Вклад Александра Александровича Любищева в науку о самоорганизации

Наша наука будет далеко неполной, если не сказать об успехах в развитии современной биологии. Поиск этих успехов обязательно приведет нас к Александру Александровичу Любищеву, биологу широкого профиля, которого называют незаурядной личностью в новейшей истории отечественной и мировой науки или феноменом, основавшим неклассическую биологию, И чтобы представить читателю эту личность с его весьма широким творческим наследием, необходимо быть специалистом не менее широкого образования, которое достигается опять же путем самообразования.

Коротко о биографии. А. А Любшцев родился в 1890 г. Еще в школе страстно занимался сбором и определением насекомых, чтением серьезных книг по биологии. К 13 годам он прочитал и проработал до деталей все четырехтомное собрание сочинений Ч. Дарвина, что было основой дальнейших устремлений к науке. Хотя особого усердия к усвоению школьных программ не проявлял, но уже тогда отличался выдающимися способностями и любовью к математике. В 1911 г. Окончил естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Во время учебы прошел практику на морских зоологических станциях в Италии, а после учебы работал в Особой зоологической лаборатории Академии наук. В это время прочитал К. Маркса в подлиннике и вполне разделял его взгляды на пол итиио -экопомические вопросы. С 1914 г. ассистент Высших женских (Бестужевских) курсов, но военная служба (по призыву) прервала начатую работу. Научная работа возобновилась в 1918 г. в Таврическом университете в Симферополе. В 1921 г. приглашение в Пермский университет, работа доцентом на кафедре зоологии, одновременно действительный член Биологического НИИ при университете, заведующий биостанцией в Нижней Курье, участие во всесоюзных зоологических съездах, С 1927 г.

Перейдем теперь к анализу творчества А. А. Любшцева, которое, как отмечают о нем все писатели, чрезвычайно широко и которое будем рассматривать по отдельным направлениям. Так как в течение всей жизни он думал и писал едва ли не обо всех ключевых вопросах биологии и был возможно, знаком со всеми существовавшими биологическими школами всех времен. О том, как собиралась информация для этой цели, можно узнать по повести Д. А. Гранина «Эта странная жизнь». И хотя по профессии он был энтомологом-систематиком и прикладником, больше всего его занимала проблем разнообразия органического мира и протекающих в нем процессов. Причем основным объектом познания этой проблемы были вопросы систематики, эволюции, морфологии и закономерности связей между ними. И в своем познании Любшцев постоянно опережал свое время, ставя в неудобное положение многих «авторитетов» и их сторонников в науке своими опубликованными работами.

Конечно он вел широкую дружескую научную переписку с учеными, разделявшими его взгляды, но была еще борьба с господствовавшими при его жизни «расплывчатыми», по его оценке, воззрениями в науке, была и смелая бескомпромиссная борьба с лысенковгциной, прорвавшейся к руководству биологической наукой.

Доктор б. н. М. Д. Голубовский, старший научпый сотрудник СО АН СССР, неслучайно присвоил ему звание «За честь природы фехтовальщик» [там же, с. 14]. Но среди администрации АН и ВУЗов, где работал

А. А. Любищев возникало недовольство, и поэтому он вынужден был менять неоднократно место работы. Были и другие потери, связанные с его борьбой, как-то: 1) задержка в присуждении ученой степени доктора наук на целых 10 лет и попытка снова отобрать ее в 1937 г.; 2) отказ в публикации большинства подготовленных к печати работ9; 3) замалчивание как имени, так и творчества великого ученого. Этот процесс замалчивания продолжается и в настоящее время.

Стоит ли сейчас удивляться тому, что далеко не всякий ученый биолог или выпускник биофака, не говоря уже о студентах, сможет что-то

сказать существенное о великом биологе А. А. Любгацеве.

ф ф ф ф

Проблемам систематики посвящается наибольшая часть работ общетеоретического характера. В самой первой «О форме естественной системы организмов» (1923) он выступил сразу против нескольких до этого широко распространенных убеждений, утверждая при этом: 1) система необязательно должна быть иерархической, она может иметь форму, скажем, лестницы или сети; 2) естественная система необязательно является отображением филогенеза; 3) проблема системы организмов может быть решена лишь с учетом принципов систематики любых объектов, в том числе неживых. Главный же вывод заключался в том, что в вопросах систематики невозможно пользоваться языком эволюции.

На чем основаны эти утверждения? Главные доводы таковы. Имеется огромное количество данных о полифилстичсском происхождении групп, таких, которые всегда казались вполне естественными.

В этой же работе поставлены два фундаментальных вопроса: что следует понимать под системой и каким требованиям должна она удовлетворять, чтобы считаться естественной. Любищев исходил из представления, что понятия системы в самом широком смысле идентично с понятием внутренней упорядоченности данного комплекса. Естественной же следует считать такую систему, где все признаки объекта определяются его положением в ней. Поэтому идеальным представляется случай, когда объекты размещаются в системе по немногим признакам, с которыми другие признаки связаны коррелятивно. Именно такова система химических элементов Менделеева, где положение элемента определяется одним параметром и где свойства закономерно связаны с положением в периодической таблице. В биологии подобного типа естественная система, которую он называл «коррелятивной», а позднее «параметрической», едва ли может быть реализована в ближайшем будущем,

В течение сорока последующих лет Любищсв продолжал работать над общими проблемами систематики, написав несколько работ. К этому времени по теории систематики накопилась уже огромная литература. Развилось математическое направление, кстати, благодаря его же работам, серьезные успехи были достигнуты палеонтологией в установлении филогении многих групп организмов, но с новой остротой встал вопрос о природе таксонов и их реальности. Однако введению в систематику новых методов, в том числе математических, не сопутствовало существенное изменение в стиле мышления. Любшцев показал это на примере лидеров современной нумеричсской школы в систематике, которые, критикуя традиционную систематику, остановились, по его оценке, на полпути и оказались в плену многих традиционных логических, общебиологических и философских представлений.

В последних своих статьях Любшцев возвращается к сравнению систем и принципов систематики в живой и неживой природе, т. е. его позиция остается той же, что и в 1923 г. Понятие системы организмов и любых других объектов совпадают при самом широком (и единственно оправданном) подходе, когда система понимается как упорядоченное многообразие, сочетающееся с целостностью. Природа этой целостности может быть совершенно различной, и связь между элементами системы не обязательно должна быть генетической.

