<<
>>

Ключевые особенности государства и гражданского общества

Для меня очевидно, что в России сложилась своя, специфическая политическая система, которую мне придется анализировать в рам­ках устоявшихся в политологии критериев, поскольку предлагаемые мною выше по тексту новации пока носят дискуссионный характер.

Одно из главных составляющих отечественной политической сис­темы — это идеократическое государство, которое неизменно при­сутствовало в досоветский, советский и постсоветский периоды, просто в каждом из них была своя властная идея: великодержавие с опорой на православие, социализм (вначале коммунизм) с опорой на марксизм-ленинизм, либеральная демократия. Каждый комплекс идей, пришедших к нам извне (начиная от православия и заканчивая либеральной демократией), был на этапе заимствования радикализи­рован, а затем существенно преображен, приспособлен к российской почве. В процессе стабилизации российской политической системы после реформ 1990-х в какой-то мере, на новом витке развития, прои­зошла реставрация ряда черт, присущих режиму советскому. С одной стороны, степень допустимой свободы стала несравнимо больше во всех сферах, включая политическую, хотя в последней она и при­сутствует в гораздо меньшей степени. С другой — появились новые рычаги воздействия и ограничения этой свободы, присущие странам либеральной демократии[264].

Важный фактор, на сегодня препятствующий полноценному диа­логу субъектов гражданского общества с государством — то, что де­мократический способ легитимации власти не успел «укорениться» на российской почве. Наоборот, произошел возврат к устоявшимся принципам устройства «Русской системы»[265].

Общеизвестно, что еще Макс Вебер выделил харизматический, традиционный и рационально-легальный типы господства, каждый из которых имеет различные способы легитимации[266]. Демократиче­ский способ легитимации политической власти, ее подотчетность должны были, по мысли Вебера, предохранять общество от всевла­стия современной рационально-легальной бюрократии.

Примени­тельно к Китаю и России Вебером был описан патримониальный тип бюрократии, который вообще-то был свойственен на определенных этапах развития многим обществам, но в этих укрепился и задержал­ся. Мы полагаем, что такому положению вещей способствовал имен­но идеократический характер данных государств. В Китае комплек­сом регулятивных идей выступало конфуцианство, в Российской империи — православие. И хотя основу власти патримониальной бюрократии образует присвоение чиновниками должностей и свя­занных с ними привилегий и экономических преимуществ, однако «правящая идея» такого государства случит более или менее надеж­ным ограничителем окончательной «приватизации» государства.

На особый тип российской власти обращали внимание и многие современные авторы, в том числе Ричард Пайпс, который считал, что вотчинный (или патримониальный) тип власти сохранялся и в СССР. Его ключевыми признаками являются слияние власти и собственно­сти[267], а также снисходительное отношение к нарушению формальных законов (широкое «поле терпимой противозаконности»[268], невозможное в государстве с устойчивыми институтами собственности). Сегодня Ми­хаил Афанасьев в своих монографиях говорит о клиентарной бюрокра­тии, расширяя границы явления далеко за пределы российской почвы. Немало исследований подтверждают тот факт, что мы в этом вопросе не одиноки даже на европейской части постсоветского пространства[269], не говоря уже о странах Латинской Америки и других регионов мира.

Действительно, для российского чиновничества характерно сохра­нение и воспроизводство кланово-корпоративных, патрон-клиентских отношений, в частности: произвольное назначение по принципу лич­ной преданности, а не ради служения долгу, которое в итоге приводит к вырождению власти в привилегию, в апроприацию должности, когда обязанности чиновника выполняются лишь в расчете на вознагражде­ние. Личностный, а не формально-правовой характер взаимоотноше­ний пронизывает всю систему, начиная от взаимоотношений между главой государства и высшими чиновниками, и заканчивая любым ми­нистерством, агентством, ведомством.

Строгость и необязательность исполнения российских законов всегда играли и играют значительную роль в общей спаянности системы, основанной на постоянном наруше­нии законов и способной произвольно покарать отступника[270].

После Октябрьской революции руководство в СССР осуществля­ла номенклатура с опорой на рационально-легальную бюрократию. Тот факт, что номенклатура в послесталинский период стала самодо­статочной, а выборы в СССР имели «фасадный» характер, несколько сглаживался идеократическим характером советского государства, имевшим как достоинства, так и существенные слабости. Именно в силу данной специфики СССР (как и Российская империя) рухнул в одночасье, как только были дискредитированы его основополагаю­щие идеи. Сегодняшнее всевластие бюрократии во многом объясня­ется тем, что современное российское государство (во всяком случае декларативно) пытаются на западный манер превратить в номотиче- ское, в котором бы господствовал закон, а не идея. В итоге данной иррелевантной российской политической культуре реформы никак не удается построить правовое государство, а напротив, происходит в худшем случае приватизация государства в личных целях высшего чиновничества, в лучшем — вырождение государства в этатическое, в государство-для-себя, что тоже противоречит интересам граждан­ского общества.

