Людвиг фон Мизес: Очерк254 Фундамент великой системы философии общества, сегодня известной нам как результат работы Людвига фон Мизеса, был заложен полвека назад, когда он был чрезычайно загруженным работой чиновником, который мог заниматься наукой и преподаванием только в свободное время. Пока он жил в родной Вене, т.е. до пятидесяти с лишним лет, большая часть его времени была посвящена обязанностям финансового консультан - та в Венской торговой палате — важнейшей полугосударствен- ной организации австрийских предпринимателей, так что на преподавание в Венском университете у него оставалось совсем немного времени. Отсюда нужно еще вычесть несколько лет службы артиллерийским офицером в Первую мировую войну. И все же незадолго до начала войны и вскоре после ее окончания он опубликовал два произведения, содержащие основные наброски большей части идей, которые он позднее развил в целостную систему. В 1912 г. появились его «Теория денег»255, многие годы остававшаяся самой глубокой и основательной книгой по этому предмету. То, что она не сразу оказала должное воздействие, которое могло бы избавить послевоенный мир от многих злоключений в сфере денежного обращения, произошло главным образом потому, что он счел нужным углубиться в проблемы общей теории ценности. Это отпугнуло многих из тех, кто мог бы извлечь пользу из ясного изложения вопросов, имеющих большую практическую ценность. После войны, в 1922 г., последовала его выдающаяся работа «Социализм»256, сделавшая его знаменитым. Вопреки распространенному неверному представлению, главный тезис книги не в том, что социализм невозможен, а в том, что он не может обеспечить рациональное использование ресурсов257. Последнее достижимо только на основе расчета, осуществляемого в терминах ценности или цен, которые, в свою очередь, могут быть достоверными только в условиях конкурентного рынка. Именно это утверждение привлекло всеобщее внимание и стало предметом многолетних дискуссий, в которых безусловная победа осталась за Мизе- сом, по крайней мере в том смысле, что защитникам социализма пришлось пойти на далеко идущие изменения в своих доктринах. Книга о социализме была особенно важна тем, что выдвинула Мизеса как ведущего истолкователя и защитника системы свободного предпринимательства. Хотя в юности его воспитывали в духе умеренного «фабианского» социализма, господствовавшего тогда в кругах венской интеллигенции, он вскоре восстал против него, отдалившись от большинства своих современников. Вполне возможно, что этим обращением он был обязан Ойгену фон Бём-Баверку, профессору университета, имевшему на него наибольшее влияние. Незадолго до своей безвременной смерти Бём-Баверк начал работать в направлении, которое позднее развил Мизес. Ко времени публикации «Социализма» Мизес уже был настолько убежден в том, что социалистические притязания есть плод интеллектуального заблуждения и неспособности верно понять задачу, которая возложена на экономическую систему, что позднейшие его попытки развить общую теорию общества и выступления в защиту либертарианского политического порядка зачастую оказывались неотделимыми друг от друга. Его стремление, особенно в молодые годы, защищать свою позицию упорно и непримиримо, создало ему много врагов. Именно это и стало основной причиной того, что он так и не получил постоянной должности в Венском университете, и многие ученые долго воспринимали его чисто теоретические работы как идеологически подозрительные258. Время от времени он читал случайные курсы, но его личное влияние распространялось многие годы благодаря работе неформального дискуссионного кружка, который был известен в Вене как «частный семинар», на заседаниях которого обсуждались разнообразнейшие вопросы социальной теории и философии. Среди наиболее известных участников этого кружка были не только экономисты Готфрид Хаберлер и Фриц Махлуп259, но и социологи, как, например, покойный Альфред Шюц, и философы, как покойный Феликс Кауфман260. 1920-е и начало 1930-х годов были для Мизеса чрезвычайно плодотворным временем, и в ряде монографий по экономическим, социологическим и философским проблемам он разработал всеобъемлющую философию общества, которая была впервые изложена в работе на немецком языке261, а затем подытожена в его magnum opus, в сочинении, в первую очередь по которому его знает американский читатель, — в «Человеческой деятельности» («Human Action»)262. Эта книга была написана в Нью-Йорке. Незадолго до гитлеровской оккупации Австрии Мизес перебрался из Вены в Женеву, а в 1940 г., почти в самый последний момент, — из Женевы в США. Американские годы были счастливыми для него. Окруженный заботой новой жены, впервые в жизни он мог целиком посвятить себя писанию и преподаванию. Но даже самый краткий очерк его жизни нельзя завершить, не упомянув трех главных черт Мизеса, характеризующих его как ученого: редкостной ясности изложения; поразительной исторической эрудиции и глубокого пессимизма относительно будущего нашей цивилизации. Этот пессимизм часто проявлялся в предсказаниях, которые сбывались обычно позднее, чем он ожидал, но конце концов сбывались. Я полагаю, что мир был бы лучше, если бы к Людвигу фон Мизесу прислушивались чаще. В честь профессора Мизеса263 В моей жизни не было и, полагаю, не будет случая, когда бы я чувствовал такое удовлетворение и гордость от возможности выразить от имени всех собравшихся здесь и сотен других людей глубокое уважение и благодарность, которые мы испытываем к великому ученому и великому человеку. Этой честью я, несомненно, обязан лишь тому, что среди всех достойных я являюсь старейшим из его учеников, а значит, в состоянии поделиться личными воспоминаниями о некоторых этапах работы человека, которого мы чествуем сегодня. Прежде чем обратиться непосредственно к профессору Мизесу, я надеюсь, что он позволит рассказать немного о нем. Хотя мои воспоминания покрывают почти 40 лет из тех 50, которые прошли с момента празднуемого сегодня события, моих знаний недостаточно, чтобы рассказать о первых годах этого периода. Когда я впервые стал слушателем профессора Мизеса, сразу после окончания Первой [мировой] войны, он был уже знаменитостью, первая же из больших работ которой была признана выдающимся трудом по теории денег264. Эта книга появилась в 1912 г., но она не была его первой книгой. Первая его книга по экономической теории вышла десятью годами раньше, за четыре года до того, как профессор Мизес получил докторскую степень265. Я так и не понял, как ему удалось это. Мне представляется, что книга была написана до его знакомства с одним человеком предыдущего поколения, с Ойгеном фон Бём-Баверком, который мог бы претендовать на то, что оказал существенное влияние на его научное мышление. Именно на семинаре Бём-Баверка сформировалась та блистательная группа, которая приобрела известность как третье поколение австрийской школы, основанной Карлом Менгером. Очень быстро выяснилось, что в этой группе Мизес был наиболее самостоятельным мыслителем. Прежде чем покончить с годами ученичества, которые 50 лет назад завершились получением докторской степени, я прервусь для объявления. Не мы одни подумали о том, что эта годовщина — подходящий случай почтить профессора Мизеса. Боюсь, для него это уже не новость, но мне приятно первым публично сообщить, что Венский университет также пожелал отметить это событие. Как мне стало известно всего несколько дней назад, факультет права этого университета решил формально возобновить докторскую степень, присужденную столь давно. Если профессор Мизес еще не получил нового диплома, это случится в ближайшее время. А сейчас я прочту вам то, что декан прислал мне авиапочтой: факультет права Венского университета на своем собрании 3 декабря 1955 г. принял решение возобновить докторский диплом, выданный 20 февраля 1906 г. Людвигу фон Мизесу, «который заслужил величайшего отличия своим вкладом в экономическую теорию австрийской школы, способствовал росту репутации австрийской науки за рубежом, чрезвычайно плодотворно потрудился на посту директора Венской торговой палаты и по чьей инициативе был создан Австрийский институт экономических исследований»266. Но я должен вернуться к его первому выдающемуся вкладу в экономическую теорию267. Для меня это первое десятилетие нашего века, когда была написана книга, представляется давно ушедшей мирной эпохой; и даже