Но отсюда не следует делать вывод, что Любищев нацело отрицал взаимозависимость системы и филогении, всякую связь сходства и родства, вообще исторический подход к систематике. В силу многофакторности эволюции в форме системы организмов сочетаются иерархичность и комбинативность, а поскольку имеется корреляция признаков, то нужно предположить присутствие и параметрического компонента. Совмещение этих компонентов, а также структурного и исторического подходов Любищев рассматривал на примере модели, предложенной Старком и Заварзиным. Эти исследователи выдвинули принцип несовместимости признаков и показали, что чем меньше признаков, характеризующих данную группу, тем свободнее они комбинируются. Имеются запрещенные сочетания признаков, причем количество запрещений растет быстрее, чем количество самих признаков. Поэтому если у низших групп система имеет вид решетки свободно комбинирующихся признаков, то с усложнением организмов решетка начинает вырождаться. Это представление о системе организмов как о решетке, вырождающейся в иерархию, казалось Любшцеву очень правдоподобным, и он высказал мысль, что комби- нативная система в свою очередь может рассматриваться как вырождающаяся форма параметрической, если параметры последней приобретают независимость. Весьма вероятно, что существует и «первичная иерархия», возникающая не вследствие запрещения, а в силу того принципа дивергенции, который был в дарвинизме. Однако в любом случае в системе организмов обнаруживаются свойства, не сводимые к одной лишь исторической (филогенетической) обусловленности. Поэтому он полагал, что дискретность таксонов не есть следствие только вымирания и неполноты геологической летописи. Формы, входящие в таксон, могут быть связаны друг с другом не только прямой генетической преемственностью, но и идеальной структурной связью. Отсюда становится понятным и решение Любищевым проблемы реальности таксонов, о чем у него есть специальная работа.

Любищев понимал, что построение параметрической или номотетической системы организмов — дело отдаленного будущего, так как ни ведущих параметров, пи закопов системы мы пока не знаем. Поэтому в повседневной практике мы можем использовать лишь доступные сейчас признаки организмов и строить систему не «сверху», на основании заранее принятого классификационного веса признаков или иного априорного принципа, а «снизу», путем последовательного объединения конгрегации Именно поэтому справедлив знаменитый афоризм Линнея: «Не признаки определяют род, а род определяет признаки». Любищев приводил характерный пример: Петров крест, сохранив основные признаки своего порядка, утратил свойственный растениям хлорофилл, что не мешает считать его растением. Если бы строили систему «сверху» и пытались отделить растение от животных по одному, хотя и очепь важному, признаку, — присутствию хлорофилла, то Петров кресг не оказался бы среди растений [119, с. 40-45].

Эволюционные взгляды отражены и аргументированы в его как опубликованных, так и неопубликованных работах. Из числа опубликованных можно воспользоваться в основном тремя работами. Это — «Понятие эволюции и кризис эволюционизма» (1925), «О классификации эволюционных теорий» (1969) [там же, с. 133-148 и с. 197-198], а также «К классификации эволюционных теорий» (1972) [116, с. 206-220].

Начнем с первой работы и пояснения к се заголовку. Еще в начале века среди биологов вспыхнул спор в связи с новыми открытиями в генетике по Менделю, подрывавшими отдельные положения дарвиновского эволюционизма, в частности, теорию естественного отбора (селектогенез). В 20-х гг. этот спор получил обострение и принял, по мнению некоторых, форму кризиса Поэтому Любищев в своей работе решил показать, что противоречивые мнения о кризисе могут оказаться справедливыми лишь при определенном понимании термина «эволюция».

Различный смысл понятия «эволюция» можно было бы выяснить путем критического разбора различных определений этого термина. Но он предпочел более наглядный прием, нашедший, кстати, применение и в ряде других работ и интересный в целом для познания вообще. Суть приема в семантическом анализе, когда каждому понятию, бывшему в применении у биологов, подыскивалось противоположное по смыслу. Таким образом, получались антитезы, или антиномические пары (апории), связанные с данным понятием и раскрывающие его смысл. Это позволяло сделать следующий шаг: выявить критерии, с которыми подходят к тому же понятию другие исследователи. Отсюда можно было легко перейти к третьему шагу — выявлению постулатов, от которых отталкиваются исследователи, работая с данным понятием. При этом часто оказывалось, что о существовании и допущении этих постулатов сами исследователи не подозревали.

В результате такого анализа оказывалось, что и антиномические пары, и постулаты имеют очень давнее происхождение и, кроме того, прямо связапы с философской ориентацией исследователя. И в этом случае апа- лиз биологических понятий у Любищева неизбежно превращался в историко-философский подход к проблемам биологии. Мыслители прошлого были для него не объектами почтительного упоминания, а полноправными участниками современных дискуссий.

Слово «эволюция» настолько привычно (как стало привычным и слово «самоорганизация»), что чаще всего мы не задумываемся над его точным смыслом. Сейчас оно стало почти синонимом «исторического развития». Любищев же смысл его выявляет через указание противоположных понятий (противоположений или апорий), Выдвигая четыре пары основных антитез эволюционного учения: 1) эволюция (или трансформизм) — постоянство; 2) эволюция (или прсформация, развертывание зачатков, уже имевшихся заранее) — эпигенез (т. е. развертывание с новообразованием); 3) эволюция — революция; 4) эволюция — эманация (регрессивное развитие).

Антитезы расшифровываются следующим образом.

По пункту 1). Эволюция понимается как учение об изменяемости организмов. Трансформизм в сравнительно ограниченных пределах в настоящее время может считаться доказанным, и в этом отношении кризис оказывается изжитым. Хотя менделизм при этом утверждает о высокой устойчивости генов.

По пункту 2). Это противопоставление было распространено в прежнее время. Эпигенез — раннее состояние теории эволюции (дарвинизм, псевдоламаркизм и пр.) и эта теория пересмотрена. Остается эволюция. Хотя в настоящее время предпочитают употреблять в этом противопоставлении термин «прсформация» вместо «эволюция». В литературе термин «нреформацня», якобы по Любитцеву, имеет двойной смысл: 1) ряд преобразований, следующих в силу определенного закона; 2) реализация некоей конкретной программы, заложенной в организме до начала сто развития.

