, отнюдь не научной любознательностью советских и американских руководителей было вызвано бурное развитие космонавтики — тут шли демонстрация военного могущества, соревнование двух мировых систем, принявшее форму «холодной войны». В течение всей истории науки ее развитие шло в тесном взаимодействии и с другими формами общественного сознания — филосо- зз фией, религией, искусством, моралью, правовым и политическим сознанием. Другое дело, что это влияние не всегда очевидно, оно может и не осознаваться и даже отрицаться учеными; любой ученый, однако, является детищем своей эпохи с ее методами образования, воспитания, общения, а сегодня еще и СМИ. Вот ряд примеров. Известна глубокая религиозность И. Ньютона (как и большинства его современников). На склоне жизни он даже написал «Введение в Апокалипсис», где пытался с позиции физики обосновать поэтапно конец света. Многие биографы смущенно умалчивают об этой «лебединой песне» Ньютона. Обнаружилось, однако, что один и тот же круг «эзотерических» идей вел, одинаково естественно, и к этому опусу, и к теории тяготения11. В разработке теории тяготения для Ньютона естественным оказалось поместить вместо Бога Вседержителя, восседавшего в центре мира, с исходящими от него (вспомним картины эпохи Возрождения) лучами силы («славы»), некий условный центр тяготения с расходящимися от него вполне прозаичными силовыми линиями, — и затем вычислять, как убывание силы (тяготения) связано с расстоянием. Это дало повод некоторым современникам (в частности, соперничавшему с ним Р. Гуку) обвинить Ньютона в спекулятивном подходе. Противоречивое переплетение ведущих линий научного творчества Ньютона перестает выглядеть досадным курьезом, если учесть тот социокультурный фон, который питал мировоззрение Ньютона, особенности его воспитания и дальнейшей деятельности. Важную рольвнаучныхисследованияхтойэпохи(ХУП-ХУШвв.) играла господствовавшая тогда картина мира как «часового механизма» и Творца как «Великого Часовщика Вселенной». Обязанная исключительным успехам механике и математике, в сочетании с религиозностью большинства ученых того времени, эта картина вселяла уверенность, что рано или поздно каждый винтик «механизма Вселенной» будет изучен. Ученых буквально вела «гносеологическая вера», что Господь не способен обманывать нас в наших наивысших устремлениях. Веками позже эту же мысль остроумно выразит Эйнштейн: «Господь изощрен, но не злонамерен». О том, что Вседержитель не должен быть скован какими-либо ограничениями в своем творении, что замысел Господа может быть и сложнее, и изящнее одновременно (чем наши привычные представления), говорил И. Кеплер (заменив круговые орбиты планет на эллиптические). Самого Кеплера «гносеологическая вера» неуклонно вела на его многотрудном, полном лишений пути к трем законам обращения планет. Перепробовав самые различные модели, ученый на склоне лет прибег к пифагорейским представлениям о «музыкальной гармонии мира». Кеплер был убежден в существовании незримой, высочайшей, идущей от Творца гармонии, ступенями к которой являются математическая и музыкальная соразмерности. Отведя каждой из известных тогда семи планет («божественное число») по одной из семи нотных линий, Кеплер сумел найти соотношение «между высотой музыкального тона каждой планеты и ее расстоянием». Для него этот путь, пропитанный мистикой, оказался вполне естественным, так как он, находясь под влиянием современных ему каббалистических учений, не отделял астрономию от астрологии. Совершенно естественным для средневековых иатрохимиков (изготовителей лекарств) образом объяснялись целебные свойства лекарства от головной боли, добываемого из сердцевины грецких орехов: «существует симпатия между строением ореха и мозга». Через поиск «симпатий» и «антипатий» средневековая алхимия все же сумела добыть много ценных сведений, которые затем вошли в эмпирический арсенал науки химии. Получается, что каждая эпоха порождает образы и представления, естественные для ее культуры, причем эти представления оказываются наиболее эффективными, плодотворными для данной эпохи. Как мы увидим из изложения истории науки, источники научных идей и ассоциаций могли обнаруживаться также в искусстве, в правовой и политической сфере. Особое место среди общекультурных факторов занимает философия. Она не только обосновывает во многом стихийно сложившиеся представления о целях науки, критериях научного познания, его идеалы и нормы, картину мира, но и направляет дальнейший поиск. Что касается общекультурных факторов, то, будучи по своему происхождению внешними по отношению к «собственно науке», они постепенно становятся частью мышления ученого, приобретая характер «внутренней социальности». При этом вовсе не исключается одновременное происхождение различных «парадигм», конкурирующих между собой и все равно несущих на себе отпечаток своей эпохи. Социокультурная обусловленность эволюции науки выражается уже в том, что любой ученый, даже самый независимый, в своем поиске проблем и путей их решения в действительности имплицитно выражает объективные потребности культуры. Впечатление независимости «чистой» науки, ее целей и задач от социальной практики порождается как раз неявностью, незаметностью того, как общественные потребности улавливаются наукой. Выбор ученого, даже максимально свободный от политического, экономического и прочего принуждения, исходит из уже сложившейся социокультурной среды — ею в значительной мере формируются ориентиры поиска, его установки и нормы. Соотношение социального заказа и свободного научного творчества, должного и сущего в науке, преодоление воздвигаемых на пути развития науки запретов (инквизиции, лы- сенковщины, современного администрирования) диктуются общим развитием общества. Таким образом, реализация внутренней логики науки проходит в широком русле, образуемом социокультурными условиями, но любой из его путей складывается в конечном счете естественно-историческим образом. И это не просто метафора. Вспомним К. Маркса: «Ни одна общественно-экономическая формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые производственные отношения не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества». Точно так же никакие отношения в научной деятельности (внутри научных сообществ и между ними, между научными сообществами и социумом), никакие идеи, возникающие в ходе научной деятельности, не появляются раньше, чем исчерпают себя старые представления и не созреют условия для новых — во внутренней логике науки, в культуре данной эпохи, в общественном сознании, в совокупности экономических, политических и прочих факторов. Таким же естественно-историческим образом определяются цели и задачи научного познания. Наука развивается в объективно существующей социокультурной обстановке, по объективным, от ее производителей не зависящим закономерностям, а образование и функционирование «формаций научного познания» (В. Швырев) тесно связано со способом производства знаний, который может быть понят только в контексте всего общественного развития. Уместно сказать, что любая наука на любой стадии своего развития является отражением не только исследуемой ею области, но и общественного бытия в самом широком смысле. Составляя элемент более широкого целого, наука функционирует и «мыслит» в соответствии с фундаментальными закономерностями, в составе которых ее собственные закономерности выступают лишь одной из сторон этого целого. Именно поэтому в ходе функционирования формаций научного познания, определенных типов науки, сменяющихся в ходе ее развития, внутренние закономерности развития науки «работают» на ее внешние задачи и функции как элементы социокультурного целого, а связь науки с практикой, ее «вращенность» в определенный социально-культурный контекст определяют способы деятельности внутри науки.