ОБ ОДНОМ ХРОНОГРАФЕ ИЗ СОБРАНИЯ А. И. МУСИНА-ПУШКИНА В. II. Козлов
Рукописное собрание известного «любителя российских древностей» второй половины XVIII—начала XIX в. А. й. Мусина- Пушкина было одним из крупнейших в России *. В него вошли полностью или частично коллекции П.
Н. Крекшина, Г. И. Головкина.А. А. Барсова, И. Н. Болтина, Аполоса (Байбакова), Иова (Потемкина), Иоиля (Быковского), П. А. Алексеева и др. Собрание пополнялось покупками специальных комиссионеров Мусина-Пушкина, приобретениями от московских книготорговцев, в частности И. Ф. Ферапонтова, наконец, изъятиями рукописей из церковных и монастырских хранилищ в период пребывания графа Мусина-Пушкина на посту обер-прокурора Синода.
Основная часть коллекции графа погибла в 1812 г. В настоящее время известны данные по крайней мере о 40 имевшихся в ней рукописях, не менее 29 из числа которых дошли до нашего времени В собрании графа среди рукописей исторического содержания, составлявших, несомненно, его основную часть, было и несколько' хронографов. Напомним, что один из таких хронографов, наряду с другими древнерусскими памятниками литературы и письменности, входил в состав сборника, содержавшего «Слово о полку Игореве», — об этом сообщалось уже в первом издании поэмы. Поэтому не случайно ряд исследователей интенсивно занимаются поисками новых данных об этом хронографе [397].
Учитывая это, думается, определенный интерес может представить одна из рукописей Румянцевского собрания [398], описанная еще
А. X. Востоковым, затем упомянутая А. Н. Поповым [399] и известная как копия части хронографа, принадлежавшего Мусину-Пушкину. Это рукопись в лист, на 139 лл., написанная по крайней мере четырьмя почерками. На обороте ее последнего листа находится примечательная приписка: «Ето есть список с той части летописца (имеющегося у графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, и па корню переплета, как видно нового, кожаного, Ростовским надписанного, который писан старинным, нехорошим и, как кажется, не очень давно почерком, начат ГЛестодневом библейским, продолжался по 4-м монархиям, где в греческой истории сказано и о переменах Султанов Турецких), в которой началось повествование и о России.
Подобной сему список зделан и для Ярославской Семинарской библиотеки». Далее другими чернилами и иным почерком (этим же почерком написаны незначительные исправления в тексте копии и проставлены скобки в приведенной выше приписке) продолжено: «Сей список уже с Селтинарского. Подлинник, как сам граф мне сказывал, похищен с прочими его рукописями из Московского его дому в 1812 г. в сент[ябре] неприятелями».Копия хронографа, изготовленная для Ярославской семинарской библиотеки, о которой сообщается в приписке, в настоящее время хранится в Государственном архиве Ярославской области [400]. И здесь эта приписка повторена с незначительными разночтениями и существенным дополнением, из которого можно узнать, что ее автор — ярославский архиепископ Антоний Знаменский (им же сделана и вторая часть приписки на копии собрания Н. П. Румянцева), очевидно, тот самый Антоний, который в бытность свою иеромонахом и экономом Ростовской духовной консистории представил в Синод опись переданных Мусину-Пушкину ростовских хронографов 1. В дополнительной приписке на копии Ярославской семинарской библиотеки Антоний сообщает, что 8 марта 1811 г. с хронографа Мусина-Пушкина были сняты копии не только для Ярославской семинарии, но и для его библиотеки и библиотеки Ярославского архиерейского дома.,[401], 23 июня 1816 г. во время посещения графом Н. П. Румянцевым Ярославля копия хронографа была лично вручена ему Антонием.
