ДРЕВНЕРУССКИЕ ИЗВЕСТИЯ ВЕЛИКОПОЛЬСКОЙ ХРОНИКИ Н. И. Щавелева
Русские известия в польских раннесредневековых хрониках изучены весьма недостаточно. В настоящей статье представлены сведения по древнерусской истории, содержащиеся в так называемой Великопольской хронике. Впервые она была обнаружена в сборнике под названием «Chronica magna seu longa Polonorum», куда, кроме нее, входил еще ряд польских источников, предназначенных для создания обширной истории Польши. Большие споры ведутся по сей день по поводу времени возникновения хроники и ее автора. Первоначально создателями памятника считались епископ познаньский Богухвал, назвавший себя в разделе 89 (Ego Boguphalus, episcopus . . . audivit), и продолжатель его дела епископ Годислав Башко, также представившийся в хронике (раздел 143 и сл.). Соответственно и произведение датировалось временем их жизни — XIII в. 171 В недавних исследованиях польских ученых эта точка зрения пересмотрена, и в авторы хроники предложен Янко из Чарнкова, подканцлер короля Казимира Великого, который, будучи «каноником познаньским, гнезненским, вроцлавским и краковским», имел дело «со всеми польскими кафедрами, а следовательно, мог собрать такой значительный материал, каким является «Chronica magna»» 172. Дата составления хроники соответственно передвинута на XIV в. Представляя собой обширную компиляцию, составляющими частями которой служили многочисленные рочники и хроники (в частности, сочинение Винцента Кадлубка — польского хрониста XII в. — являлось основным источником для великопольского автора при изложении событий до 1202 г.), как отечественные, так и иностранные, Великопольская хроника ведет свой рассказ с незапамятных времен до 1271 г., что позволяет проследить историю польского государства на протяжении четырех веков его существования. Лучшее издание хроники выпущено в 1970 г.* в новой серии «Pomniki dziejowe Polski» 173. Благодаря этому изданию значительно расширились возможности изучения памятника. Исследователи отдали много сил Великопольской хронике, справедливо считая ее историческим трудом, который возникал постепенно. В ней ясно обнаруживаются два этапа исторической мысли XIII и второй половины XIV в., вследствие чего хроника является прекрасным источником как периода феодальной раздробленности, так и дальнейшего этапа развития историографии Польши, современного единому королевству Казимира Великого. Великопольская хроника начинает свое повествование с легендарных праславянских времен. Особенно интересно предание о трех братьях — Чехе, Jlexe и Русе, которые дали начало чешскому, польскому и русскому народам. Подтверждая распространенное в средневековье мнение об общей праотчизне славян, отцом этих братьев великопольский автор называет Пана, именующегося по названию общеславянской «колыбели», земли Паннон- ской. В польских источниках образ Jlexa, мифического праотца поляков, впервые появляется именно в Великопольской хронике (причем в части, интерполированной в XIV в.). Аноним Галл не упоминает о нем. У Кадлубка это имя также не встречается, хотя он первый именует поляков Lechitae. Вслед за ним пользуется этим именем и францисканский хронист, так называемый Межва. Само слово «lech» впервые засвидетельствовано в чешской рифмованной хронике Далимила 174, датированной началом XIV в., причем не как имя собственное. Чешский автор выводит своего эпонима из Хорватии и замечает, что «в той земле был лех, по имени Чех». Другой чешский хронист Ян с Пулкавы (1374) создает двух братьев — Чеха и Леха 175. На этот источник ссылается автор шлёнской хроники (Ksi^z^t polskich) конца XIV в. Петр с Бычины и добавляет, что от Чеха названы чехи, а от Леха — поляки. В XV в. Ян Длугош присоединяет к Чеху и Леху Руса — не брата, а внука Леха. Как видно, Великопольская хроника не служила ему источником. Но именно версия Длугоша повторялась последующими источниками XVI и XVII вв., которые добавляли к легенде все новые подробности. С XVIII в. началась научная критика великопольской легенды. В образе Леха усматривали отзвуки давнего наезда чужеземцев- лехитов на славянский край. А. Нарушевич принимал Леха за образ, эпонимичный