По пункту 3). Любищев считает три главных признака революции: 1) наличие резкого скачка, крупного изменения всей организации; 2) наличие кризиса, предшествующего скачку; 3) разрыв преемственности в развитии. Хотя кризиса не всегда предшествует скачку, после него может следовать не революция, а вымирание. Дарвин же отрицал революционность трансформизма.

По пункту 4). Эволюция здесь понимается как развитие низшей, простейшей в высшую, сложную и лучше приспособленную форму бытия или жизни. Эманация — происхождение низшего из высшего. Короче говоря, противопоставляется прогресс или регресс. Якобы с точки зрения приспособления.

Общий вывод в ходе анализа антитез. Любищев отмечает, что при более внимательном отношении оказывается, что мы имеем два основных противоположения (постулата —В. MS).

С одной стороны, чистый последовательный селекционизм: 1) морфология получает рациональное толкование только при физиологическом освещении; 2) систематика есть чисто историческая дисциплина; 3) только динамический подход имеет право на существование; 4) изменения видов есть чистый эпигенез; 5) превращения организмов идут медленным, равномерным и монотонным путем. Как противоположность назревает такой ответ: 1) морфология есть учение о форме, стоящее в ближайшем отношении к геометрии и независимое от физиологии; 2) систематика не есть историческая наука; 3) наряду с динамическим подходом законен и желателен статический подход к организму; 4) процесс филогении носит н значительной степени преформа- ционпый характер; 5) процесс превращения неравномерен; медленные изменения прерываются бурными катастрофами. Существуют революционность и периодичность, а также спиралеобразный характер филогенеза.

В заключении об отношении кризиса эволюционизма к другим идейным настроениям, в частности к вопросу о близости между дарвинизмом и марксизмом, о чем кое-кто утверждает и спорит. Здесь есть одно сходство — в обществе и природе изменения происходят под влиянием материальных условий, однако отличие — исторический материализм принимает обратное влияние идеологических надстроек. Дарвинизм же отрицает всякое такое обратное влияние.

В результате можно отметить: 1.

В противоположность чисто историческому подходу марксизм выдвигает на первый план представление о социологических закономерностях, ограничивающих многообразие генетических форм; сходства в строении организмов и обществ обусловливаются пе только исторической преемственностью, но и определенными законами, не имеющими исторической основы. 2.

Оба воззрения оказываются в значительной мере преформационны- ми, утверждающими необходимость наступления той или иной формы органического или общественного бытия; сходство простирается до того, что эта сторона учет гая вызывает у противников совершенно

одинаковые упреки в фатализме учения, не справедливые, конечно, ни для того, ни для другого. 3.

История развития организмов и обществ есть целостный процесс, а не компиляция. 4.

Необходимость признания революционных преодолений наиболее труд- пых этапов (перестройки системы организации) — едва ли не наиболее важная черта диалектического понимания истории.

...Выдвижение вульгарным материализмом на первый план наиболее примитивных потребностей, которые в действительности лишь ограничивают рамки развития (подобно естественному отбору), но отнюдь не являются движущими причинами развития общества.

ф ^ ^ ^

Вторая работа представлена в форме тезисов. Поэтому мы вынуждены следовать такому же порядку. 1.

Господствующая «синтетическая» (неодарвинистическая) теория эволюции связана с рядом методологических, логических и философских предрассудков, а именно: 1) экстраполирование выводов, справедливых на одном уровне; 2) переоценка выводов эксперимента и игнорирование косвенных данных; 3) злоупотребление методом доказательств от противного, законом исключения третьего; 4) склонность искать один «ведущий» фактор эволюции; 5) отвергание «с порога» фактов психоидного характера. 2.

Наличие даже в простейших явления (полет снаряда) значительного числа независимых факторок заставляет и в несравнетю сложном явлении трансформизма искать ряд независимых факторов. В связи с новой теорией классификации, необходимо и классификацию теорий путем модальностей ряда антитез. 3.

При классификации эволюционных теорий надо полностью отказаться от именования отдельных теорий по авторам, х к. последнее а) приводит к недоразумениям ввиду многозначности таких понятий, как дарвинизм, ламаркизм и т. д. б) уместно в философских и телеологических, но не в естественнонаучных системах. 4.

Доводы в пользу необходимости расширения числа «допускаемых к соревнованию» эволюционных теорий основаны прежде всего на разнообразии форм эволюционного процесса: 1) ретикулатный (связанный с менделизмом); 2) дивергентный (дарвинистического и неодар- винистического характера); 3) параллельный; 4) конвергентный.

В следующих пятом и шестом тезисах говорится об антитезах эволюции. При этом к указанным выше чсгырем добавочно вводятся еще шесть антитез. Которые и представим. Это такие пары: 5) педогенез — геронтогенсз (противопоставление отражает отнесение основных эволюционных преобразований к поздним или, наоборот, ранним стадиям онтогенеза); 6) автогенез (эндогенез) — эктогенез (эволюция под влиянием внутренних или внешних факторов по отношению к организмам); 7)тихогенез — номогенез (эволюция или с неограниченной, случайной изменчивостью, или ограниченная, направлсіпіая по твердым законам); 8) мерогенез — ателогенез (или неприспособительный характер эволюции, или изолированное развитие); 9) механогенез — психогенез (исключение психики или, наоборот, отведение ей большой роли); 10) телогенез — ателогенез (приспособление, как ведущий фактор эволюции, или неприспособление).

Каждая из этих антитез допускает модификации. Наиболее актуальной с точки зрения Любшцева является антитеза номо- и тихогепез, которая имеет две модификации: 1) номогенез гак учение об ограниченности формообразования; 2) номогенез как учение о направленности путей развития (онтогенез в широком смысле слова).

Приведенные антитезы в высшей степени (хотя конечно не вполне) независимы друг от друга. Эктогенез в комбинации с тихогенезом дает се- л ектогенез. Эктогенез и механогенез дают физиогенез. Другие комбинации дают кинстогснез, ортоселекцию, батмогенез.

Антагонизм атело- и телогенеза касается не только сферы действия обоих направлений, но и отнесение цели к тому или иному уровню организации и пониманию целесообразности (утилитарная, эстетическая).