Итак, в 1811—1816 гг. с одного из утраченных впоследствии хронографов Мусина-Пушкина были изготовлены по крайней мере четыре копии, три из которых в настоящее время известны. Следует сразу же заметить, что нет оснований видеть какой-либо особый интерес Румянцева к хронографу: из ярославских хранилищ он получил копии многих исторических документов, а через С. П. Соковнпыа — копия нескольких источников, находившихся в коллекции архимандрита Спасо-Ярославского монастыря И. Быковского [402]. Не было исключительным случаем копирование Мусии-Пушкинского хронографа и для Антония: в 1815 г., например, для его и Ярославской семинарской библиотек бьиш изготовлены копии Стоглава, принадлежавшего помещику Д.
М. Поливанову, с такой же характерной припиской, что и на копиях хронографа[403]. Однако интерес представляют салит приписки на копиях хронографа, содержание которых на основании известных в настоящее время данных о коллекционерской деятельности Мусина-Пушкина дает основание для одного из двух объяснений.
Первое из них сводится к следующему. Известно, что в собрании Мусина-Пушкина находились «труды святого Димитрия Ростовского, его рукою писанные»[404]. Еще Е. В. Барсов отмечал, что Дмитрий Ростовский при работе над своими сочинениями, в частности «Келейным летописцем», собирал и даже копировал хронографы Г-2. В его трудах имеются ссылки и на «хронограф Спасский Ярославский», т. е. хронограф Спасо-Ярославского монастыря J3. После смерти Дмитрия Ростовского его рукописи оказались в Ростовской соборной, церкви, а также были переданы в Москву в Типографскую библиотеку [405]. Но уже в 1774 г. одна из них оказалась в руках Н. Н. Бан- тыш-Каменского, который, скопировав ее, отослал оригинал в Киев. Поэтому нет ничего странного в том, что какие-то рукописи Дмитрия Ростовского оказались у Мусина-Пушкина. В числе их мог находиться и один из принадлежавших этому писателю хронографов. Между тем о рукописи сборника со «Словом о полку Игореве» один из, ее «самовидцев», типографщик С. А. Селивановский, сообщал К. Ф. Калайдовичу, что «он видел в рукописи Песнь Игореву. Она написана точно в книге, как сказано в предисловии, и белорусским письмом, не так древним, похожим на почерк Димитрия Ростовского». Определение почерка Дмитрия Ростовского даже для специалиста представляло бы трудность и вряд ли «на глаз» это удалось бы даже такому образованному для своего времени человеку, каким был Се- ливановский. Если же признать верным свидетельство типографщика, то в таком случае он должен был иметь какие-то основания определенно упомянуть именно Дмитрия Ростовского. На наш взгляд, это могло быть только в том случае, если на сборнике (или только хр.о-
нографе) находилось указание на его принадлежность Дмитрию Ростовскому, т.
е. он был «надписан» в смысле подписан или каким-то иным способом заверен им. В таком случае копии хронографа заслуживают самого внимательного изучения как возможные копии хронографа, входившего в состав сборника со «Словом».Второе объяснение выражения «Ростовским надписанного» может быть также связано с коллекционерской деятельностью Мусина- Пушкина и приобретением им «Слова о полку Игореве».
Согласно показанию самого Мусина-Пушкина «Слово о полку Игореве» было приобретено им в числе других рукописей у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря И. Быковского. Барсов, первым серьезно изучивший источники по истории приобретения памятника, полагал, что он мог действительно поступить к Мусину-Пушкину от И. Быковского, к которому в свою очередь попал из библиотеки упраздненного в 1786 г. Ростовского архиерейского дома, перевезенной в Спасо-Ярославский монастырь [406]. Барсов удачно соединил версию графа и свидетельство Селивановского. Почерк Дмитрия Ростовского, которым, как считал он, была написана большая часть рукописи, по его мнению, указывает на собственноручно списанный Дмитрием Ростовским хронограф, хранившийся в Ростове и попавший затем в Ярославль. Впрочем, Барсов не исключал возможности получения Мусиным-Пушкиным «Слова» и из какого-либо иного хранилища, полагая, что у того могли быть основания скрывать истинный источник поступления памятника. Тем самым он не исключал неверность версии Мусина-Пушкина. В этом смысле Барсов даже склонен был принять и домысел II. И. Полевого о приобретении графом «Слова» из Пантелеймонова монастыря и категорически отрицать слова Мусина-Пушкина об И. Быковском как просвященном для своего времени человеке. Очевидно, эта категоричность Барсова в отношении И. Быковского послужила основанием для утверждения ряда исследователей о том, что он якобы «наиболее откровенно» вообще сомневался в версии Мусина-Пушкина, хотя это не соответствует действительности при ознакомлении с его трудом 11.