в Центральной Европе большинство людей морочили себе голову идеей стабильно - сти своей цивилизации. Но события повернулись именно так, как это увидел проницательный, наделенный даром предвидения наблюдатель — профессор Мизес. Мне даже представляется, что первая книга писалась с постоянным ощущением нависающей катастрофы, в обстановке всех трудностей и тревог, которые давят на молодого офицера запаса в эпоху постоянной угрозы войны. Я упоминаю об этом потому, что, как мне представляется, все книги профессора Мизеса проникнуты сомнением в том, что цивилизация, которая сделала возможным их написание, просуществует достаточно долго, чтобы их успели опубликовать. Но, несмотря на тот дух тревоги, в котором они написаны, их отличает классическое совершенство, завершенность формы и содержания, которые приводят на ум предположение о невозмутимом спокойствии. Книга «Теория денег» — это не просто теория денег. Хотя главная цель этого труда состояла в том, чтобы заполнить пропасть, зияющую в признанной тогда экономической теории, он также внес вклад в базовые проблемы ценности и денег. Подействуй книга быстрее, она, быть может, смогла бы предотвратить многие страдания и разрушения. Но в то время уровень понимания вопросов денежного обращения был настолько низок, что нельзя было ожидать быстрого воздействия столь сложной книги. Ее тут же оценили некоторые из лучших умов того времени, но общее понимание пришло слишком поздно и не смогло спасти его собственную страну и большую часть Европы от опустошительной инфляции. Не могу удержаться от соблазна припомнить одну забавную рецензию на эту книгу. Среди рецензентов был человек немногим моложе Мизеса по имени Джон Мейнард Кейнс, который не смог скрыть несколь - ко завистливого восхищения эрудицией и философской широтой книги, но, к сожалению, как он объяснил позднее, в то время он мог понимать по-немецки только то, что знал прежде, а потому и не узнал из книги ничего268. Знай лорд Кейнс немецкий язык чуть лучше, и мир был бы спасен. Вскоре после выхода книги и незадолго до назначения на университетскую должность, к чему привела эта публикация, научная работа профессора Мизеса была резко прервана началом Первой мировой войны и призывом на действительную службу. Проведя несколько лет в артиллерии, где Мизес в конце концов, насколько я представляю, стал командиром батареи, к концу войны он оказался в хозяйственном управлении министерства обороны, где очевидным образом вернулся к размышлениям о важных экономических проблемах. Как бы то ни было, почти сразу после окончания войны у него была готова новая книга, малоизвестная и крайне редкая теперь работа «Nation, Staat und Wirtschaft»269, свой личный экземпляр которой я высоко ценю, поскольку он хранит так много зачаточных идей, получивших развитие в следующих произведениях. Я предполагаю, что в то время в его уме уже должна была сложиться идея второго magnum opus, поскольку важнейшая глава этого сочинения появилась спустя два года в виде знаменитой статьи о проблемах экономического расчета в социалистическом обществе270. В то время профессор Мизес уже вернулся на свою должность юрисконсульта и финансового эксперта Венской торговой палаты. Поясню: торговые палаты являются официальными учреждениями, главная задача которых консультировать правительство по вопросам законодательства. Одновременно профессор Мизес был одним из руководителей особого учреждения, задачей которого было проведение в жизнь некоторых пунктов мирного соглашения. Я познакомился с ним именно как с работником этого учреждения. Конечно, в университете я был в его классе271. Но в свое оправ дание должен заметить, что в то время я продирался сквозь послевоенный укороченный курс права и тратил не все свободное время на экономическую науку, а потому и не извлек из этой ситуации всех возможных выгод. Но потом случилось так, что по моей первой работе я оказался подчиненным профессора Мизеса в этом временном учреждении; здесь я познакомился с ним главным образом как с чрезвычайно эффективным администратором, как с человеком, подобным Джону Стюарту Миллю, который за два часа справлялся с трудом, рассчитанным на полный день, а потому у него всегда был чистый стол и вдоволь времени, чтобы поговорить о чем угодно. Я узнал Мизеса как одного из самых информированных и образованных людей из всех, с кем я был знаком, и, что всего важнее во времена великой инфляции, он единственный на самом деле понимал, что происходит. Был момент, когда мы все ожидали, что его вот-вот призовут возглавить министерство финансов. Он явно был единственным человеком, способным остановить инфляцию, и его назначение на эту должность позволило бы избежать многих бед. Но этого не случилось. Тогда я, несмотря на ежедневное общение с профессором Мизесом, даже не подозревал, что он писал книгу, которая позднее произвела глубочайшее впечатление на мое поколение. «Die Gemeinwirtschaft», позднее переведенная на английский язык под названием «Социализм», вышла в свет в 1922 г. При всем нашем преклонении перед достижениями профессора Мизеса в области экономической теории, эта книга обладала куда большим охватом и значимостью. Это был труд по политической экономии в традициях великих моралистов — Монтескье или Адама Смита, сочетавший точное знание и глубокую мудрость. У меня нет сомнений, что она навсегда сохранит свое место в истории политической мысли. Но столь же несомненно и то влияние, которое она оказала на нас, когда мы были в наиболее впечатлительном возрасте. Для нас, молодых людей, прочитавших эту книгу сразу после публикации, мир изменился навсегда. Если бы здесь стояли Рёпке272, или Роббинс, или Улин (называю лишь моих ровесников), они бы сказали вам то же самое. Не то чтобы мы сразу усвоили всю книгу. Ведь это было слишком сильное лекарство, и слишком горькое. Но основное предназначение новатора и состоит в том, чтобы вскрыть противоречия и заставить остальных самостоятельно добраться до сути предложенных им идей. И хотя мы, быть может, и пытались сопротивляться, пожалуй, даже приложили немалые старания, чтобы защитить наши представления от возмущающих спокойствие идей, нам это не удалось. Логика аргументации была неумолима. Это было нелегко. Учение профессора Мизеса было направ - лено, казалось, против всего, во что нас учили верить. В то время все модные интеллектуальные доводы казались направлен - ными в пользу социализма, а почти все «хорошие люди» среди интеллектуалов были социалистами. Хотя непосредственное воздействие книги, возможно, было и не столь сильным, как этого бы хотелось, но она оказала просто поразительное влияние. Для молодых идеалистов того времени она стала крушением всех надежд; а поскольку было ясно, что мир движется в направлении, гибельность которого вскрыла эта работа, нам оставалось лишь черное отчаяние. И те из нас, кто был знаком с профессором Мизесом лично, вскоре узнали, что он сам смотрит на будущее Европы и всего мира с глубочайшим пессимизмом. И очень скоро нам предстояло узнать, насколько оправданным был его пессимизм. Молодежи не по душе аргументы, которые делают неизбежным пессимистический взгляд на будущее. Но когда силы логики профессора Мизеса оказывалось недостаточно, ей на помощь приходил другой фактор — его обескураживающая способность оказываться правым. Может, чудовищные последствия глупости, на которые он указывал, и не всегда проявлялись в предсказанные им сроки. Но рано или поздно они неизбежно нас настигали. Здесь я хотел бы вставить комментарий. Я не могу сдержать улыбки, когда слышу, что профессора Мизеса описывают консерватором. Действительно, сегодня в США для консервативно настроенных умов его взгляды могут показаться привлекательными. Но когда он начинал отстаивать свои идеи, на свете не существовало консервативной группы, которую он мог бы поддержать. Тогда не могло быть ничего более революционного и радикального, чем его призыв довериться свободе. Для меня профессор Мизес был и остается прежде всего великим радикалом, интеллигентным и очень разумным радикалом, но, тем не менее, радикалом правого толка273. Я сейчас говорил о «Социализме» так подробно потому, что для нашего поколения эта книга останется самым памятным и значительным научным достижением профессора Мизеса. Конечно, мы продолжали учиться и усваивать те книги и статьи, в которых он развивал и усиливал свою позицию