Сущность права - это внутренняя, глубинная его субстанция в противоположность внешним выражениям права и неустойчивым, изменчивым аспектам содержания. О сущности права написано немало работ71. Ее определяли по- разному: государственная воля, общенародная воля, воля господствующего класса, борьба интересов, согласование (консенсус) интересов, выражение общесоциальных интересов, формальное равенство, справедливость, свобода, достоинство личности. Исходя из того или иного понимания сущности права, предлагаются определения права типа: «право есть меры свободы, равенства и справедливости», «право - возведенная в закон воля экономически господствующего класса», «право - это охраняемый государством социальный интерес» и т.д. Категория «сущность права» позволяет изучать смысл права, основные закономерности его бытия, связи права с духовным миром, идеалами общества, с человеком, обществом, государством. Сущность права складывается из набора тех ценностей, которые для человеческого общества являются эюизненными (важными для жизни и деятельности, достижение которых образует смысл жизни людей). Сейчас в правоведении формируется учение о ценностях в праве - юридическая аксиология. Позитивистов и неопозитивистов сущность права не занимает, потому что стремление изучать право в «чистом» виде приводит их к отрицанию каких-либо ценностей в основании права. Позитивисты признают инструментальную, но игнорируют духовную ценность права. Признание духовно-культурной ценности права предполагает выбор тех ценностей, которые образуют сущность права. В современном обществе наблюдается острый конфликт ценностей, и выбор между ними нередко совершается без учета абсолютных морально-нравственных начал. Ценности, по верному замечанию А.И.Экимова, могут вступать в противоречие между собой, если не выявлены механизмы их совмещения72. Ценности, закладываемые в фундамент права России, должны обрести вид системы, но главное - обладать абсолютным духовным авторитетом, соответствовать Высшей Истине (доступной научному осмыслению) и выражать традиции отечественной правовой культуры. Объяснение сущности права через апелляцию к природе вряд ли может получить признание в науке. Детерминация права природными факторами еще более условна, чем классовая детерминация, ибо природная неотвратимость не «работает» в правовой сфере ввиду свободы воли субъектов права. Полноценные люди следуют в своей жизни не столько природным инстинктам, сколько осознанным решениям. Набирающая силу глобализация мира актуализирует проблему ценностей, выступающих важнейшим критерием правомерности поведения, отношений, реформ, образа жизни и т.д. Под сущностью права в советской юридической науке понималась возведенная в закон воля господствующего класса, содержание которой определяется материальными условиями жизни данного класса. В 1937 г. на Первом Всесоюзном совещании по вопросам науки государства и права была одобрена формулировка общего определения права, предложенная А.Я. Вышинским: «Право - совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу»73. Данный подход к сущности права впоследствии назвали узконормативным. Признание воли сущностью права в отечественном правоведении прошло эволюцию от воли сугубо классовой к государственной воле, а далее - к воле абстрактной, социальной. Так, Д.А. Керимов определяет право как «исторически сложившуюся волевую систему принципов, норм и действий, обусловленных общественными отношениями и регулирующих эти отношения в целях установления общественного правопорядка, обеспечиваемого различными средствами, в том числе и государственным принуждением»74. Чистый практик нормативисгских убеждений в решении конкретного дела не задумывается о классовой окраске государственной либо «общенародной» воли. Воля предполагает сознательно-психологическое регулирование индивидом своего поведения на основе свободы выбора. Воля приводит в движение потребности, интересы, мотивы, идеи, цели, установки. «Почвой права, - по мнению Г. Гегеля, - является вообще духовное, и его ближайшим ме- 1 1 'л стом и исходной точкой - воля, которая свободна...» . Без волевого усилия индивид не смог бы превратиться в субъекта правоотношения. Не отвергая значения воли в процессе правообразования, вместе с тем трудно согласиться с замещением понятия «сущность права» категорией воли. Во-первых, проблематично идентифицировать содержание общей воли. Апелляции к некоему общественному мнению всегда иллюзорны и нередко скрывают волеизъявление немногочисленной социальной группы (дессидентствующей интеллигенции, например). Подход, основанный на убеждении, что общая воля, создающая закон, напрямую выражена в общественном мнении, представляется упрощенным. Увидеть общую волю за суждениями и оценками общественного мнения нереально, ввиду неопределенности и условности данных категорий. Общей воли и общего мнения не бывает, а бывает общее состояние угнетенности, социальной апатии, недоумения, дезориентации или противоположных устремлений. Имеется не общая воля, а ряд разновеликих частных мнений. Французский мыслитель Лаверде утверждал, что существует лишь парламентаризм, а не представительная демократия, по той причине, что никакой народной воли, которую можно было представлять, вовсе не существует. Не случайно и сам Руссо, волю всех, на которой воздвигнут наш либеральный демократизм, искренне презирал. Он специально делал оговорку о том, что «часто есть разница между волею всех и общею волей»75. Воля всех, по его мнению, эгоистична, устрашаема и подкупаема. На практике общая воля подменяется волеизъявлением большинства, нередко сбитого с толку меньшинством. В действительности, общее решение невозможно получить по самым элементарным вопросам, но государственная машина не может останавливаться. Если же выдавать за общую волю волю государственной власти, получится идеологическое обоснование тоталитаризма. Большинство, меньшинство народа или государственная власть, взятые по отдельности, не имеют одинакового мнения. От массового сознания бессмысленно требовать и ожидать адекватной оценки отдельных конституционных норм либо целых конституционных текстов. Когда на референдум выносится полный текст конституции, он превращается в плебисцит - голосование в поддержку лица, представившего проект, что создает предпосылки для манипулирования мнением народа, злоупотребления его доверием. Истории известны немало случаев принятия гражданами откровенно антинародных конституций (например, Конституции Греции 1969 г.). Во-вторых, сущность права не будет иметь постоянной неизменной константы, ввиду динамизма воли. Воля, абстрагированная от духовно-культурных ценностей, может быть уподоблена произволу. Как гласит старинная русская пословица: «Своя волюшка доводит до горюшка». Воля может проявлять себя, господствовать, вести человека и без ответственности, любви, милосердия, но тогда она оказывается формальной, сухой и безжалостной. Воля может обходиться без веры, но тогда она оказывается безпринципной и безнравственной. В-третьих, мистический характер «общей воли» как единого целого позволила Гег елю включить эту фикцию в свою идею высшей ценности государства115, более реальной и рациональной, чем составляющие его отдельные граждане. Таким образом, по иронии судьбы философия Руссо, возникшая из веры в демократию и свободу, превратилась в институт тоталитаризма. Замечательно, на наш взгляд, это выразил С.Л. Франк в одной из своих работ: «Обязанность человека никогда не есть, в последнем своем основании, обязанностью перед обществом: ибо какое право имело бы общество, как простое многоединство людей, требовать чего-либо от человека? Всякая обязанность человека есть обязанность перед Богом, обязанность служить правде. Общество или государство может требовать от человека того и только того, что необходимо для того, чтобы оно само могло исполнять свою обязанность служению правде. Не «воля народа», в которой нет и ничего священного, и которая может быть так же глупа и так же преступна, как воля отдельного человека, а только воля Божия есть истинный и единственный источник суверенитета. Где «мы» и «я» стремятся утвердить свою собственную власть, свое самодовлеющее бытие, они находятся в безвыходной коллизии между собой; но где каждое из них есть лишь путь и форма служения правде, борьба заменяется мирным сотрудничеством»76. Некоторая общая воля существует лишь как унаследованный вывод исторических традиционных привычек, как результат долгого коллективного опыта. Но это лучше называть духом народа. Главное - воля не может рассматриваться в качестве сущности права, потому что раскрывает в праве (и то отчасти) причины возникновения права, то есть внешние по отношению к праву, формальные и процедурные факторы. Школа Р. Йеринга со второй половины XIX в. понимает под сущностью права возведенный в закон интерес. Дело в том, что с отрицанием метафизических начал права, ученым пришлось и само право подвергнуть изгнанию. Вместо духа, основным началом права стал признаваться интерес. Метафизическая идея заменяется практической пользой. Р. Йеринг откровенно писал: «В моем праве попирается и отрицается право вообще»77. Он и его сторонники ожидали рождение права в борьбе каждой личности за свои интересы. В этом случае сущность права будет выражать право победи теля либо временный компромисс противоборствующих социальных сил - интересы минимальной части общества, которая в данный исторический момент оказалась победителем. В современной России такими победителями оказались финансовые деловые круги, новая номенклатура и мафиозные группы. В борьбе интересов рождается не право, а произвол противостоящих друг другу воль. Человеческие интересы явно не гармонируют между собой и воздать должное всем интересам одновременно невозможно. Светское право не может отыскать точку опоры вне мира противоположных интересов и сил, поскольку общество в одностороннем порядке утратило Бога. Современники пытаются вывести сущность права из противоречий и столкновений интересов и сделать право силой, господствующей над всеми другими силами. Отсюда перепроизводство законодательных актов и «правовой романтизм». Свою цель ученые-юристы видят в том, чтобы на место хаоса сталкивающихся воль поставить закон одной верховной воли. Но это до сих пор вне и помимо Бога не удавалось. Удавалось только сменить одну диктатуру другой диктатурой, более или менее завуалированную под демократию. Равенство - одна из наиболее распространенных социально-философских категорий и политических идей, которую также нередко закладывают в сущность права. Равенство имеет два основных аспекта: фактическое равенство и юридическое равенство (иначе: равноправие). Основой многих политико-правовых учений является идея достижения равных возможностей людей и даже равного положения, независимо от богатства, ума, образования, других данных, природных и благоприобретенных. История свидетельствует об утопизме подобных ожиданий ввиду нарушения объективных законов природы и общества. Все люди различаются по своим индивидуальным параметрам. Даже предоставляя всем гражданам равный объем юридических прав и обязанностей, мы наблюдаем, что индивиды по своим способностям и возможностям строят свою жизнь и добиваются неодинакового фактического положения в обществе. Имея одно и то же право на свободное передвижение, один гражданин реализует его в пределах ограниченного населенного пункта, а другой может позволить себе кругосветный дорогостоящий круиз. По мнению Е.