Глава 1. Религия
Из всех духовных интересов человека, религия есть тот, который является
наиболее могущественным фактором общественной жизни. Она имеет самое сильное
влияние на массы.
В истории она производила самые глубокие перевороты.. Появлениехристианства было поворотною точкой в истории человечества.
В науке об обществе исследование этого элемента должно быть ведено, конечно,
не с точки зрения того или другого вероисповедания, а чисто объективно, с
точки зрения науки, изучающей явления и объясняющей их значение в общественной
жизни и их влияние на ход событий. Субъективно, каждый может исповедывать
ту или другую веру по указаниям своего разума и своей совести; он может даже
не исповедывать никакой, что однако не делает его более беспристрастным. Объективно,
всякое вероисповедание изучается со стороны тех действий, которые оно производило
или производит на общество.
Рассматривая религию в ее совокупности, мы должны прежде всего признать,
что она отвечает коренным потребностям человеческой души. Всеобщность этого
явления, всеохватывающая мощь религиозных движений, их влияние на судьбы человечества
показывают, что религия есть духовная сила, коренящаяся в глубочайших основах
человеческого естества. И это влияние не ограничивается низшими слоями, непричастными
образованию; оно охватывает и просвещенные классы; оно покоряет самые сильные
умы. Христианство явилось среди высокой культуры греко-римского мира, когда
человеческий ум во всех отраслях проявлял свою пытливую деятельность, когда
искусство стояло на недосягаемой доселе степени совершенства, когда процветали
философские школы самых разнородных направлений, от высокого идеализма Платона
и Аристотеля до чистого материализма Епикурейцев. И не только униженные и
угнетенные массы жадно воспринимали слово обетования: ему смиренно внимали
самые гордые цари; ему подчинялись величайшие умы, изведавшие всю глубину
знания и мысли, как, например, Бл.
Августин. И в новое время глубочайшие мыслители,гении, двигавшие науку и раскрывавшие всеобъемлющие законы природы, как Паскаль,
Ньютон, Лейбниц, Шеллинг, были вместе и глубоко религиозные люди. Отец эмпирической
философии нового времени, Бэкон, говорил, что немного философии отвращает
от религии, а более основательная философия возвращает к религии. При таких
фактах, видеть в религии лишь плод невежества или отживший предрассудок можно
только при крайне поверхностном взгляде на вещи. С самых первых- ступеней
своего духовного существования, человек инстинктивно ищет Бога и стремится
к нему всею душой. Сначала он поклоняется ему в явлениях природы, которые
поражают его своим величием; затем, возвышаясь разумом над мимолетными явлениями,
он восходит к абсолютным началам бытия, которых власть он признает над собою.
Как ограниченное существо, он никогда не может обнять их вполне; но он постепенно
приближается к ним, очищая и возвышая свои понятия по мере развития своих
духовных сил.
Анализ человеческого мышления убеждает нас, что этот фактический процесс
происходит в силу неотразимых требований разума. По законам логики, все относительное
имеет основание в абсолютном; все, что зависит от другого, предполагает нечто,
зависящее только от себя. Это и есть бытие самосущее, или абсолютное. Существование
этого понятия в человеческом разуме есть факт, не подлежащий сомнению; если
же есть понятие, и притом необходимое, то есть и познание, то есть, определение
этого понятия. Признавать, что человек имеет понятие об абсолютном, но что
оно непознаваемо, есть логическое противоречие. Познание дается тем самым
процессом мысли, который приводит к понятию. Если бытие самосущее признается
источником всякого относительного бытия, то оно определяется, как сила производящая.
Если все от него зависит, то оно всему дает закон; а так как чистый закон,
выражающий необходимость, является в сознании разума, то бытие самосущее тем
самым определяется, как верховный разум, управляющий миром.
Наконец, заключаяв себе всю полноту бытия, бытие самосущее представляется и высшим совершенством;
от него все исходит, к нему же все возвращается; с этой точки зрения, оно
определяется как начало конечное. Таким образом, эти три верховные определения
абсолютного бытия, причина производящая, или начальная Сила, причина формальная,
или верховный Разум, и причина конечная, или Дух, все сводящий к конечному
совершенству, представляются как начало, средина и конец всего сущего. К этому
присоединяется четвертая причина-материальная, составляющая начало всего дробного
и относительного. Человеческий разум, устремленный на познание вещей, в силу
присущих ему законов, необходимо приходит к этим определениям. Они лежат в
основании всех философских и религиозных систем, которые когда-либо существовали
в мире. Различие этих систем заключается главным образом в том, что дается
преобладание тому или другому началу*(31) Но религия не ограничивается рациональными
определениями Абсолютного; она ставит человека в живое к нему отношение. И
это вполне согласно с требованиями разума. Если существует Абсолютное, как
живая, сила, от которой зависит все относительное, то есть и реальное взаимнодействие
между тем и другим, следовательно между человеком и Божеством. Абсолютное
не является внешним чувствам, которым доступно только частное, материальное
бытие; но оно открывается духовному взору человека, и здесь оно охватывает
его всецело, подчиняя себе не только его разум, но и чувство и волю. Прежде
нежели человек начинает философствовать, он всем существом своим стремится
к Божеству, в силу необходимого внутреннего влечения, составляющего самую
глубокую основу человеческой природы. Это инстинктивное влечение разума есть
вера; она выражается вознесением чувства в молитве и преклонением воли в жертве,
символически совершаемой религиозными обрядами, а внутренне состоящей в самоотречении.
Таковы существенные принадлежности всякой религии. Но это живое духовное взаимнодействие
естественно принимает различные формы, смотря по свойствам и развитию воспринимающего
существа. Чем ниже умственное состояние человека, тем менее он способен понимать
Абсолютное и тем менее оно ему раскрывается. Отсюда дикие и безобразные формы
религиозного поклонения, которые встречаются на низших ступенях человеческого
развития. Их уродливость состоит именно в коренном противоречии между высоким
внутренним стремлением и теми низменными понятиями, в которых оно выражается.
Но чем более просветляется разум, тем более очищается самое богопочитание,
тем полнее раскрывается человеку Божество. Когда человек доходит до философского
понимания Абсолютного, религиозные верования становятся выражением глубочайших
метафизических систем. Таковыми представляется браманизм, буддизм и наконец
христианство.
Понятно, что действуя не только на разум, но и на чувство и волю, религия
имеет самое сильное влияние на все существо человека. Отсюда громадная ее
роль в истории; отсюда могучее ее действие на народные массы. Человек всеми
силами души привязывается к тому, что составляет для него верховное начало
бытия, источник всей его жизни. Религией связывается и направляется человеческая
совесть. Поэтому она является высшею нравственною силою на земле. Отсюда выдающееся
ее значение для всего общественного быта.
Можно сказать, что для масс религия всегда была и останется единственным
мерилом нравственных требований. Нравственный закон существует и отдельно
от религии; он вытекает из самой природы человека, как разумно-свободного
существа. Разум раскрывает человеку общий закон, по которому он должен действовать,
а внутренняя свобода дает ему возможность согласовать с этим законом свои
поступки. У человека есть и внутреннее инстинктивное мерило для оценки действий
и побуждений; совесть указывает ему различие добра и зла.
