В выписках Н. М. Карамзина из пергаменной Троицкой летописи, сгоревшей в 1812 г., уцелело и сохранилось название какой-то другой, неизвестной летописи — «Летописец Великий Русьский». В статье 6900 (1392) г. Троицкая, говоря о неуживчивости новгородцев с великими князьями, рекомендовала: «И аще хощеши распытовати, разгни книгу «Летописец Великий Русьский» и прочти от Великаго Ярослава и до сего князя ньигЬшняго» г. Других упоминаний этого летописца мы не имеем, и что он представлял собой, остается загадкой. Ясно лишь, что работа над ним велась в третьей четверти XIV в. и что он существовал в 1392 г., а может быть и позже, т. е. был современником Лаврентьевской (рукопись 1377 г., текст доведен до 1305 г.) и предшественником Троицкой летописи (рукопись начала XVв., текст доведен до 1408 г.). Решение загадки Летописца Великого Русского, окажись оно возможным, пролило бы свет на один из самых важных и темных для науки периодов в истории русского летописания. Ученые, естественно, старались решить эту загадку. А. А. Шахматов, опираясь на слово «Великий», полагал, что Летописец Великий Русский был общерусским летописным сводом: «. . . московскому летописцу начала XV в. была известна книга, содержащая общерусский свод, ибо что другое можно разуметь под «Великим летописцем»?» 213. М. Д. Приселкову, напротив, этот летописец рисовался как узко московская великокняжеская летопись, послужившая одним из источников общерусской митрополичьей Троицкой. Представление о ней М. Д. Приселков получал, исключая из реконструированного им текста Троицкой все немосковские известия, ведущие к мысли об иных летописных центрах. Оканчиваться эта летопись должна была, по мнению М. Д. Приселкова, 1389 г. — годом смерти Дмитрия Донского. Состав известий, «которые мы имеем основания отнести к собственно московскому великокняжескому своду 1389 г., — замечает историк, — . . .отличается необыкновенно замкнутым характером». В нем «мы не видим привлечения даже таких обычных для предшествующих сводов материалов, как новгородское летописание; нет известий по истории Суздаля или Твери; даже нет следов иного, кроме великокняжеского, летописания московского, хотя в XIV в. такие московские летописцы уже появились» 214. 1389 годом, подобно М. Д. Приселкову, предположительно датирует Летописец Великий Русский Л. Л. Муравьева; отмечая ряд общих черт Владимирского летописца и Троицкой летописи (отличающих их от Симеоновской), она склоняется к мысли, что «объем известий русского летописания XIV в. был большим, чем представлялось до сих пор» 215 (т. е., очевидно, — чем это представлялось М. Д. Приселкову). В. Л. Комарович, сличив Троицкую летопись с близким к ней текстом Симеоновской летописи и Рогожского летописца, отметил, что общий текст этих последних тождествен с Троицкой в пределах до 6900 (1392) г., и пришел к выводу, что 1392 годом оканчивался летописный свод, предшествующий Троицкой летописи. На его взгляд, этот свод имел общерусский и митрополичий, а не великокняжеский характер: «В духе русско-литовской неделимости митрополии и московско-тверского политического равновесия и был составлен в 1392 г. первый в Москве летописный свод, инициатором которого есть. . . все основания признать самого митрополита Киприана». И как раз под этим самым 6900 г. упомянут в Троицкой «Л'Ьтописец Великий Русьский». Естественно, что ученый связал это название с определяемым и описываемым им Киприановым общерусским сводом 1392 г., «прямым источником Троицкой» 216. У В. Л. Комаровича, как видим, взгляд на Летописец Великий Русский оказался, по сути дела, таким же, как и у А. А. Шахматова. Коснулся вопроса о Летописце Великом Русском также Я. С. Лурье. «В курсах древнерусской литературы неизменно перечисляются, — пишет он — например, такие гипотетические своды, которые сам А. А. Шахматов скромно именовал «учеными фикциями», — «Древнейший Киевский свод» 1039 г., «Древний Новгородский свод» 1050 г., «Первый Киево-Печерский свод» 1073 г., «Второй Киево-Печерский свод» 1095 г., «Летописец ве ликий русский» 1382 г. (ошибка; следует читать: 1389 г. — Г. П.), «Владимирский Полихрон» 1418—1423 гг. и т. д.»® Между тем А. А. Шахматов «ученой фикцией» Летописец Великий Русский не называл. Он писал, имея в виду свои гипотезы, некритически воспринятые М. Д. Приселковым, «о Древнейшем своде 1039 г., его Печерской редакции 1073 г., Начальном своде 1095 г. ...об этих научных фикциях»217. Заметим, что Я. С. Лурье говорит не вообще о Летописце Великом Русском, а о Летописце Великом Русском 1389 г., имея в виду мнение М. Д. Приселкова218. Также можно сказать о Летописце Великом Русском 1390 г., имея в виду мнение А. А. Шахматова, или о Летописце Великом Русском 1392 г., имея в виду мнение В. Л. К омаровича. Но вообще Летописец Великий Русский — не научная фикция, не плод расчета или воображения ученых, не гипотеза в отличие, например, от «свода 1305 г.» или «свода 1448 г.». Факт существования летописца под названием «Великий Русьский» засвидетельствован авторитетнейшим источником, Троицкой летописью. В чем мы можем быть твердо уверены, так это в том, что в 1391/92 (6900) г. летописец с таким названием существовал. Этот летописец — не фикция, а загадка. Сам Я. С. Лурье считает, что для решения этой загадки «мы не располагаем необходимыми данными»: «в нашем распоряжении нет летописей, в которых можно было бы с достаточным основанием предполагать непосредственное (не через свод 1408 г.) отражение «Летописца великого русского»». По его мнению, об этом летописце можно высказать лишь ряд догадок: «1) если