в последующие пятнадцать лет. Я не могу здесь остановиться на каждой их них по отдельности, хотя все они заслуживают подробного разбора. Я должен обратиться к его третьму magnum opus, который сначала вышел в Швейцарии на немецком языке в 1940 г.274, а девять лет спустя в переработанном виде был издан на английском языке под названием «Human Action», «Человеческая деятельность». Эта книга охватывает область даже более широкую, чем политическая экономия, и пока еще слишком рано определенно оценивать ее значимость. Мы не узнаем о ее полном потенциале, пока люди, которых она поразит на том же решающем этапе их интеллектуального развития, не достигнут, в свой черед, этапа продуктивности. Сам я не сомневаюсь, что в конечном итоге она окажется по крайней мере столь же важной, каким был «Социализм». Уже перед появлением первого издания этой книги в жизни профессора Мизеса произошли большие изменения, о которых я теперь должен упомянуть вкратце. Большая удача, что, когда Гитлер вошел в Австрию, Мизес читал курс лекций в Женеве275. Мы знаем, что последовавшие вскоре события исключительной важности привели его в эту страну и в этот город (Нью-Йорк. — Перев.), который стал с тех пор его домом. Но тогда же случилось и другое событие, о котором нам также следует вспомнить с радостью. Мы, его старые венские ученики, привыкли видеть в нем самого блистательного и несколько сурового холостяка, который организовал свою жизнь самым рациональным образом, но без остатка растрачивал свои силы в напряженной интеллектуальной жизни. И если мы сегодня можем поздравить профессора Мизеса, который, на мой взгляд, выглядит столь же молодо, как и двадцать лет назад, и если он к тому же добр и вежлив даже с противниками, чего нельзя было ожидать от этого яростного бойца былых времен, нам следует быть за это признательными милой даме, которая в тот критический момент соединила свою жизнь с его, и теперь 24 украшает его дом и наш сегодняшний стол . Нет нужды рассказывать вам о деятельности профессора Мизеса с тех пор, как он поселился здесь. В последние пятнадцать лет многие из вас имели больше возможностей узнать его и пользоваться его советами, чем большинство его прежних учеников. Чем говорить о профессоре Мизесе еще и еще, я обращусь теперь прямо к нему, чтобы коротко объяснить, почему мы перед ним преклоняемся и почитаем его. Профессор Мизес, не пристало вновь и вновь распространяться о вашей учености и научных достижениях, о вашей мудрости и проницательности, которые принесли вам всемирное признание. Но вы проявили и другие качества, которыми обладали не все великие мыслители. Вы проявляли несгибаемое мужество, даже оставаясь в одиночестве. Вы проявляли непоколебимую последовательность и настойчивость мысли, даже когда это вело к непопулярности и изоляции. Долгое время Вы не получали от официальных научных организаций заслуженного признания. Вы видели, как ученики пожинают награды, по праву предназначенные вам, которых вы не могли получить из-за зависти и предрассудков. Но вы были удачливей большинства других носителей непопулярных идей. Задолго до сегодняшнего дня вы знали, что идеи, за которые Вы так долго сражались почти в одиночестве, победят. Вы видели, как вокруг вас собирается постоянно растущая группа учеников и поклонников, которые приступили к разработке и распространению ваших идей. Возжженный вами факел стал путеводной звездой нового движения за свободу, набирающего силу с каждым днем. Дань любви и уважения, которую мы имеем честь выразить сегодня от имени всех ваших учеников, есть лишь скромное выражение наших чувств. Я хотел бы хоть в малой степени гор - диться тем, что участвовал в организации сегодняшнего чествования; но это была исключительно инициатива учеников нового поколения, которые всё устроили, и сделали то, что считали нужным многие из старых учеников. Воплотить наши желания мы смогли только благодаря редактору настоящего издания276 и Фонду экономического образования277. «Социализм»278 «Социализм», впервые появившись в 1922 г., произвел сильное впечатление. Эта книга постепенно изменила существо взглядов многих молодых идеалистов, которые вернулись к своим университетским занятиям после Первой мировой войны. Я знаю это, потому что был одним из них. Мы чувствовали, что цивилизация, в которой мы выросли, рухнула. Мы были нацелены на строительство лучшего мира, и именно это желание пересоздать общество привело многих из нас к изучению экономической теории. Социализм обещал желаемое — более рациональный, более справедливый мир. А потом появилась эта книга. Она нас обескуражила. Эта книга сообщила нам, что мы не там искали лучшее будущее. Ряд моих современников, позднее приобретших известность, но тогда не знавших даже друг друга, прошли сходный путь (Вильгельм Рёпке в Германии и Лайонел Роббинс в Англии, например). Никто из нас не был до этого учеником Мизеса. Я познакомился с ним, работая во Временном управлении австрийского правительства, которому было доверено проведение в жизнь некоторых положений Версальского договора. Он был моим начальником, директором департамента. Тогда Мизес был больше известен своей борьбой с инфляцией. Он приобрел доверие правительства и, будучи финансовым советником Австрийской торговой палаты, постоянно подталкивал его на тот единственный путь, который обещал предотвратить полное крушение финансовой системы. (За первые восемь месяцев работы под его руководством мое жалованье увеличилось в 200 раз.) Многие из нас, студентов начала 20-х годов, знали о Мизе- се как о довольно замкнутом университетском преподавателе, который лет за десять до этого опубликовал книгу279, в которой положения австрийской школы предельной полезности были применены к теории денег. Эту книгу Макс Вебер выделил как наиболее толковую по данному вопросу280. Возможно, нам следовало бы знать и то, что в 1919 г. Мизес также опубликовал весьма глубокое исследование в области социальной философии, в котором рассматривались проблемы нации, государства и хозяйственной жизни281. Эта книга, однако, так и не получила широкой известности, и я открыл ее для себя, только став его подчиненным в правительственном учреждении в Вене. Как бы то ни было, первая публикация книги «Социализм» была для меня большим сюрпризом282. Насколько я знал, в предыдущие (и чрезвычайно загруженные) 10 лет у Мизеса едва ли было время для академических занятий, а эта книга представляет собой солидный трактат о социальной философии, свидетельствующий о независимом и критическом осмыслении автором почти всей существовавшей литературы. В первые 12 лет нашего века Мизес, пока его не призвали в армию, изучал экономические и социальные проблемы. К этим вопросам его привлекла, как и мое поколение двадцатью годами позже, всеобщая увлеченность Sozialpolitik2 — подобием английского «фабианского» социализма283. Его первая книга284, опубликованная когда он еще изучал право в Венском университете, была пронизана духом господствовавшей немецкой «исторической школы», сосредоточенной почти исключительно на проблемах «социальной политики». Позднее он даже присоединился к одной из тех организаций285, которые побудили немецкий сатирический еженедельник изобразить экономистов как людей, которые обмеряют жилище рабочего и приговаривают: очень тесное. Но изучая в ходе занятий юриспруденцией политическую экономию, Мизес открыл для себя экономическую теорию Карла Менгера, который в то время как раз оставил профессуру и вышел в отставку. Как говорит Мизес в автобиографических заметках286, книга Менгера «Основания политической экономии» сделала его экономистом. Пройдя через тот же опыт, я знаю, что он имеет в виду. Первоначально Мизес интересовался преимущественно исторической стороной проблем и приобрел благодаря этому редкую среди теоретиков широту исторической эрудиции. Но в конце концов неудовлетворенность тем, как историки, а особенно историки экономики, истолковывали факты, подтолкнула его к изучению экономической теории. Он был вдохновлен Ойгеном Бём-Баверком, который вернулся к профессуре после службы на посту министра финансов Австрии287. В предвоен - ное десятилетие семинар Бём-Баверка был главным центром экономических дискуссий. В нем участвовали Мизес, Йозеф Шумпетер288 и выдающийся теоретик австрийского марксиз - ма Отто Бауэр289, выступления которого в защиту марксизма длительное время были в