В отличие от Барсова Ф. Я. Прийма не только полагает возможным поступление «Слова» от И.
Быковского, но считает, что последний мог знать о хранящейся в его библиотеке поэме[407]. Версию Мусина- Пушкина новыми архивными находками попыталась подтвердить Г. Н. Моисеева. Она показала, что на протяжении по крайней мере 1709—1787 гг. в Спасо-Ярославском монастыре хранился всего один хронограф, прослеживая судьбу которого можно установить, что при И. Быковском он был, как это явствует из описей монастырской библиотеки и имущества (1787 и 1788 гг.), вначале «отдан», а затем уничтожен «за ветхостью и согнитием». На самом же деле, считает Моисеева, он от И. Быковского или другого лица (А. Верещагина) перешел к Мусину-Пушкину. Действительно, «уничтожение» хронографа при И. Быковском хорошо «стыкуется» с версией графа, но тут встает вопрос о том, тот ли это хронограф, который входил в сборник со «Словом»? Моисеева выяснила, что хронограф Спасо- Ярославского монастыря был использован в первой половине XVIII в.
В. Д. Крашенинниковым в его сочинении «Описание земноводного круга» (как указывалось выше, видимо, этот хронограф был известен уже Дмитрию Ростовскому). Что же касается использования Крашенинниковым других памятников, возможно входивших в состав сборника с этим хронографом, прежде всего «Слова», то, на наш взгляд, доказательства Моисеевой не дают твердых текстологических и логических оснований полагать, что Спасо-Ярославский хронограф является именно тем сборником, который описан в первом издании «Слова». Так, например, особое внимание Крашенинникова к Тмутаракани можно объяснить, как это делает Моисеева, не только тем, что Крашенинников знал «Слово», в котором Тмутаракань упоминается четыре раза [408]. Местоположение загадочной Тмутаракани волновало умы исследователей XVIII в. Для автора историко-географического сочинения попытки его уточнения могли быть связаны не с мотивами, навеянными «Словом», а со стремлением к научной добросовестности. Точно так же употребление Крашенинниковым выражения «слава и честь» можно связывать с фразой «Слова» о русичах, ищущих «себе чти, а князю славы», а можно объяснить и имевшим хождение в XVIII в.
выражением.Версия Мусина-Пушкина о приобретении «Слова» была подвергнута анализу и JI. А. Дмитриевым, одновременно показавшим недостаточную аргументацию ее сторонников. Например, по мнению Дмитриева, слова Мусина-Пушкина об образованности И. Быковского, подтвержденные современными архивными разысканиями, и на самом деле не могут служить доказательством того, что сборник со «Словом» был приобретен у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря. Нет оснований, считает Дмитриев, ссылаться и на авторитет Калайдовича как на гарантию достоверности версии Мусина-Пушкина, поскольку не доказано, что он обратился к графу с вопросом об истории приобретения памятника лишь «для подтверждения» тех данных, которые уже собрал от других «самовидцев» сборника со «Словом». С равными основанием, но с большей вероятностью причину обращения Калайдовича к Мусину-Пушкину Дмитриев видит в том, что как раз от этих «самовидцев» (II. Н. Бантыш-Каменского, И. М. Карамзина, А. Ф. Малиновского) Калайдович и не смог ничего узнать об истории приобретения памятника и был вынужден после этого обратиться к «первоисточнику» [409]. Внимание Дмитриева привлекли документы о передаче Мусину-Пушкину из Ярославского архиерейского дома в 1792 г. четырех рукописей, в том числе трех хронографов. На основании этого Дмитриев вслед за Н. К. Гудзием предположил, что сборник со «Словом» и был одним из этих трех лронографов. Отрицая, таким образом, возможность нахождения памятника в библиотеке
И. Быковского и даже его знакомство с ним, Дмитриев считает, чтgt; Мусин-Пушкин, называя спасо-ярославского архимандрита владельцем сборника, тем самым в соответствии с действительностью указывал на поступление «Слова» из Спасо-Ярославского монастыря, но скрывал его незаконное приобретение [410]. Как и Барсов, в подтверждение недостоверности сведений Мусина-Пушкина о приобретении сборника Дмитриев ссылается на существование других версий современников'’графа (П. И. Полевого, Евгения Болховитинова), бе.з каких-либо оснований полагая, что они могли идти от самого Мусина- Пушкина или лиц, действительно знавших истинный путь поступления в собрание «Слова». Еще менее аргументировано утверждение' о том, что якобы даже Калайдович сомневался в версии графа, — никаких основании для такого заключения у нас нет.