Однако это руководящееначало далеко не всегда обладает достаточною силой для направления человеческих
действий. Как показывает всемирный опыт, влечения и страсти нередко заглушают
его голос. Чтоб укрепить совесть, нужно дать ей опору в тех высших началах,
от которых она сама получает свое бытие. Надобно связать ее с совокупным миросозерцанием,
выяснить ее отношение к метафизической природе человека. который призван не
подчиняться влечениям, а возвышаться над ними и ставить себе целью абсолютное
и вечное. А это выяснение может быть только делом философии или религии. Иного
пути для утверждения нравственности не существует. Эмпирическая нравственность
не есть нравственность, а чистая путаница понятий. Нравственность не есть
факт, а требование. Факт тот, что человек обыкновенно повинуется своим влечениям
и ищет своего личного удовольствия или пользы, а требование состоит в том,
чтоб он этого не делал, а подчинялся высшему закону, хотя бы это лично причиняло
ему вред. Утвердить это требование на прочных основах могут только философия
и религия. Но из этих двух сфер, носящих в себе сознание нравственных начал,
первая для массы совершенно недоступна. Философское мышление требует такого
умственного развития, нужно так много труда, чтобы составить себе связное
миросозерцание, что оно всегда было и будет уделом лишь высоко образованного
меньшинства. Для огромного же большинства человеческого рода высшею нравственною
опорою всегда была и останется религия, которая одинаково говорит сердцу каждого
и раскрывает истины понятные простейшим умам. Поэтому, как скоро в массах
расшатываются религиозные верования, так в них исчезают и всякие нравственные
устои. Социал-демократия провозглашает атеизм основою своего миросозерцания,
но именно поэтому она представляет полное извращение всех нравственных начал:
под именем любви она проповедует зависть и ненависть; она возбуждает вражду
классов и стремится к разрушению всего общественного строя.
И те, которыепротив нее борются на чисто светской почве, тщетно ищут опоры в гражданской
нравственности помимо религии. Сухая нравственная проповедь, лишенная своих
метафизических основ, не удовлетворяет разума и не в состоянии направить совесть.
Она годна для прописей, но не может воспитывать граждан. Отсюда нравственное
бесплодие современной французской светской школы.
Влияние религии на человеческую жизнь не всегда однако имеет одинакую
силу. Есть эпохи в истории, которые характеризуются возбуждением религиозного
духа, и другие, в которых, напротив, этот дух слабеет, уступая место чисто
светскому развитию общественных элементов. Первые эпохи можно назвать синтетическими,
вторые аналитическими. В первых господствует цельное миросозерцание, охватывающее
весь общественный быт и дающее ему характер неподвижности, во вторых развивается
разнообразие и проявляется движение общественных элементов. Это по преимуществу
времена прогресса.
Начало истории обозначается именно нераздельным владычеством религии.
Можно сказать, что религия была воспитательницею человеческого рода. И это
понятно. На первых ступенях развития господствует слитность всех элементов
духа. Содержась в инстинктивной цельности духовного бытия, они только постепенным
процессом выделяются из этой общей основы и образуют свои самостоятельные
миры. Эта первобытная цельность составляет настоящую почву для религии, которая,
взывая к глубочайшим инстинктам человеческого разума и человеческого сердца,
возводит их к верховным началам бытия и кладет свою печать на всю человеческую
жизнь.
Таков был характер древнего Востока, представляющего колыбель человеческого
рода; таким он остается и доселе, как живой памятник минувших времен. В нем
господствуют величавые, но вместе неподвижные и неизменные теократии.
Историческое движение начинается в классическом мире, который, отрешаясь
от теократических основ, первый дал самостоятельное развитие всем разнообразным
элементам человеческого духа - науке, искусству, праву, государственной жизни.
Здесь лежит начало всего светского просвещения, того, что составляет высокое
и неотъемлемое достояние современного человечества. Только развиваясь самостоятельно
и образуя каждый свой собственный мир, управляемый своими началами и находящийся
в свободном взаимнодействии с другими, эти разнообразные элементы могли проявить
все, что в них заключается, и через это дать человеческой жизни надлежащую
полноту. Но именно вследствие своего разобщения они не в состоянии были водворить
в ней цельность и связность. Для этого потребовался новый религиозный синтез,
который и явился в христианстве. Таким образом, светское развитие древнего
мира привело к новому господству религиозных начал. Этим характеризуются средние
века.
Однако этот новый религиозный синтез не был похож на прежний. Древние
религии были, можно сказать, выражением первобытного единства; они охватывали
человека всецело, определяли все подробности его жизни, не оставляя места
для свободы и движения. Христианство, напротив, обнимает только высшую, нравственную
сторону человека, которую оно выделяет из других элементов. Отрешаясь от земных
стремлений, оно указывает людям на будущую жизнь, на спасение души. Религиозный
союз отделяется от гражданского и образует свой особый самостоятельный мир,
где господствуют вечные, незыблемые начала, в противоположность превратностям
земного бытия. Царство Божие, с присущею ему вечною правдой, противополагается
царству мирскому, где господствует зло, то есть не прерывающаяся борьба частных
сил и страстей. Это раздвоение составляет основание всего средневекового миросозерцания.
Такое существенное отличие христианского синтеза от древних объясняется
самым разлитием их содержания. Религии древнего мира были, можно сказать,
познанием или откровением Бога в природе. Величие окружающих явлений и собственная
судьба человека, как земного существа, вели его к признанию высшего, владычествующего
над всем начала, и как разнообразны были предметы, поражающие его взоры, так
разнообразно было и самое понимание этого верховного начала. Вращающиеся в
неизменном порядке светила приводили к понятию о небесном Боге, как верховном
Разуме, дающем всему закон. Таковым доселе представляется Божество в глазах
Китайцев. Жизнь, разлитая во всей вселенной, рождала понятие о Духе, присущем
миру и проявляющемся в бесконечном разнообразии форм; отсюда пантеистические
религии Индии и Египта. А с другой стороны, изменчивость явлений, порождаемая
борьбою естественных сил, и в особенности превратности отданного им на жертву
человеческого существования заставляли преклоняться перед верховною Силою,
владычествующею в мире и располагающею жизнью и участью людей. Таково было
воззрение Семитов. Наконец и материальное начало, источник всего частного
и дробного, находило представителя в женском божестве, в Матери - Природе,
рождающей те разнообразные индивидуальные силы, которые, владычествуя каждая
в своей сфере, сочетаются однако в общем гармоническом строе вселенной. В
этом состояла сущность миросозерцания классических народов. Каждое из этих
начал, в свою очередь, будучи связано с другими и заключая их в себе, как
подчиненные моменты, представляло возможность самых разнообразных видоизменений
и сочетаний. Отсюда необыкновенная полнота и многообразие древних верований.
Они представляют целый мир самых разнородных миросозерцаний, связанных однако
общим законом, подобно тому, что представляют нам философские системы, о которых
будет речь ниже. Каждый народ, сообразно с своим характером и с своею историей,
подходит по своему к пониманию Божества. Многие, как например Египтяне, проходили
через различные ступени религиозного миросозерцания. Некоторые из этих религий,
по своему более общечеловеческому характеру, получали и более широкое распространение.
Так например, буддизм, изгнанный из своего отечества, Индии, широко распространился
среди других азиатских племен. Но вообще, древние религии были, по преимуществу,
религии народные. Вытекая из народного духа, они сковывали всю общественную
и частную жизнь в неподвижные и неизменные формы. Таков их отличительный характер.