Различное понимание уровня организации — от индивида до гео- мериды — и распространение понятия организации на таксонометри- ческие категории всс более и более исключают мерогснетичсскис концепции в эволюции.

Номогенез может комбинироваться с авто- и эктогенезом, механо- и психогенезом, меро- и гологенезом, тело- и ателогенезом.

В создании комбинационных (подлинно синтетических) эволюционных теорий мы должны полностью освободиться от каких-либо обязательных философских постулатов.

В этой работе мы видим еще большее разнообразие форм эволюции. Но здесь и критика так называемой синтетической теории эволюции (СТЭ). Что это за теория?

Становление ее началось в 30-х гг., и в ней была попытка соединить данные генетики с несколько измененной дарвиновской теорией естественного отбора. Любищев внимательно следил за работами ее создателей, как отечественных, так и зарубежных, как-то: Ф. Н. Добжанского, Д. Гсксли, Д. Г. Симпсона, Э. Майра и др. Отсюда и его резкая критика СТЭ, продолженная и в ряде других работ, ибо в рамках этой теории основные противоречия классического дарвинизма, заложенные еще с начала века, не только не разрешены, но даже и не осознаны. Более того, СТЭ выдвигается в качестве универсальной.

Один из аргументов СТЭ — апелляция к точным данным генетики и заимствование у нес важного понятия элементарного акта изменчивости — мутации. Однако Любищев указывал на отсутствие точности в главном для эволюционизма пункте — проблеме осуществления (онтогенеза в широком смысле). Бесіда, когда концепция отбора готовых мутаций встречает трудности, СТЭ обращается к понятиям плейотропии, полигении и корреляции. Эти понятия никак нельзя считать точными. Они лишк подчеркивают незнание механизмов онтогенеза. К тому же СТЭ, используя терми- нолоию современной генетики, почти не привлекает новые генетические концепции, оставаясь, по существу, в понятийных рамках генетики 30-х тт. Любищев склонен усматривать здесь свидетельство догматического характера СТЭ, которую он назвал «ультрадарвинизмом».

Он возражал и против утверждений, что СТЭ является современным вариантом теории естественного отбора. Известно, что всякое учепие об эволюции заключает три момента; изменчивость, наследственность и естественный отбор. Полагают, что признание этих трех моментов означает принятие сслсктогенсза. Это совершенно неверно. Все дело в том, как понимать наследственность и изменчивость. Если в ходе эволюции с ощутимой вероятностью появляются крупные вариации, повышающие приспособленность, то налицо авто генетический компонент изменчивости, т. е. эволюция неселективна, хотя бы все такие вариации и подвергались систематической апробации со стороны отбора. 1.

Отрицание телеогенеза (реальных целеполагающих начал в процессе эволюции). 2.

Тем не менее, признается монополия телеогенеза, принимаемого в качестве полезной фикции; все свойства организма объявляются полезными для выживания его собственного вида; иными словами утверждается эгоцентризм приспособлений. Это положение Любищев считал модификацией антропоцентризма — старого натурфилософского постулата, утверждавшего, что всякое свойство создано для пользы человека. Замена движущей причины (акта творения на давление впешней среды) не изменило характера рассуждений, сводящихся к спекулятивному подбору возможной пользы, которую, по мнению исследователя, стоит ожидать от данного признака. 3.

Утверждение синхронности приспособления и потребности в нем; этому постулату противоречит ряд фактов, моща приспособление возникло или ранее потребности, или вообще не возникло к моменту

наблюдения (например, птица оляпка не имеет морфологических приспособлений к своему водному биотипу). 4.

Признание полезности, не связанной с выживанием непосредственно, что вынуждает вводить опосредствующий гипотетический фактор — половой отбор; этот постулат противоречит другим постулатам селсктогенеза. 5.

Отсутствие требования адекватности признака и потребности в нем (малая причина может вызвать сколь угодно большой эффект). 6.

Уверенность в неограниченности изменчивости, т. е. в потенциальном наличии достаточного материала для отбора (убеждение, что ненаправленная изменчивость может в принципе породить любые требуемые изменения). 7.

Уверенность в фактическом наличии достаточного материала для отбора; по этому поводу отмечается, что селектогенез постоянно апеллирует к чуду, так как оперирует с исчезающее малыми вероятностями, по в то же время принимает их регулярную повторяемость. 8.

Признание «восковой пластичности» процесса изменчивости; этот постулат, первоначально связанный с доменделевской идеей непрерывных наследственных вариаций, фактически возрожден в СТЭ в виде концепции множественных малых мутаций. 9.

Монополия тихогенеза, т. е. безоговорочное признание независимости первичного акта изменчивости (мутации, рекомбинации) от наличия и характера потребности в нем. 10.

Монополия дивергенции, т. е. представление эволюции в форме древа, в котором ни один таксон не образовал схождением ветвей; этот постулат вытекает из осповного постулата (В), причем отмечается, что «распространение принципа селектогснной дивергенции на высшие таксоны предполагало бы, что и высшие таксоны занимают нечто подобное экологической нише, что, конечно, совершенно неверно». 11.

Сохранение одних и тех же факторов на всех уровнях эволюции; кроме признания факта действия борьбы за существование и отбора на всех таксономических уровнях, этот постулат выражает отказ от поисков каких бы то ни было факторов, специфических для определенного уровня эволюции (тем не менее, приводятся примеры таких факторов — симбиогенез и др.). 12.

Мерогенез, т. е. рассмотрение эволюционирующего организма как набора полезных и вредных признаков (от него СТЭ пытается освободиться, но фактически всс еще лежит в основе большинства ее построений).

Выявив и обсудив эти постулаты, Любищев сформулировал вывод: СТЭ «имеет значение лишь в сравнительно ограниченной области микроэволюции»,

т. е. по существу согласился в СТЭ в основных конкретных результатах,

но не принял ее неограниченно широкие экстраполяции.

ф ф ф ф

В третьей работе, судя по ее названию, предполагалось дать более развернутое изложение темы второй работы. Однако к написанию ее Любищев приступил незадолго до кончины и успел завершить лишь вводную часть. Но даже в этой незавершенной работе есть для нас весьма интересные моменты. 1.

Работу, как отмечается в ее вступлении, правильнее было назвать: систематика трансформистских доктрин или учений. Так как классификация не тождественна систематике, а понятие «эволюция», как показано выше, очень многообразно. Понятие же «трансформизма» вполне точно. 2.