считать, вместе с М. Д. Приселковым, что «Летописец великий русский», доведенный до «сего князя нын'Ьшняго», — это великокняжеская летопись 1389 г., то придется признать, что такая летопись была первым опытом московского великокняжеского летописания, опиравшимся на очень бедную традицию XIV в. (семейный летописец московских князей, внемосковское летописание); 2) «Летописцем великим русским», доведенным примерно до времени Василия I (или Дмитрия Донского), мог именоваться свод великих князей суздальско-нижегородских, тоже добивавшихся в конце XIV в. владимирского престола; 3) под «Летописцем великим русским» мог подразумеваться и еще один великокняжеский свод, тоже составленный в конце XIV в., — свод великих князей тверских, тоже получивших от хана на короткое время великокняжеский престол. Правда, Я. С. Лурье думает, что тверской великокняжеский свод конца XIV в. именовался «Владимирским полихро- ном», однако он не исключает существования у него второго, столь же многозначительного наименования» 219. Мысли Я. С. Лурье порождают ряд возраженией. Во-первых, непонятно, отчего нижегородско-суздальской или тверской великокняжеской летописи надо было быть доведенной до московского, а не нижегородско-суздальского или тверского «сего князя ны- н'Ьшняго»: ведь вспомнить Летописец Великий Русский летописа- теля побудило сообщение о конфликте новгородцев с великим князем московским Василием Дмитриевичем. Во-вторых, как известно, не только в конце, но и на протяжении всей последней четверти XIV в. ни нижегородско-суздальские, ни тверские князья владимирскими великими князьями не становились; ими были исключительно князья московские. В-третьих, относя название «Владимирский полихрон» к тверской летописи, мы без всякой нужды круто отступаем от его прямого смысла (владимирский). И наконец, есть ли у нас вообще основание датировать Владимирский полихрон концом XIV в.? О Владимирском полихроне Я. С. Лурье пишет: «На эту летопись Тверской сборник ссылается, говоря о могуществе великого князя Михаила Александровича. . . Не был ли «Владимирский полихрон» тверским летописным сводом, подкреплявшим претензии Михаила на владимирский престол (чем и объяснялось его название)? . .» 220 Название «Володимеръский полихрон» мы знаем из тверской летописи, сохранившейся в составе Тверского сборника. В XV в. тверской князь Борис Александрович повелел «написати от слова честь премудраго Михаила», своего прародителя. Ясно, что такой заказ мог быть тогда исполнен только на основании каких-то исторических источников («от слова» можно понять как «от письменного слова» или «со слов»). «Прьвое честь мужу речем, — рассудил исполнитель заказа, — да всЪм вгЬдомо будет, от которого богосадного корени таковаа добраплоднаа отрасль, или реку вЪтв, израсте. . .» Писатель свидетельствует, перечисляя предков славимого князя Михаила, что все они самодержавно владели Русской землей: «И Александр же, иже такоже самодрьжец б'Ь, влад'Ьяше землю Рускую, якоже и отець его Михаил и вси прад’Ьди его». Авторитетность сведений заверяется ссылкой на источник: «Дозде пишущу, уставихом ис прьваго л'Ьтописца въоб- ражающе, якоже Володимеръский полихрон степенем приведе яв^ указует и пречестнгЬйша сего в князех являет, словуще имя Михаила Александровича, зань низм’Ьновах родове от престола, кождо сынове въсприемлюще и владяху землею Рускою от православнаго Володимера [и до] Александра, его же сын сыи пресловущи Михаил, о сек же слово начахом. . .» 14 Дальше речь должна идти, казалось бы, о могуществе и славных делах самого Михаила Александровича. Как ни странно, этого нет. Конкретно о княжении Михаила здесь не сказано ничего. Писатель ограничивается лишь самыми общими похвальными словами 12. За ними следует погодное изложение событий лишь с начала XV в. Значит, исполнитель заказа Бориса Александровича сведениями о деяниях князя Михаила не располагал. Источник (Владимирский полихрон) или источники (полихрон и «прьвый л'Ьтописец») позволили ему сказать лишь о предках Михаила Александровича. Согласно процитированной отсылке, эти данные почерпнуты «ис прьваго л'Ьтописца»; но и «Володимерьский полихрон», согласно той же отсылке, являл Михаила «пречестнЪйшим в князех» тем именно образом, что показывал, как его предки — «от православнаго Володимера [и до] Александра» — поочередно, постепенно, «владяху землею Рускою». Похоже, что «прьвый летописец» и «Володимерьский полихрон»— одно и то же. Исполнитель заказа располагал каким-то летописным текстом, повествующим о Киевской Руси и о Великом княжении Владимирском и в том, что касается тверских князей, ограниченным временем Александра Михайловича, т. е. первой третью XIV в. Точно такое же мнение о Владимирском полихроне составили и издатели Тверского сборника: «При изложении событий, предшествующих (разрядка моя. — Г. П.) вступлению на престол Михаила Александровича, — читаем мы в предисловии к изданию, — составитель летописи, как он сам говорит, руководствовался Владимирским полихроном» 13. Вот почему отнесение этого названия к тверскому княжескому своду конца XIV в. мне не представляется убедительным. Не могу присоединиться к предположению Я. [С. Лурье о втором, столь же многозначительном наименовании («великий русский») этого мнимого «Тверского владимирского полихрона» конца XIV в. Предпочтительнее, нежели путь увеличения такого рода догадок, представляется путь анализа единственного источника наших сведений о Летописце Великом Русском — отсылки Троицкой летописи. Никто до сих пор, стараясь решить загадку этого летописца, такого анализа не проделал.