РУСЬ в компиляции ГЕРВАЗИЯ ТИЛЬБЕРИЙСКОГО 85 И. В. Шталь
Интересное и содержательное сообщение Гервазия, средневекового автора XII в., о Руси («Otia imperialia», И, 7) послужило в современной исторической науке материалом для полемики, в которой одна сторона допускает возможность упоминания о Руси Червонной, другая — этого упоминания не усматривает 86. Полемика концентрируется в основном вокруг цитации античного автора, точнее «Фарсалии» (I, 402) Лукана, введенной в текст Гервазием: можно ли отождествить содержание луканова стиха с позицией Гервазия, или это — ничего не значащий литературный экскурс средневекового книжника. Полемика фактически переросла борьбу мнений по некоему частному историческому вопросу, выдвинув на передний план проблему восприятия цитации в средневековом источнике в целом. Обратимся к тексту Гервазия. В историко-географическом описании Восточной Европы, принадлежащем Гервазию, находим некоторые сведения о земле, протянувшейся от Норвегии до Причерноморских степей. Землю эту Гервазий именует Русью (Russia): «. . . за Данией — Норвегия, за Норвегией — Русь по направлению к северу. . .» («post Daniam Norveia, post Norveiam Russia versus septemtrionem»); «. . .между Грецией и Русью — половцы и коралли. . .» («inter Graeciam et Russiam sunt Gethae Planeti et Corali»); «. . . между Польшей и Русью две реки. . .» («inter Poloniam et Russiam sunt duo fluvii»). Однако та Русь, о которой Гервазий собственно ведет рассказ и о которой его сведения наиболее определенны, это Русь, пограничная с Польшей, т. е. Южная Русь. Именно эта Русь у Гервазия обозначена словом Рутения (Ruthenia). Иначе говоря, по Гервазию, Рутения (Ruthenia) — не столько Русь, сколько часть Руси (Russia), ее южная часть. При таком понимании термина местоположение Киева, указанное Гервазием, не предстает как трогательный в своей наивности казус: «Далее (за Польшей. — И. Ш.) на восток простирается по направлению к Греции Рутения (Ruthenia), в длину протяженностью, как говорят, в сто дней пути, коей ближайший к Норвежскому морю город Киев (Chyo). А в той стороне, что по направлению к Гуннии (Hunnia), — город Галич (Galicia)». Киев — не ближайший к Норвежскому морю город Руси, но ближайший —? Рутении. Напротив, все, что на Руси находится севернее Рутении, известно Гервазию много хуже. Поэтому, как и полагается в сочинении добросовестного средневекового автора, его сообщение о том, что из города Руси (civitas Russiae) Владимира (Lodimiria) просматривается Польша, снабжено оговоркой «как будто» (quasi). При этом стоит обратить внимание: Галич и Киев — города Рутении, Владимир — Руси. Наконец, когда при описании польских границ Гервазий опять- таки обращается к двум упомянутым терминам 87, сводя их на едином предмете, значение этих терминов уже четко укладывается в намеченный смысловой эквивалент: «Польша с одной стороны смыкается с Русью (Russia), каковая же и Рутения (Ruthenia), о коей Лукан: «Рыжие рутены отрешаются от длительного покоя»». Граничащая с Польшей Русь — Рутения. Рутению населяет племя рутенов (in hac gens Ruthenorum), само наименование которого этимологический словарь Фасмера сопоставляет со словом «русин», «старым названием украинцев в Галиции», производным от «Русь», указывая на книжное приспособление формы «русинъ» к известному ранее названию Ruteni в Галлии 88. В тексте Гервазия цитата из Лукана, имеющая отношение, видимо, к кельтам Галлии, приурочена к «новым» рутенам, рутенам Руси, и призвана, в соответствии с традицией средневековья, восходящей к античности, подтвердить «историчность», иначе — достоверность сообщения Гервазия. При этом представление Лукана о русых, или желто-золотистых (flavi) рутенах войска Цезаря, видимо, не идет вразрез со сложившимися представлениями Гервазия о рутенах русской Рутении, иначе бы, в противном случае, цитата из Лукана доказательством положений Гервазия служить не могла. Что же касается цитации Гервазия, то традиционность ее вне сомнения. Еще блаженный Иероним в письме к Паммахию «О лучшем способе перевода» ссылается на авторитет своих античных пред- Шественников, Теренция, Цицерона и Горация, соответственно цитируя «Девушку с Андроса» (Пролог, 17), «О лучшем роде ораторов» (13—14), «Поэтику» (133 сл.). При этом выборки из Цицерона и Горация Иероним предваряет словами, не оставляющими сомнения в целях его цитации. «Для меня довольно, — пишет он, — авторитета самого переводчика, который в прологе к тем же речам (т. е. речам Эсхина и Демосфена, переведенным Цицероном. — И. Ш.) говорит так: (цит. из Цицерона.— И. Ш.)» 89. Иначе говоря, каждая приведенная цитата воспринимается и используется цитирующим в полном осмыслении ее содержания. Традиции средневековой цитации ведут к античности, где цитата из Гомера для любого автора — весомый аргумент в пользу положений, высказанных самим автором. Отсюда прямые, входящие в авторский текст и служащие его продолжением цитаты гомеровских поэм у Демокрита. В передаче Аэция: «Демокрит говорит, что и воздух разбивается на тела сходной формы и скатывается вместе с обломками звука (той же формы). Ведь «галка близ галки садится» и «равного с равным сводят бессмертные боги» (Од. XVII, 218)» 90. И в свидетельстве Аристотеля 91: «по Демокриту, душа и ум — просто одно и то же, ибо действительность — это то, что мы представляем себе; поэтому, говорит он, Гомер справедливо написал, что «Гектор лежит инакомысля» (Ил. XIV, — сбитый с ног камнем Аякса. — И. Ш.)» 92. Число соответствующих примеров, призванных иллюстрировать систему, может быть умножено. Поэтому мнение А. Поппе 93, сводящего цитацию из Лукана к «характерному для средневекового книжника стремлению показать свою начитанность», «к желанию показать себя знатоком римской поэзии», не выдерживает критики как нарушающее специфику средневековой поэтики, где цитата, даже вымышленная, должна согласоваться, хотя бы минимально, с бытующими или — реже — индивидуальными представлениями цитирующего.