древнему названию поляков Лехичи—Ле- хове 176. К. Шайноха 177 усматривал в нем вождя норманнов, населявших некогда территорию Гнезно. В историографии второй половины XIX—XX в. получил преобладание взгляд о литературном происхождении легенды. Некоторые ученые думали, что создателем «лехитов» и соответственно Леха был Кадлубек, образовавший их по подобию древнерусских летописных «ляхов». Вся же легенда возникла на основе чешского предания 178. За чешскую первооснову высказывались также А. Брюкнер, К. Тыменецкий, X. Ловмяньский и Я. Домбровский. К. Тыменецкий совершенно справедливо объяснял возникновение легенды процессом пробуждения народного самосознания и ощущением славянского единства и чехов и поляков в XIV в. По его мнению, к Чеху-эпониму добавлен образованный от «лехитов» Кадлубка Лех; на польской основе появился и Рус 179. Немногие исследователи находили в великопольской легенде следы народного предания. В конце XIX в. С. Лагуна обратил внимание, что имя Лех было известно в древнепольском языке, а следовательно, могло возникнуть независимо от литературной традиции 180. Были выдвинуты предположения о том, что Лех идентичен славянскому герою, погибшему в 805 г. и известному Галлу 181. Интересен взгляд Б. Кюрбис на происхождение легенды. Она опровергает чешскую праоснову, допуская, что легенда складывалась из двух разных преданий: о трех братьях-славянах и об образовании Гнезна. Первое возникло в результате знакомства автора Великопольского сборника с хроникой Козьмы Пражского (XII в.), где упоминается Чех-эпоним. Исследовательница полагает, что польское изложение опередило чешскую хронику Яна с Пулкавы. Основой же предания об образовании Лехом с потомством Гнезна (гнезда) могло стать какое-либо местное великопольское сказание, появившееся в XIII в. от «лехитов» у Кадлубка и известное уже Галлу. Причем Галл мог опустить эту легенду, следуя своему принципу излагать только династические легенды, а магистру Винценту невыгодно было первым городом поляков считать Гнезно, поскольку он стремился обосновать столичное происхождение Кракова. В литературной великопольской среде обе традиции слились в одну 182. В недавних изысканиях К. Шляского подведены итоги критическому изучению легенды. Он приводит результаты линг- вистических исследований, доказывающих, что имя Лех было известно в очень раннем польском средневековье183. Этимология возводит название Лехичи, Лех к этническому имени, происходящему от l^dy (необработанное поле) и звучавшему с носовым звуком. Таким образом становится понятной связь этого термина с Lendizi в списке племен Географа Баварского и с Lendzeninoi у Константина Порфирородного (948—949), обозначавшими далеких польских предков. По фонетическим законам других языков Lech перешел в Лях (русский язык), Lach (чешский), Lenkas (литовский) и т. д. Следовательно, Кадлубек мог из собственного языка привести бытовавшее издавна в народе название поляков— лехиты, не обращаясь за помощью к русским источникам. В пользу того что интерполятор Великопольской хроники не вымышлял свою легенду, говорит его эпоним польского народа — Лех, а не, например, Полян, хотя до второй половины XIII в. название Polska—Polonia означало прежде всего Великую Польшу. Вопрос о легендарных родоначальниках славянских народов, несомненно, заслуживает особого самостоятельного рассмотрения. На данном этапе, проследив за рассуждением исследователей интересного нам сообщения, можно сделать следующие выводы. В великопольской легенде нашла свое окончательное утверждение народная традиция, повествующая об этническом родстве трех славянских народов. Имя Лех восходит к догосударствен- ным временам польской истории. Чех как эпоним чехов появляется в источниках XII в., и, что особенно важно для нас, имя Рус, известное в Польше с давних времен (оно засвидетельствовано в гнезненской булле XIII в.), становится в польской хронике XIV в. эпонимом русского народа. В Великопольской хронике сохранилось также сообщение об участии русских войск в сражении польских князей под Познанью ы. Речь идет о русском князе, выступавшем со своим отрядом на стороне силезского князя Владислава