Менее всего этот характер принадлежал тем религиям, которые отличались наименьшею
глубиной, именно господствовавшему в классическом мире поклонению индивидуальным,
производным божествам. И оно носило на себе чисто национальный отпечаток;
но среди разнообразия предметов поклонения, которые сами получали человеческий
облик, оно оставляло более места для человеческой свободы. Поэтому отсюда
началось светское развитие*(32)
Совершенно иными свойствами отличается христианство. Оно вовсе не касается
отношений Бога к природе. Из всех религий древнего мира оно признало единственно
ту, в которой всего более было человеческого, которая представляла поклонение
Богу Силы, владычествующему в судьбах избранного им народа. Но оно эту религию
отрешило от всего народного и дало ему совершенно новое содержание. Вся сущность
христианства заключается в разрешении нравственных вопросов: о грехе, об искуплении,
о спасении души, о наградах и наказаниях в будущей жизни. Можно сказать, что
оно представляет откровение Бога в нравственном мире. Но по этому самому,
христианство есть религия общечеловеческая. Нравственные вопросы одинаково
касаются всех и понятны всем. Христианское братство и связанная с ним нравственная
солидарность человеческого рода, выражающаяся в искуплении, обнимает всех
людей без исключения. Христос отдал себя в жертву для .спасения всех, кто
в Него верует, без различия племен и народов. Вследствие этого, Евреи, как
чисто восточный народ, отвергли эту религию, возникшую в их собственных недрах,
также как браманы отвергли буддизм. Они остались верны тому великому Завету,
который воспитывал их народность с самой ее колыбели, и охранял ее среди всех
превратностей земных судеб. В этом состоит их нравственное величие, но вместе
и их ограниченность. Рожденная среди них новая религия нашла, напротив, благодарную
почву у тех племен, которые развитием светского образования были подготовлены
к воспринятию общечеловеческих начал. Христианство сделалось религией всех
новых народов. Через это оно явилось величайшею историческою силой; оно составляет
поворотную точку в истории человечества.
Этот отвлеченно-нравственный, общечеловеческий характер христианства
и был причиною того раздвоения, которое обнаружилось в средневековом миросозерцании.
Христианская церковь выделилась из мира, как царство Божие, имеющее главою
Христа; светская же область была предоставлена собственному течению: здесь
господствовало право силы, борьба страстей; здесь происходили беспрерывные
войны, которые вели к угнетению слабых. С высоты своего незыблемого величия,
церковь пыталась однако воздействовать на этот волнующийся мир, подчинить
его высшему нравственному закону. Но в этом именно обнаружилось коренное противоречие
между требованиями и средствами. Нравственное начало, основанное на внутреннем
самоопределении разумного существа, есть, по самой своей сущности, начало
свободное. Нравственный закон обращается к совести и не подлежит принуждению,
которое составляет принадлежность закона юридического, определяющего внешнюю
свободу. Также свободно и вознесение души к Богу, составляющее сущность всякой
религии. Между тем, чтобы воздействовать на волнующийся мир страстей и подчинить
его нравственному закону, средневековая церковь обращалась не только к проповеди,
но и к принуждению. Она хотела подчинить себе и человеческую мысль и самую
гражданскую область. Еретиков и вольнодумцев сжигали на кострах; против зараженных
ересью племен воздвигались крестовые походы; потоки крови лились во имя заповеди
милосердия и любви. Непокорные церковной власти князья отлучались от церкви
и подданные разрешались от повиновения. Все это коренным образом: противоречило
заветам Христа, который говорил, что Его царство не от мира сего. Человеческая
мысль, воспитанная всем предшествующим светским развитием, наконец возмутилась;
и государи и подданные отказали в повиновении. Между церковною властью и светскими
элементами началась борьба, которая кончилась победой последних. Церковь потеряла
свое первенствующее положение в мире; она перестала быть руководительницею
человеческих обществ историческом их движении. Все светские элементы, наука,
искусство, право, государство, снова обрели свою независимость и стали развиваться
чисто изнутри себя, на основании собственных начал, помимо всяких указаний
религии. Начался новый период чисто светского развития, составляющий характеристическую
черту новой истории. Поклонники церковного владычества об этом сокрушаются,
считая это отпадение от церкви непозволительным своеволием человеческого ума;
защитники свободы и светского образования, напротив, радуются предоставленному
им простору, в котором они видят источник всех благ. Во всяком случае, это
исторический факт, который не подлежит ни малейшему сомнению.
Но переставши быть руководительницею человечества на пути исторического
развития, церковь не потеряла своей власти над умами. В христианстве заключаются
нравственные начала, которые отвечают вечным потребностям человеческого духа.
Поэтому мы видим, что, не смотря на яростные нападки разума, возмущенного
церковными притязаниями или увлекающегося односторонними теориями, христианская
церковь стоит непоколебима. После периодов временного затмения настают эпохи,
в которые исповедуемые ею учения овладевают умами с обновленною силой. Потеряв
свое первенствующее положение, религия остается одним из самых существенных
факторов общественной жизни.
Наибольшее влияние она оказывает на народные массы. Выше мы уже видели,
что для низших слоев народонаселения религия составляет, можно сказать, единственную
духовную пищу. Но из всех религий именно христианство всего более обращается
к униженным и обездоленным. Оно провозглашает всех людей братьями и признает
одинакое человеческое достоинство в богатых и бедных, в знатных и темных;
оно сулит утоление скорбей и утешение плачущим; оно гласит, что в царствии
Божьем последние будут первыми, что высшее призвание состоит в служении ближним
и наибольший подвиг в самоотвержении; оно вещает, что богатому так же трудно
войти в царство Божие, как канату пройти сквозь иголочное отверстие, между
тем как нищий Лазарь после смерти покоится на лоне Авраама. Помощь страждущим,
подаяние нищим, утешение скорбящих сделались высшими подвигами христианских
душ. Благотворение приняло самые широкие размеры. Вдохновляясь словами братства
и любви, многие христианские проповедники отстаивают даже социалистические
начала. Рядом с светским социализмом развивается социализм христианский,
Последнее направление находится однако в противоречии с истинными началами
христианской .религии. Христос проповедовал самоотвержение и любовь, как внутреннее
требование совести, а не как принудительное начало общественной жизни. Весь
юридический порядок лежит вне сферы, определяемой религией. Высоко ставя служение
страждущим и помощь неимущим, христианство не говорит последним, что они имеют
одинакое со всеми право на все блага жизни, а утешает их тем, что в замен
недостающих им земных благ они получат блага небесные, и тем более могут питать
в себе эту надежду, чем терпеливее они переносят ниспосылаемые им лишения
и страдания. Провозглашая всеобщее братство и одинакое нравственное достоинство
людей, оно не превозносит человека, а учит его смирению и покорности; оно
требует от него уважения к установленным властям, оно указывает ему на Провидение,
управляющее судьбами человека. Поэтому христианская религия является главною
опорой и связью всех охранительных элементов общества. Напротив, она всего
ненавистнее социалистам, проповедующим разрушение существующего общественного
строя. Весь социализм основан на возмущении человека против Бога и людей,
во имя личной непомерной гордыни, стремящейся к усвоению себе всех земных
благ, но отрицающей все условия земного существования. Немудрено, что атеизм
составляет его лозунг.