Некоторые положения Дмитриева были подвергнуты сомнению- Приймой [411]. Он привел ряд убедительных соображений, согласно- которым И. Быковский мог знать «Слово» или даже владеть им. Однако гипотеза Гудзия и Дмитриева о возможности отождествления сборника со «Словом» с одним из трех полученных Мусиным- Пушкиным в 1792 г. хронографов и в этом случае сохраняет свое значение. Правда, А. В, Соловьев на основании внимательного ознакомления с материалами о передаче графу хронографов ггришел к выводу о том, что они поступили к Мусииу-Пушкину не из Ярославского архиерейского дома, как считали Гудзий и Дмитриев, а из Ростова, где, очевидно, до 1792 г. еще находилась библиотека упраздненного Ростовского архиерейского дома [412]. И Прийма, и Соловьев полагают, что среди ростовских хронографов не было сборника оgt; «Словом», но определенное заключение можно сделать только после всестороннего и кропотливого изучения редакций хронографов, входивших в их состав. Особенно важна в этом смысле работа Творогова, Он считает, что сборник со «Словом» мог быть конволютом, составленным в XVII в. Хронограф, вошедший в него, Творогов определяет как хронограф Распространенной редакции 1617 г. и, в противоположность Прийме и Соловьеву, допускает, что ему может соответствовать один из ростовских, описанных в деле о передаче их Мусину-Пушкину под № 3 [413].
Итак, в настоящее время существуют две точки зрения на версию Мусина-Пушкина о приобретении им сборника со «Словом». Одни; исследователи (Барсов, Дмитриев, Творогов) признают возможные его поступление из Спасо-Ярославского монастыря вместе с ростовскими рукописями, исключая И. Быковского как предпоследнего!, его владельца или ничего не говоря о нем. Другие (Прийма, Моисеева, Соловьев) полагают, что памятник находился в библиотеке Спасо- Ярославского монастыря или библиотеке его архимандрита, от которого и перешел к графу. Единодушие наблюдается, однако, в одном: сборник, включавший хронограф, «Слово» и ряд других памятников,,
¦своим происхождением связан с каким-то хранилищем духовного ведомства. К такому заключению приводит и следующее наблюдение, которое впервые сделал Прийма. В первом издании «Слова» сообщалось, что рукопись, в состав которой оно входило, хранится в библиотеке Мусина-Пушкина под № 323, в то время как сам граф в письме к Калайдовичу говорил, что в числе «русских книг», приобретенных им у И. Быковского, «в одной под № 323-мпод названием хронограф», в конце найдено «Слово о полку Игореве», т. е. определенно указывал на то, что «№ 323» уже находился на рукописи до ее поступления в собрание 2б. Это противоречие 26 заставляет либо видеть в словах графа просто неточность, либо как-то объяснить это расхождение. Есть ли основания считать, что «№ 323» —¦ номер библиотеки графа? В этом случае собрание Мусина-Пушкина должно было иметь опись (каталог). История коллекционирования конца XVIII—начала XIX в., однако, свидетельствует о том, что описание того или иного собрания было случаем исключительным, связанным с конфискацией, передачей (продажей) коллекции либо со смертью ее владельца. Известно, что перед 1812 г. Мусин-Пушкин намеревался передать свою библиотеку в Московский архив Коллегии иностранных дел и, следовательно, работа по описанию могла быть начата или даже проведена. Однако номер рукописи стоял уже ко времени первого издания «Слова», т. е. двенадцатью годами раньше. По свидетельству Погодина, Калайдович в 1822 г. рассказывал ему, что он вместе с Карамзиным часто бывал у Мусина-Пушкина, который «показывал только известные рукописи; все прочие валялись у него в двух огромных залах: инде виднелся пергамент и т. д. Он всегда отзывался, что, разобрав, покажет их» 27. Известные в настоящее время сохранившиеся рукописи Мусина-Пушкина не имеют номеров, которые можно было бы считать номерами его коллекции.