Приводится понятие «совершенной научной теории». Для нее характерны признаки: 1) достоверность; 2) противопоставление эмпирическому знанию; 3) причинное объяснение явлений; 4) возможность прогноза па основе четко сформулированных законов; 5) наличие наряду с исходными утверждениями некоторых других, получаемых без непосредственного обращения к чувственному опыту, в чем и коренится, в частности, источник предсказательной силы теории. 3.

Но не всем знаменитым научным теориям свойственны все перечисленные признаки, в том числе и учению Ч. Дарвина И это — вопреки утверждениям сторонников СТЭ (К. А. Тимирязева, II. В. Тимофеева- Ресовского, Э. Мейра и др.), превозносивших это учение, вопреки тем, кто проводит даже сходство достижений Дарвина с научным подвигом Ньютона — создателем теории всемирного тяготения. Любищев к этому добавляет, что к оценкам сторонников можно было бы присоединиться, если бы Ч. Дарвин разрешил, в частности, проблему целесообразности и вообще эволюции органического мира с той степенью совершенства, с какой свою задачу выполнил Ньютон. К тому же у Ньютона строго математическая теория, охватывающая всю совокупность известных фактов, дающая возможность прогнозов с изумительной точностью, т. е. чрезвычайно полное и одновременно краткое, сжатое в математические формулы, точное описание обширного класса явлений, у Дарвина же -— очень рыхлое объяснение большого числа явлений. Очень многое не поддается такому объяснению, и тогда следует обращение к «убежшцу невежества» (выдача неважного объяснения или вообще отказ объяснения). Математическое описание пе только не дается, но даже отвергается надежда на такое и в будущем. 4.

Многие деятели науки считают, что задачей точной науки является не объяснение, а точное, краткое и полное описание, дающее возможность прогнозов. Низший уровень всякой науки — эмпирический, или феноменологический (проверка фактов, эх описание, устранение всего ошибочного). Второй уровень — доктринальный, или уровень «учения», объясняющий явления исходя из определенных философских постулатов и дающих удовлетворение уму.

Для всякой науки нужны тщательно проверяемые факты, системы постулатов, вытекающие из определенных философских взглядов, рабочие гипотезы, могущие быть сопоставляемы с большим количеством фактов, а на высшем уровне — теории, облеченные в математическую форму или, по крайней мерс, носящие жесткий характер. Но аксиомы и постулаты не должны превращаться в догматы, т. е. такие утверждения, которые ни при каких обстоятельствах не подлежат пересмотру или ревизии.

Но постулаты, превратившиеся в догматы, свойственны самым выдающимся людям. При этом очень многие философские постулаты так вкоренились в сознание ученых, что ими аргументируют как решающими доводами против достаточно обоснованных фактами мнений.

Например, «во времена Ч. Дарвина и К. А. Тимирязева игнорировали множество фактов, свидетельствовавших против селектогенеза, но аргументами дарвинистов были — убежище невежества (неполнота геологической летописи и пр.) и апелляция к философии: отказ от дарвинизма - дорога к поповщине. И этот аргумент сохраняет силу до настоящего времени: лучше неважное объяснение, чем никакого, или неприемлемое из философских соображений». 5.

В ((происхождении человека» Дарвин примиряется с гибелью «низших рас не только животных: «В какой-нибудь из будущих периодов — и даже не слишком отдаленный, если мерить столетиями, — цивилизованные человеческие расы почти наверное уничтожат и вытеснят в целом мире дикие расы...» Такой научный вывод вызвал решительный протест Н. Г. Чернышевского и П. А. Кропоткина, выдвинувшего принцип взаимопомощи как фактор эволюции. «Линия Кропоткина» (как бы возрождение линии Эмпидокла, признававшего особое начало дружбы или любви в природе) сейчас сильно укрепилась благодаря открытию огромного количества фактов симбиоза, вовсе неизвестных Дарвину.

Явления сотрудничества и симбиоза — вовсе не дарвиновский принцип. Но о неудобных фактах дарвинисты предпочитают просто умалчивать. 6.

«В настоящее время пытаются (аналогично «синтетической теории», где дается синтез Менделя и Дарвина) дать новый синтез Дарвина и Кропоткина...»

По худшей методологии дарвинистов между тремя сортами объединения разных учений в одно различают синтез, эклектику и синкретизм. Всем трем понятиям придают очень разнородное значение... Для нас, пожалуй, лучше всего будет различать их так: 1) синтез — разные теории объединяются так, что всс противоречия снимаются и получается сложный многофакторный комплекс без противоречий, дающий возможность прогнозирования явлений; 2) эклектика — различные части учения не получают такого непротиворечивого объединения, но не потеряна надежда, что со временем противоречия будут сняты; при этом все данные, противоречащие учению, не замалчиваются, а, наоборот, выдвигаются, чтобы стимулировать поиск настоящего синтеза; эклектика, таким образом, очень часто служит законной стадией развития сложных прогрессивных учений, но в этом случае она должна рассматриваться как временное явление; 3) синкретизм, как разновидность эклектики, но худшая разновидность. Отличия синкретизма от эклектизма следующие: 1) настоящая эклектика не пытается маскировать свой временный характер и не выдвигает своих постулатов в качестве догматов; 2) поэтому эклектика никогда не прибегает к ненаучным аргументам, а тем более к мерам административного зажима; 3) равным образом эклектика не замалчивает своих противоречий и неугодные ей фактические данные...

Великолепный пример синкретизма — современная «синтетическая теория эволюции». Попытка связать Дарвина и Кропоткина — такая же неудачная синкретическая (а не синтетическая) гипотеза. Учение же Дарвина в его время было примером хорошего эклектизма. 7.

Прогресс всякой науки заключается, прежде всего, в разборе противоречащих тому или иному учению фактов, а не в накоплении благоприятных фактов, так как последние могут быть собраны для обоснования совершенно нелепых учений. 8.