II. Познаньское сражение было заключительным этапом в столкновении между сыновьями Болеслава III 184. Следует отметить важность этого момента для польской истории. Исследователи полагают, что именно Владиславу II принадлежала последняя попытка объединить государство, а поражение и изгнание этого «сеньора и начальника» окончательно утвердило феодальную раздробленность в Польше. Ипатьевская 185 и Лаврентьевская 186 летописи сообщают иод 1145 г. о выступлении черниговских князей с Владиславом II против его младших братьев — мазовецкого князя Болеслава Кудрявого и великопольского Мешко 187. В этот раз встреча соперников окончилась мирно. По-видимому, Владислав II в союзе с русскими соседями оказался неодолим, и младшие Болеславичи пошли на очевидные уступки. Изрядный кусок (Визна, открывающая дорогу на Пруссию) достался русским союзникам. Владислав сумел занять Серадзко-Ленчицкую землю и разъединить провинции мазовецкого и великопольского князей. О познаньском походе русские источники молчат. Тем большую ценность имеет сообщение Великопольской хроники. Но молчание летописей дает повод считать, что в данном случае Руси не удалось направить в Польшу значительного войска, так как тогда на Руси складывалась напряженная ситуация. После смерти киевского великого князя Всеволода Ольговича братья его были потеснены, на киевском столе сел волынский князь Изяслав Мстиславич (1146—1154). Начались изнурительные междоусобные войны. Осада Познани датируется весной 1146 г. Интересно, что Магдебургские анналы засвидетельствовали прибытие Владислава II ко двору германского императора Конрада в марте этого года с намерением получить помощь в задуманном предприятии 188. Содействие Германии запоздало. Конрад вступил в Польшу лишь в сентябре 1146 г., и его поход больше походил на интервенцию. Владиславу он уже не помог, а от Польши добился вассальной зависимости. Хроника о Петре Властовиче XVI в.189 сообщает, что Владислав II после упомянутой в ней расправы с ее героем (1145) отправился на Русь поохотиться (causa venacionis). Это свидетельство любопытно, особенно если вспомнить статью Ипатьевской летописи о том, что Болеслав Высокий, сын Владислава, женатый с 1141 г. на дочери черниговского князя Всеволода Ольговича, выступил в 1146 г. вместе со своим тестем, теперь уже киевским князем, против галицкого Владимира 190. Причем во второй раз Болеслав называется именем отца: «посла къ Изяславоу Мьстиславичю Володислава зятя своего», хотя уточнение «зятя» позволяет усмотреть здесь ошибку летописца. Предполагая существование другого, более полного, списка польской хроники XVI в., повествующего об этих событиях, можно, хотя и с большой осторожностью, допустить, что Владислав II перед Познаньским сражением все же побывал на Руси, с теми же целями, что позднее и при дворе германского императора. Воочию убедившись, что Русь на этот раз не может оказать ему серьезной поддержки, он обратился к императору Конраду. Но все же какой-то отряд русских был выделен в Польшу 191. Об этом есть сообщение в чешской хронике Винцента, написанной около 1170 г. (правда, событие ошибочно датировано 1149 г.), где сообщается, что «Владислав, князь Польши, собрав великое множество как сарацинов, так и русских. . . осадил Познань» («Wladizlaus, dux Polonie, collecta maxima tam Sarracenorum quam Ruthenorum multitudine Poznan. . .obsidet») 192. Из этой хроники автор Великопольской хроники мог заимствовать свои сведения: как известно, он широко пользовался чешскими источниками. Хотя, несомненно, он знал больше, раз сообщает даже детали о беседе русского князя с Владиславом II перед сражением. Причем анонимный русский князь из польской хроники, как видно, не одобряет действий Владислава и пытается отговорить от братоубийства («ille fratres, ut gracie pristine restituat exhortatur»). Можно, конечно, усмотреть здесь авторскую хитрость — стремление осудить действия Владислава устами его же союзников, но все же нет оснований полностью отвергать известие, тем более что и другие источники признают участие небольшого русского отряда в Познаньской битве. Приняв во внимание все вышесказанное, можно