На самом деле побороть чиновничий произвол не такая уж сложная задача можно выровнять уровень доходов в частном и го­сударственном секторах, устранить произвол в назначениях (сегодня аттестационные комиссии полностью подконтрольны руководите­лям, которые комплектуют службы лично лояльными людьми, а до­ходы чиновника состоят из микроскопического оклада и множества надбавок, которых он может быть лишен по решению руководства), закрепить предсказуемость чиновничьей карьеры (когда госслу­жащий точно знает, что, проработав определенное количество лет без взысканий, он поднимется на следующую ступеньку карьерной лестницы), запретить заниматься иной оплачиваемой деятельностью (часто приобретающей характер закамуфлированной взятки), уже­сточить санкции за злоупотребления.

Но это означает посягнуть на систему, которая комплектуется и функционирует именно таким, патрон-клиентским способом.

Важный фактор, препятствующий укоренению демократической легитимации власти в России, — позитивизм в правоведении, право­применительной практике и обыденном мышлении. Естественно­правовая традиция у нас практически отсутствует. И хотя советские юристы протестовали против юридического позитивизма, их подход к праву, по сути, оставался позитивистским. Принцип: «Запрещено всё, что не предписано», бытующий в России и сегодня, ведет к раз­буханию законодательных актов, но не решает ключевых системных проблем, в том числе проблемы коррупции.

Положение усугубляется тем, что ограничитель, зафиксирован­ный Вебером, у нас не работает: для того, чтобы быть легитимной, российская бюрократия не нуждается в подотчетном политике, изби­раемом путем плебисцита. Напротив, политик, как правило, получает свою легитимность благодаря патримониально-бюрократическому, а не демократическому способу легитимации. Это потом ему «под­ращивают харизму» с помощью политических технологий.

Видимо, для того чтобы стать устойчивым, любой способ леги­тимации власти, в том числе и демократический, должен стать «тра­диционным». На ранних этапах становления сословной демократии, клановой или бюрократической автократии и т. п. опора на харизму является необходимым дополнением для нового типа легитимации. Потом, когда новый способ становится «традиционным», а полити­ческая система — стабильной, харизма ликвидируется за ненадоб­ностью. Спрос на харизматиков иногда возрождается в кризисные для политической системы моменты. В доперестроечном СССР последним харизматиком был Хрущёв, которому пришлось развен­чать культ «вождя народов» для обоснования легитимности решения о собственном избрании, принятого Политбюро ЦК КПСС.

Однако в условиях постсовременности (сжатия пространства и времени) — установившийся режим не имеет времени на то, чтобы новый способ легитимации власти утвердился и, радикально нуж­даясь в устойчивости, реанимирует прежде присущие способы ле­гитимации.

Так, например, в условиях тяжелейшего кризиса власти в азербайджанском обществе становится востребованной харизма Алиева-отца, ему наследует сын уже в силу традиции: «так было всег­да» — клан Алиевых находился у власти на протяжении длительного временного периода.

Демократической форме легитимации в России не удалось стать «традиционной». Для того чтобы это произошло, надо было пережить несколько смен власти. (А это создавало риск передела собственнос­ти вплоть до пересмотра итогов приватизации.)

Что же произошло? Произошел, напротив, возврат к патримо­ниально-бюрократическому способу легитимации, устоявшему­ся в СССР. Но без возврата к идеократии. В таких условиях совре­менное российское государство попадает в некий порочный круг, когда провозглашенная борьба с коррумпированным чиновниче­ством еще больше подкрепляет мандат доверия к политической власти, увеличивая объем полномочий для борьбы с явлением, являющимся неотъемлемой частью системы, укрепляет авторитар­ные тенденции, уменьшает подотчетность, — и всё это в отсутствие идеи-ограничителя. Избирательные процедуры в данном случае предназначены лишь для внешнего потребителя: это необходимое зло, с которым приходится мириться.

Фактически единственными демократическими выборами в на­шей стране, если говорить о президентском уровне, были первые президентские выборы — Ельцина. Его же переизбрание на второй срок сопровождалось мощным применением административного ресурса. Затем появился институт преемника, которому присуща обратная закономерность: человек назначается на высокий государ­ственный пост, затем его рейтинги поднимают, используя всю мощь государственной пропагандистской машины. Опять же, отсутствие реальной политической конкуренции влечет за собой необходимость не просто победы на выборах, а победы с подавляющим большин­ством голосов. Как следствие — дальнейшее укрепление институтов управляемой демократии или электорального авторитаризма, в том числе пресловутого административного ресурса. Мини-модель, на которой такие технологии были опробованы — российские регионы в 1990-е гг.