центре дискуссий. В этот период идеи Бём-Баверка о социализме ушли, видимо, достаточно далеко за пределы того, что он успел опубликовать в нескольких работах перед своей ранней смертью290. Нет сомнений, что именно здесь сложились основные идеи Мизеса о социализме, хотя сразу после публикации первой книги «Теория денег и фидуциарных средств обращения» (1912) он утратил возможности для дальнейшей работы, поскольку был призван в армию, где пробыл до самого конца Первой мировой войны. Почти все эти годы Мизес служил офицером артиллерии на Русском фронте, хотя последние месяцы войны он провел в экономическом управлении Министерства обороны. Следует предположить, что он начал работать над «Социализмом», только оставив службу в армии. Вероятно, большая часть книги была написана между 1919 и 1921 гг.: основной раздел об экономических вычислениях при социализме был спровоцирован цитируемой им книгой Отто Нейрата, вышедшей в 1919 г.291 То, что в тогдашних условиях он выкроил время, чтобы сосредоточиться на обширнейшей теоретической и философской работе, остается истинным чудом для того, кто хотя бы в последние месяцы этого периода почти ежедневно видел его погруженным в дела службы. Как я уже отметил выше, «Социализм» потряс наше поколение, и усвоение основной идеи этой книги было для нас делом нелегким и мучительным. Мизес, конечно же, продолжал размышлять над этими проблемами, и многие из его позднейших идей были развиты в ходе «частного семинара», который он начал вести примерно в то время, когда был опубликован «Социализм». Я присоединился к семинару двумя годами позже, после года занятий в докторантуре в США292. Хотя вначале у него было немного бесспорных последователей, молодые люди, проявлявшие интерес к проблематике, лежащей на границе между философией и теорией общества, воспринимали его восторженно. Зрелые профессионалы восприняли книгу с безразличием либо враждебно. Я помню всего одну рецензию, в которой проявились следы понимания важности книги, да и ту написал престарелый либеральный политик — реликт XIX в. Тактика оппонентов заключалась в том, чтобы представить его экстремистом, идеи которого никто не разделяет. Взгляды Мизеса и в следующие два десятилетия развивались и нашли выражение в первом немецком издании (1940) книги, которая стала знаменитой под названием «Человеческая деятельность» («Human Action»)293. Но для первых последователей Мизеса именно «Социализм» навсегда остался его решающим вкладом в науку. Эта книга поставила под вопрос мировоззрение поколения и мало-помалу изменила мышление многих. Члены венского кружка не были учениками Мизеса. Большинство пришли к нему с уже законченным экономическим образованием и лишь постепенно смогли принять его нешаблонные взгляды. Возможно, на них не в меньшей степени повлияли его обескураживающе верные предвидения дурных последствий текущей экономической политики, чем убедительность его аргументов. Мизес вряд ли ожидал, что они примут все его воззрения, и дискуссии очень выигрывали от того, что члены кружка только постепенно расставались со своими взглядами. «Школа Мизеса» возникла только позже, когда он завершил развитие своего учения об обществе. Сама открытость системы обогащала его идеи и дала возможность некоторым из его последователей развить их в несколько ином направлении294. Аргументы Мизеса было не так-то легко воспринять. Порой требовались личные контакты и обсуждения, чтобы понять их полностью. При том что они были изложены обманчиво простым языком, изучающему требовалось еще и понимание экономических процессов — качество, встречающееся не так уж часто. Эта трудность особенно ясна в случае с его основным аргументом о невозможности экономических расчетов при социализме. При чтении оппонентов295 Мизеса возникает впечатление, что они на самом деле не понимают, зачем же нужны эти расчеты. Они рассматривают проблему экономических расчетов, как если бы все дело было в налаживании учета на социалистических предприятиях, а не в выборе того, что и как следует производить. Они удовлетворяются любым набором магических цифр, если он кажется пригодным для контроля за операциями управляющих — этих пережитков капиталистической эпохи. Похоже, им никогда и в голову не приходило, что вопрос не в игре цифр, а в подыскании тех единственных показателей, с помощью которых управляющие производством могут судить о значении своей деятельности в рамках взаимно согласующейся структуры хозяйственной деятельности. В результате Мизес пришел к осознанию того, что его критиков отличает совершенно иной интеллектуальный подход к социальным и экономическим проблемам, а не просто иное толкование отдельных фактов. Чтобы переубедить их, необходимо продемонстрировать потребность в совершенно иной методологии. Это и стало его основной заботой. Публикация в 1936 г. английского издания «Социализма» была в основном заслугой профессора Лайонела Роббинса (теперь он — лорд Роббинс). Он нашел весьма квалифицированного переводчика — бывшего студента Лондонской школы экономики Жака Кахане [1900—1969], который остался активным членом кружка академических ученых этого поколения, хотя сам сменил поле деятельности. После многих лет работы в одной из крупнейших зерноторговых фирм Кахане завершил карьеру, работая в Риме, в Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, и в Вашингтоне, во Всемирном банке. Последний раз я читал текст «Социализма» в форме машинописного перевода Кахане, а перечитал его только теперь, готовясь к написанию этого предисловия. Все это побуждает к тому, чтобы поразмыслить о значимости некоторых аргументов Мизеса по прошествии столь долгого времени. Естественно, что значительная часть работы звучит сегодня46 не так оригинально или революционно, как в прежние годы. Во многих отношениях эта книга стала одним из «классических» сочинений, которую принимают как данность и в которой не ищут ничего нового и поучительного. Я должен признать, однако, что сам был поражен не только тем, сколь большая часть ее все еще актуальна для сегодняшних споров, но и тем, что многие аргументы, которые некогда я принимал лишь отчасти как односторонние и преувеличенные, оказались поразительно истинными. Я и до сих пор кое с чем не согласен, но не думаю, что сам Мизес был бы недоволен этим. Уж, конечно, он был не из тех, кто рассчитывает на некритичное восприятие последователями своей аргументации и на этой основе — на прекращение какого-либо интеллектуального прогресса. Но в целом я обнаружил, что различие наших взглядов намного меньше, чем я ожидал. Я, в частности, не согласен с утверждением Мизеса, которое изложено в главе 33 (параграф 2). У меня всегда возникали проблемы с этим основным философским утверждением, но только сейчас я в состоянии сформулировать природу этих проб - лем. Мизес утверждает в этом отрывке, что либерализм «рассматривает все виды общественного сотрудничества как эманацию разумно понимаемой пользы, когда всякая власть базируется на общественном мнении, а потому невозможны действия, способные помешать свободному принятию решений мыслящим человеком»296. Сегодня я полагаю, что неверна только первая часть этого утверждения. Крайний рационализм этого утверждения, которого Мизес как истинное дитя своего времени не мог избежать и с которым он, возможно, так и не расстался, теперь мне представляется совершенным заблуждением. Бесспорно, что рыночная экономика стала преобладающей формой не в силу разумного понимания ее выгод. Мне представляется, что основное в учении Мизеса — это демонстрация того, что мы приняли свободу не потому, что поняли, какие выгоды она могла бы принести; что мы не изобрели и, конечно же, не были достаточно умны, чтобы изобрести тот строй жизни, который начали слегка понимать только спустя долгое время после того, как увидели его действие. Человек сделал выбор в пользу него только в том смысле, что он научился отдавать предпочтение чему-то из уже существовавшего, а по мере того, как росло понимание, он смог 48 и усовершенствовать условия своей деятельности . К большой чести Мизеса, он смог в немалой степени освободиться от этой рационалистически-конструктивистской исходной посылки, но дело все еще не закончено. Более чем кто-нибудь другой Мизес помог нам понять нечто, чего мы не изобретали. Есть и еще один момент, который требует осторожности от современного читателя. Полстолетия назад Мизес еще мог говорить о либерализме в смысле, который более или менее противоположен тому, что называется сегодня этим именем в США и все чаще в других местах. Он считал самого себя либералом в классическом смысле, как это было принято в XIX в. Но прошло уже почти сорок лет с тех пор, как Йозеф Шумпетер был вынужден заявить, что в США враги свободы «в качестве высшего, если и непреднамеренного комплимента [либерализму]... сочли разумным присвоить его название»297. В эпилоге, который был написан в США через 25 лет после первой публикации книги, Мизес демонстрирует свое понимание этого обстоятельства, комментируя неправильное использование термина «либерализм». Прошедшие с тех пор тридцать лет только подтвердили этот комментарий, так же как они подтвердили и последнюю часть первоначального текста — «Деструк- ционизм». Эти главы при первом чтении просто шокировали меня своим необычайным пессимизмом. При перечитывании я был потрясен скорее дальновидностью автора, чем его пессимизмом. На деле большинство современных читателей обнаружат, что «Социализм» гораздо актуальнее сейчас, чем в то время, когда впервые появился на английском языке, т.