Понятна поэтому неизмеримая важность христианских начал для всего общественного
порядка. Можно сказать, что государственная власть, объявляющая войну христианству,
не в состоянии держаться. Однако, если бы все значение религии ограничивалось
нравственным обузданием масс и удержанием их в покорности обещанием небесных
благ в замен недостающих им благ земных, то положение ее было бы весьма шатко.
Религия, не находящая почвы в образованных классах, рано или поздно обречена
на падение. Но и в этом отношении христианство сохраняет несокрушимую силу.
Оно отвечает таким глубоким потребностям человеческой души, которые в нем
только находят удовлетворение. Страдания и скорби не составляют принадлежности
одних только неимущих классов. Они одинаково постигают богатых и бедных, властителей
и подвластных. Бренное существование человека подвержено всем случайностям
частного бытия. Среди обуревающих его житейских невзгод, болезней, смерти,
физических и нравственных страданий, он находит опору и прибежище только в
живом общении с высшею силой, обещающей ему утешение скорбей и душевный мир
после всех треволнений земли. Христианство дает прибежище и тем умам, которые
среди хаоса носящихся в обществе разнородных мнений не в состоянии выработать
себе связное миросозерцание, а таково огромное большинство людей. Человек
не может успокоиться на скептицизме. И ум, и сердце, и воля, все требует связных
убеждений, удовлетворяющих стремлению к истине и направляющих практическую
деятельность; а где их найти среди бесчисленных противоречий, которые осаждают
его со всех сторон? Особенно в такие эпохи, когда высшие представители современного
умственного движения провозглашают абсолютное непознаваемым, когда величайшие
естествоиспытатели, указывая на тесные пределы естествознания, восклицают:
"ignoramus et semper ignorabimus"*(33) человеку волею или неволею остается
искать прибежища в религии. Чем более наука ограничивается ампиризмом, чем
более она признает недоступным человеческому разуму именно то, что составляет
для него самое существенное и важное, вопросы о начальных и конечных причинах
бытия, тем более она кидает человека в объятия религии, которая одна дает
удовлетворение глубочайшим его потребностям. Особенно сильны эти потребности
у женской половины человеческого рода. Женщина по своей природе, менее всего
склонна к чисто логическому сцеплению понятий. Преобладание в ней рассудочности
составляет ненормальное явление. В своих убеждениях и в жизни она руководится
более чувством, нежели разумом. Она воспринимает истину всем существом своим,
а не вт" силу логических выводов. Поэтому религия всегда находила в ней самую
крепкую привязанность и поддержку. Даже во времена безверия женщины остаются
непоколебимо верны своему религиозному идеалу, а это имеет громадное влияние
на весь семейный быт и на самое общество.
Но и всего этого мало. Религия не может быть прочною общественною силой
в образованном обществе, если она не в состоянии привлечь к себе высшие умы.
Факты доказывают, что христианство исполняет и эту задачу. Оно стоит непоколебимо
в течении почти двух тысячелетий, обнаруживая свою способность бороться против
самых сильных нападок. Поверхностные умы на него ополчались, но самые крепкие
приходили ему на помощь. Оно могло удовлетворить таких всеобъемлющих мыслителей,
как Лейбниц, Шеллинг, Баадер, не потому, что они разочаровывались в силе разума
и искали в религии убежища от скептицизма, а потому что они находили в христианстве
самое полное и глубокое разрешение тех нравственных вопросов, которые составляют
неотъемлемую принадлежность человеческого духа. К тому же результату должен
придти всякий мыслитель, который в последовательности и полноте разовьет начала,
составляющие незыблемые основы нравственного мира.
Нравственные вопросы с неотразимою силой возникают в душе человека. В
его разуме и совести запечатлен нравственный закон, как абсолютное требование.
Но это закон свободы; нравственное его значение заключается именно в том,
что он исполняется не принудительно, а добровольно, по внутреннему побуждению.
Между тем, свобода предполагает и возможность уклонения. Это уклонение есть
грех, нарушение нравственного долга. В действительности, при несовершенстве
человеческой природы, уклонения значительно перевешивают строгое исполнение
закона. Люди в своих действиях руководствуются частными побуждениями, следуют
своим влечениям и страстям; нередко голос совести совершенно в них заглушается.
Человеческая природа греховна по самому своему существу; это-мировой факт.
Нося в своей совести сознание высшего нравственного закона, как абсолютного
требования, человек беспрерывно от него уклоняется. Между этими двумя началами
происходит не перестающая борьба. Как же разрешается это противоречие?
Абсолютное значение нравственного закона требует, чтобы всякое его отрицание
было в свою очередь отрицаемо. За грехом должно следовать наказание, то есть
возмездие за уклонение от закона., В этом состоит правосудие, которое есть
непременное и непреложное начало нравственного мира. Кому же принадлежит отправление
правосудия на земле? В области внешней свободы эта задача исполняется внешнею
властью, которая установляет принудительный закон и наказывает всякое его
нарушение. Но нравственная область внешнему принуждению не подлежит; это-область
свободы. Не имеет тут силы и мнение окружающей среды, которая может быть даже
более греховна, нежели подлежащее обсуждению лицо. Иногда единичное нравственное
сознание бесконечно возвышается над окружающею средой и осуждается именно
за свою нравственную высоту. Нравственный закон, написанный в сердцах людей,
не есть дело рук человеческих; как абсолютное требование, он исходит от абсолютного
начала, от верховного Разума, владычествующего в мире. А потому хранителем
нравственного закона и верховным нравственным судьею человеческой совести
может быть только само Божество. Но в земной жизни Божество не проявляется
и не действует непосредственно. Здесь предоставлен полный простор человеческой
свободе, которою человек пользуется для того, чтобы беспрерывно нарушать нравственный
закон. И это совершается безнаказанно; зло торжествует, а праведные подвергаются
притеснениям и страданиям. Если все человеческое существование ограничивается
земным бытием, то нравственный закон теряет всякую силу. Как бы громко он
ни вопиял в единичной совести, действительность ему противоречит. Мысль о
том, что может быть, когда-нибудь, установится лучший порядок, не может служить
утешением. Настоящие и прошедшие неправды не исправляются проблематическим
будущим. Абсолютный закон всегда требует удовлетворения, а это удовлетворение
он может получить только если для человека все не ограничивается земным существованием,
если за пределами гроба его ожидают награды и наказания от рук всемогущего
и всеведущего Божества. Бытие Бога и будущая жизнь суть необходимые постулаты
нравственного закона. Это и было признано Кантом, который с полною очевидностью
выработал эту сторону нравственных требований.
Но кроме правосудия есть и благость, или любовь, которая составляет высшее
нравственное начало. Во имя ее, грешному человеку должен быть открыт путь
к возврату. Сам он, по своей греховной природе, подняться не может; ему нужно
протянуть руку. В этом состоит нравственная обязанность тех, которые носят
в себе высшее нравственное сознание. Павший человек поднимается подвигами
любви и самоотвержения, совершенными для него и за него. В этом выражается
нравственная солидарность человеческого рода Связывая людей, провозглашая
их братьями, нравственный закон делает их нравственно солидарными друг с другом.
Самопожертвованием одних искупаются грехи других и удовлетворяется божественное
правосудие.