Б. Пашуканиса, право есть некий равный масштаб в регулировании человеческого общения78. Таковым называется, например, равенство в торговле между участниками товарообмена. Правовое равенство в таком случае всегда есть равенство формальное и ограниченное. Принцип формального равенства отстаивается в рамках либертарноюридического подхода как единство трех основных компонентов правовой формы: 1) абстрактно-формальной всеобщности нормы и меры равенства; 2) свободы и 3) справедливости. В этом проявляется попытка формализовать сущность права. Принцип равноправия закреплен в статье 19 Конституции Российской Федерации. Помимо равенства перед законом и судом, он включает в себя равенство прав и свобод человека и гражданина, а также равные права и свободы мужчины и женщины. Статья 19 Конституции РФ во исполнение положений международных документов запрещает любые формы ограничения прав граждан по признакам социальной, расовой, национальной, языковой или религиозной принадлежности. За равенство с мужчинами современные женщины расплачиваются утратой своих природных качеств, заменой материнского счастья карьерными амбициями, выполнением непосильного мужского труда. Равенство перед законом зачастую ограничено возможностью уплатить государственную пошлину перед обращением с иском о защите. Религиозные конфессии в Российской Федерации признаются равными, невзирая на то, что большинство верующих граждан традиционно относят себя к Православию. При такой ситуации равенство христианской православной веры и сектантского верования раскольников можно считать ущемлением православных людей и даже формой геноцида русской нации. История доказывает, что нет и никогда не было абсолютно равных народов, культур и цивилизаций. Одни достигали духовного величия регулярно, другие к нему вообще не приближались. Существование одной-единственной неразменной истины приводит к важнейшему и убедительному выводу о том, что нет и не может быть равенства среди идей. Люди не должны уважать лгунов больше, чем правдолюбцев, глупцов больше, чем мудрых. Проповедуемая идея равенства, по сути, носит разрушительный характер. Лишь распадающееся общество приравняет доблесть воина к доблестям коммерсанта, закон и хаос, Бога и дьявола. Представление о естественном равенстве людей (то есть о том, что все люди от природы равны) не находит эмпирического подтверждения и всегда было идеологическим предположением. Выраженная в либеральном виде, идея равенства представляет собой идею всеобщей одинаковости. Общество видится не в качестве иерархического явления, а в виде некой протоплазмы, где все части одинаковы, и все мыслители, все правители, все законодатели, все юристы. Уже Платон подозревал принципиальное неравенство людей. Каждый имеет свою природу, делающую его способным к различным занятиям. Поэтому необходимо учитывать различную природу людей. Это может, согласно Платону, только Бог, поскольку только он знает ценность каждого отдельного лица и его достижения119. Формальное равенство у сторонников либертарного юснатурализма представляет собой определенную абстракцию, ре зультат мыслительного абстрагирования от тех различий, которые присущи уравниваемым объектам120. Уравнивание предполагает несущественность этих различий. Либертарное понимание сущности права можно трактовать как попытку инженерного воплощения построенной по естественнонаучному образцу теории «естественного права», устанавливающей принцип формального равенства. Категория формального равенства появилась вследствие утилитарного стремления предприимчивых буржуа ликвидировать сословное неравенство как наследие феодализма. Естественно-правовая конструкция формального равенства была построена как натуралистическая идеализация (т.е. идеализация по образцу естественных наук). Сущность права в таком понимании коренится в насилии над природой — игнорировании природного неравенства в угоду идеологии. Неравенство проистекает из общего закона природы, а значит закона Божьего, которым управляются все явления мира, подчиненные условиям пространства и времени. Бесконечное разнообразие, а с тем вместе и неравенство сил и положений производит бесконечное разнообразие явлений. Юснатуралисты по своему обыкновению допускают очередное противоречие в суждениях - выступая за многообразие в политике, экономике, идеологии и проч., они обедняют и выхолащивают многообразие реальных отношений категорией формального равенства. Формальное равенство юснатуралистами увязывается с категорией свободы. Но свобода содержит в себе начало, которое ведет к новому неравенству. Как свободные лица, люди равны, но проявления этой свободы бесконечно разнообразны. Одни приобретают больше, другие меньше; одни умеют пользоваться своими талантами, другие их безплодно расточают. Свобода естественно и неизбежно ведет к неравенству, а потому, признавая свободу, мы не можем не признавать и вытекающих из нее последствий. B.C. Соловьев понимал под равенством самоограничение личностью своей свободы, признание человеком такой же свободы за другими. Отсюда его определение права: право есть свобода, обусловленная равенством. Он считал, что «справедлив и прав не тот должник, который равно отказывает в уплате всем своим кредиторам, а тот, который всем им равномерно уплачивает свой долг; справедлив и прав не тот человек, который равно готов зарезать или обокрасть всякого своего ближнего, а тот, кто равно никого не хочет убить и ограбить; справедлив и прав не отец, который всех своих детей равно выкидывает на улицу, а тот, который всем им уделяет равные заботы»79. В этом смысле B.C. Соловьев вел речь не о равенстве формальном, а о равенстве в должном, в осуществлении добра. Прав не тот, кто в равной степени может совершить правонарушение по отношению к каждому, а тот, кто в равной степени по отношению к каждому не хочет и не может в силу своих нравственных принципов его совершить. В силу того, что принципом права выступает не формальное равенство, а равенство в должном, право воспринимает нравственные ценности не в качестве внешней среды и обстоятельств, а как свое иное. Принцип формального равенства игнорирует полноту бытия. Наглядно это можно заметить в следующем тезисе B.C. Нерсесянца: « Сущность права и его соотношение со свободой и равенством носят формальный характер, то есть не связанный с конкретным содержанием. Наиболее рельефно формальность права выражена в его специфическом свойстве - равенстве. Выступая в виде свободы, обусловленной равенством, право не противопоставляет себя фактическим различиям, но формализует эти различия по одному-единому основанию, общему масштабу и равной мере и тем самым трансформирует стихию и хаос неопределенных различий в единый для всех формально-определенный порядок признания, реализации и защиты различных прав и соответствующих им юридических обязанностей»1 2. B.C. Нерсесянц лишает понятия свободы и равенства содержания и, благодаря этому методологическому приему, использует их не по прямому назначению - для обоснования единого формального порядка, сводящему все объективные различия к одному субъективному основанию. Принцип формального равенства как никакой другой способствует неравенству людей в имущественной сфере и тщательно охраняет таковое. По меткому замечанию П. Дж. Бьюкенена, когда умирает демократия, почему-то всегда выясняется, что ее убило равенство80. Идея равенства (egalite) первоначально обозначала равенство сословий и со временем эволюционировала в понимание сущности права, провозглашавшее всеобщее, не зависящее от любых различий равенство индивидуумов. Очевидное несоответствие этой идеологии реальному положению вещей, при котором люди неравны от рождения и по своим способностям, и по своим физическим и духовным качествам, в глазах либералов нивелируется ее общим гуманистическим посылом. Однако то, что хорошо на уровне идеи, не работает при практическом воплощении идеи формального равенства в жизнь. Так, ставшая следствием идеи всеобщего абстрактного равенства эмансипация выродилась в фанатичную «политкорректность», разрушительно влияющую на культуру и национальную идентичность разных стран. В.А. Четвернин предпринял попытку выдать принцип формального равенства за нравственный принцип. Он пишет: «Право - это не «такие нравы», когда всем или большинству нравится формальное равенство, а специфический способ социальной регуляции, при котором допускаются как формально равные и оцениваются по одинаковому масштабу разные нравы. Именно правовая свобода максимально обеспечивает плюрализм нравственных ценностей. Таким образом, формальное равенство - это более чем нравственный принцип»81. Логика сторонников юснатурализма исходит из многообразия нравов, игнорирования морального Абсолюта, а признание плюрализма нравственных ценностей позволяет им уравнять добро и зло. Суждения, подобные процитированному, всерьез угрожают духовной и национальной безопасности человеческого общества. Имеется немало авторов, отождествляющих сущность права с достоинством личности. Так, Л.С. Явич решающим критерием отнесения тех или иных правовых явлений к правовой культуре называл идею достоинства личности82. В.В. Невинский, придерживающийся той же точки зрения, определяет достоинство человека как «совокупность качеств биологического, нравственно-этического, материального и социального характера, которые человек ценит в себе, ориентируясь на определенный стандарт жизни»83. В этой цитате главная мысль сводится к тому, что достоинство человека есть то, что он сам в себе ценит. Получается, что каждая личность может по-своему определять собственное достоинство; объем содержания понятия «достоинство» признается разнообразным, в этом случае сущность права не будет иметь постоянной и неизменной константы. Повторим: без неизменной духовной константы сущность права как категория лишается смысла. Православное христианство отвергает достоинство как привилегию и несет свою весть, касающуюся достоинства тех, кому привилегированные в нем отказывают. Доктрина «Просвещения» оказалась неспособна проникнуться парадоксальной верой в блаженство нищих и кротких, в их духовное первородство. Большая группа авторов склонна понимать под сущностью права идею и принцип справедливости. В современной зарубежной юридической науке об этом много пишут Д. Ролз, Д. Миль, И. Берлин, М. Сэндел, Ж. Бержель, О. Хеффе, а в отечественной юриспруденции заметный вклад в обоснование справедливости как сущности права внесли Б.Н. Чичерин, B.C. Соловьев, П.И. Новгородцев, Б.А.Кистяковский, Н.Н. Алексеев, А.И. Экимов, Г.В. Мальцев, О.В. Мартышин, А.Ф. Черданцев и др. В одной из недавних правоведческих работ говорится: «Именно справедливость в концентрированном виде отражает общесоциальную сущность права, гуманистическую ориентацию правотворчества, правоприменения и других юридических средств правового регулирования»84. А.Ф. Черданцев полагал: «Справедливость - это идея, отражающая экономические отношения, масштаб, которым измеряются человеческие дела, причем масштаб идеальный. Справедливость - идея о том, как следует распределять блага между людьми, как воздавать за содеянное, короче, как относиться к другим»85. Р.З. Лившиц в вопросе о соотношении права и справедливости высказывался более категорично: «Право есть нормативно закрепленная и реализованная справедливость»86. Еще Платон ставил справедливость во главу моральных ценностей. В начале эпохи Нового времени Гуго Гроций в своем труде «Комментарий о праве добычи» называет справедливость общественной добродетелью и тесно связывает понятия «справедливость» и «равенство». По Г. Гроцию, справедливость состоит в выборе средней линии поведения. Позднее под справедливостью понимали уравнивание, согласование, соответствие, соразмерность87. Категория справедливости считается общей для права и морали. Многие авторы пеняют на нормативную неопределенность справедливости, отчего содержание этой категории понимается всеми по-разному. Здесь допускается определенное лукавство. Когда людям это выгодно, они ссылаются на высокую абстрактность понятия справедливости, но в условиях переносимых обид и страданий (например, по поводу задержек заработной платы или самодурства руководителя) все одинаково ощущают несправедливость происходящего. Д.В. Рождественский писал, что справедливость состоит в том, чтобы мы свято и ненарушимо почитали права других и каждому отдавали должное88. Дело в том, что на европейскую духовную жизнь решающее влияние оказала традиция «римского права». За этой традицией стоят властное жизнеощущение и рационалистическая логика. Она регулирует отношение человека к Богу как отношения между должником и кредитором, как договорные отношения с точно установленными правами и обязанностями. Высший принцип тут не любовь, а справедливость. Великий «гуманист» Н. Макиавелли применительно к условиям своей эпохи возобновил идею римского господства: он ввел в Новое время идею власти и нормы. Деятели Великой Французской революции вместе с рационализмом восприняли от римлян и юридизм. Fratemite означает социальную справедливость, равенство перед законом, особенно - перед налоговыми органами. С.С. Алексеев отмечал, что справедливость характеризует начала «равновесности» в праве и соотносится с его определяющим качеством - бытием и действием права в качестве равной меры . В.М. Шафиров вообще отождествляет понятия «справедливость» и «равенство»: «...юридическая справедливость есть мера равенства и неравенства»89. Нетрудно заметить, что авторы рассматривают справедливость в количественном контексте, переместив эту категорию из качественного ряда в количественный. Справедливость заключается не в том, что у всех равные права, а в том, что органичным элементам общества, предоставляются не в равной степени и не в равном объеме, а в зависимости от их участия в деле служения всему обществу и устроения общего блага. Более того, исходя из справедливости, некоторые лица вообще лишаются известных прав (в частности, осужденные, иностранцы или родители, лишенные родительских прав). Сторонники юснатурализма понимают под справедливостью согласование (баланс) принципов и интересов (инстинктов мещанина). Р.З. Лившиц определял право как нормативно закрепленную справедливость, состоящую в реализации общественного компромисса90. Но это уже не истинная справедливость. «Справедливость» является исконно русским словом, произошедшим от корня «ПРАВДА». Справедли вость - это постижение правды на условиях воздаяния каждому по его делам. При таком понимании справедливости она выражает научно-ценностное постижение мира, аксиологи- чески-оценочную позицию ученого, соотнесенность объективного знания с социальным или правовым идеалом. П.И. Новгородцев отмечал, что справедливость как нравственный элемент права есть сама по себе сила, имеющая свойство подкреплять своим авторитетом другие силы, которые с ней соединяются91. А.И. Экимов определяет справедливость как нравственно обоснованный критерий для соизмерения действий субъектов, в соответствии с которым осуществляется воздаяние каждому за его поступки в виде наступления тех или иных последствий92. В одной из поздних своих работ С.