представить ход событий следующим образом. Владислав II, решившись на последнее столкновение с противником, снова ищет помощи на Руси, куда, возможно, отправляется сам, посильно способствуя союзным русским князьям в их междоусобных войнах (1145— 1146) (участие его сына Болеслава II в русских делах неоспоримо, об этом говорит русская летопись). Учитывая занятость восточных соседей, Владислав ищет поддержки в Германии (свидетельство Магдебургских анналов), хотя и не получает ее в нужный момент. Поскольку время не терпит, Владислав решается на сражение, набрав вспомогательные отряды русских и язычников (возможно, пруссов) 24, что находит отражение в чешской хронике Винцента и в Великопольской хронике. Внимания заслуживает и сообщение Великопольской хроники о гибели князя галицкого Романа в 1205 г. под Завихостом. Это загадочное событие в дальнейшем получило широкое распространение в польской устной традиции, что может в какой-то мере служить доказательством важности этой битвы для истории Польши. Большинство польских рочников сохранили записи об этом эпизоде. Самой старшей из них можно считать статью рочника Краковского капитула, написанную, как полагают многие исследователи, рукой самого магистра Винцента (XII в.) 193. Из хроник первая упоминает о завихостском сражении Великопольская, посвящая ему особый раздел под заголовком: «Как Лешко и Конрад владыку Руси Романа победили» («Qaliter Lestko et Cunra- dus Romanum principem Russie vicerunt») 194. Здесь говорится о том, как Роман, «могущественный владыка Русских», возгордившись, отказался платить дань (tributa) и, дерзко и всевластно противопоставив себя князю Лешко, с огромным войском напал на пределы Польши. Польские князья с небольшим отрядом отразили натиск русских полчищ и победили надменного Романа: воинов обратили в бегство, а его самого убили, воздав по заслугам за намерение повоевать братьев своих (имеются в виду Лешко и Конрад). В рочнике Краковского капитула приведена та же причина, отличается лишь форма изложения: запись рочника обработана в духе церковной традиции. Можно полагать, что автор великопольского сборника заимствовал это сообщение либо из рочника, либо имел в руках более полный экземпляр хроники Винцента Кадлубка, куда уже была включена запись о поражении Романа. Итак, польские источники в качестве причин битвы выдвигают отказ русского князя платить дань и попытку завоевания им соседних польских земель. Из русских памятников об этом знает Лаврентьевская летопись: «Иде Роман Галичьскыи на Ляхы и взя два города лядская и ставшю же ему над Вислою рекою и поеха сам в мале дружине от полку своего. Ляхове же наехавше оубиша и дружину около его избиша» 195. Но, как видно, о причинах похода летописец либо не был осведомлен, либо сознательно умалчивал. Ипатьевская летопись — основной источник сведений по истории галицко-волынских земель — в этом месте прерывается, а Галицко-Волынская летопись, как известно, начинает свои записи с 1206 г. Хотя интересно сообщение этой летописи под этим же 1206 г. Здесь рассказывается о том, что после смерти Романа жена его бежала с сыновьями Даниилом и Васильком в «Ляхы», где ее с «великою честью» принял Лешко, сказав, что «дьяволъ есть вовергл враждоу сию» между ним и Романом, а дьявол тот «бе бо Володислав» 196. Следует указать еще один источник, хранящий свидетельство о походе Романа. Это хроника французского цистерцианца Аль- берика, в которой под 1205 г. записано: «Король Руси по имени Роман выступил из пределов своих, желая пройти через Польшу в Саксонию. . . [и] был убит двумя братьями князьями Польши Лешко и Конрадом у реки Вислы. . .» 