Однако и весь человеческий род, по своей греховности, не в состоянии
совершить это искупление. Надобно, чтобы к нему на помощь пришло само Божество,
которое составляет центр всего нравственного мира: от Него исходит нравственный
закон и Оно же есть верховный источник благости. Именно это и совершается
в христианстве, которого вся сущность состоит в том, что Верховный Разум,
или Слово Божие, нисходит на землю и приносит себя в жертву для спасения рода
человеческого, тем самым запечатлевая духовное единство божественной природы
и человеческой и нравственную солидарность всех разумных существ. Не развитием
логических начал, а реальным актом, живым взаимнодействием между человеком
и Богом разрешаются нравственные вопросы, примиряется правосудие с милосердием
и восстановляются цельность и полнота всего нравственного мира. Сила христианства,
покорившая себе все образованные народы, заключалась не в отвлеченной нравственной
проповеди, которую тщетно вели философы идеалисты, а в живой вере в Сына Божьего,
сошедшего на землю для спасения рода человеческого. Эта вера перевернула весь
ход истории и возвела ее на новую высоту; ею человечество питалось в течении
многих веков. Те, которые отвергают христианство, считая его предрассудком,
исчезающим перед светом науки, должны признать, что фантасмагории составляют
историческую силу, подвигающую человечество вперед. Но такое признание есть
абсурд. Серьезная наука не может на нем остановиться. Фактическое значение
христианства в истории человечества объясняется только истиною его содержания.
Отчего же однако, если христианство заключает в себе всю полноту нравственных
истин, оно потеряло свою прежнюю власть над умами? Отчего христианская церковь,
как замечено выше, перестала быть руководительницею человечества на пути его
развития? Оттого, что нравственные истины, как бы они ни были высоки и важны,
далеко не обнимают собою всей человеческой жизни. Нравственность составляет
только одну из областей духа; но есть и другие: наука, искусство, право, государство,
экономический быт. Все они имеют свои собственные, присущие им начала, которых
значение и развитие отнюдь не определяются отношением их к нравственным требованиям.
Средневековой синтез поставил себе задачею подчинение всех этих сфер нравственно-религиозному
началу; но такая насильственная связь не только произвела возмущение мысли
и жизни против церковных притязаний, но она повела к извращению самого нравственно-религиозного
начала, которое из свободного сделалось принудительным. По самой природе,
как нравственного начала, так и светских элементов, соглашение их может произойти
только на почве свободы. К этому светские элементы должны подготовиться собственным
внутренним развитием. Это и составляет содержание исторического процесса нового
времени. Высшая задача его состоит в гармоническом соглашении всех разнообразных
элементов человеческой жизни, в сочетании абсолютных нравственных требований
с свободным движением жизни и с полнотою развития всего ее духовного и материального
содержания. Можно думать, что для окончательного достижения этой цели требуется
новый религиозный синтез, не заменяющий, а восполняющий христианство, синтез,
имеющий своим идеалом совершенство не только нравственной, но совокупной человеческой
жизни. Такой идеал составляет конечную цель всего человеческого развития;
но осуществление его возможно только путем свободы, без которой нет ни совершенства
жизни, ни полноты развития. Это-не дело власти, охраняющей внешний порядок
посредством принуждения, а дело Духа, изнутри действующего и невидимыми путями
ведущего человечество к конечной цели его существования.
В этом подготовительном процессе, христианская церковь, хотя не занимает
руководящего положения, однако играет весьма существенную роль. Все новое
развитие происходит в среде народов, воспитанных христианством и насквозь
проникнутых его духом. Христианская церковь остается высшею опорой всех действующих
в обществе нравственных элементов; она в особенности сдерживает народные массы.
Непоколебимая в своих основах, она стоит, среди борющихся и волнующихся стихий,
как вековечное здание, о которое сокрушаются все натиски враждебных сил. Никогда
ее величие не обнаруживается в такой мере, как среди гонений. И чем яростнее
были нападки, тем сильнее наступает реакция: после периодов распространяющегося
безверия церковь приобретает еще большую власть над умами. Если она перестала
быть руководительницею, то она осталась умерительницею движения.
Но именно в этой роли уместно увещание, а не принуждение. Когда церковь,
воскрешая средневековые притязания, хочет насильственно подчинить себе и человеческую
мысль и человеческую совесть, когда она хочет властвовать в гражданской области
и объявляет войну началам нового времени, она не только возбуждает против
себя все независимые умы, но она отталкивает лучшие нравственные силы, которые
возмущаются притеснением совести. Если за периодами безверия следуют периоды
реакции, то и периоды безверия следуют за периодами угнетения совести. Противорелигиозные
учения ХIII-го века распространились во Франции после отмены Нантского Эдикта
и сурового преследования протестантов. Они находили самую сильную поддержку
в таких явлениях, как казнь Каласа и Ла-Барра. В виду этих ужасов, Вольтер
мог воскликнуть: "ecrasons J'mfame!" и найти отголосок в окружающем его обществе.
Не насилием и борьбой, а миролюбием и любовью поддерживается нравственное
начало; не объявлением войны свободе нового времени и проистекающему из нее
самостоятельному развитию светских элементов, а признанием их законных прав
может установиться нравственное согласие человеческой жизни.
Особенно опасною становится роль церкви, когда она вступает на политическое
поприще. Через это она вовлекается в борьбу партий, делается причастною всем
человеческим страстям, возбуждает против себя непримиримую вражду. То высоко
нравственное, общечеловеческое начало, которое составляет существенное содержание
христианства, низводится с своей недосягаемой высоты, из той чистой области
света и любви, где оно парит над волнениями человеческих обществ; оно становится
средством для земных целей и через это теряет свое высокое нравственное значение.
Обращение религии в орудие политики есть искажение самого ее существа, превращение
высшего, что есть в человеке, отношения души к Богу, в средство для изменчивых
и далеко не всегда нравственных интересов государства. Такой низменный взгляд
на религию хуже самого ее отрицания. И наоборот, обращение политики в орудие
религии есть извращение существа обеих, внесение принуждения в такую область,
где оно не должно существовать. Поэтому, образование политических партий,
связанных религиозным началом, всегда составляет ненормальное явление в обществе.
Оно вызывается либо притеснениями власти, стремящейся поработить себе церковь,
либо стремлением церкви поработить себе светлую область, а всего чаще тем
и другим вместе. Когда клерикальная партия, отстаивая независимость церковного
союза, взывает к .началу свободы, она, без сомнения, стоит на твердой почве,
ибо религиозный союз, по существу своему, независим от политического, хотя
и может состоять с ним в более или менее тесной связи. Но обыкновенно, отстаивая
свободу для себя, клерикальная партия хочет отнять ее у других и тем обнаруживает
свои поползновения. Нередко она вступает в союз и с демократией, ибо именно
в массе народа она находит главную свою поддержку. Мы видели, что в ней проявляются
даже социалистические стремления. Все это мы рассмотрим подробнее в Политике,
при исследовании различных политических партий. Здесь нужно было только указать
вообще на роль, которую играет религия в политической области.
В этом отношении, существенную важность имеет связь ее с тою или другою
народностью. Мы видели, что религии древнего мира были по преимуществу национальные.