е. уже более сорока лет назад. «Интервенционизм»298 После двух больших произведений, обеспечивших Людвигу фон Мизесу положение ведущего мыслителя в области экономической теории, — работ «Теория денег и фидуциарных средств обращения» и «Социализм» — он на несколько лет погрузился в изучение главным образом тех промежуточных — между чисто рыночным порядком и социализмом — форм, которые в то время как раз складывались. По своей основной работе в качестве консультанта по [государственным] финансам (и главного научного советника) Венской торговой палаты, которая оставляла ему совсем немного времени для преподавательской дея - тельности в качестве приват-доцента в Венском университете, ему приходилось постоянно сталкиваться с интервенционизмом, составлявшим главное содержание социологическо-исторической школы в немецкой экономической науке, и чем глубже он изучал литературу этого направления, тем сильнее крепло в нем отторжение университетской экономической теории, господствовавшей в немецкоязычном мире299. Из всех немецких коллег по профессии дружеские отношения у него сложились только с Максом Вебером300, с которым у него установились тесные связи, когда последний работал в Венском университете в летний семестр 1918 г.; помимо Вебера, он уважал очень немногих: Генриха Дитцеля301, Пассова, Поле, Андреаса Фойгхта, Адольфа Вебера и Леопольда фон Визе — за мужественное противостояние господствующим взглядам, хотя ему было нечему у них учиться (при этом он очень высоко ставил явно недооцененных в то время таких представителей предыдущего поколения, как Тюннен, Германн и Мангольдт). Подобно большинству экономистов предыдущих поколений сам Мизес пришел в науку воодушевленный идеями Sozialpolitik и фабианского социализма — и эти идеи еще дают себя знать в его ранних рабо - тах, — но затем обратился к классическому либерализму (это обращение произошло на семинаре Бём-Баверка, в котором он участвовал вместе с Шумпетером и другими ведущими представителями третьего поколения австрийской школы). В дальнейшем все его работы по экономической политике посвящены идеям классического либерализма. Эта перемена чувствуется уже в его «Теории денег и фидуциарных средств обращения»; дальнейшее развитие это изменение получило в 1919 г. в насыщенной идеями книге «Нация, государство и экономика»302, которая из-за тогдашней ситуации прошла почти не замеченной. По-настоящему его новая позиция впервые представлена в книге «Социализм» в 1922 г. (Короткая и наспех написанная книга «Либерализм»303 была менее удачной.) Книга «Критика интервенционизма» поссорила его с немецкими коллегами, и та резкость, с которой он выступил против ведущих фигур вроде Вернера Зомбарта, Густава Шмолле- ра, Луйо Брентано и Генриха Херкнера, вызвавшая в свое время сильную обиду, сегодня может быть только поставлена ему в заслугу. Я знаю, что Мизес собирался включить в сборник свою статью «Verstaatlichung des Kredits», которая также появилась в 1929 г. в первом томе нового «Zeitschrift fur Nationalokonomie». Помешало то, что редактор куда-то засунул рукопись и нашел ее, когда было уже поздно, что было не редкостью в то время, а с учетом ясного почерка Мизеса, вполне возможно, что это была рукопись в буквальном смысле слова и существовала в единственном экземпляре304. Мизеса считают не только крайне резким критиком, но и пессимистом, который, к несчастью, слишком часто оказывался прав. Не один я был свидетелем того, как в сентябре 1932 г. во время заседания комитета Союза социальной политики в Бад-Киссингене в саду за чаем собралась довольно большая группа коллег по профессии, и Мизес неожиданно спросил, отдаем ли мы себе отчет в том, что собираемся вместе в последний раз. Это замечание сначала всех изумило, а затем вызвало смех, когда Мизес объяснил, что через 12 месяцев Гитлер уже будет у власти. Всем это показалось слишком невероятным, но больше всего было непонятно, почему Союз социальной политики не сможет собраться вновь после прихода Гитлера к власти. Разумеется, до окончания Второй мировой войны встреч больше не было305. Мизес оставался в Вене и после захвата власти в Германии Гитлером, и в эти годы он все сильнее углублялся в вопросы философских и методологических оснований общественных наук. Но полностью посвятить себя научной работе он впервые смог только после 1934 г., когда в возрасте 53 лет перебрался в Высший институт международных исследований в Женеве. В 1933 г. он еще смог опубликовать в Г ермании сборник статей «Grundprobleme der Nationalokonomie»306 с важными работами о «процедурах, задачах и содержании экономической и социальной теории». В 1940 г. вышла его последняя большая работа на немецком языке «Nationalokonomie: Theorie des Handelns und Wirtschaftens» (позднее в переработанном виде изданная на английском языке под названием «Human Action»), которая была издана в Женеве, но в Германии, по понятным причинам, осталась практически неизвестной. В 1940 г. Мизес вместе с женой смог перебраться в США через Южную Францию, Испанию и Португалию. Здесь, в Нью - Йор - ке, он в течение более 30 лет был поглощен весьма плодотворными исследованиями и преподаванием. Помимо полностью переработанного английского издания «Nationalokonomie», которое появилось в 1949 г. под названием «Human Action», особого упоминания заслуживает его книга «Теория и история: интерпретация социально-экономической эволюции»307. «Эпистемологические проблемы экономической теории»308 Несмотря на то что это работа живого и пишущего автора, настоящую публикацию следует рассматривать как запоздавшее издание перевода классического труда. Эта книга обозначает решающий этап в развитии системы идей, с которыми англоговорящий мир познакомился через всеобъемлющий трактат. Если книгу профессора Мизеса «Человеческая деятельность» (опубликована на английском языке в 1949 г. с предшеству ющей публикацией немецкой версии в 1940 г.) следует считать окончательным изложением его взглядов, то характерные черты его идей о сущности общественной науки были впервые изложены в данной серии статей, публиковавшихся в Германии между 1928 и 1933 гг., которые впервые были изданы вместе в 1933 г. — в последнем году, когда еще можно было публиковаться в Германии. В этих статьях намного яснее, чем в более позднем трактате, видны непосредственные причины именно такой формулировки взглядов автора. Если же его аргументы направлены главным образом против взглядов немецких авторов, читателю не следует впадать в заблуждение и полагать, что аргументы имеют смысл только в данном контексте. На деле эта разновидность некритического эмпиризма, против которого главным образом направлена книга, встречается сейчас гораздо чаще и в самой наивной форме именно в американской литературе по общественным наукам. Первая публикация этих статей обозначила превращение автора, известного тогда главным образом своей теорией денег и фидуциарных средств обращения, а также критическим анализом социализма, т.