197 Гибель его расценена как наказанье божье за стремление этого «мнимого христианина» («falsus christianus»), как пишет хронист, разрушить мимоходом церкви. Следовательно, перед нами несколько версий поражения Романа Галицкого на польской земле. Надменный Роман, отказавшись повиноваться малопольскому князю Лешко, вероломно напал на польские границы (польские источники), имея намерение пройти через Польшу в Саксонию (французская хроника), подстрекателем же Романа или, быть может, его соперников, спровоцировавшим военное столкновение родственных по крови и дружественных до сих пор князей, был некий Владислав (русская летопись). Ни одно из этих сообщений нельзя оставить без внимания. Современное событию свидетельство цистерцианца Альберика исследователи считают весьма важным, поскольку тот «располагал хорошей информацией от кардинала Якова из Пренеста, который был местным аббатом, а в качестве папского легата посещал Венгрию» 198. В достоверности статьи Галицко-Волынской летописи трудно сомневаться. Что касается польских источников, то запись в рочнике Краковского капитула, пересказываемая последующими хронистами, появилась, несомненно, вскоре после описываемой битвы. Можно предположить, что события разворачивались следующим образом. Роман, став в 1199 г. князем галицким, чему по данным польских источников немало способствовали дядя Романа великий князь Польши Казимир Справедливый, а впоследствии его сын Лешек Белый 199, сумел в короткий срок объединить под своей властью немалые русские земли. В его руках оказались не только Галичина и Волынь, но и Киев. О силе русского князя красноречиво говорят эпитеты, которыми награждают Романа иностранные хронисты: могущественный владыка русских — potentissimus princeps Rnthenoriim, король Руси — rex Knssie, и т. д. Трудно допустить, что в таких условиях Роман выплачивал дань польскому князю, как утверждал великопольский автор. Укрепившись на киевском столе, Роман развернул широкие внешнеполитические действия, преследуя собственные цели. Полученный в наследство союз с Германией, а также старые торгово-политические поморские связи дали возможность Роману вмешаться в польско-немецкие дела. В 1205 г. Роман выступил против союзного саксонским Вельфам Лешка Белого, лелея надежду, включившись в борьбу за императорскую корону между Филиппом Швабским, младшим сыном Фридриха I, и Оттоном IV, сыном саксонского Генриха Льва, укрепить «русско-поморские отношения, а заодно и русско-немецкие связи» 200. По всей видимости, князь Роман поддерживал Филиппа в его притязаниях на Поморье, находящееся под властью как Германии, так и Дании. Интересно, что одновременно на Поморье был предпринят поход датского короля Вальдемара II (в Славянское княжество), в котором выступил соперник Лешко Белого великопольский князь Владислав Лясконогий: «В год 1205 совершен поход в Славию, в котором господину королю способствовал князь Владислав» («Аппо 1205 expeditio facta est in Slaviam, ubi Lodislaus occurit domino regi») 201. По всей вероятности этот Владислав и явился тем самым дьяволом, который поссорил союзных до сего времени Романа и Лешко 202. Ему было выгодно прежде всего отвлечь Лешко от подготовки к обороне Кракова, на который он постоянно претендовал. И кроме того, в его намерения входило воспрепятствовать Роману, направляющемуся в Поморье на помощь тогдашнему противнику Вальдемара Филиппу Швабскому. Как видно, замысел его удался. Роман погиб на польской земле, что имело значительные последствия как для Руси, так и для Польши. В Юго-Западной Руси наступила длительная феодальная война. Польша вкупе с Венгрией получила возможность осуществлять вооруженные притязания на Галич и Волынь, впоследствии, правда, окончившиеся неудачей. Следует сказать, что свидетельство Альберика подвергается сомнению польскими исследователями. Так, Б. Влодарский с трудом допускает, что польские источники ничего не знали о намерении русского князя продвинуться в Саксонию 203. Впрочем, если признать, что первую запись сделал Кадлубек, писавший в году правления и при дворе Лешко Белого, то легко объясняется намеренное умолчание польского хрониста о далеко идущих планах Романа и выдвижение на первое место неблагодарности русского князя, забывшего о благодеяниях польских родственников. Тенденциозность в изложении связана со стремлением оправдать попытки краковского князя распространить влияние на соседние русские княжества, особенно усилившиеся после гибели галицкого князя. В Великопольской хронике сохранилось еще одно важное известие о Руси. Под 1228 г. автор сообщает о передаче вроцлавским князем Генрихом (Бородатым) Опатовского монастыря, аббат