Христианство, напротив, есть религия общечеловеческая. Однако и оно, в своем
историческом процессе, принимает различные формы, которые, усваиваясь различными
народностями, кладут на них свою печать и тем оказывают громадное влияние
на весь их общественный и государственный быт. Об отношении народности к религии
мы будем говорить ниже, когда будем рассматривать народность в ее исторической
роли. Здесь же необходимо обозначить в общих чертах существо и свойства тех
различных форм, которые принимает христианство в своем историческим движении,
организуясь в нравственно-религиозные союзы с гражданской подкладкой. Конечно,
тут дело идет не о догматических различиях, рассмотрение которых представляется
богословию, а о различиях в устройстве и способах действия церкви в общественной
сфере, как они проявлялись в действительности.
По идее, христианская церковь едина и имеет невидимым главою Христа.
В символе Веры исповедуется единство церкви. Но в действительности она распадается
на отдельные отрасли, из которых каждая в своей организации представляет преобладание
того или другого из элементов общественной жизни. Мы видели, что всякий общественный
союз заключает в себе четыре основных элемента: власть, закон, свободу и цель,
или идею, которая состоит в гармоническом соглашении всех элементов. Именно
эти начала развиваются в историческом процессе церковной организации.
По самому существу нравственно-религиозного союза, исходною точкой служит
установление закона. И точно, первые века христианства наполнены разработкою
догмы. Происходят ожесточенные споры со всякими ересями, или уклонениями от
истинного духа христианской веры. Верховными решителями этих догматических
споров являются соборы, составленные из духовенства. В то время религиозные
интересы имели первенствующее значение в общественной жизни Однако эта новая
духовная сила и самый подъем духа, вызванный обсуждением высших вопросов,
какие могут занимать человеческий ум, не в состоянии были обновить разлагающийся
греко-римский мир. Дряхлая -Византия, которая наиболее потрудилась над разработкою
догмы, в течении тысячи лет влачила жалкое существование и окончательно погибла
под ударами нехристианских народов. Для обновления человечества нужны были
свежие племена, воспитанные христианством, но носящие в себе всю дикую мощь
непочатой природы и всю энергию личного начала, не признающего над собою никакой
власти. Таковы были варвары.
С появлением на сцену этих новых элементов, римский мир распадается на
две половины: восточную и западную. В последней, под натиском варваров, разрушился
весь государственный строй и водворился хаос буйных сил, над которым возвышалась
одна только христианская церковь, как высшее, примиряющее начало. В восточной
же половине, где поселены были преимущественно славянские народы, более мягкие
и рассеянные на более широких пространствах, сохранялась связь с дряхлеющею
Византией, откуда шли и государственные и церковные предания. С этим вместе
и самая христианская церковь распалась на две половины. Процесс установления
закона был завершен; на сцену выступили другие начала общественной жизни.
В Западной церкви развилось начало власти, в Восточной-идея согласия, составляющая
высшую цель общественного союза. Одно есть выражение внешнего, другое - внутреннего
единства. Каждое из них было вызвано историческими потребностями и состоянием
той среды, в которой призвана была действовать церковь. Каждое в своем развитии
выказало и присущие ему качества и недостатки.
Католическая церковь провела начало всемирного единства не только в догматах,
но и в самом управлении. Не довольствуясь невидимым главою, она создала внешнего
главу церкви в лицо папы, который является всемирным духовным властителем,
совершенно независимым от светских князей. До последнего времени он имел даже
свою государственную область. Такое устройство бесспорно дает католической
церкви такое независимое и высокое положение, каким не пользуется никакая
другая. Все местные церкви имеют в папе центр и опору; им назначаются высшие
церковные сановники. В безбрачном духовенстве и монашеских орденах он имеет
целую духовную армию, всегда послушную его велениям и следующую каждому его
слову. Такого могущественного орудия действия, простирающегося на весь мир,
не имела никакая власть на земле. И когда эта власть стоит незыблемо в течении
многих веков, взирая невозмутимо на все обуревающие ее земные волнения и напасти,
то нельзя не преклоняться перед величием этого здания. О него сокрушались
самые грозные ополчения; оно обуздывало самых могучих владык. Перед нравственною
силой папы Генрих IV-й стоял босоногий в Каноссе, вымоляя прощение; Фридрих
Барбаросса преклонял свою голову под его ноги. Поныне еще папская власть является
самым крепким оплотом против всех притязаний светских правительств, стремящихся
поработить себе церковь. Немецкая культурная борьба доказала это во всей очевидности.
Не только Генрих IV-й, но и князь Бисмарк должен был идти в Каноссу.
При таких громадных и централизованных средствах, католическая церковь
естественно оказывает самое могущественное влияние на человеческие души. Не
было в мире учреждения, которое бы имело такое дисциплинирующее действие на
человеческое общество, не силою внешнего только порядка, а возбуждением радостной
покорности в сердцах. Нигде, под влиянием церкви, не совершались такие подвиги
любви и самоотвержения; нигде в таких широких размерах не учреждались братства
для проповеди Евангелия и для помощи ближним. Католические сестры милосердия
могут служить образцом для всех. И все это делается не в силу сурового сознания
долга, а по сердечному влечению, возносящему человека в высший мир, где он
находит удовлетворение глубочайших своих потребностей. Соединяя гибкость с
неуклонною твердостью, глубоко понимая все изгибы человеческого сердца, поражая
воображение в то время, как она взывает к чувству, католическая церковь явилась
величайшею руководительницей человеческих сердец, какую представляет всемирная
история.
Но эти высокие качества имеют и свою оборотную сторону. Где есть неизмеримо
возвышающаяся власть, там неизбежно рождается и властолюбие. Чем значительнее
было историческое призвание католической церкви, чем более требовалось наложить
нравственную узду на варварские племена, разрушившие Римскую Империю, тем
шире и сильнее развивались ее притязания. Она хотела господствовать во всей
гражданской области, быть верховным судьею царей и народов, подчинить земные
цели цели небесной, не путем убеждения, а путем принуждения, насилуя совесть,
беспощадно преследуя всякую свободу мысли и всякое уклонение от правомерного
учения. На этом пути она не останавливалась ни перед чем; для утверждения
своей власти она совершала злодеяния, перед которыми бледнеют все ужасы революционного
террора. Крестовый поход против Альбигойцев, костры инквизиции, Варфоломеевская
ночь, драгоннады Людовика ХIV-го остаются на католицизме вечным пятном, которое
не смоют никакие исторические заслуги. И в то время, как во имя религии мира
и любви потоками проливалась кровь и пылали костры, представители высшего
нравственного порядка, облеченные неограниченною властью над душами, являли
на папском престоле примеры самого гнусного разврата. Имя Борджиа сделалось
синонимом всех преступлений. Высочайшая нравственная власть в мире превратилась
в орудие самых низменных целей. Мудрено ли, что возмущенная человеческая совесть,
в лице протестантизма, отказала в повиновении этой власти и объявила свободное
отношение души к Богу единственным истинным началом религии?