«Недемократическая консолидация российской власти»[271] отчасти объясняется полученным негативным опытом. Демократизация рос­сийских регионов, раздача суверенитетов по принципу «кто сколько сможет проглотить» в свое время привела к чудовищному произво­лу. На уровне республик мы получили вырождение региональных демократических движений в этнонационалистические, режимы ре­гиональных баронов, которые федеральная власть была вынуждена «обуздывать», укрепляя авторитарные тенденции.

С одной стороны, политика укрепления «вертикали власти», по­кусившаяся на республиканские административные полномочия, по-видимому, противоречила демократии и федерализму. Хотя этот процесс должен был привести — и отчасти привел — к равной реали­зации всеми российскими гражданами (безотносительно их этниче­ской принадлежности) либеральных прав и свобод. Правда, рефор­маторский импульс быстро угас. Стабильность и предсказуемость сложившихся региональных режимов значили для федеральных вла­стей гораздо больше, чем формальные нарушения прав человека и де­мократических процедур, финансовые злоупотребления, коррупция и пр. При выборе из двух «зол»: 1) поставить институты «управляемой демократии», укрепившиеся к 2000 г. в России на уровне регионов, на службу федеральной власти, или 2) пережить демократическую смену «наместников», а с нею, возможно, и передел собственности, — победа осталась за первой альтернативой. Наиболее одиозных регио­нальных баронов потом сменили, но уже гораздо менее демократиче­ским путем. Главная причина такого развития событий кроется в том, что институты собственности для того, чтобы закрепиться, нуждались в стабильности режима в целом на общефедеральном уровне. Сказать, что они в итоге закрепились, означало бы погрешить против истины.

Для формирования в России «гражданской нации, объединенной узами солидарности», важна не только «прочность горизонтальных гражданских связей»[272], но и выполнение государством своих обяза­тельств по «вертикальному контракту». В начале 1990-х гг. государство фактически отказалось от выполнения обязательств перед граждана­ми: произошел резкий инфляционный скачок, вызванный тем, что сначала были отпущены цены, а потом проведена приватизация, а не наоборот. Вместо того чтобы дать возможность реально поучаствовать советским гражданам в приватизации, их сбережения, бывшие резуль­татом многолетнего труда, уничтожили с помощью инфляции в ходе поспешной реформы. Девальвация рубля, лишившая всех сбереже­ний десятки миллионов граждан, практический отказ государства от выполнения социальных гарантий, введение частной собственности, а затем и ее перераспределение путем залоговых аукционов, когда го­сударство за государственный же кредит передавало особо приближен­ным к власти лицам практически все важнейшие отрасли экономики, и всё это на фоне невыплаты пенсий, социальных пособий и заработ­ной платы, а также массовой безработицы — в итоге породили крими­нальный капитализм[273]. Последствия реформ сказывались очень долго: обыватели предпочитали хранить сбережения в наличной валюте, предприниматели — выводить прибыль за рубеж. Однако без полно­ценных сбережений в национальной экономике нет возможности осу­ществлять инвестиции с опорой на внутренние резервы. Наспех про­веденная российская приватизация (чтобы не было пути назад), до сих пор не легитимирована в общественном сознании. И вряд ли ее леги­тимация возможна по такому «облегченному» сценарию, как предлагал М. Ходорковский[274]. Скорее всего, с учетом нарастания имущественной поляризации российского общества, идеи полной или частичной на­ционализации еще долго будут достаточно популярны. Сегодняшнее бегство капиталов из России — следствие как растущей неуверенности в завтрашнем дне обеспеченного меньшинства, так и банального от­сутствия веры с его стороны в будущность России.

<< | >>
Источник: Коллектив авторов. Россия на пути консолидации : Сборник статей. 2015

Еще по теме Ключевые особенности государства и гражданского общества:

  1. Глава двадцать вторая. ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО
  2. § 5. Соотношение общества и государства
  3. 1.5. Политика государства в области социальной защиты детей с отклонениями в развитии
  4. ТРАНСФОРМАЦИЯ ГОСУДАРСТВА
  5. МЕТАВЛАСТЬ ГЛОБАЛЬНОГО ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА
  6. СТРАТЕГИИ КОСМОПОЛИТИЗАЦИИ ГОСУДАРСТВА
  7. Принципы взаимодействия семьи и образовательных учреждений в политической системе общества
  8. 4.3. Гражданское общество и Россия
  9. Тема 8. ТНК и «глобальное гражданское общество».
  10. § 1. Директивная традиция: политическая власть и общество
  11. 1.3. Роль государства в генезисе нации
  12. Политическая наука о соотношении гражданского общества игосударства
  13. 2.1 Специфика эволюции моделей гражданского общества в странах «Запада» и «Востока»: теоретический аспект
  14. 2.2 Российская модель взаимодействия гражданского общества игосударства: поиск исторических альтернатив и собственной идентичности