С. Алексеев признал, что справедливость есть порождение глубоких трансцендентальных начал совести и добра и складывается под влиянием чувства права и утверждающихся на его основе правовых 137 принципов . Этим прозрением ученый актуализирует интуитивные ощущения субъектов права по поводу глубинной ценности права. Тяга к справедливости всегда была свойственна русской правовой ментальности. В православном понимании справедливость - преэюде всего совершенное следование Божиим заповедям. В «Изборнике» 1076 г. справедливость объясняется так: «Творящим добро воздай почет, творящих зло наказывай. Не оправдывай виновного, даже если он и друг тебе, не обижай правого, даже если он и враг тебе». Подобное понимание справедливости встречается в трудах русских мыслителей. «Справедливость в нравственном смысле есть некоторое са- мопожертвование, - писал B.C. Соловьев, - ограничение своих притязаний в пользу чужих прав. Справедливость не есть п8 простое равенство, а равенство в исполнении должного» ' . Однако при всей тяге к справедливости наши православные предки не абсолютизировали ее. Преподобный Исаак Сирин говорил, что Бога не стоит именовать «справедливым», ибо судит он нас не по законам справедливости, а по законам милосердия 93. Если бы человеческое общество судилось Богом по принципу справедливости, он уже давно было бы уничтожено. Но мир основан Богом на началах любви, а из любви исходит милосердие. Различие между справедливостью и милосердием крайне важно для судьбы каждого человека: справедливость предполагает неотвратимое наказание за проступок (и характер наказания должен соответствовать тяжести содеянного), а милосердие допускает возможность прощения, шанс на исправление. Понятия «милость» и «пощада» Библия превращает в принцип поведения всех, наделенных властью выносить вердикты. Ведь самим Господом Богом Соломону открыто не только то. что Господь милостив, но и то, что милость вытекает из самого факта господства: «То самое, что Ты господствуешь над всеми, располагает Тебя щадить всех» (Прем. 12, 16). Слово «милость» в тексте Библии часто соседствует со словом «суд» и с понятием, являющимся непосредственным смыслом и призванием суда - «истина»: «Он любит правду и суд; милости Господней полна земля» (Пс. 32,5); «Милость и истина сретятся» (Пс. 84,11); «Милость и истина предходят пред лицем Твоим» (Пс. 88,15); «Милость и суд буду петь» (Пс. 100,1). На страницах Евангелия воспроизводятся слова Христа, подчеркнувшего «важнейшее в законе: суд, милость и веру» (матф. 23,23). Заметим, что в этой триаде первенство - за милостью: «Милость превозносится над судом» (Иак. 2,13). Мудрые правители видели являемый им Божий пример, как видел Соломон, обратившийся к Богу словами: «Ты наказываешь с таким снисхождением и пощадою, давая им время и побуждение освободиться от зла» (Прем. 12,20). Сам Господь сказал: «Я милости хочу, а не жертвы» (Осия 6,6). Иисус Христос проповедовал не взыскание своего согласно упомянутым юридическим принципам, а прощение. Своим собственным живым примером Он показывал, что умелым прощением можно возродить человека не только морально, но и физически. Если братство и будет возможным в каком-то сообществе людей, то скорее благодаря прощению и милосердию, нежели иеринговой борьбой за право. Готовность к прощению раскрывает в себе русское предназначение к свободе. Прощающий избавляется от обиды, ему нанесенной. Тем самым он не только освобождает грешника от бремени его вины, но и себя - от гнета ненависти к обидчику, тогда как месть продолжает связывать мстителя с преступником и лишает его возможности самоопределения. Поэтому идея прощающей любви неразрывно связана со свободой, а идея отмщения - с зависимостью. Со времен появления христианства сильными, вдохновительными являются те идеи, которые отмечены духом нравственной сострадательности и направлены на защиту слабых. Справедливость, взятая сама по себе, может быть использована для расправы и произвола. В иерархии истинных ценностей справедливость занимает положение ниже, чем любовь. В западноевропейской юридической мысли понятие справедливости раскрывалось в виде внешних моментов. Не случайно значение справедливости усматривалось, главным образом, в распределительных отношениях и в судебном производстве. «Кант был мыслителем, который решительнее любого моралиста XVIII в. отстаивал примат справедливости над состраданием, - отмечает Э.Ю. Соловьев, - и потому его лекции 1780-1782 гг. - это, в сущности, настоящий манифест против сострадательной частной благотворительности»14 . В средневековом памятнике права России под названием «Домострой» заложены приоритеты, противоположные западным (потому-то «Домострой» и подвергается организованному остракизму либеральных авторов, рассчитывающих, что современники не станут лично знакомиться с текстом первоисточника). Приведем типичную цитату из «Домостроя»: «В монастыри и больницы заключенных посещай и милостыню по силе всяких потребных подай, сколько требуют: и, видев, беду их и скорбь и всякую нужду, сколько возможно помогай им; и всякаго скорбного, и нищего, и бедного, и нуждающегося не презри; и введи в дом свой, напои, накорми, согрей и одень со всей любовью и чистою совестью»94. В этом отрывке зримо сочетаются начала права, традиционной нравственности русского народа и православной веры. Приведем слова Господа Иисуса Христа: «Вы слышали, что сказано: возлюбиши ближнего твоего и возненавидиши врага твоего95. А я говорю: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас... и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф.5,43- 45). Таким образом, нравственная заповедь, основанная на тобви, является несравненно более важной, чем закон, опирающийся на справедливость. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру», - таковы слова Христа (Мф. 23,23). Поэтому ядром православных добродетелей является не справедливость, а любовь. В понятиях Святой Руси это главная добродетель православного человека. Бог есть любовь. Одна любовь соединяет создания с Богом и друг с другом. Сущность христианской жизни полагается в любви, которая есть исполнение закона. Главное в Божьем законе - любовь. «Любовь есть исполнение закона» (Рим. 13,10); «Весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя» (Гал. 5,14); «всякий любящий рожден от Бога и знает Бога» (1 Иоан. 2,29). Трудно рассчитывать, что все люди (даже русские, которым национальной судьбой суждено быть православными) примут данный опыт во всей его святой полноте. Но искание этого пути и приближение к нему, как источнику счастья и подлинной радости, доступно многим, особенно тем, кто не изменил еще своим духовным корням, не сменил свою духовно-культурную идентичность. «Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства» (Колос. 3,14). От этого, по учению Писания, в человеке не только пробуждается «чистый смысл» (2 Петра 3,1) и не только в него изливается «мир Божий, который превыше всякого ума» (Филипп. 4,7), но начинается реальное единение души с Богом. Ибо «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Иоан. 4,16). Бог создал не просто человека, а существо, призванное для любви к ближнему. Справедливость в понятиях Святой Руси осуществляется не стремлением к соразмерности, а любовью. Для того, чтобы быть подлинно справедливым, надо быть самоотверженным, нередко несправедливым к себе. Поэтому Русская идея есть идея сердца. Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Потому-то «загадочная» русская душа, издревле и органически предрасположенная к сочувствию и доброте, приняла христианство; она сердцем отозвалась на Божие благовестие и на главную заповедь: «Бог есть любовь». «Бог есть любовь» (1 Иоан. 4.8,16). На то, что это определение не может считаться метафорой указывает многое, хотя бы то, что любовь как Бог вне времени: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13,8). Один из центральных догматов христианства сформулирован так: «Вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (1 Кор. 13,13). Любовь больше справедливого суда. Итак, нравственный христианский закон, основанный на любви, является несравненно более важным началом ПРАВА, чем предписание, опирающееся на справедливость. Справедливость же является одной из важнейших моральных ценностей, которая занимает свое место в общей иерархии абсолютных ценностей и которую опасно абсолютизировать. Термин «сПРАВЕДливость» как постижение ПРАВДЫ предполагает глубинные основания - начала любви. Справедливость зависит от более глубоких критериев - любви, милосердия, правды. Таким образом, подлинную сущность права образует ЛЮБОВЬ. Такое понимание сущности права действительно безопасно для человеческого общества в отличие от многих других подходов и «работает» на совершенствование человека и человечества, а не на их погибель. Особенно ясной эта мысль становится в сравнении с другим подходом к сущности права, в котором сущность права - это свобода личности. B. C. Нерсесянц сформулировал квинтессенцию либертарного юснатурализма: «Право есть формальная свобода инди вида»96. Поскольку под правом юснатуралисты понимают форму свободы, они называют свой формально-юридический подход либертарной теорией права. Либертарное правопони- мание начинается с утверждения, что право и государство суть необходимые формы всеобщей свободы: сущность права - это нормативно выраженная свобода. Смысл государственно-правового регулирования отношений между людьми - установить такие нормы и обеспечить такой порядок отношений, при которых обеспечивается всеобщая свобода и свобода для всех индивидов, которые признаются субъектами права и государства в определенном обществе в определенную историческую эпоху1 4. Сущность права юснатуралисты понимают как основу возвышения человеческой личности над всеми другими ценностями и Абсолютами мироздания - безопасностью общества, моральными принципами, природой, Богом. Праву в аспекте свободы даются характеристики реального бытия свободы, меры свободы, средства обеспечения свободы. Г.В. Мальцев формулирует эту парадигму так: «В контексте обновления человеческой цивилизации право как нормативный феномен культуры примет облик, полностью совместимый со свободным социальным творчеством людей. В правовом развитии акцент стоит на свободе, а это требует его ориентации на ценности самоопределения, саморазвития, саморегулирования, самоуправления во всех сферах человеческой жизни»97. С.С. Алексеев тоже обратился к этой парадигме: «во всех своих значениях термин «право» выражает нечто общее в ряду различных социальных явлений, а именно социально обоснованную меру свободы»98. Очевидно, что один и тот же круг высокоавторитетных представителей современной отечественной юриспруденции в зависимости от сложившейся конъюнктуры повторяют как заклинания-пароль череду определений: право - это воля, право - это справедливость, право - это формальная свобода, но все они актуализируют в праве лишь формализованные характеристики либо второстепенные ценности. Научной новизны в современных трактовках сущности права нет. Еще правовед-либерал Б.Н. Чичерин в начале XX в. задавался вопросом: «Что такое право? Это слово, как известно, принимается в двояком значении: субъективном и объективном. Субъективное право определяется как нравственная возможность, или иначе, как законная свобода что-либо делать или требовать. Объективное право есть сам закон, определяющий эту свободу. Соединение обоих смыслов дает нам общее определение: право есть свобода, определяемая законом. И в том, и в другом смысле речь идет только о внешней свободе, проявляющейся в действиях, а не о внутренней свободе воли; поэтому полнее и точнее можно сказать, что право есть внешняя свобода человека, определяемая общим законом»99. Б.А. Кистяковский утверждал: «Главное и самое существенное в праве составляет свобода» |48. Е.Н. Трубецкой писал о том же: «Право - есть внешняя свобода, предоставленная и ограниченная нормой»100. Либералов никогда не интересовала или даже настораживала внутренняя свобода человека, поэтому они единодушно апеллируют к внешней, формализованной свободе. Подготовленный к внутренней свободе человек способен сберечь истину даже при внешних ограничениях своих прав. А субъект, сориентированный на внешнюю свободу, не всегда адекватно воспринимает истину и готов понимать под свободой распущенность, освобождение от гражданского, семейного долга и всякой ответственности. Отечественные либералы, в свою очередь, повторяли дефиниции сущности права за западноевропейскими адептами юснатурализма. Так, И. Кант видел сущность, смысл и назначение права в определении и сохранении границ свободы101. Он полагал, что единственным прирожденным правом человека является свобода, а все остальные права в ней заключаются и из нее вытекают. Свобода, по его мнению, есть корень и источник всех прав. В грудах классиков немецкой философии российских юристов прежде всего привлекало сочетание строгого светского рационализма с непременной ориентацией на идею свободы, которая занимала центральное место в философско-юридических воззрениях Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Так, например, И. Кант трактовал свободу прежде всего как независимость человека от принуждения и произвола. Исходя из этого, Кант определяет сущность права через совокупность условий, при которых произвол одного лица совместим с произволом другого лица с точки зрения всеобщего закона свободы. Фихте тоже рассматривал право как внешнее условие реализации человеком себя в качестве.