История осудила притязания католической церкви и сама она, вынужденная
обстоятельствами, должна была на практике от них отказаться. Но прошлое наложило
на нее свою неизгладимую печать, и в теории средневековые ее воззрения остались
непоколебимы. При Пии IХ-м, с высоты папского престола преданы были проклятию
все завоевания нового времени, все требования свободы. Даже при умеренном
и дипломатическим Льве ХIII-м, в Венгрии ведется ярый поход против гражданского
брака и свободы вероисповеданий, то есть против таких начал, которые составляют
неотъемлемую принадлежность гражданского общества. Отрицание гражданского
брака есть прямое притязание на владычество в гражданской области. Брак может
признаваться таинством; но это не мешает ему быть, вместе с тем, гражданским
установлением. Таким он неизбежно является, когда он становится источником
гражданских прав и обязанностей. А между тем, католические прелаты не хотят
признать его законность, то есть право гражданской власти распоряжаться в
принадлежащей ей области. После этого, чего же можно ожидать при папе, менее
склонном к примирению? Отсюда та неисцелимая вражда и то глубокое недоверие,
которое питают к католицизму все защитники либеральных начал. Те искренние
католики, которые пытались сочетать свободу с религией, были формально осуждены
папским престолом. Отсюда, с другой стороны, тот фанатизм, с которым ревностные
католики ополчаются против свободы. В католических странах эта взаимная вражда
составляет источник бесчисленных затруднений и постоянной борьбы. Трудно даже
сказать, какой из нее может быть исход. Примирение католицизма с духом нового
времени представляется почти безнадежною задачей.
Совершенно иные свойства имеет церковь Восточная. Основное ее начало,
как сказано, не власть, а согласие, или любовь. По идее, несомненно, это начало
высшее, ибо верховная цель всякого человеческого союза, а тем более союза
нравственного, состоит в соглашении всех его элементов. Но именно трудность
осуществления этой идеи делает то, что основанный на ней союз гораздо менее
способен к действию. Идеал Восточной церкви состоит не в приобретении власти
над душами, а в отрешении от мира, в монашеской жизни. Поэтому, относительно
практических способностей, она далеко не может сравняться с церковью Западною.
Представляя высокие примеры благочестивой жизни, она не выказала себя руководительницею
людей. Поэтому она не в силах была отстаивать свою независимость от светской
власти. Стремление к согласию рождает податливость, и эту печать Восточная
церковь наложила на воспитанные ею народы. В самом церковном управлении светская
власть нередко распоряжалась по своему изволению. Самые крупные перемены,
как-то, отобрание церковных имуществ, совершались без протеста. При отсутствии
внешнего единства церкви, светские князья не были поставлены в необходимость
вести переговоры с независимою от них всемирною властью, которой принадлежало
верховное слово в церковных делах; нужно было сладить только с внутреннею,
местною оппозициею, а сделать это было тем легче, что Восточная церковь не
выработала организации, которая соответствовала бы ее идеалу и давала бы каждому
элементу подобающее ему место и значение в целом. Все зависело от местных
и временных обстоятельств. Так, в России сперва были митрополиты, более или
менее подчиненные Константинопольскому патриарху, затем учрежден был особый
патриархат, наконец патриарх заменен Синодом, в который епископы призываются
по назначению государственной власти. Также изменялись устройство приходов
и отношение светского элемента к церковному.
При таком недостатке прочной организации, обеспечивающей каждому элементу
принадлежащий ему голос в союзе, согласие могло охраняться только внутренним,
духовным началом, присущим всему церковному телу, именно, неуклонным хранением
церковного предания. Это и делает Восточную церковь самым консервативным учреждением,
какое существует в мире. Отсюда громадная ее важность для государства. Но
и это начало имеет свою оборотную сторону. Привязанность к неизменному обычаю
рождает обрядность. Поклонение внешним формам заменяет живое религиозное чувство.
В необразованной среде самый обряд может с течением времени подвергнуться
постепенному искажению, и когда церковная власть хочет исправить вкравшиеся
ошибки, она неожиданно встречает в пастве совершенно бессмысленное сопротивление.
Это именно произошло у нас при исправлении церковных книг. Когда целые массы
народа выделяются из церкви и предают ее проклятию из-за двуперстного сложения
и сугубой аллилуии, то дело идет уже не о высоких нравственных и метафизических
вопросах, разделяющих человеческую совесть, а о чисто внешних обрядах, не
имеющих в истинно религиозной жизни никакого значения и обличающих только
крайнее развитие формализма в народной среде.
С другой стороны, господство формализма не дает удовлетворения и внутреннему
религиозному чувству, которое ищет убежища в сектах сродных протестантизму.
По своей идее, согласие, представляя сочетание всех общественных элементов,
требует и предоставления должного простора свободе. Но когда оно опирается
на неизменное и неподвижное предание, то для свободы не остается уже места.
Она ищет иного исхода.
Этот исход она находит в протестантизме, который делает свободное отношение
души к Богу коренным началом всей религиозной жизни. Это-последняя, новейшая
форма, которую приняло христианство в своем историческом развитии, форма,
которая отрицает предыдущие, но не в состоянии их заменить, ибо она сама основана
на одностороннем начале.
Непоколебимая истина протестантизма заключается в том, что личное, внутреннее,
свободное вознесение души к Богу составляет источник всякой религии. Бог открывается
только тем, кто в Него верит, а вера есть дело свободного внутреннего убеждения.
Без этого есть только мертвый внешний формализм, не только не возвышающий,
а напротив, унижающий душу. Только это внутреннее свободное влечение дает
ей и нравственную силу, необходимую для совершения подвигов самоотвержения
и любви. Оно освящает и чувство и волю, направляя их к источнику всякого добра
и укрепляя их живым духовным взаимнодействием с верховным началом всего нравственного
мира. Отсюда та нравственная крепость, то непоколебимое сознание долга, которыми
отличаются последователи протестантизма; отсюда и его громадное воспитательное
значение для человеческой личности. Католицизм приучает ее к дисциплине, протестантизм
воспитывает ее для свободы, сдержанной сознанием высшего долга. Отсюда и великая
политическая роль протестантизма в истории. Политическая свобода развилась
прежде всего и шире всего в протестантских странах. Здесь она совмещалась
с неуклонным уважением к закону, а потому имела наибольшую прочность. В католических
странах, напротив, свобода становилась во враждебное отношение к религии;
она являлась как возмущение против господствовавшего закона, а потому воздвигала
только шаткие здания.
Но религиозный союз основан на сознании абсолютной истины, а личное внутреннее
чувство, изменчивое и разнообразное, менее всего может быть мерилом истины.
Оно открывает путь всяким фантастическим представлениям. Для того чтобы обрести
полную уверенность в истине, личное чувство нуждается в опоре. И Восточная
и Западная церковь дают ему эту опору в учреждениях, незыблемо стоящих в течении
многих веков и свято сохраняющих религиозное предание, идущее от самого начала
христианства. Протестантизм, отвергнув эти основы, как представляющие уклонения
от истинных начал христианской веры, искал опоры единственно в Священном Писании.
Но Священное Писание можно понимать весьма различными способами. При отсутствии
всякого авторитета, каждый толкует его по-своему и видит в нем то, что хочет.
Вследствие этого, протестантизм естественно разбивается на секты. Единой церкви
он никогда составить не мог.
В различных его отраслях опять выражаются указанные выше основные начала
общественной жизни, с преобладанием того или другого. Ближе всего к прежнему
устройству осталась англиканская церковь, которая сохранила епископство, как
учреждение, идущее, силою рукоположения. от самих апостолов. Этот аристократический
элемент является представителем и хранителем закона. Лютеранская церковь,
напротив, отвергнув епископат, подчинилась власти, но уже не духовной, а гражданской.