О критериях допустимости трансформистских учений. Хотя догматизм в науке недопустим, но даже догматические (как то: мифологические, связанные с религией) и явно абсурдные учения, в особенно большой давности, полезно изучать и извлекать из них также полезное. Какие же требования следует предъявлять к научной гипотезе (или учению), чтобы считать ее допустимой в науку? Выдвигаются пять таких требований: 1) достаточная оригинальность, т. е. заключение элемента нового; 2) согласованность с прошлым, т. е. автор должен проявить эрудицию в данном вопросе; 3) честность, т. е. в работе не должно быть сознательных искажений; 4) свободомыслие, отсутствие догматизма или, по крайней мерю, такие догматы должны быть выражены откровенно, а не замаскировало; 5) работа должна быть свободна от внешних вненаучных влияний.

9. Те или иные гипотезы (учения) можно исключать из рассмотрения

только в редких случаях, когда они не удовлетворяют ни одному из

приведенных выше критериев.

? ? ? ?

Для эволюционной концепции самого Любищева характерно: а) целостное понимание организма и органа, т. с.убеждение, что целое обладает некоторыми свойствами, отсутствовавшими у образовавших его частей; б) признание множественности факторов эволюции и критериев реальности; в) номогенез в понимании изменчивости, т. е. убеждение, что в наследственной изменчивости имеется направленный компонент: в ходе эволюции реализуются с разными вероятностями различные дискретные возможности, число которых ограничено; г) эволюционный процесс носит различный характер па разных уровпях, причем нет монополии дивергенции и адаптации.

Из склонности Любищева к номогенезу можно сделать вывод, что на место господствующих апостериорных и расплывчатых объяснений он хотел поставить выведение твердых законов, описывающих эволюцию с возможностью прогноза. Но в процессе эволюции наблюдаются факты параллелизма, а также не поддающееся объяснению разнообразие структур в результате естественного отбора. Не потому ли последнему он отводил второстепенную роль контролера, стабилизатора и лишь в редких случаях — двигателя.

Концепция номогенеза, кроме того, не могла истолковать (адаптивность (приспособляемость) эволюционных преобразований, а также факт разнообразия и целесообразности. Любищев считал, что целесообразность — проблема многоплановая, хотя и принимают ее в биологии как центральную, что необходимо различать четыре основных направления: 1) эвггели- ческое направление, или эвгелизм — признание в природе целеполагающих начал; 2) пссвдотелизм — признание, но возникновение целесообразного путем взаимодействия сил, не заключающих в себе ничего целепалагаю- щего; 3) эврителизм — телеологический подход (фикция), как принцип наименьшего действия; 4) ателизм — не пользующееся телеологическим подходом, отрицание конечных причин (фикций). С точки зрения последовательного ателизма всякий телизм, в том числе и пссвдотелизм Дарвина, есть шаг назад, так как задерживает наше стремление к полному устранению телеологического подхода. Вряд ли с этим можно согласиться, так как элемент научности мы должны видеть не в присутствии или отсутствии телеологии, а в иных критериях, именно в положительной эвристичности и в отсутствии тормозящего влияния на развитие атслических направлений.

Подчеркивая факт того, что строение органов и частей организма все- таки слишком носит черты целесообразного строения, он задается вопросом: где же провести границу между действительным агепичсским действием законов природы и несомненным наличием целеполагающеш агента.

Оценка синтезу Дарвина: проблема целесообразности не мнима, но целесообразность несовершенна, большей частью эгоцентрична и вырабатывается без реальных целеполагающих начал. Синтез Дарвина не является окончательным. Проблема целесообразности более трудна, чем думал Дарвин: ателическии элемент имеет большее значение, чем он предполагал, лсевдоателический — гораздо меньший, и снова выдвигается эв- телический элемент мироздания...

Можем отметить, что отношение принципа наименьшего действия к фикции будет означать собой как относительность применения теоремы Де Моперпои (как и Ле Шателье) вообще, так и ограниченность, если не полную невозможность, использования их для оценки биологических систем.

Основной вывод Любищева: разные биологические явления целесообразны в разных смыслах. В частности, не исключается возможность проявления в животном и растительном мире цслеполагания, которое приписывается традиционно только человеку. Не созвучны ли настоящие мысли утверждению Богданова о необходимости существования в процессах самоорганизации субъекта самоорганизации?

Среди всех прочих факторов эволюции Любищев придавал большое значение, как отмечено выше, сим биогенезу, который был для него прекрасным доказательством полифилетической эволюции и свидетельствовал о том, что не только борьба, но и взаимопомощь является фактором прогресса. Он глубоко симпатизировал учению П. А. Кропоткина о взаимопомощи и солидарности как факторах эволюции в живой природе и обществе. Что касается Дарвина и его последователей, то они акцентировали только борьбу за существование.

На такой же плюралистической основе борется Любищев и за решение, а точнее, выявление проблем органической формы (сравнительной анатомии в широком смысле, или просто морфологии). С приходом дарвинизма, с тех пор как вся эволюция стала сводится к приспособлению, контролируемому естественным отбором, в учении о форме воцарились исторический, функциональный и адаптивный подходы. Отказывая этим подходам в праве на гегемонию в морфологии, Любшцев выдвигает на первый план изучение архитектоники и проморфологии, т. е. симметрии организмов, через которую открываются пути к математической трактовке форм. Сравнительная анатомия «еще ждет своих Коперника, Галилея, Кеплера и Ньютона» — любил говорить он.

В морфологии, так же как и в систематике и теории эволюции, Любищев отвергал монизм. Отдавая пред почтение номотетической морфологии, основанных на собственных, структурных законах, он не исключает исторического подхода к органической форме, ищет некие единые для всего органического мира структурные принципы. Более того, для понимания форм живого он допускал возможность и считал даже желательным привлечение аналогий из неорганического мира (например, сравнение растений и морозных узоров). Здесь, как и всегда в своих поисках, Любищев выходил далеко за традиционные рамки современной ему биологии, широко пользуясь теми фактами, которые, как он говорил, «задвинуты» в запасниках науки, проводил аналогии с другими дисциплинами, искал философские обоснования своих идеалов.