Учитывая это, есть все основания полагать, что «№ 323» находился на сборнике уже до его поступления в собрание графа. В таком слу
чае это номер либо библиотеки И. Быковского, как считает Прийма* либо какого-то иного хранилища, из которого рукопись перешла к спасо-ярославскому архимандриту или непосредственно к Мусину- Пушкину. Однако известно, что на книгах библиотеки И. Быковского, представляющих ее печатную часть, были не номера, а владельческие записи и монограммы «ИБ». Лукьянов, выявивший в ярославских хранилищах 85 книг библиотеки И. Быковского, с основанием полагает, что аналогичные записи и монограммы должны были стоять, и на рукописной части библиотеки [414]. Действительно, в библиотеках XVIII в. книги и рукописи не только хранились, но и описывались, как правило, вместе и в случае, если такая опись (каталог) имелась у И. Быковского, записи и монограммы должны были стоять не только- на книгах, но и на рукописях. Следовательно, сборник с № 323,_есля он хранился у И. Быковского, имел номер какого-то иного хранилища» Это не мог быть хронограф Спасо-Ярославского монастыря, о котором пишет Моисеева, так в монастырских описях XVIII в. он числился в разное время под номерами 67 , 285 , 28 6 [415]. Вместе с тем известная в настоящее время часть каталогов рукописей, присланных в 1781 —1798 гг. по указу Екатерины II в Синод из епархий, также- не содержит описаний рукописей с № 323. В этих каталогах в большинстве случаев при описании рукописей указывался не только* их порядковый номер, но и номер, под которым они числились в соответствующем хранилище. Описание ростовских рукописей, переданных Мусину-Пушкину, не содержит указаний на номера, под которыми они значились в библиотеке Ростовского архиерейского* дома.
Возвращаясь к приписке на сохранившихся копиях хронографа Мусина-Пушкина, следует отметить, что, согласно описанию трех поступивших к графу ростовских хронографов, те были также в кожаном переплете, а внизу их «с начального до последнего листам имелись записи о принадлежности библиотеке Ростовского архиерейского дома. Таким образом, объяснение выражения приписки «Ростовским надписанного» в смысле принадлежности оригинала хронографа Ростовскому архиерейскому дому или какому-либо) иному хранилищу Ростова заставляет обратить внимание на копии хронографа, учитывая существование гипотезы о возможности поступления сборника со «Словом» из Ростова.
Об истории открытия и издания «Слова о полку Игореве» мы п сейчас знаем лишь чуть больше, чем со времени Калайдовича, который первым понял важность выяснения всех обстоятельств, связанных с приобретением и изданием памятника. Факты, которыми в настоящее время располагают исследователи, во многом неясны, противоречивы, а их интерпретация породила различные гипотезы» Именно.' поэтому каждая новая архивная находка, хотя бы в незначительной степени имеющая отношение к проблеме, может помочь в ее окончательном решении.