е. экономиста в узком смысле этого слова, в социального теоретика и философа. Хотя тогда он еще не ввел термин «праксеология» (которым позднее заменил термин «социология») для обозначения общей теории человеческой деятельности, все главные элементы его позднейшей системы уже присутствуют. За исключением короткой последней статьи по специальной проблеме экономической теории309, экономическая теория в этом сборнике служит главным образом для иллюстрации проблем, выдвигаемых любой теоретической наукой об обществе. Критические усилия автора направлены против взгляда, что теорию можно разработать путем дистилляции исторического опыта, а его главное утверждение, сейчас более привычное, чем когда он впервые его высказал, состоит в том, что логика теоретических утверждений не зависит от любого конкретного опыта. Он, вероятно, не стал бы отрицать, что применимость теории к конкретным обстоятельствам зависит от наличия или отсутствия фактов, которые могут быть удостоверены только опытом. И если настойчи вое утверждение априорного характера теории кажется порой позицией более крайней, чем хотелось бы самому автору, то следует помнить, что в некотором смысле абстрактное описание структурных отношений, характерное для математики и логики, всегда дедуктивно и аналитично; эмпирически могут быть проверены лишь утверждения следующего вида: в данных обстоятельствах нам может встретиться такая-то структура. Так что при внимательном анализе различие между взглядами профессора Мизеса и современным «гипотетико-дедук- тивным» истолкованием теоретической науки (как оно было сформулировано, например, Карлом Поппером в 1935 г.310) сравнительно невелико, при том что оба эти подхода отделены широкой пропастью от господствовавшего долгое время наив - ного эмпиризма311. Следует признать, что в отношении социальной теории в одном пункте профессор Мизес идет дальше. Но ведь совершенно очевидно, что, прежде чем вступать в общение с людьми, мы должны знать о них больше, чем относительно любых других объектов, по поводу которых мы намерены вступить в общение, а это не может не влиять на природу данных, которые мы можем использовать для объяснения в двух этих сферах. Наша способность «понимать» действия человека, несомненно, увеличивает объем информации, который может быть использован для объяснения, причем информации такого рода, которую мы не имеем в случае неодушевленных объектов; и в третьей статье рецензируемого сборника профессор Мизес заметно проясняет различие между таким постижением, которое может служить основанием теории, и сопереживающим «пониманием», которое порой выдвигается как основа объяснения. Заслуживают похвалы точность и гладкость перевода, хотя задачу переводчика облегчала прозрачность языка профессора Мизеса, редко присущая работам в этой области. Поскольку появление перевода послужило для рецензента поводом перечитать работу, которую он читал почти тридцать лет назад, он может добавить, что книга поразительно хорошо выдержала испытание временем. «Nationalokonomie»312 Когда ученый, который за свою жизнь обогатил многие специальные области науки, берется за всеобъемлющий обзор науки в целом, это всегда интересно, хотя может обернуться разочарованием. Подобный подвиг заслуживает тем большего внимания, когда систематическое изложение своих выводов предпринимает такой человек, как профессор Мизес, известный широтой интересов и тем, что его взгляды порождали столько споров. И это тем более верно в данном случае, когда, как намекает само название, работа охватывает как самые общие философские проблемы, возникающие при научном изучении человеческой деятельности, так и основные современные проблемы экономической политики. Читатель, знакомый с ранними работами профессора Мизеса о деньгах, социализме и методах общественных наук, в центральной части этой работы обнаружит множество если и не принятых, то знакомых доктрин, имеющих отношение к экономической теории в узком смысле этого слова. Но даже по этим вопросам есть большие разделы, в частности, в теории процента, где разрабатываются проблемы, которые в опубликованных прежде работах Мизеса никогда явным образом не рассматривались. В короткой рецензии на трактат, посвященный столь обширной области, было бы неуместно входить в конкретные детали. Пожалуй, стоит отметить только, что по первом прочтении рецензенту показалось менее убедительным, по сравнению с остальной частью работы, то, как автор развивает психологические элементы теории Бём-Баверка, хотя в некоторых отношениях это сделано с изумительной ясностью. Обсуждение большей части остальных теоретических проб - лем во многом представляет собой новое изложение, зачастую сформулированное более точно и тщательно, взглядов, развитых в более ранних работах. Многое из этого звучит сейчас куда менее революционно, чем двадцать или тридцать лет назад, но что может быть поучительней, чем просмотр рецензий на старые работы автора (публиковавшихся и в этом журнале313), которые демонстрируют, сколь многие его взгляды, при первой публикации подвергавшиеся острым нападкам или даже осмеянию, стали с тех пор общепризнанными. В новом систематизированном изложении его взгляды во многих отношениях обрели новую значимость и определенно выиграли в убедительности, достигнутой законченной логичностью. Налицо и свидетельства того, что взгляды автора продолжают постепенно и постоянно эволюционировать. Но следует признать, что в период создания этих работ его почти не затронула общая эволюция в нашей области знаний. Он развивался совершенно независимо, и возникает даже чувство, что автор, на которого столь часто нападали из-за идей, которые потом оказывались верными, выработал некое презрение к современной экономической теории, и это помешало ему извлечь пользу из ее изменения. Это представляется особенно верным по отношению к недавнему развитию теории конкуренции — в этой области более благожелательное отношение к другим подходам могло бы облегчить понимание позиции автора. В рецензии нелегко дать адекватное представление о положительном вкладе в развитие теории, поскольку этот вклад состоит, главным образом, в последовательном приложении единых философских принципов и в создании на этой основе общей перспективы дальнейшего движения. Как пример удачного обобщения можно рассмотреть любопытную трактовку закона сравнительных издержек не в специальном приложении к теории международной торговли, а в его самой общей форме, как основы формирования общества. Рикардовское Verge- sellschaftungsgesetz, как его окрестил профессор Мизес (выражение, боюсь, почти непереводимое), получило таким образом заслуженное место в самом начале рассмотрения проблем менового общества, само существование которого основано на этом принципе314. Для большинства читателей, однако, книга будет интересна не своей центральной частью315, как ее можно назвать в соответствии с логикой предмета, но своими начальными и конечными разделами, где профессор Мизес рассматривает самые общие методологические и философские проблемы любой науки об обществе, а также проблемы современной политики. К последнему разделу до некоторой степени относится то, что уже было сказано о центральной части. Многое здесь окажется знакомым для читателей прежних работ профессора Мизеса, и главным выигрышем во многом окажутся систематичность и последовательность изложения материала, который прежде был доступен только в разрозненных книгах и статьях. Но у автора, пожалуй, были еще большие возможности заполнить разрывы в изложении, и результатом оказалась действительно внушительная единая система либеральной социальной философии. Именно в этом разделе больше, чем где-либо еще, поразительное знание истории и современного мира помогает автору проиллюстрировать свои аргументы. И хотя единственным Weltanschauung (мировоззрением. — Перев.), с которым до известной степени схожи взгляды автора, является либерализм середины XIX в., читателю не следует впадать в заблуждение, что перед ним всего лишь новая формулировка идей laissez faire этого периода. Хотя выводы во многих моментах совпадают, философские основы всего построения изменились так же, как у большинства других людей, хотя совсем в ином направлении. Самые оригинальные и одновременно самые спорные моменты в развитии взглядов профессора Мизеса сконцентрированы в начальных разделах книги, где он кратко излагает принципы общей теории человеческой деятельности, частным разделом которой является экономическая теория. В ряде предыдущих работ он последовательно обосновал то, что обозначает как априорный характер экономической логики, и подверг