Время становления Любищева как ученого совпало с началом бурного развития генетики. Интерес к работам в области теории наследственности и пограничных с нею областей биологии он сохранял на протяжении всей жизни. Его работа «О природе наследственных факторов» (1925) — самое первое в нашей стране серьезное исследование по истории и философии генетики, ще представлен анализ 115 работ разных исследователей, сознательно выбранных таким образом, чтобы они содержали или принципиальные факты, или теоретические представления в области менделизма и хромосомной теории наследственности. Здесь, излагая свои общие взгляды на развитие науки, он утверждал, что прогресс состоит не в накоплении окончательно установленных истин, а в последовательной смене постулатов, понятий, теорий. Поэтому не на основе фактов строятся теории, как думают представители так называемой индуктивной науки; всегда па основе теории факты укладываются в систему.

Еще одним из главных элементов творчества Любищева была математика, которая пронизывала всю научную его деятельность — от практической энтомологии до теоретической биологии и философии. Как всякий видный ученый-мыслитель, он отличался математическим способом мышления, сложившимся с детства. Кстати, этой же способностью отличался К. Маркс, А. А. Богданов, В. И. Вернадский и А. А. Малиновский.

Самая первая идея использовать математический метод в решении морфологических задач описания разнообразия органических форм морских червей и раковин аммонитов родилась по окончании университета в 1912 г. па основе книги В. Скиапарелли. А еще через три года возникает мысль о разработке математического метода обработки результатов опыта в биолопш. Может быть в связи с этим в его дневпиках в 1917-1918 гг. появляются первые наброски сочинения «Линия Платона-Пифагора в истории культуры», отчасти реализованные в философской книге, о которой речь будет идти в следующей главе. А связь с «Линией» объясняется, может быть, тем, что именно древнегреческой школе пифагорейцев (идея «чистой» математики) и школе Платона (идея «чистого»разума) принадлежит первая системно-целостная попытка логико-математического истолкования системной целостности гармонии Природы и Вселенной. Не потому ли у Любшцева возникает один из первых постулатов о том, что в основе мироздания — не борьба, а гармония; не хаос, а космос. И он ставит перед собой грандиозную задачу: раскрыть законы Гармонии, Порядка и Системы в органическом мире, выразив их четким математическим языком. В результате поисков в 1940 г. рождается математическая биология в форме учебника по дисперсионному анализу10 на основе математических идей Р. Фишера. На этот труд ушло 25 лет. В нем результаты биометрических работ, общее число которых достигает 26, а также изложение логико- математических основ теории планирования и обработки результатов биологического эксперимента с тремя обязательными требованиями: 1) он должен быть целеустремленным, т. е. иметь определенную, подлежащую решению задачу; 2) он должен быть эффективным, т. е. полученные выводы должны быть математически надежны; 3) он должен быть экономным, с минимальной затратой сил и средств.

Официальная математика в СССР, добавим мы, начнет разработку этой теории лишь в 60-70-с гг., но не вспомнит, что первым математиком, составившим для нес методику применения был биолог А. А. Любищев. Надеемся, что эта несправедливость в будущем будет исправлена.

О необходимой связи математики с биологией, как и с другими науками, Любшцев высказывался следующим образом: «Есть прекрасное выражение: «Математика — это царица и служанка всех наук». Как царица — она всегда останется ведущей, так как только математизация науки способна поднять ее на подлинно высокий уровень. Как служанку — ее ведут другие науки, и она отвечает на запросы, которые ставятся ими. Совершенно несомненно, что ставить вопросы должны представители опытных наук, а для этого они должны тоже кое-что понимать в математике, иначе они не смогут поставить вопроса в понятной для математиков форме. Вот взаимоотношения физики и математики достигли сейчас великолепного уровня.

Но вся беда была в том, что деятельность его протекала в трудной борьбе с противниками проникновения математики в биологию. Поэтому жаловался: «...и здесь я резко расхожусь с большинством биологов, которые в дискуссии часто меня упрекают в том, что я рассуждаю как математик, а не как биолог... Потому что одним из ходячих биологических постулатов (хотя и неосознанных) является мнение, что строение каждого организма есть следствие ряда исторических обстоятельств, носящих в значительной мере случайный характер, и что поэтому совершенно праздной является работа по изучению мыслимого многообразия...» Закладывая основы математической таксономии Любищев писал: «Систематика — альфа и омега каждой науки... Мы выдвигаем задачу построения рациональной системы организмов, т. е. такой, форма и структура которой вытекала бы из некоторых общих принципов, как это делается в системе математических кривых, форм симметрии в кристаллографии, периодической системы в химии, системы органических соединений и т. д... Мы имеем право различать по крайней мере три основные формы системы: иерархическую, комбинативную и коррелятивную (параметрическую)... Сейчас уже не приходится защищать положение, что развитие всякой прогрессивной науки теспо связано с внедрением математических методов. Сейчас достаточно широко внедряются методы, связанные с теорией вероятности и математической статистикой: дисперсионный, дискриминантный, канонический и факторный анализы. Положено начало внедрению математической логики в систематику, но эти попытки, как правило, не выходят из рамок иерархического понимания системы... Весьма возможно, что для построения филогении пригодятся математические аппараты, теория графов и пр., и, вероятно, потребуется развить совершенно новые математические дисциплины... Пока же биологи, стремящиеся продвинуть математику в систематику, недостаточно квалифицированы математически, квалифицированные же математики не вполне понимают всю сущность систематических и биологических проблем».

Неслучайна его работа «Об ошибках в применении математики в биологии» (1969), где в первой части рассматриваются «ошибки от недостатка осведомленности», а во второй — об «ошибках, связанных с избытком энтузиазма».

Разрабатывая математическую трактовку органических форм, он отмечал, что учение о естественной системе возникло как ответ на необходимость навести порядок в огромном разнообразии окружающих органических форм, что широкое понимание симметрии и правильности строения организма приводит к математической трактовке органических форм, что открываются перспективы к тому, чтобы сравнительная анатомия заняла почетное место в ряду точных наук, что тем самым открывается перспектива возможности управления явлениями и процессами в биологии, что, наконец, эти открытия предполагаются в ближайшие десятилетия.

Ознакомившись с математической стороной деятельности Любищева, можно сказать, что математика была для него не только методом установления закономерностей во всех областях биологии, но и образцом для построепия рассуждений во всех науках, т. е. большое значение для процесса познания вообще.