которого стал недавно первым епископом in partibus на Руси, любушскому костелу. Имя аббата обозначается лишь начальной буквой «О» 204. Ниже в списке духовных лиц, присутст вующих при канонизации святого Станислава мученика, упоминается Герард (Gerhardus) Ордена цистерцианцев, некогда первый русский епископ Русски из Опатова 205, что дает основание именно Герарда подразумевать под инициалом «G», а также определяет Опатовский монастырь как цистерцианский. Только Великопольская хроника сообщает об организации первого русского епископства. Ни русские источники, ни другие польские не знают об этом. Созданию такого епископства способствовало несколько факторов. К 30-м годам, после смерти (1227 г.) князя Малой Польши Лешко, обострился конфликт между малопольскими и великопольскими князьями. Мазовецкий князь Конрад сблизился с соседними русскими землями, чему немало содействовали и тесные родственные связи (мать его — княгиня Елена была дочерью смоленско-киевского князя Ростислава) с Русью. Князь волын- ский Даниил Романович оказал Конраду весьма существенную помощь, в результате которой был предпринят успешный русский поход в Сандомирскую землю, отвоевана Силезия и потеснены вроцлавский князь Генрих Бородатый и великопольский соперник Конрада Владислав Лясконогий. Был заключен новый договор (1230 г.) в интересах укрепления польско-русских отношений. Активное вмешательство русских князей в борьбу за великокняжеский стол в Польше насторожило римскую курию (направлявшую деятельность польских католических орденов). Приблизительно в это же время соперничающие друг с другом каноники доминиканцы и цистерцианцы стремились получить в Риме согласие на организацию (каждый под своей эгидой) латинской церкви путем установления особого (отдельного) епископства для Руси. 12 мая 1232 г. папа Григорий IX выдал Ордену доминиканцев разрешение на изучение возможностей создания такого епископства. Вскоре возникает русское епископство. Однако русским епископом на польской земле стал представитель не доминиканского, а цистерцианского Ордена. В. Абрагам полагает, что тогдашний глава цистерцианцев Христиан воспользовался своими отношениями с русским князем Даниилом и опередил соперников 206. Руководствуясь данной ему папой Гонорием II[ буллой 1218 г., где узаконивалось право организации диоцезов и назначение епископов в странах обращенных народов, Христиан установил латинскую епархию in partibus на Руси и назначил туда Герарда, бывшего прежде аббатом в Опатове. Посвящение Герарда падает на 1232—1233 гг., причем В. Абрагам полагал, что на выбор его мог повлиять сам Конрад, вла девший тогда значительной частью Малой Польши и Сандомир- щиной207. Благодаря исследованию И. Шиманьского удалось отнести организацию опатовской канонической группы к временам правления Казимира Справедливого. Появление в 1206 г. в Опатове причта прелатов в полном составе (декан, схоластик, кантор) свидетельствует о намеренном создании основы для будущего епископства, которое должно было иметь не последнее значение в планах русской политики, проводившейся князем Казимиром, а затем и его последователями в союзе с патронируемыми им цистерцианцами. Возможно, Герард с момента образования епископства стоял во главе опатовских каноников 208. В чем заключалась деятельность этого первого епископа, неизвестно. Сохранились сведения лишь о том, что вскоре он столкнулся с претензиями любушского епископа и вынужден был, как можно судить из сообщения Великопольской хроники, отступить. Любушские претензии достигли цели благодаря перемене политических обстоятельств, поскольку Сандомирская земля, где находился Опатов, возвратилась к законному наследнику — Болеславу, сыну Лешка Белого. Опекуном малолетнего князя был шлёнский князь Генрих Бородатый, который, заняв Сандо- мир, передал только что основанное русское епископство любушек ому костелу (что называется, по-приятельски, поскольку был в добрых, дружеских отношениях с тамошним епископом Вов- жинцом). Несомненно, главную роль тут сыграло его желание захватить юрисдикцию русского епископства в свои руки. Поступок Генриха Бородатого выглядит для тех времен