свободной личности. Фихте предложил единый высший принцип права - абсолютную свободу. Гегель, определяя предмет философии права, утверждал; что этим предметом является понятие о природе свободы вне зависимости от того, что признано, от представления данного времени102. Целый ряд отечественных правоведов с сожалением отмечают, что до сих пор не удалось воспринять в России все из идейного наследия немецких классиков132. С точки зрения юридического юснатурализма, свобода - высшая ценность для человека, что нашло отражение в Конституции Российской Федерации: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью» (ст. 2 Конституции РФ). Там, где свободу не признают ценностью № 1, правовой культуры, по мнению юснатуралистов, нет. Причем абсолютизация свободы доходит до такого предела, что забывают о самом человеке, его безопасности, сохранении его достоинства, правомерных и социально оправданных интересах. Абстрактная, формализованная свобода, как цель и абсолютная ценность, обходится без человека и причиняет его духовной целостности непоправимый вред. Сущность права в связи со свободой и равенством на одной ступени познания носит формальный характер, не связанный с конкретным содержанием. Отсюда безграничное понимание свободы, столь необходимое одним для разграбления национальных богатств, другим - для удовлетворения всевозможных порочных инстинктов. Потребителей либертарной идеи оказывается довольно много. Она не требует самоограничений и заботы об окружающих; жизнь в свое удовольствие привлекает больше. Чтобы подтвердить наличное бытие свободы, юснатуралисты вложили в ее содержание так называемые естественные и неотчуждаемые права человека. А конкретным направлением самореализации свободы называют реализацию естественных прав человека. Критерием правовых и правонарушающих законов считают также естественные и неотчуждаемые права человека. Законы, нарушающие права человека, - эго не право, а противоправный произвол. Юснатуралисты признают двойную природу сущности права, представляющую право как меру свободы (формальную свободу) и естественное право. Законы становятся правом лишь в силу двойственного характера, полагают они, лишь в силу того, что они обладает своим естественным содержанием и способом своего осуществления - свободой. Заметим, что в общем русле юснатурализма издавна развивалось течение, где оптимальность правопорядка увязывалась не с некими представлениями о должном, хорошем, правильном (на основе религиозных и моральных ценностей), а с требованием его всеобщности, общеприемлемости и равной для всех выгодности. В целях обеспечения свободы всех участников социального общения юснатурализм призывает упорядочивать отношения по принципу формального равенства, абстрагируясь от исходных различий, присущих людям, и признавая их свободными субъектами. Субъектам вменяется действовать самостоятельно и независимо друг от друга, добиваться своих интересов и целей, не заботясь о соотнесении их с интересами и целями общества. Такая безудержная свобода освобождает человека от власти над самим собой и своими неограниченными гедонистическими устремлениями. Закладывая свободу в сущность права, юснатуралисты преследуют еще одну задачу - обосновать автономное содержание права как отличного от морали и религии самостоятельного социального регулятора. Сущность права, по их мнению, должна быть лишена метафизических, трансцеденг- ных основ, и характеризоваться операциональностью, быть доступной эмпирическому наблюдению. Свобода как субъективная возможность лица иметь выбор вполне соответствует природе человека. В этом смысле категория свободы необходима и вполне заслуженно входит в основной понятийный аппарат юриспруденции. Вызывает сомнение другое - признание за свободой статуса абсолютной духовной ценности, признание свободы сущностью права. Дискуссия о понятии и сущности права 1970-1980 гг. в советской юридической науке была проведена организаторами с целью замены одног о конъюнктурного определения права (право - возведенная в закон воля господствующего класса или всего народа) на другое (право - есть воплощение свободы, равенства и справедливости). Именно тогда возник так называемый широкий подход к правопониманию, сконструированный юснатуралистами в качестве временного плацдарма для продвижения доктрины «естественного права». Исходя из юснатуралистского понимания сущности права, история права начинается только с XVII в., когда были выдвинуты идеи всеобщего равенства и свободы, а все предыдущие юридические регуляторы (особенно действовавшие в России) не должны считаться правом. Кроме того, если под сущностью права понимать бытие свободы, то следует вывод - чем больше в обществе свободы, тем больше права. Однако на практике безпредельная свобода порождает неразбериху, хаос и криминальный произвол. Поэтому свобода не укрепляет право, а вытесняет его. Тотальная формализация общественных отношений и абсолютизация свободы одинаково пагубны для права. Придавание свободе индивида первостепенного значения обязано распространению в Западной Европе протестантизма. Протестантство внесло значительный вклад в рост современного рационализма. Но нелишне вспомнить, что появление и широкое распространение протестантских учений имело помимо религиозных предпосылок и серьезные политические причины. Буржуазным идеологам-революционерам нужно было обеспечить господство предпринимательского, рыночного духа и провести нетитулованных буржуа в разряд правящей элиты. Для этого надо было демонтировать Иерархию, Традицию и отвергнуть Бога. Совокупно это выразилось в распространении идеи личной свободы и возвеличивании человеческой личности. Свобода в качестве сущности права предполагает в качестве одного из своих источников крайний индивидуализм. Это признание личности самостоятельной, самодостаточной субстанцией, обладающей свободной и самоопределяющей волей, с кругом интересов, не тождественных интересам общества и государства. В учебном плане высших учебных за ведений России, где преподают юриспруденцию, появляется новая дисциплина - юридическая антропология. Учебники по данному курсу предлагают А.И. Ковлер, О.А. Пучков и другие ученые либерального направления. Авторы учебных курсов подготавливают будущих специалистов к убеждению в том, что центральным признаком и принципом права выступает СВОБОДА. С.С. Алексеев подчеркивает: «...сам факт существования и функционирования права сопряжен со смыслом, сокровенной сутью жизни человеческого рода - возвышением и активизацией человека, личности»*53. Возникает вопрос: возвышением над кем? Над природой? Над обществом? Над Богом? Практика реализации либертарных идей отвечает: да, над ними. Целый ряд авторов вполне серьезно используют категорию «суверенитет личности», несмотря на ее практическую нереальность. (Под суверенитетом понимается верховенство и независимость; каждая отдельная личность не может обладать верховенством в обществе одновременно с другими и не может быть независимой от близких, сослуживцев, даже случайных попутчиков и проч. Термин «суверенитет личности», по моему мнению, может быть уподоблен призыву к гражданской войне, междоусобице, противоборству). С.С. Алексеев писал в начале 1990-х гг.: «...необходимо обеспечение высокого положения каждого человека, того, что в последнее время принято называть суверенитетом личности. В современных условиях все более крепнет мысль о том, чтобы не только «уравнять» государство и личность... Высокий правовой статус каждой личности важен сам по себе, безотносительно ко всему другому, именно он является первичным, своего рода точкой отсчета в созидании правового общества»103. Гегель сформулировал эту идею намного раньше и намного откровеннее. По мнению немецкого мыслителя, свобода есть бытие-для-себя-самого (bei-sich-selbst-Sein). И такой воинственный эгоизм пытаются выдать за сущность права. Теория открытого общества К. Поппера и различные гло- балистские построения Ж.Аттали и Ф. Фукуямы постулируют разобщенность индивидов, не нуждающихся друг в друге, перешедших к полностью опосредованным связям, «виртуальному» общению. «В гражданском обществе каждый для себя - цель, все остальное для него ничто, - подчеркивал Гегель. - Однако без соотношения с другими он не может достигнуть своих целей во всем их объеме: эти другие суть поэтому средства для цели особенного»104. В атмосфере, когда человек себя воспринимает как цель, а окружающих как средства достижения своих удовольствий, безопасность общества оказывается под угрозой, а нравственность неуклонно падает. Е.Н. Трубецкой замечал: «все эти ошибки человеческого ума и воли обусловливаются тем, что благо человека не зависит от одного только его ума и воли: человек не есть ни центр мироздания, ни изолированное существо, а часть мирового целого, органически связанная с прочими частями мироздания: следовательно, его благо зависит от объективных законов, лежащих в основе мирового целого. Кто ошибочно представляет себе отношение человека к законам мирового целого, значение и место человека в лестнице существ, тог будет, очевидно, неверно судить о добре и благе человека»105. Пьянице может казаться, что его высшее благо - бутылка спирта, но с точки зрения объективных законов неумеренное употребление спиртных напитков является источником физического и умственного вырождения и, следовательно, злом. Абсолютизация свободы приводит к отчуждению человека от культуры, природы, других людей, Бога, а в конце кон цов - к самоотчуждению человека от самого себя. Расплатой за это может стать гибель всего человечества. Если мы вслед за И. Кантом полагаем человека свободным, а его волю - автономной, то эта воля не может быть подведена ни под какой общий принцип. Бесчинство свободного ума отрицает Бога и мир абсолютных моральных ценностей. В действительности одинокий индивид, лишенный возможности общения с другими людьми, утрачивает качества человеческой личности и попросту вырождается как человек. Люди нуждаются друг в друге, имеют общую судьбу и солидарные интересы. От Бога человек наделен свободой воли, имеет право на ее осуществление. Человек по собственному усмотрению вправе распоряжаться своей душой: служить Богу или демонам, самому себе или никому (в последних трех случаях в итоге оказывается, что служит он демонам). Человек имеет право распоряжаться своим телом: убить его, разукрасить татуировками, изменить сексуальную ориентацию и даже половую принадлежность. Все это по «цивилизованным» меркам современного Запада его частное дело, его privacy. Поставив человека в самый центр мироздания и управомочив его на самое страшное право - право на бесчестье, либертарное сознание соответствующим образом стимулирует создание вокруг индивидуума такого окружения, в котором это право перестало бы быть чем-то зазорным. На Руси традиционно ценили индивидуальность, но не привечали индивидуализм. Основной формой хозяйствования в суровом климате являлась общинность, но советский коллективизм не адаптировался. Вместо индивидуализма и коллективизма в России существовала соборность. По В. Далю, действовать соборно - значит творить сообща, общими силами, содействием и согласием157. Добавим, соборность предполагает служение не сиюминутным настроениям властей или произволу сильного, а Богу, который милостив, любит людей и своих в обиду не даст. Эта особенность русского человека, ставшая основой национального мировоззрения и правосознания, определяла судьбу всех реформ за последние столетия. Попытки провести экономическую или политическую реформы на принципе индивидуализма не приводила к успеху. Русский человек считал своей обязанностью исполнение нравственного долга сначала перед Богом, затем перед Царем как Божьим помазанником, потом - Отечеством, общиной, семьей. Долг свой человек обязан был исполнять не формально во внешнем поведении, а старательно и с любовью, иначе плоды Богом не будут приняты. Исполнять свой долг считалось делом чести и достоинства. Нарушившего свой долг презирали. С начала XX столетия в России делаются настойчивые попытки перейти от традиционного для страны общества священного долга и нравственных обязанностей к обществу неограниченных и неотчуждаемых прав и свобод. Когда из этого ничего полезного не выходит, реформаторы и идеологи юснатурализма заявляют о никчемности русского народа, его оторванности от «нормальной» рыночной жизни, закрепо- щенности и такой несовременной богобоязненности. Россию не любят гедонисты и постмодернисты различных типов, которым Россия через русскую мораль препятствует проявлению раскрепощенной свободной чувственности. Юснатуралисты говорят о «достойной жизни», скрывая под ней вседозволенность и надзаконность для себя и полное ущемление прав остальных соотечественников (подавляющего большинства), страдающих от бедности, голода, холода, бессмысленности и безысходности своего бытия, от вала аморализма и роста бездуховности. История показывает, что борьба за истинную человеческую свободу не имеет ничего общего с удовлетворением пороков, а начинается с борьбы за духовную свободу, доминантой которого было отстаивание национальных духовных ценностей. Борьба же за материальные права, воспринимаемые в отрыве