Около трех десятилетий Любищев работал в учреждениях, связанных с энтомологической тематикой. Его работы этого периода разделяют на два самостоятельных направления: 1) в области сельскохозяйственной энтомологии и 2) в области энтомологической систематики. На первом направлении он начал заниматься в пермский период. Необходимость эта была обусловлена с одной стороны тем, что он читал в университете курс «Учение о сельскохозяйственных вредителях». С другой — была практическая необходимость оценки экономического значения вредителей. Так как существующие характеристики потерь носили поверхностный, субъективный характер, отсутствовали точные методы определения вреда, наносимого растениям вредителями, не были разработаны принципы решения этой сложной биологической задачи, имеющей большое хозяйственное значение. Начатые исследования были продолжены в Самаре, а затем в ВИЗРе. Разработав методику сбора ряда видов насекомых и математические способы оценки наносимого ими вреда, Любищев публикует результаты своих исследований, в которых показывается неудовлетворительное состояние экономической основы всего дела защиты растений в пашей ст ране и за рубежом, источники ошибок и биологические их причины, обосновываются мероприятия по борьбе с вредителями. В итоге две вышедшие его книги «К методике полевого учета сельскохозяйственных вредителей и эффективности мероприятий по борьбе с ними» (1955) и «К методике количественного учета и районирования насекомых» (1958) принято считать настольными книгами прикладных энтомологов, которые вошли в число обязательных для изучения при аспирантской подготовке. Хотя большинство рабаг, особенно второго направления, остаются неизданными.

В работах А. А Любищева мы встретим немало мыслей о путях исторического развития науки, ее методологии, взаимоотношения естественных наук не только с математикой, но и с философией. Его девиз: «наука — это уровень понимания мира».

Как много дано науке великим биологом, можно представить еще и по любшцевским чтениям, ежегодно устраиваемым сторонниками его теоретического наследия. К сожалению, публикация о пих весьма ограничена, труды этих чтений для широкого круга читателей малодоступны. Автору настоящих строк удалось прочесть лишь труды XXV любищевских чтений. Особо запомнилось содержание двух докладов: Б. И. Кудрина, отметившего, что многофакторпый процесс эволюции, открытый Люби- щевым в живой природе, наблюдается и во всех сферах общественной жизни, в частности, в развитии техники, науки, познании и пр., а также С. Петренко, поставившего вопрос о том, что в биологии сохраняются до сих пор «научные школы, придерживающиеся взаимоисключающих точек зрения и обвиняющих друг друга» [199]. При этом кто-то придерживается непосредственно идей еще Ч. Дарвина, кто-то — А. А. Любищева. А расстояние между ними все еще сохраняется в 100 лет. В связи с чем вспоминается отмеченное нами выше: «От страшного погрома... придется возрождаться долгие годы. Должны смениться научные поколения...»

Причина тому — авторитарная система управления общественными системами, в том числе наукой...

Об авторитаризме и его причине нам придется сказать еще особо. Удивляет к тому же состав участвовавших в чтении. Всего ученых было более трех десятков. Из них биологов было лишь 13. Остальные представляли технические науки, были физики, химики, математики, философы и даже один священник. При этом лишь в одиннадцати докладах можно было встретить что-то о великом ученом: ссылки на его работы или просто упоминания. Из биологов оказали такую честь лишь трое... Наиболее горячих пропагандистов Л. А. Любищева оказалось также трое: упомянутый уже выше Б, И. Кудрин, а также В. А, Геодакян и А. В. Московский. Доклад последнего имеет название «Читайте Любищева!» и в нем мы найдем весьма замечательные слова: «Неоценимая (и неоцененная до сих пор) заслуга Любищева и состоит в том, что он предъявил научному обществу целый кластер фундаментальных биологических проблем, которые подавляющее большинство его коллег считали или давно решенными или периферийными, малоинтересными» [там же, с. 315].

Стоит здесь привести весьма меткий ответ В. А. Геодакяна на поставленный перед собравшимися вопрос: что есть «теория эволюции: наука или идеология?» На что он сам ответил: «теория эволюции — наука, а эволюционизм — научная идеология, которая лежит в основе всех эволюционных наук (биологии, геологии, астрономии)». А во втором своем выступлении предложил принять «новую экологическую концепцию, нацеленную не на сохранение статус-кво, а на сохранение возможности естественной эволюции» [там же, с. 16,249]. Здесь и оценка значения если не прямо научного подвига великого биолога, то во всяком случае большого его научного вклада и открывшихся перспектив в науках, в том числе и в экологии.

Немало мыслей возникает по поводу всех открытий А. А. Любищева. Он намного расширил для нас область восприятия окружающего мира. И то ли еще будет в будущей пауте? Как тут не отметать словами Ф. Энгельса о бесконечности познания этого мира. Или словами К. Бэра: «Наука вечна в своем стремлении, неисчерпаема в своем источнике, неизмерима в своем объеме и недостижима в своей цели».

В завершение нашего анализа творчества великого биолога можем утверждать: 1.

Что вся его деятельность по защите и развитию основных отраслей биологии (в частности, систематики, эволюции и морфологии) явилась подвигом. 2.

Что из всех его открытий в биологии воспринято другими учеными лишь отдельные моменты. 3.

Что из разрабатываемой им триады — система, эволюция, форма — мы выделяем здесь эволюцию, как основную составляющую общей теории самоорганизации; полагая, что вся форма с ее элементами является продуктом эволюционного процесса, а элементы системы — следами истории этого процесса. 4.

Что все, ранее представленное об эволюции А. А. Богдановым и В. И. Вернадским намного расширено и углублено А. А. Любшц- евым, что эволюция в представлении последнего есть множество разнообразных процессов, определяемых различными факторами. Иначе говоря, это есть многофакторный процесс, протекающий как в природе, так и, можем добавить, в обществе. 5.

Что сами факторы можно рассматривать также многосторонне и во взаимосвязи, а перечень их в будущем может быть наверняка продолжен 6.

Что эволюция, в частности, есть пе только борьба, по и взаимопомощь, солидарность, сотрудничество, симбионизм (коэволюция), альтруизм и пр. Что направление эволюции может быть не только к прогрессу, но и к регрессу. 7.

Что начатая А. А. Любшцевым математизация отдельных направлений биологии поставит последнюю в разряд точных наук. 8.

Что, наконец, успехи А. А. Любищева в биологии основаны на широкой историко-философской методологии, открытию и построению которой он уделил немало труда.

Вот почему наш анализ будет далеко не полным, если мы не переключимся на философию.