критике заимствование чуждых и неуместных методов из естественных наук. В новой книге он продолжает отстаивать автономную природу методов социальных наук, систематически развивая общую теорию человеческой деятельности, или, как он это теперь называет (возрождая старый французский термин), науку «праксеологии». Хотя я боюсь, что даже в этой новой форме его аргументы едва ли смягчат предубеждения, возбуждаемые сегодня любыми попытками такого рода, перед нами, бесспорно, наиболее убедительные и последовательные аргументы из когда-либо выдвигавшихся в пользу такого понимания, и если они получат заслуженное внимание, то дадут начало чрезвычайно плодотворной дискуссии. Хотя сам рецензент многое изложил бы совершенно иначе, он должен признаться, рискуя вместе с профессором Мизесом быть обвиненным в поддержке взглядов, противоречащих всему направлению современного научного развития, что в главном одинокий голос профессора Мизеса кажется ему куда ближе к истине, чем общепринятые взгляды. Настоящее обсуждение любого из множества интересных моментов, затрагиваемых этой работой, требует не краткого обзора, а длинной статьи. И все же мы не можем поставить точку, не заявив, что, по крайней мере, рецензент видит в этой книге широту взгляда и интеллектуального кругозора, которые роднят ее, скорее, с трудами философов XVIII в., чем с работами современных специалистов. И несмотря на это, а может быть, и благодаря этому, читатель чувствует гораздо большую близость к реальности, и его от технических вопросов все время возвращают к рассмотрению великих проблем современного мира. Без тщательного анализа профессор Мизес не принимает ни одной из господствующих догм и порой, пожалуй, даже слишком пренебрежительно отметает тонкости, которые, как ему представляется, не относятся к более широким вопросам его социальной философии. У тех многочисленных читателей, которые разойдутся с книгой во мнениях, она, несомненно, вызовет глубокое раздражение, но ни один из них не сможет оставить ее без внимания, как бы сильно они ни ощущали, что ее разделы обходят последние тонкости математического анализа, в котором они чувствуют себя как рыба в воде. «Заметки и воспоминания»316 Будучи, несомненно, одним из самых значительных экономистов своего поколения, до самого конца своей необычно долгой научной жизни для академического мира Людвиг фон Мизес оставался в определенном смысле чужаком — прежде всего, несомненно, в странах немецкой культуры, но также и в США, где за последнюю треть жизни он воспитал довольно много студентов. До этого его сильное непосредственное влияние по сути ограничивалось венским Privatseminar, в который участники приглашались, как правило, только по окончании формального курса образования. Если бы публикация этих воспоминаний, обнаруженных в его бумагах, не запоздала так незаслуженно, я был бы рад возможности проанализировать причины столь необычного пренебрежения к одному из наиболее оригинальных мыслителей нашего времени в области экономики и социальной философии. Но оставленные им фрагменты автобиографии частично отвечают на этот вопрос. Он по чисто личным причинам так и не получил место профессора в университетах немецкоязычных стран в 1920-е годы или до 1933 г., тогда как многие другие, безусловно менее достойные, его получали. Такой профессор был бы украшением любого университета. Но инстинктивное ощущение профессоров, что он не вполне вписывается в их круг, не было вполне ошибочным. Даже при том что по знанию предмета он превосходил большинство коллег, настоящим специалистом он не был. Когда в поисках аналогичной фигуры я оглядываю историю идей, я не нахожу ее среди профессоров, и даже Адам Смит здесь не годится; Мизеса следует сравнивать с мыслителями типа Вольтера или Монтескье, Токвиля или Джона Стюарта Милля. Таково впечатление, которое может сложиться лишь в ретроспективе. Но, когда более пятидесяти лет назад я пытался объяснить положение Мизеса Уэсли Клэру Митчеллу приблизительно в тех же словах, я встретил лишь вежливый иронический скептицизм, что, вероятно, можно понять. Для его работ характерна глобальная интерпретация социального развития, и в отличие от немногих современников, сравнимых с ним по масштабу, таких как Макс Вебер, с которым его связывали отношения исключительного взаимного уважения, преимуществом Мизеса было подлинное знание экономической теории. Рецензируемые мемуары317 рассказывают о его развитии, положении и взглядах гораздо больше, чем могу рассказать я. Могу лишь попытаться дополнить или подтвердить информацию о десяти годах его жизни в Вене, когда я был тесно с ним связан. Следует отметить, что я пришел к нему не как студент, а как свежеиспеченный доктор права и государственный служащий, его подчиненный в одном из тех временных особых учреждений, что были созданы для выполнения положений Сен-Жерменского мирного договора. Рекомендательное письмо от моего университетского учителя Фридриха фон Визера318, который характеризовал меня как многообещающего молодого экономиста, Мизес встретил улыбкой и замечанием, что никогда не видел меня на своих лекциях. Однако, обнаружив, что мои знания вполне удовлетворительны и что я действительно интересуюсь экономической теорией, он стал оказывать мне всяческое содействие и много сделал для моего долгого пребывания в США (до появления Рокфеллеровских стипендий), сыгравшего важнейшую роль в моей жизни319. И хотя в первые годы нашего общения я ежедневно виделся с ним на службе, у меня и тени мысли не возникало о том, что он готовит свою великую книгу о социализме, которая после публикации в 1922 г. повлияла на меня решающим образом. Только летом 1924 г., после возвращения из Америки, я был допущен в круг, который уже существовал какое-то время и через который научная работа Мизеса в Вене в основном и оказывала влияние. «Семинар Мизеса», как мы называли эти вечерние дискуссии, проходившие каждые две недели в его служебном кабинете, подробно описан в его мемуарах, хотя Мизес и не упоминает обычное продолжение официальной части дискуссий, длившееся до поздней ночи в одном из венских кафе. Как он совершенно верно отмечает, это были не образовательные собрания, а вольные дискуссии, которыми руководил старший товарищ, и остальные разделяли далеко не все его взгляды. Строго говоря, изначально студентом Мизеса был один Фриц Махлуп. Что касается остальных, то из постоянных участников экономистами были лишь Рихард Штригль320, Готфрид Хаберлер, Оскар Моргенштерн, Хелен Лизер321 и Марта Стефания Браун. Рано умершие Эвальд Шамс322 и Лео Шёнфельд, принадлежавшие к тому же очень одаренному промежуточному поколению, что и Рихард Штригль, никогда не были, насколько мне известно, постоянными участниками мизесовского семинара. Но социологи, философы и историки вроде Альфреда Шютца, Феликса Кауфмана и Фридриха Энгель-Яноши были столь же активны в дискуссиях, которые часто вращались вокруг проблем методов общественных наук и редко концентрировались на специальных проблемах экономической теории (если не считать проблем субъективной теории ценности). Но вопросы экономической политики обсуждались часто и всегда под углом ее зависимости от различных систем социальной философии323. Для человека, который в течение дня был полностью загружен текущими политическими и экономическими проблемами и был лучше информирован в вопросах повседневной политики, современной истории и общего идеологического развития, чем большинство других, все это представлялось исключительным интеллектуальным развлечением. Над чем он работал, не знал даже я, хотя в те годы мы виделись почти ежедневно; он никогда не говорил об этом. Я только от его секретаря знал, что время от времени она перепечатывала тексты, написанные четким почерком Мизеса. Но многие из его работ вплоть до публикации существовали только в рукописном виде, а одна важная статья считалась долгое время утерянной, пока ее не откопали в бумагах редактора журнала. До его женитьбы никто ничего не знал о том, как он работает. До окончания работы он никогда не говорил о своем писательском труде. Он, хотя и знал о моей постоянной готовности помочь ему, только один раз попросил меня сверить цитату, когда я упомянул, что намерен в библиотеке просмотреть труд по каноническому праву. У него никогда не было научного ассистента, по крайней мере в Вене. Он занимался преимущественно теми