от духовной свободы, всегда оборачивалась фактическим торжеством наиболее жесткой и жестокой несвободы. Православный стандарт свободы не универсален, его невозможно предложить, например, мусульманину или буддисту. Желающие объединить мир на основе принятого всем мировым сообществом культурно-цивилизационного стандарта выработали либеральный стандарт. Именно он положен в основу всех международных юридических документов, а также многих национальных законодательств, включая российское. Либеральный стандарт против ограничения либо стеснения свободы чем-либо. Еще апостол Павел призывал православных христиан к свободе от греха, тяготеющих над ними инстинктов и злого начала - к подлинной человеческой свободе. Эта свобода подразумевает нашу способность подчинить свою волю единственно благой и абсолютной воле - воле Господа. Для того человеку и дана свобода воли, чтобы он свободно соединился с Богом, подчинил себя Его воле и соделался человеком святым. Казалось бы, ничто не мешало Творцу запрограммировать всех на изначальное обладание добродетелями, но тогда не было бы человека, а существовали существа-зомби. В противовес этому либертарный юснатурализм не призывает к освобождению от греха, ибо само понятие греха в либерализме отсутствует. Он требует полной свободы для падшего человека. Не должно быть ничего, что сковывает и ограничивает меня в проявлении моей самости, в утверждении моего «Я». Пусть оно греховно и преступно - это никого не должно волновать, пока во внешнем поступке субъект не совершит состава конкретного правонарушения. Либерализм полагает некую границу в утверждении греховного «Я» человека в виде писаного закона. Но в своей внутренней жизни человек признается свободным абсолютно и ни от кого, кроме самого себя, не зависящим. Значит, то, что как-либо ограничивает человека во внутренней сфере, автоматически будет квалифицировано в качестве нарушения его неотъемлемых прав. Современная технология производства юридических текстов угождает не сознанию, а подсознанию: она прямо поощряет все то, что запрещает мораль и религиозно-нравственный абсолют. «Заказчиком» либерализма всегда был подавленный порочный инстинкт. Характерным примером либертарного мировоззрения являются следующие рассуждения немецкого исследователя П. Курца: «Благо людей, - считает он, - есть лишь совокупность удовольствий и жизненных благ, поэтому высшим этическим идеалом гуманизма являются потребности и интересы человека, достижение человеческого счастья и I 58 улучшение жизни здесь и теперь» . Вот где в полной мере проявляется «высота помыслов и торжество духа». Фундаментальные индивидуалистские ценности, поддерживаемые юснатурализмом, касаются потребностей людей в пище, одежде, жилье, развлечениях, отдыхе и средств их удовлетворения. Утилитарная парадигма отвергает духовные потребности человека и относится к ним иронически. Но только животные являются заложниками своих инстинктов, импульсов, главенствующих над волей. Животные такими созданы для помощи людям. Человек же есть мыслящее, нравственное, духовно развитое существо, способное своей волей изменять законы своего существования, творить, подчинять окружающую природную среду. Существо, не способное противостоять импульсу, инстинкту, не есть человек. Свобода человека, утратившая нравственную составляющую, становится опасной для окружающих людей и для самого индивида. Человек, «воодушевленный» свободолюбием либеральной идеологии, стремится самостоятельно управлять своей судьбой, исходя из открытых им закономерностей внешней среды, и использует их для достижения субъективных целей, будь то коммунизм, союз самоопределяющихся общин или всемирное государство либеральной демократии. Все, что не укладывается в рамки светской антропологии, признается косным, диким, невежественным. Либертарный юснатурализм понимает свободу фактически как вседозволенность в осуществлении человеческих стремлений и пристрастий, полный произвол в их осуществлении. Пожалуй, еще никогда не было такой культуры, подобной современной западной, которая бы с такой энергией стремилась к чувственным удовольствиям, к примитивным утехам плоти, осмеянию заботы о спасении души; и никогда не было такой культуры, которая бы сделала человека более несчастным и жалким, как эта. При либерализме свободная воля падшего человека предстает во всей своей двусмысленности и противоречивости, неустойчивости и непредсказуемости. Это объясняется пора- женностью грехом. Отступление от инстинктов и противопоставление им себя образует сознание. Так, собственно, и формируется человеческая личность. Ибо личность есть в человеке именно то, что возвышается над природой и творчески воздействует на нее, сублимируя позывы плоти в духовные качества. Инстинкт, который представляет собой природу и действует через нее, может быть преобразован волей личности в энергию нравственного порыва, ибо сильное и развитое сознание имеет власть положить предел неограниченному господству инстинктов. Эти воздействия личности на природу и природы на личность формируют характер. Этика либерального сознания сводится к высвобождению природных инстинктов. Два тысячелетия христианство до сих пор сдерживало людей от капитуляции перед властью порока. Однако либертарная этика может победить в том случае, если функции природных инстинктов будут мифологезированы в качестве общечеловеческой нормы. А поскольку мы приходим к нашим представлениям о нормальности через одобрение определенных стандартов поведения и чувств внутри определенных групп, которые полагают эти стандарты на своих членов, то становится вполне понятной публичная акция легализации сексуальных меньшинств, манифестация их в качестве нормы человеческого поведения и борьба за их сугубые права. В наши дни большинство людей жаждет не духа, а наслаждений, земных, чувственных сладострастий всевозможных видов. Но что еще фатальнее - человечество выдвинуло соответствующие теории, учения, доктрины, оправдывающие и обосновывающие такую жизнь. Таковы учения гедонизма, сводящего смысл жизни к наслаждениям; утилитаризма, зиж- дящегося на пользе и выгоде; материализма, с его суетным преследованием материальных благ" юснатурализма, предлагающего формально-юридические гарантии для превращения человека в животное, а все это в совокупности объединяет парадигма либерализма. Любопытно, что «психоделический вопрос» ставится как вопрос гражданских прав и свобод, заявляя себя как манифестацию свободы религиозной практики и частного выражения индивидуального разума. В либеральном мире каждый индивид получает право на галлюцинацию. Виртуальная категория «неотчуждаемых прав и свобод человека» выступает примером такой галлюцинации. В природе зло не предзадано эволюционно, а является продуктом человеческой свободы выбора. Свобода быть нравственным заключает в себе и свободу быть безнравственным. Пока свободой одного не нарушается свобода других, и пока человек выполняет все свои юридические обязанности, юснатуралисты предлагают совершенно равнодушно смот реть на личную жизнь безнравственного человека. Но это подход формальный, поверхностный, внешний. Свобода, лишенная нравственных рамок добра и зла, оборачивается рабством плоти и гордыни и полностью утрачивает творческий потенциал, о чем свидетельствует безнадежное состояние западной культуры. В качестве основания выбора юснатурализм предлагает в лучшем случае случайный импульс, и человек, отринув свободное и сознательное принятие единых моральных абсолютов, оказывается подчиненным любым возможным внешним воздействиям, могущим вызвать тог или иной импульс. Очевидно, что это не свобода, а крайняя степень рабства. Свобода в либертарной парадигме - это уже не свобода бессмертного Духа, а свобода инстинктов бренного тела, которое рождается совсем не свободным. Материальная физическая природа человека полностью зависима от весьма узких параметров физического мира, так что такая свобода - мнима. Влечения человека, в противоположность влечениям животных, находятся во власти его духовности. Человек есть существо, которое всегда может сказать «нет» своим влечениям. Когда он говорит им «да», это происходит всегда лишь путем идентификации с ними. Человек каждый раз должен идентифицироваться с влечениями (в той мере, в которой он желает их принять), животное же заведомо идентично своим влечениям. Похоже, манифестация духовных, душевных и телесных извращений как нормы и есть внутреннее задание, которое осуществляет доктрина юснатурализма. Задача либеральных мифов о высшей ценности человеческой личности, правовом государстве и демократии состоит в том, чтобы человек мог комфортно чувствовать себя в мифологизированном, виртуальном мире. Замечательную по краткости и содержательности мысль на этот счет высказал в свое время российский правовед П.И. Новгородцев: «Западная философия права, - писал он, - прекрасно отдает себе отчет в том, что помимо права как опоры и вспомогательного средства живет и действует еще известный внутренний фактор - нравственность, нравы, обычаи. Но основное устремление западной мысли состояло именно в том, чтобы поставить человека и всю его нравственную жизнь на почву автономного закона личности, в независимости ее не только от Церкви, но и религии вообще»106. Западная юриспруденция насквозь пронизана идеей индивидуализма и его источником выступает автономная личность, чья воля формирует закон. Потому только и становится возможным признать за правом столько положительных качеств, что за ним стоит самодостаточная и самодовлеющая личность, индивид, выше которого ничего быть не может. Только таким способом приобретают необходимую идеологическую основу идеи правового государства: все для личности, и выше ее священной свободы нет ничего. К середине XX в. либерализм в крайних своих теориях уже утверждал «абсолютный суверенитет взглядов и наклонностей человека в его жизнедеятельности, какой бы специфической она не была»107. В этом тезисе Ф. Хайека отсутствует даже тень понятия о пороке и добродетели, о нравственности и безнравственности, о норме и извращении, стерто понятие о грани между добром и злом. Это явное забвение понятия греха и отступление от основополагающего начала Нового Завета о природной греховности человека, который только нравственной аскезой и с Божьей помощью может обновиться. Либеральная эпоха утрудила себя задачей внушить человеку и обществу мысль о том, что грех (в том числе грех смертный) является нормой человеческого поведения, нормальным проявлением природных инстинктов. Она называла это «свободой совести», как будто совесть может зависеть от человеческого волеизъявления и человек может манипулировать ею, как пожелает: захочет - и она начнет его угрызать, не захочет - и она начнет курить ему фимиам. Этот узаконенный разрыв с Богом, обставленный как манифестация прав и свобод человека, дает индивиду иллюзию собственной безответственности, права на бесчестье - и в этом существенное отличие человека нашего времени. Нравственное богословие свидетельствует, что грех (преступление) никогда не водворяется в человеке без его соизволения, Он никогда не действует в одиночку - один грех тянет за собой и другие. Они болезненно, до неузнаваемости, искажают внутренний, а затем и внешний, облик человека и лишают его возможности познания и осуществления Божьего замысла. Подлинное право считается с этой закономерностью и ориентируется, главным образом, на внутренний мир человека, глубины его души. В условиях поверженной на землю иерархии традиционных ценностей и легализованного общественного раскрепощения самых низменных человеческих влечений вопрос о свободе как сущности права приобретает своеобразное звучание. Под свободой ныне подразумеваются самые разноречивые феномены моральной разнузданности и социальной вседозволенности, профанации и спекуляции. Беспредельной свободе индивида начинают мешать сам Бог и объективные законы природы. Е.Н. Трубецкой так и утверждал: «Однако косвенно право должно служить и действительно служит освобождению человека от гнета внешней природы»161. Либеральная идеология несет нравственное раскрепощение греховному человеку, реализует греховный потенциал человеческой личности. Когда в Голландии семейное законода тельство разрешило гомосексуальные браки, либеральная юридическая мысль откликнулась одобрением, ведь это «одно из неотъемлемых прав свободной личности». Эта «свобода», а точнее произвол, основан на крайне механистическом правопонимании, деструктивности как принципе, позволяющем разобрать человека и мир как конструктор и сложить заново, подчиняясь мимолетной прихоти. Либеральная демократия порождает индивидуализм и атомизацию общества. В отличие от эгоизма индивидуализм побуждает изолироваться от ближнего и на фоне прокламаций о счастьи всего человечества перестать тревожиться об обществе в целом. Эгалитаризм порождает неисчислимые толпы похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей. Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и покрывающая население необозримой массой нормативных юридических предписаний (все возрастающее число которых правопорядка не прибавляет). Либеральная демократия - режим духовного тоталитаризма. Демократические свободы оборачиваются криминализацией, поражающей все сферы общественной жизни, резким имущественным расслоением общества, усилением государственного насилия, разрастанием нормативной базы, падением общественной нравственности, манипуляцией массовым сознанием и ухищренным закабалением человека. Еще в античном мире культивирование свободных нравов порождало культ наслаждения, правовой безпредел и концентрацию власти в руках состоятельного меньшинства. Абсолютизация свободы в качестве высшей ценности служит прикрытием для установления тотального контроля за жизнью личности и общества, разрушения личной, семейной и общественной нравственности, оскорбления религиозных чувств, нанесения ущерба культурно-духовной самобытности народа и возникновения угрозы священному дару жизни. Идея свободы в годы российских реформ обрела значение конституционно-правового принципа, своеобразного идеологического ориентира для построения нового общественнополитического строя. В российском законодательстве переходного периода игнорируется соразмерность между свободой и ответственностью субъектов права. В частности, государство допускало деятельность сотен финансовых пирамид, оборот ничем не обеспеченных ценных бумаг, пробелы в праве по поводу компенсаций пострадавшим вкладчикам и др. Граждане России очень скоро обнаружили, что мера свободы зависит от уровня их материального благополучия. Необходимо подвергнуть дешифровке многие подмены понятий, спрятанные за демократическими и общечеловеческими лозунгами. Например, по вышеизложенным соображениям требует дешифровки определение права, данное B.C. Нерсесянцем: «право - это абстрактно-всеобщая нормативная форма выражения ценностей равенства, свободы и справедливости в общественных отношениях в соответствии с принципом формального равенства»108. Термины, употребляемые в приведенном определении, восходят к демократической триаде Французской Республики «Свобода. Равенство. Братство», а еще глубже к постулатам христианской этики. Но религиозные постулаты оказались глубоко чуждыми секулярному мышлению отцов-основагелей либерального проекта и были выхолощены. Уже в Декларации 1789 г. и Конституциях Франции 1791 и 1793 гг. остались только указания на свободу и равенство, упоминание о братстве было изъято. Либералам по душе только одна модель «братства» - братство Каина и Авеля, что доказывают многочисленные примеры демократических революций, пожирающих своих детей. Лживая сущность либеральной свободы обнаруживается в отрицании юснатурализмом Иерархии. Свобода в обществе, не обладающем такими надежными способами социальной регуляции, как вера, традиция, мораль, быстро вырождается в войну всех против всех. Усиление же исключительно юридических механизмов приводит к уменьшению свободы личности. Таким образом, речь может идти только об уровнях свободы, а там, где появляется понятие уровня, возникает и понятие иерархии. Утверждая принцип: «Человек есть мера всех вещей», юс- натурализм провозглашает воинствующий богоборческий антропоцентризм. Лукаво замаскированный демагогическими призывами типа: «Все во имя человека, все для блага человека», он на деле оправдывает, узаконивает и развивает разрушительные пороки и страсти, терзающие человека, «отменяет» понятия религиозного и нравственного долга. Для широкой публики среди задач объявляются: охрана окружающей среды, веротерпимость, уничтожение границ между государствами, свобода, равенство, введение общего мирового порядка. Все эти лозунги являются ширмой, скрывающей истинные цели - развращение человека, разрушение семьи и государственности. Так легче манипулировать массами людей. Сама личность в либерально-юридической практике оказывается явлением второстепенным и подчиненным. Не ее запросами и требованиями определяется общественнополитический строй. Она должна довольствоваться тем, что ей не мешают удовлетворять свои порочные желания, дают возможность участвовать во всеобщей гонке за материальным богатством, определяя за человека его внутренние запросы, идеалы и мечты. Личность тут не основа, а объект манипулирования. Свободы внутренней у нее нет по существу. А свободу внешнюю, юридическую, она получает для запрограммированного, заведомо безнравственного, ролевого участия в вакханалии общего распада. Идеологема сверхче ловека, который поклоняется самому себе, прикрываясь гуманизмом и правами человека - самая распространенная форма ложного сознания в нашг время. С конца XX столетия в политико-юридическую практику прочно вошел принцип «разрешено все, что не запрещено законом». Данный принцип явился следствием абсолютизации свободы, ибо в нем игнорируется органическая связь права и морали. Более того, мораль и право искусственно противопоставляются друг другу, отчего их эффективность существенно снижается. Выдающийся либерал, сенатор от штата Индиана А. Дж. Беверидж в 1898 г. сказал примечательную фразу: «оппозиция утверждает, что нам не следует править народом без его согласия. Я отвечаю: правило свободы, гласящее, что любое законное правление черпает свою власть в согласии тех, кем правит, применимо лишь к тем, кто способен к самоуправлению. Мы правим индейцами без их согласия, мы управляем нашими территориями без их согласия»109. Представление Европы о коренных американцах-индейцах легло в основу притязаний западных европейцев на присвоение себе чужих территорий и владение ими. Так, в XVI в. индейцам на непонятном для них языке была оглашена формальная декларация «Requimiento», предлагающая следующее право выбора - индейцы могли подчиниться испанскому владычеству, а в случае отказа принять карательные меры: «Мы возьмем вас, ваших жен и детей, и сделаем из них рабов, и продадим, и распорядимся с ними так, как прикажет его высочество; и мы заберем ваши товары, и нанесем вам столько убытка и вреда, сколько сможем. Обращаясь с вами как с непокорными вассалами»110. Коренные американцы объявлялись «детьми природы», которых следует приобщить к достижениям европейской цивилизации. Аборигенам трудно было принять навязчивую опеку и воспитание от собственных убийц, угнетателей и грабителей. Идея «детей природы» была вежливой формулировкой, за которой скрывалось расовое высокомерие. В наше время подобное высокомерие от тех же западноевропейских стран испытывает Россия. В Югославии и Ираке Запад уже продемонстрировал свою «гуманитарную» миссию, уничтожая мирное население и захватывая чужие национальные богатства. «Сверхраса» свободных личностей считает себя вправе переустроить мир по своим меркам, поработив других, если те окажутся слабыми. Либеральное общество построено не на действительных законах и основах общественной жизни, а на фикциях, мифах и иллюзорных декларациях, выведенных логически из интересов безнравственной группы лиц. «Симуляция идей» (определение Платона) в странах Запада одержала победу над реальностью, навязывая миру свою собственную, виртуальную, несуществующую реальность и хаотическую модель универсума. Собственно, виртуальность и есть диктатура си- мулякров (иллюзорных смыслов и реальностей) над душой человека, власть, уничтожающая личность, человека в человеке. Абсолютно подчиненный виртуальному юридическому процессу, то есть процессу обмена себя на материальные и нематериальные подделки под смысл жизни, человек стал тотально зависим от своих фетишей и от тех, кто эти фетиши производит. Ж. Бодрийяр назвал этот процесс обмена человеческой личности на симулякры - естественным стремлением человечества к всеобщей духовной смерти, к небытию души. Современная постмодернистская ситуация характеризуется разрывом спасения и освобождения: вместо универсалистской установки всеобщего спасения воцаряется доминанта освобождения «лучших», «избранных», ставящих свободу выше справедливости, милосердия и любви. Это преобразование дискурса о свободе в антидемократическом, элитарном и даже расистском духе связано с особого рода гнозисом - знанием об изнаночной стороне действительности, которая и трактуется как подлинная. Настаивая на разграничении нравственности и права, Б.Н. Чичерин считал, что «если право - это свобода, определенная законом, то нравственность налагает на человека одни только обязанности, не определяя никаких прав»111. О том же говорится в монографии В.М. Шафирова: «Личная заинтересованность в свободе (правах и свободах) разводит естественнопозитивное право с моралью как мерой должного, - пишет он. - По этой причине мораль как меру должного вряд ли можно считать для права непререкаемым и абсолютным авторитетом, «фундаментом» всего правового «здания»112. В данном случае юснатуралисты сосредотачивают свое внимание исключительно на внешней свободе, игнорируя свободу внутреннюю, которая может поддерживаться человеком даже при неблагоприятных окружающих условиях. Вряд ли оправданно сводить свободу к демонстрациям внешнего поведения (эпатажным выходкам и несуразной одежде). Человек подлинно свободным оказывается только в том случае, когда добровольно делает выбор в пользу служения Богу - тогда он свободен от греха и обретает внутреннюю гармонию. Во всех остальных случаях ему кажется, что он независим, служит только себе самому, а в действительности покоряется вселенскому злу. Выбор между Добром и Злом, между Богом и демоническими силами не предполагает никакой третьей альтернативы. Нужно отдавать себе отчет в том, что утверждаемая современным либерализмом свобода в качестве высшей и безусловной ценности человеческого существования представляет собой некий идол. Служением идолу свободы пытаются объяснить и оправдать почти любое беззаконие на уровне личности, семьи, общества и государства. Последовательным воплощением идеалов западной демократии не случайно выступают требования «свободы без дефиниций» и неприемлемости любых (включая религиозные и нравственные) запретов для человеческого разума (М. Фуко). Этические идеалы в западной юридической культуре претерпевали существенную трансформацию по мере того как иммораль- ностъ определяла революционную динамику общества. В современной ситуации, где многообразно внешнее освобождение личности, облик насущной потребности и фундаментального права приняло наслаждение. Для православных христиан не может быть иного понимания Богоданного дара свободы, кроме того, которое оставлено апостолом Павлом: свобода - это освобождение от греха (Рим. 6,22). Свобода есть выбор личности в пользу святости и следование воле Божьей. А тот разгул «свободы», который переживает сегодня российское общество - явление не столько естественное, сколько запрограммированное, представляющее собой результат целенаправленного развращения народа с дальнейшим превращением его в толпу, которой легко манипулировать. Толпа не воспротивится вывозу своего национального достояния за рубеж и поддастся на любые безнравственные приманки. Когда мы говорим, что свободу следует демифологезиро- вать, мы имеем в виду прежде всего внутреннее освобождение человека от тех идолов и божков, которые он творит сам себе. Один из главных уроков либеральной эпохи состоит в том, что «независимая» личность неизбежно порабощает себя через профанические идеологии и неконтролируемые инстинкты. Признание свободы сущностью права является проявлением социальной демагогии. Это происходит, когда антисис- темным силам нужно обосновать политическую революцию, дезориентировать общество, а в «мутной воде» решать узкокорыстные и глобальные разрушительные задачи. Во всех этих случаях нарушаются объективные закономерности существования социума. В юриспруденции опасно игнорировать естественные законы развития общества и мироздания. Не следует также увлекаться очередными утопиями-ересями, отнимающими у населения последние жизненные силы. История государств свидетельствует, что абсолютизацией свободы можно закрепостить людей не меньше, нем тоталитарными репрессиями, но с большей степенью изощренности. Либеральная идеократия ужасается любому свободному слову, любой не-западнической реплике. А главная трагедия заключается в том, что свобода как высшая ценность влечет бездуховность общества, поражающую многие и многие поколения. Всеобщее освобождение от всякого рода религиозно-нравственных уз выступает орудием разложения старого традиционного (органического) общества и единственно мыслимым средством существования нового. Мы, люди, бесповоротно обречены на свободу, как верно заметил Жан-Поль Сартр, впрочем, едва ли постигаем весь духовный масштаб этих слов. Что у человека и есть действительно личного и собственного, так это свободная воля и право выбора. «К свободе призваны вы, братия, - сказал апостол Павел, - только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти» (Гал. 5,13). Нельзя согласиться с мнением о правовой достоверности исключительно западной культуры: имплементация представлений о высшей ценности человека, его прав и свобод вступает в противоречие с культурообразующей для русской традиции идеей о необходимости солидарного противодействия злу (включая проявления индивидуального своекорыстия и предпринимательского эгоизма). Необходимая причастность правоприменителя духовным основаниям национальной культуры исключает безоговорочную унификацию принципов конституционной юстиции. Конституционные силлогизмы призваны выражать идею констиционного соглашения определенного народа, в контексте его культуры и духовного самоопределения. Конституция не может быть выше права как духовного явления. Российская правовая система должна сохранить за собой право на самобытность, в том числе в отношении пределов заимствования иных юридических форм, символов и конструкций. Российское право так или иначе никогда не исключало религиозную христианско-православную и нравственную доминанту. Претензии юснатурализма на глобальную метаю- ридическую систему либертарного толка несостоятельны. Россия вправе претендовать на полноценное участие в интеллектуально-духовном уяснении «общечеловеческих ценностей», включая ценность свободы. Юридический юснатурализм с его доктриной «естественного права» олицетворяет подлинный правовой нигилизм, ибо отвергает духовно-нравственные основания права. Юснатурализм отвергает Божественный миропорядок, не принимает иерархического строя. Эта эгалитарнонигилистическая страсть носит откровенно богоборческий характер, она восстает против иерархических ступеней бытия и жаждет равного бытия, равенства в ничтожестве, в нищете, в освобождении от всех национальных традиций и форм культурного бытия, в пустой свободе от всех иерархических ценностей. Н.