преступлением перед римской курией, узаконившей опатовское аббатство, и может быть истолкован только особыми причинами, из которых главной, по-видимому, стало обвинение Христиана в превышении своих полномочий, установленных упомянутой буллой 1218 г., поскольку епископство было основано не на землях «обращенных» варваров, а «в Опатове, и для русских в схизме» 209. Этим, собственно, можно объяснить и отсутствие в источниках каких-либо следов сопротивления Герарда насильственному вторжению любушцев. В. Абрагам относит это событие к 1235—1238 гг., что весьма правдоподобно и дает основание считать датировку автора Великопольской хроники ошибочной. Домогательства именно любушского епископства современные исследователи понимают по-разному. Действительно, почему оно, столь отдаленное от русских границ, считало себя епископством in partibus на Руси. И. Плохи допускал фальсификацию документов на основании давней путаницы географических тер- Мийов Русь и Ругия Любушское аббатство, основанное в НМ- 1125 гг., должно было осуществлять политические планы Болеслава Кривоустого, распространяя миссионерство в Ругии, на которую притязала в то время Польша. Благодаря такому «лингвистическому недоразумению» удобно было намеренно забыть о прежних «ругинах» и выдать их за русинов — Rutheni, что могло служить доказательством обоснованных претензий 210. Кафедра любушская, вступив в права русского епископа Герарда, несомненно, обладала той же юрисдикцией на близлежащих землях, хотя о результатах миссии этого аббатства мы также не имеем сведений, за исключением поздних откликов каноников, которые жаловались в Рим на «вероломство русских правителей» и «злобу» населения (жителей) 211. Таким образом, можно сказать, что первые попытки польских католических орденов установить епископство «для русских» были неудачны. Т. Войцеховский приводил интересующий нас отрывок для подкрепления той мысли, что автор Великопольской хроники мог получить свою информацию от епископа любушского Петра, с которым был в весьма близких отношениях (а именно, находил у него убежище в трудный для себя 1371 г.). Такого же мнения держался Я. Домбровский 212, который полагал, что для Янко естествен интерес к истории родных ему сантоцких и близ них лежащих земель. Наконец, вспомним и о том, что стремление Казимира Великого насадить католическую иерархию на Руси приходится именно на то время, когда Янко (с 1364 г.) был королевским подканцлером и по долгу службы обязан был изучить вопрос о любушском епископстве. Несомненно, как помощник короля и архидиакон гнезненский Янко был в курсе проводимых мероприятий, особенно касающихся дел церкви. Начиная со времен Казимира Великого (1333—1370), обнаружилось стремление к подчинению церкви государству, что служило на пользу шляхте, можновладству и богатому мещанству, как, впрочем, и самому королю. Овладев Галицкой Русью (с 1349 г.), Казимир начал (при поддержке панства) стремиться к организации латинской церкви на Руси, дабы усилить там влияние польских панов и шляхты. На завоеванной территории возникла сеть католических епископств (во Владимире-Волынском, в Холме, во Львове), которые, хотя и не имели «реальной ценности», поскольку их деятельность Сводилась к исполнению обязанностей в других диоцезах на коренной польской земле 46, все же служили скрепляющим звеном между Русью и Польшей. Тогда в 1363 г. Казимир обратился с просьбой к папе Урбану V об установлении постоянного епископства во Львове, которое было бы подчинено гнезненской митрополии, а со временем превратилось бы в самостоятельную митрополию. Замысел короля разбился о претензии именно любушских епископов, заявивших о своих давних правах на обладание юрисдикцией на Руси. Казимиру пришлось отказаться от своей затеи. И только после его смерти Владиславу Опольчику удалось преодолеть сопротивление любушцев и организовать в 1375 г. архиепископство в Галиче. Не удивительно, что при таких обстоятельствах автору Великопольской хроники показалось важным включить в свой труд сообщение об организованном на полтора столетия раньше первом русском епископстве, в судьбу которого впервые вмешались любушские каноники.