Во главе ее стоит светский правитель. Здесь некогда господствовало знаменитое
правило: "чья земля, того и вера" (cujus est regio, illius est religio). Реформатская
или пресвитерианская церковь отвергла и это начало. Последовательно проводя
коренной принцип протестантизма, личную свободу, она признает только свободную
общину, выбирающую своих пастырей. Из нее вышли самые могучие борцы за свободу
и в Англии и в Северной Америке. Наконец, являлись и такие секты. которые,
поставляя себе идеальную цель, проповедовали всеобщее равенство, общение имуществ.
Воображая себя вдохновенными свыше, они исповедывали личное наитие Духа, глаголющего
через своих пророков. Когда эти секты выступали на историческое поприще, они
стремились к разрушению всего общественного строя. Таковы были в ХVI-м веке
анабаптисты. Но когда они ограничиваются теоретическим исповеданием своей
веры, они образуют мирные общины, которые никому не делают вреда, но и не
играют никакой общественной роли. Прочного влияния в какой бы то ни было стране
они никогда не могли получить.
Таков был общий ход развития христианской церкви. Единая в начале, она
распалась на несколько отдельных отраслей, из которых каждая считает себя
обладательницею абсолютной истины. Благочестивые души мечтают о их воссоединении;
но беспристрастно взирая на вещи, нельзя не признать подобные стремления тщетными.
Воссоединение церквей, очевидно, может совершиться только на почве католицизма
или православия; раздробленный протестантизм не в состоянии объединить себя,
не только что других. Католицизм питает на это наиболее надежды. Поныне еще
папа взывает к восточным церквам. убеждая отпавших возвратиться в лоно единой
истинной церкви. Но для Востока примкнуть к католицизму значит отречься от
своего тысячелетнего прошлого, подчиниться совершенно чуждой ему власти, наконец,
призвать своими все исторические злодеяния, совершенные католицизмом. Непонятно,
притом, зачем нужно объединение, не только догматическое, но и административное,
в союзе, основанном не для мирских, а для нравственно-религиозных целей. Исповедуя
начало внутреннего единства, восточные церкви хранят общение веры и любви;
относительно же административного устройства каждая страна может сообразоваться
с своими внутренними потребностями и своими историческими судьбами. Отсутствие
внешнего единства может иметь некоторые невыгоды: рассеянные церкви менее
способны отстоять свою независимость против светских правительств. Но лекарства
от этого зла следует искать не в подчинении внешней церковной власти, а в
признании начала свободы, которое одно может обеспечить церкви надлежащую
самостоятельность.
Но если Восточная церковь не может подчиниться католицизму, не отказавшись
от всего, что для нее есть самого высокого и дорогого, то еще менее может
католицизм отречься от всего своего прошлого, в особенности от могучей организации,
которая, вырабатываясь в течении тысячелетий, доныне представляет сильнейший
оплот против всяких разрушительных сил. Каждая из христианских церквей имеет
свои исторические судьбы и свое земное призвание. Объединение их искренний
христианин может искать не в этой области земных стремлений, а в невидимом
духовном мире, обнимающем живых и умерших. где главою является не земной владыка,
венчанный папскою тиарой, а Христос, сошедший на землю для спасения рода человеческого.
Только эта невидимая церковь, обнимающая небо и землю, представляет всю полноту
нравственного мира, как он выразился в христианском миросозерцании. Земные
же ее отрасли, развивающиеся в изменчивых условиях пространства и времени,
представляют применение вечных христианских начал к разнообразию судеб и потребностей
человека. Каждый народ по - своему воспринимает эти высшие истины и по-своему
осуществляет их в своей жизни. Мало того: даже в одном и том же народе не
все имеют одинакие духовные потребности и одинакое религиозное понимание.
Чем шире народный дух, чем разностороннее его элементы, тем больше разнообразия
должно проявиться и в самом воспринятии религиозных истин. С этой точки зрения,
распространение сект не есть зло, а благо для общества. Оно свидетельствует
о том, что в нем живо религиозное чувство, которое не находя удовлетворения
в официальном формализме, ищет его в других выражениях религиозной истины.
И никто не в праве ему это возбранять, ибо никто не в праве сказать человеку:
ищи Бога здесь, а не там, поклоняйся ему этим, а не другим способом. Человеческая
совесть свободна и ищет Бога там, где она чувствует себя к Нему ближе, где
Он сильнее действует на душу. Какими путями Бог призывает к себе человека
и привлекает к себе его сердце, это от человеческих взоров сокрыто, а потому
внешняя власть не в праве святотатственно налагать руку на эти отношения.
Таково должно быть воззрение истинного благочестия; с своей стороны, философ
и политик могут только подтвердить этот взгляд.
Если таким образом церковь, в своем земном существовании, распадается
на отдельные отрасли, соответствующие разнообразным потребностям и судьбам
человека, то очевидно, что ни одна из них не может быть исключительным мерилом
истины, хотя каждая себя считает таковым. Из того, что человек родился членом
известной церкви, и что она отвечает его религиозным потребностям, вовсе еще
не следует, чтобы она была носительницею абсолютной истины. Магометане, брамины,
буддисты точно также родились и воспитывались в известной вере, которая соответствует
их потребностям и дает им внутреннее убеждение. Для того чтобы определить,
которое из существующих на земле вероисповеданий более или менее подходит
к тому, что человек может признать для себя абсолютной истиной, надобно возвыситься
над ними и сравнить их между собою; надобно сопоставить их с духовными потребностями
человека вообще, а равно и с указаниями его разума.
Такое сравнение может быть только делом разума. Никакое чувство не может
служить мерилом истины, ибо чувство есть нечто непосредственное, субъективное,
разнообразное и изменчивое. Чтобы знать, насколько оно соответствует объективному
бытию, надобно его разнять и сравнить с тем, что дается другими путями. Для
утверждения объективной истины необходимы анализ и проверка, а это Дело разума,
отвлекающегося от всех конкретных явлений и подвергающего их испытанию. Всякое
мерило, по самому своему понятию, есть начало отвлеченное; поэтому им не может
быть никакое чувство, в особенности религиозное, которое охватывает человека
всецело и в своем конкретном единстве связывает самые разнообразные стороны
его жизни. Без сомнения, человеческий разум сам есть начало изменчивое и шаткое,
а потому он абсолютным мерилом служить не может. Но иного у человека нет.
Даже те, которые, отвергая разум, дают первенство религии, делают это на основании
предварительного испытания того, что может дать то и другое. Как разумное
существо, человек, с помощью данного ему Богом орудия, должен искать истины:
в этом состоит его величие. Но как ограниченное существо, он в этом искании
может ошибаться, а потому исследование истины составляет работу многих и многих
поколений. Приложение разума к познанию вещей есть наука, которая таким образом,
при всех своих колебаниях и недостатках, является путеводным указателем для
разумного существа на его жизненном поприще. Посмотрим, что она может дать.
Еще по теме Глава 1. Религия:
- Анри Бергсон о двух источниках морали и религии
- ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИЯ А. П. Мидлер
- Глава 14 Религия___
- Религия в Соединенных Штатах Разнообразие
- ГЛАВА 2. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ МОНДИАЛИЗМА
- 7. ДЕСТРУКЦИЯ РЕЛИГИЙ.
- Глава X Щ— Анимизм ( продолжение)
- Глава XII щ Анимизм ( продолжение)
- Глава XIV Анимизм (окончание)
- Глава 8 РЕЛИГИЯ И ОБЩЕСТВО
- 1. Причины активизации «молодежных религий»
- Глава семьдесят перваяРелигия государства Маурьев