А. Бердяев отмечал: «Свобода, осознанная исключительно формально, без цели и содержания, есть ничто, пустота, небытие. Свобода в грехопадении и была такой отрицательной, формальной свободой, пустотой, небытием»167. Слова из Книги Премудрости Соломона о том, что мир был создан из «необразного вещества» (Прем. 11,18), могут означать, что ограничением абсолютной свободы хаоса Бог создал осмысленный мир; по аналогии с этим, ограничением абсолютной свободы человека Бог дал ему осмысленную свободу. Бог предоставил человеку свободу, включающую в себя возможность свободного выбора, в том числе и ошибочного. Отход от Бога - это постоянное и губительное стремление возврата к первоначальной бессмыслице свободы хаоса - через свободу грехопадения и падения вообще. Так именно можно прокомментировать известные слова Ф.М. Достоевского: «Если Бога нет, то все дозволено». «Все позволено» - лаконичная формула, описывающая принцип действия ризомы. Высшие приоритеты, сверхценности можно менять как перчатки. Вчера - одни, сегодня - другие. Моральный абсолют не признается абсолютом. Потому что, если Бога нет, то закон моральный у каждого свой, откуда взяться единому? Когда у человека отнята религия, внутреннее духовное сознание кричит ему, что на свете нет ничего выше его самого, ничего такого, чему он мог бы подчиниться. Он становится сам богом («Человек - высшая ценность»). В этом заключается тягчайшее падение духа, но такое падение, которому подвергается дух, уже высоко выработанный. Бог свято хранит онтологическую свободу человека, никогда не насилуя его волю. Напротив, дьявол стремится завладеть волей человека искушением, страхом или обманом. Первопричина всех исторических хитросплетений - человеческая свобода, понимаемая как свобода нравственного выбора, осознанного самоопределения между правдой и ложью, добродетелью и пороком. В этом и был смысл двух особых деревьев в раю: древа жизни и древа познания добра и зла. В отличие от всех прочих деревьев, вкушение которых связано лишь с вопросом пропитания, эти два дерева ставили перед человеком нравственную, духовную дилемму. Каждому из Своих творений Бог дал высшую оценку («И увидел Бог, что это хорошо» - Быт. 1.4, 21), а от оценки созданного Им человека воздержался, ибо оценка была бы преждевременной: че ловек, наделенный Богом разумом, волей и правом выбора, сам должен был решить вопрос - хорош он или плох и, следовательно, смертен или безсмертен. Бог есть, поэтому границы дозволенного сужаются, и ограничений должно быть тем больше, чем глубже грехопадение. В свою очередь выбор добра перестал быть естественным: такой выбор невозможен без особого усилия, а для его реализации требуется особая настойчивость и твердость духа. Бог учреждает «закон» для каждого сотворенного Им явления, следовательно, и для человека. Но так как при прочих актах творения этот «закон» является лишь определением функций, не зависящих от самого явления, то он не является правовой категорией, между тем как относительно человека, наделенного свободной волей, определение как функций, так и ограничений в его действиях обретает правовое содержание. Таким образом, Бог есть учредитель как физических законов, не соотносимых с категориями права, так и учредитель законов общества, Творец Права. Слова Апостола о том, что «Закон свят» (Рим. 1,12) и «Закон духовен» (Рим. 7,14) являются главными аргументами того, что «закон имеет власть» (Рим. 7,1). Значит, власть закона-от Духа его и от святости, то есть от его божественных свойств. Следовательно, быть в послушании закону - это значит, быть в послушании Духу и святости, то есть Богу. Грех получил начало свое не от природы, а от злоупотребления разума и воли разумных существ, от произвольного их уклонения от Бога к себе (Сир. 10,14-15). Закон для первого человека «не ешь с древа познания добра и зла» оказался запретом на зло, и вне этого запрета Бог нисколько не довлел над человеком, предоставив ему свободу действий и наделив его свободной волей. Господь, разумеется, мог бы вместо человека сотворить робота, запрограммированного на безусловное и неукоснительное добро и праведность, но это было бы безсмысленным делом. Ценность робота была бы близка нулю, ибо ценно для Бога не навязанное добро, а свободный его выбор. Собственно, свобода выбора является одним из важнейших составляющих образа и подобия Божия в человеке. Правда состоит в том, что Идея свободы была воспринята западным миром от христианства, но в иной, отрицающей его редакции. В Православии источник Права и свободы один - Господь Бог, поэтому эти два явления органически сосуществуют, не уничижая одно другого. После отрицания Бога как источника Права, когда личность принимает самодостаточное значение, нравственный идеал получает характер субъективного, преходящего социального фактора. Для того, чтобы обуздать все возрастающую гордыню «нового человека», видящего в самом себе и цель, и смысл исторического развития, приходится прибегать к сдерживающим элементам (формально-определенному закону), которые в обществе христиан тоже существуют, но играют менее значимую роль. Либеральная идея слишком соблазнительна для человека. Она стирает само понятие греха, лишая даже здравомыслящего человека нравственных тормозов. Свобода в православном понимании - это прежде всего свобода от греха, от грешных помыслов и тем более греховных поступков. В греховном, формально свободном состоянии человек постепенно перестает различать в себе «голос Божий» (совесть), узнавать в Боге своего Творца и Спасителя. Как правило, выбор его происходит между материальным и материальным, между греховным и греховным, между порочным и порочным. Именно такое редуцированное и суженное понимание свободы исключительно как феномена эмпирического мира возобладало в новоевропейской философии права. А преподобный Максим Исповедник видел ущербность воли-именно в необходимости выбора. Воля, вследствие гре хопадения, перестает быть интуитивной, она делается дискурсивной, опутанной сетями причинности. Высшая же свобода состоит в том, чтобы определить самого себя, исходя из того, что человек создан по образу Божию. Сама проблема выбора, встающая перед конкретным человеком, есть признак его несовершенства, ограничение истинной свободы: совершенная природа не нуждается в выборе, т.к. знает добро естественным способом, всякая душа по природе есть христианка113. Проблема свободного выбора свидетельствует о нашем несовершенстве, о потере подобья Божьего. Таким образом, то, что пронимается светским сознанием под «свободой», есть на самом деле ее искажение, свобода злоупотребления ограниченного индивида. «Томительное ощущение пустоты, которое появляется у человека, освободившегося от всех стесняющих его условностей, обстоятельств, долженствований и не знающего, куда, собственно, эту свободу девать и что с ней делать, свидетельствует о том, что свобода не может бьггь ценностью абсолютной: она должна быть использована ради чего-то превосходящего ее по значительности, достоинству, ценности»114. Поскольку же свобода понимается как материальная, социальная категория, то ее развитие напрямую связано с осознанием человеком своего права на достойную жизнь исключительно как проявление индивидуального эгоизма. Возникает безконечность материальных и плотских запросов, не имеющая не только конца, но и начала. Чем больше право обеспечивает личности свобод, тем менее она удовлетворена своим статусом, тем большего хочет. Популярность психоанализа на Западе обусловлена массовым характером нервно психических патологий и психических комплексов в индивидуалистическом обществе115. Отдельная личность, по оценке А.С. Хомякова, есть совершенное безсилие и внутренний непримиримый разлад116. Свобода как цель безсмысленна, безцельна. Она путь, в никуда. В обезбоженном обществе торжествует диктатура греха как норма жизни. В области интеллектуальной такая свобода приводит к подчинению посредственностям, в области экономической - обеспечивает господство капитала, в области политической - вместо ожидаемого народоправства порождает новое правящее сословие с довольно мелким масштабом личностей политиков, в правовой области - подменой нравственного содержания Права формально-юридическим попущением греху. Свобода должна быть вписана в иерархию ценностей, под ценностью более высокой, чем свобода, под ценностью непререкаемой и абсолютной, ради которой эта свобода и могла бы осуществиться как таковая и воплотить признаваемые ценности в бытии. Высшей ценностью не может быть ни безличная идея, ни рукотворная вещь, ни мертворожденное понятие. Такой ценностью может быть только живая личность, причем, не ограниченная в своем бытии конечностью существования и не уязвленная грехом, а Личность абсолютная, стоящая над трагическими полюсами мира, над пространст вом, вечная. Такой Личностью является только Бог-Творец неба и земли, Искупитель, Утешитель, Спаситель. Только ему человек обязан даром своей свободы. Только Он возвестил человеку: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8,32). Только он поставил свободу выбора условием его спасения и богосыновсгва. Только Он избавил человека от ее темных кошмаров. Только Он наполнил свободу человека смыслом богоподобия, предложив человеку особую этику благодати. Только он призвал человека к особому пути свободы - к творчеству непорочной жизни. В православном мировоззрении Истина есть Любовь, а смысл любви состоит в бытии для других. Любящий человек, не считаясь, отдает свою свободу любимому человеку. В чувстве любви проявляется истинное место свободы в иерархии абсолютных ценностей. Свобода в качестве сущности права не имеет никакого самостоятельного точного содержания, а потому наполняется призывами к крайнему индивидуализму. Человек, не сумевший внутренне освободиться от греха и порочности, не сумеет адекватно распорядиться внешними свободами (в частности, политическими) и будет злоупотреблять ими себе и окружающгш на погибель. Здесь лежит естественная и необходимая грань внешней свободы. В этом же направлении следует искать и предел политической свободы: нужно подготавливать человека к ней, объяснять ему, что она тесно связана с процессом внугреннего самоосвобождения от скверны, что политическая свобода призвана служить не личной или узкогрупповой корысти, а защите ПРАВА, ПРАВОСЛАВНОЙ ТРАДИЦИИ и РОДИНЫ. Юснатуралисты пеняют, что «увязывание свободы с долгом существенно ограничивает проявление свободы»117. Они хотят, чтобы человек был безответственен. Как говорил Б. Шоу: «Свобода означает ответственность. Вот почему некоторые так боятся ее»118. В.М. Шафиров утверждает: «Долг присутствует, но он не является определяющим мотивом действий. Первенство за мотивом возможности действовать (сейчас или в перспективе) с пользой для себя»119. Известный анархист XIX в. Ф. Дюваль, уличенный парижским судом в фальшивомонетничестве и противоестественных пороках, прямо заявил суду: «Это мое право - удовлетворять мои страсти так, как я эго могу»120. «Занимайся собой!» - такова этика либертарного юснатурализма. Каждая современная европейская женщина детородного возраста имела как минимум один аборт, а большинство - даже не два. Эти женщины хотят жить для себя и учат тому же своих дочерей, а, следовательно, будут голосовать против всякого политика, который попытается отобрать у них это право. И. Кант оправдывал это: «свободу я выражаю следующими словами: никто не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья ка том пути, который ему самому представляется хорошим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремиться к подобной цели»121. Приведенное суждение И. Канта отрицает моральные и иные духовные абсолюты и толкает человечество к гражданской войне всех против всех. Задача правового регулирования - не потакать человеческим слабостям, низменным страстям, а помогать тому, чтобы натура служила духу, а не наоборот. Когда ребенок упорно идет на красный свет светофора или к оголенному электрическому проводу, приходится оттаскивать его от угрозы жизни. Свобода — положительная ценность только тогда, когда она в иерархии других ценностей, а не абсолютизируется как высшая доминанта. Иисус Христос сказал: «Кто хочет спасти свою душу (то есть изолирует себя от других и уходит в свою личную жизнь - авт.), тот погубит ее». Русское сознание чутко восприняло эту идею, поэтому соборность является своего рода необходимым условием спасения. Как отмечает В.К. Трофимов: «христианская любовь в православном понимании возвышает отдельное человеческое существо от обособленности и изолированности к соборности и цельности. Спастись легче сообща посредством всеобщей ответственности и всеобщей солидарности людей друг с другом. Православное сознание основано на убеждении в общей религиозной и нравственной ответственности каждого за всех и всех за каждого. Тут в основе заложена идея не индивидуального и обособленного спасения людей, а совместного и соборного, а такое спасение совершается действием и силой общего подвига веры, молит- 1 пп вы и любви» . В либерализме не осознана подлинная природа свободы. Будущее в России по устойчивой традиции принадлежит не индивидуализму и не коллективизму, а соборности, при которой вековые конфликты между личностью и обществом разрешается при императиве служения ценностям сверхличностного и сверхобщественного порядка - прежде всего религиозно-нравственным ценностям. «Человек есть олицетворенный долг», - утверждают святые отцы Русской Православной Церкви. Русское общество, всегда стремившееся настроить свое бытие в унисон с требованиями христианского мировоззрения, изначально строилось на воспитании в человеке твердого осознания своих религиозных, гражданских и семейных обязанностей. Горький опыт междоусобных распрей выучил наших предков тому, что ак цент на права и свободы неизбежно порождает взаимные претензии, обиды и склоки. Идея абсолютизации свобод питает гордыню, высокомерие и тщеславие, ведет к обособлению, разделению, противопоставлению интересов и, в конечном счете, к гражданской войне. В здоровом обществе следует больше говорить об обязанностях, долге по отношению к Богу, природе, Отечеству, людям. Идея единства прав и обязанностей, забытая в современной юридической практике, имеет глубокий моральный смысл. Абсолютизация свободы, свойственная западноевропейскому менталитету, исторически глубоко чужда русскому национальному и религиозному самосознанию. Воплощение в жизни общества идеи о правах человека, превращенной в юридическую догму и не уравновешенной - ни нравственно, ни правовым образом - идеей естественных обязанностей, свойственных каждому гражданину, ведет к неизбежной деградации общественной морали и нравственности, к разрушению соборной души народа. Убийца Раскольников из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» мучался вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею?» В.А. Четвернин прямо заявляет: «Правовой способ социальной регуляции и правовая свобода означают, прежде всего, что человеку запрещено то, что нарушает свободу других. Но при этом человек не обязан делать нечто позитивное в отношении других членов общества. Правовая свобода допускает эгоистическое удовлетворение интересов. Право позволяет человеку быть свободным от любой групповой морали (нравственности) и религиозной этики. Это называется свободой 11Я совести и вероисповедания» . А я бы это назвал свободой безсовестности. Если в соответствии с либеральной идеей ро- 178 Четвернин В.А. Введение в общий курс теории государства и права. М., 2003. С. 43. дители предоставят ребенку возможность наслаждаться полной, неограниченной свободой, то, вполне вероятно, они станут невольными убийцами своего младенца. Если такой воспитанник и останется жив, весьма возможно, через пять- десять лет, мир ужаснется чудовищной жестокости, эгоизму, агрессии и торжеству безсмысленных страстей, которые ли- бералы-валеологи вкладывают сегодня в души наших детей. Права ребенка должны защищаться, но это прежде всего право на целомудрие, право не быть развращенным, право быть воспитанным в той духовно-религиозной и национально-исторической традиции, к которой ребенок принадлежит по рождению. Идеи соборности и правообязанности имеют более перспективный характер, поскольку преследуют целью не столько социальное усовершенствование, сколько нравственное самосовершенствование. Отметим, что культура, сориентированная на религиозное начало более защищает личность человека, чем иные, сориентированные на удовлетворение разрастающихся страстей. Православный христианин знает, что свобода дана ему на то, чтобы отвечать за любую земную тварь, за все дела и грехи мира, ни на кого не сваливая вины за неустроенность и дисгармонию земного бытия. Свобода есть повод попробовать себя в самом трудном, напряженном деле, требующем реализации всех Богом данных способностей. Словом, речь идет о свободе в значении духовного творчества с пониманием, что участь вещей - не в них самих, не в экономических, природных, социальных и иных детерминантах, а только в самом духе. Свобода — благо, но она только тогда не становится произволом, когда она праведна и ведет к истине, ибо только истина делает людей действительно свободными (Ин. 8,32). По мере секуляризации высокие принципы неотчуждаемых прав человека превратились в понятие о правах индиви дуума вне его связи с Богом. Современный человек живет для себя и только одной внешней стороной своего бытия соприкасается с жизнью общего - только пользуется этим обществом. Даже Бог с точки зрения такого человека является лишь средством к достижению благополучия. Началом жизни признается себялюбие, а общим признаком бытия - взаимная отчужденность всего живущего. При этом охрана свободы личности трансформировались в защиту своеволия (до тех пор, пока оно не вредит своеволию других индивидуумов). В системе современного светского гуманистического понимания гражданских прав человек трактуется не как образ Божий, а как самодостаточный и самодовлеющий субъект. Однако вне Бога существует лишь человек падший, весьма далекий от идеала совершенства, явленного во Христе. Между тем для христианского правосознания идея свободы и прав человека неразрывно связана с идеей служения. Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к подобию Боэюиему, исполнить свой долг перед Богом, Церковью, Отечеством, государством, семьей, другими людьми. Внутренняя свобода есть первая и священная основа духовного характера. Внешняя же свобода нужна человеку для того, чтобы стать духовно развитым, обрести внутреннюю свободу. Внутренняя свобода, таким образом, не что иное, как живая духовность человека. Внутренне христианская личность всегда свободна, ибо свобода есть неотъемлемый дар Божий, независимо от внешних условий существования. Внутренняя свобода человека может быть искажена лишь собственным произволом или добровольно утрачена, когда человек подпадает под рабство своих страстей. Таким образом, подлинная свобода связана с самообладанием и предполагает внутреннюю дисциплину, благо даря которой происходит становление сознательно ответственной личности. Очевидно, что понятие «свобода» соответствует понятию «Православие». Свобода невозможна без Бога. Материалисты извращали этот вечный принцип мироздания, рассчитывая господствовать над природой. Так, Ф. Энгельс в работе «Анти-Дюринг» писал: «Невозможно рассуждать о морали и праве, не касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой... Свобода воли означает не что иное, как способность принимать решения со знанием дела... Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы господстве над нами самими и над внешней природой; она поэтому и является необходимым продуктом исторического развития»179. «Свобода», предполагающая господство над природой, привлекала неокрепшие умы, но не приводила к реализации задуманного: человечество не научилось предупреждать так называемые стихийные бедствия, не способно гарантировать рождение и смерть человека и т.п. Свобода, лишенная религиозно-нравственных ограничений, не располагает к созидательной деятельности, поскольку последняя уже подразумевает самоограничения. Как только неограниченная свобода возводится человеком в ранг абсолютной ценности — они тут же выказывает свой демонический потенциал небытия и деструктурно- сги. . Человеческая личность является проводником высших ценностей, которая способна осознавать иерархию между ними. Любовь, Добро и Красота являются ценностями духовными и абсолютными и находятся выше в иерархии ценностей, чем Свобода, Равенство и Братство. Идеи же свободы, равенства и братства являются производными от желаний самого человека, от его стремления жить безпро- блемно, с максимальным комфортом. И потому достижение состояния полной Свободы, всеобщего Равенства и истинного Братства представляется идеалом эгалитарным. Ценности свободы, равенства и справедливости выглядят неполноценными в отрыве от ценностей высшего порядка - религиозно-нравственных духовных основ. Свобода в отрыве от ответственности влечет хаос; идея равенства игнорирует объективное многообразие жизни; справедливость без милосердия может оказаться причиной гуманитарной катастрофы. Профанированные, искаженные определения свободы, справедливости и равенства, даваемые в рамках юридического юснатурализма не предполагают духовное возвышение человеческой личности, а преследуют цель отстранения человечества от Бога, своего Творца и Спасителя. Число политико-правовых учений и типов правопонимания не обусловливает само по себе развитие знания о праве. Развитие в духовной сфере познаний о Праве давно прекратилось. В западном либеральном обществе liberte означает свободу от нравственных табу, egalite - уравнивание греха и добродетели с ниспровержением богоданной иерархии («Почитай отца и мать»), fraternite предполагает братство избранных; подменяются исконные смыслы величайших слов и понятий, формулируются идеалы для профанов и скрываются истинные намерения. Все три составляющие великой либеральнодемократической триады на поверку оказываются либо лживыми, либо несущими в себе совершенно иной смысл. Далеко не все образы жизни имеют одинаковую духовную и социальную ценность, поэтому сообществам людей приходится нести ответственность за сделанный ими выбор образа жизни. «Для того, чтобы вывести юриспруденцию на уровень науки XXI в. необходимо, во-первых, взять на вооружение правоведения достижение человеческого духа - высшие цен ности философского постижения мира, духовной культуры, морали, высокие гуманитарные идеи, во-вторых, с учетом новых материалов попытаться выйти через анализ самой правовой материи на новый уровень науки. И тогда окажется, что «секреты» права на таком уровне - это и есть высшие человеческие ценности, которые как раз и отвечают глубоким потребностям в праве сообщества людей в нынешнюю эпоху существования и развития человеческого рода», -- к такому глубокому выводу пришел в результате многолетнего поиска права в одной из поздних своих работ С.С. Алексеев122. Установление ценностного ядра права, исследование сущности права осуществляется в современной юриспруденции, как правило, на онтологическом уровне (то есть фиксируется то, что поддается эмпирическому анализу). Это происходит потому, что общество понимается как конечная реальность, поэтому вся правовая проблематика умещается в социальной сфере. Но есть более глубокое измерение - духовное, метафизическое, экзистенциальное - которое по- настоящему и позволяет познать сущность права. Некорректно высший духовно-ценностный уровень сводить к низшему (более низкому в иерархической системе ценностей) - к утилитарно понимаемой пользе, потребностям и интересам, социально-экономическому, рациональному, физиологическому, волевому, сексуальному уровням. В науке такой прием объяснения более высокого менее высоким называется профанацией, спекуляцией на понижение, редукционизмом. Редукционистская трактовка сущности права игнорирует религиозно-нравственные ценности, отчего Право утрачивает духовный смысл, не может выполнять своих неотъемлемых функций, не способно стать смысловым центром, вокруг которого формируется правовое мировоззрение. Целью религиозно-нравственной оценки Права в конечном счете является стимулирование духовного возвышения общества. Правильность духовного мира превращается в решающее условие подлинной свободы, когда человек оказывается способным самостоятельно и без внешнего принуждения совершать нравственные поступки. Истинно свободная личность лишь та, которая понимает пределы своей свободы. Настоящая свобода начинается только тогда, когда человек знает о существовании жестких границ, которые он не имеет права переступать. Границы эти были сформулированы в Десяти заповедях Господа Иисуса Христа - Божественных правилах человеческой жизни. Западная цивилизация, рационалистически осмыслив библейские заповеди и подменив и выхолостив их суть, построила свое либеральное законодательство. Это законодательство все разрастается в размерах, но не приводит к духовному росту людей; оно требует внешнего подчинения без внутренней самоотдачи; оно апеллирует к низменным инстинктам человека, превращая его в послушное животное. Таким образом, категории свободы, справедливости, равенства, достоинства, интереса, воли не могут претендовать на статус абсолютных ценностей, которые можно заложить в сущность права. Это обусловлено соображениями безопасности личности, общества и государства. Перечисленные категории не исчерпывают сущности права. Сущность русского Права отражают абсолютные духовные (православные и морально-нравственные) идеалы ИСТИНЫ (ЛЮБВИ), ДОБРА и КРАСОТЫ.