проблемами, по которым считал господствующее мнение ошибочным. У читателей этой книги324 может возникнуть впечатление, что он был предубежден против немецкой общественной науки как таковой. Это, безусловно, не так, хотя с течением времени в нем развилось некое объяснимое раздражение. При этом он ценил крупных немецких теоретиков предыдущих поколений — Тюне- на, Германна, Мангольдта или Госсена — выше, чем большин - ство своих коллег-современников, да и знал их гораздо лучше. Впрочем, и среди современников он высоко ставил ряд отдельных фигур, таких как Дитцель, Поле, Адольф Вебер и Пассов, а также социолога Леопольда фон Визе и, в первую очередь, Макса Вебера, тесные научные связи с которым у него установились в краткий период преподавания Вебера в Венском университете весной 1918 года, и, если бы не ранняя смерть Вебера, эти связи могли оказаться весьма плодотворными. Но в целом он, несомненно, мог испытывать лишь презрение к большинству профессоров германских университетов, претендовавших на роль экономистов-теоретиков. Мизес в своем описании ничуть не преувеличил бедственность положения в экономической теории, преподаваемой представителями исторической школы. Насколько низко упал уровень теоретического мышления в Германии, видно из того факта, что для того, чтобы вновь возродить в Германии интерес к теории, весьма заслуженному шведскому ученому Густаву Касселю потребовалось изложить проблемы упрощенно и грубо. Несмотря на изысканную обходительность в обществе и величайшую сдержанность в целом (которая порой давала трещины), Мизес не принадлежал к тем, кто способен скрывать презрение. Это усиливало его изоляцию, как среди профессиональных экономистов, так и в тех венских кругах, с которыми у него были научные и профессиональные связи. Когда он отказался от идей прогрессистской социальной политики, он стал чужаком для своих коллег и студентов. Даже четверть века спустя я сталкивался с отголосками гнева и обиды на его, казалось бы, неожиданный разрыв с идеалами, господствовавшими среди университетской молодежи в начале века, когда, например, его сокурсник Ф. Х. Вейсс (редактор сокращенного собрания сочинений Бём-Баверка) рассказывал мне об этом событии с нескрываемым возмущением, явно имея в виду предостеречь меня от аналогичного предательства «социальных» ценностей и от чрезмерной симпатии к «отжившему» либерализму. Если бы Карл Менгер не вышел в отставку сравнительно рано, а Бём-Баверк не умер в столь молодом возрасте, воз можно, Мизес нашел бы у них поддержку. Но единственный остававшийся в живых основатель австрийской школы, мой досточтимый учитель Фридрих фон Визер, сам был по убеждениям скорее фабианцем; он гордился тем, что, как он считал, своими работами над теорией предельной полезности ему удалось научно обосновать разумность прогрессивного налогообложения доходов. Возвращение Мизеса к классическому либерализму было не только реакцией на господствовавшие тенденции его времени. У него полностью отсутствовало приспособленчество, свойственное его блистательному товарищу по семинару Йозефу Шумпетеру325, который всегда быстро приноравливался к новым интеллектуальным веяниям; впрочем, у Мизеса не было и характерной для Шумпетера страсти к epater le bourgeois326. Мне представляется, что два эти наиболее выдающихся представителя третьего поколения австрийских экономистов (хотя Шумпетера едва ли можно считать членом австрийской школы в собственном смысле слова) при всем взаимном интеллектуальном уважении действовали друг другу на нервы. Сегодня Мизес и его ученики считаются представителями австрийской школы, и это оправданно, хотя он представляет лишь одну из ветвей, начало которым положили ученики Менгера и его близкие друзья Ойген фон Бём-Баверк и Фридрих фон Визер. Я признаю это не без внутреннего сопротивления, потому что ожидал гораздо большего от традиции Визера, которую пытался развить его преемник Ганс Майер. Эти ожидания пока что не сбылись, хотя еще сохраняется возможность, что эта традиция окажется в будущем более плодотворной, чем была до сих пор. Сегодня австрийская школа сохраняет активность почти исключительно в США и состоит из последователей Мизеса, развивавшего наследие Бём-Баверка, а человек, на которого Визер возлагал столь большие надежды и который унаследовал его кафедру327, так и не оправдал надежд328. Мизес так и остался чужаком в академическом мире, потому что он никогда не занимал места профессора в немецкоговоря - щих странах и до пятидесяти с лишним лет вынужден был по - свящать большую часть своего времени деятельности, не связанной с наукой. Его изоляции в общественной жизни и в роли представителя большого социально-философского направления способствовали и другие факторы. В первой трети этого века интеллектуал-еврей, защищавший социалистические идеи, занимал в венском обществе уважаемое место, что представлялось само собой разумеющимся. Точно так же некоторыми естественными правами на существование обладал еврейский банкир или коммерсант, защищавший капитализм (что само по себе было нехорошо!). Но интеллектуал-еврей, оправдывающий капитализм, казался большинству чем-то чудовищным и неестественным, чем-то пребывающим вне всяких категорий, с чем неизвестно, как обращаться. Его бесспорное знание предмета производило впечатление, и в трудных экономических ситуациях с ним приходилось советоваться, но его советы редко понимали и редко им следовали. Большей частью в нем видели эксцентричного чудака, «устаревшие» идеи которого «сегодня» совершенно непригодны. Очень немногие наблюдатели понимали, что за долгие годы напряженной работы он создал собственную систему социальной философии, да внешние наблюдатели, пожалуй, и не в состоянии были этого понять до 1940 г., когда в «Nationalokonomie» он впервые представил свою систему идей в целостном виде. Но в это время он уже не имел доступа к читателям в Австрии и Германии329. За пределами тесного круга молодых теоретиков, которые встречались в его рабочем кабинете, а также ряда высокоодаренных друзей в деловом мире, которых равно заботило будущее и о которых он упоминает в своих мемуарах, он встречал настоящее понимание только у отдельных иностранных гостей, таких как франкфуртский банкир Альберт Хан, работы которого по денежной теории Мизес, впрочем, высмеивал как грехи молодости. Но даже им приходилось нелегко. В поддержку своих идей Мизес приводил порой не вполне законченные аргументы, хотя по некотором размышлении его правота становилась очевидной. Но когда он сам был вполне убежден в собственных выводах, сформулированных отчетливым и ясным языком, — дар, которым он превосходно владел, — он приходил к выводу, что остальным также следовало бы все понять и что им в этом мешают только их собственные предрассудки да упрямство. Слишком долго он был лишен возможности обсуждать проблемы с равными по интеллекту, которые разделяли его основные нравственные принципы, а потому и не сознавал, что даже небольшие различия в неявных допущениях могут вести к совершенно разным результатам. Это проявлялось в некоторой раздражительности, в готовности предположить нежелание понять, тогда как на деле имело место честное непонимание его аргументов. Должен признать: я и сам зачастую не сразу признавал полную убедительность его аргументов, и только постепенно приходил к выводу, что он большей частью прав и что по некотором размышлении опущенные им доводы можно восстановить. И сегодня, размышляя о борьбе, которую ему приходилось вести, я понимаю также, что порой он излишне преувеличивал, настаивая, например, на априорном характере экономической теории, и в этом я не могу пойти за ним. Новым друзьям Мизеса, узнавшим его уже смягченным женитьбой и успехом в Америке, резкие вспышки гнева и раздражения, прорывающиеся в мемуарах, написанных в период величайшей горечи и безнадежности, могут показаться шокирующими330. Но тот Мизес, который говорит в этой книге, и есть тот самый Мизес, которого мы знали в Вене в 1920-х годах, лишенный, конечно, тактичной сдержанности, неизменно свойственной ему в личном общении, но честно и открыто выражающий то, что он думал и чувствовал. Это до известной степени объясняет пренебрежение условностями, хотя и не оправдывает его. Нас, знавших его лучше, порой бесило то, что ему не дают место профессора, но в глубине души мы этому не удивлялись. Он слишком резко критиковал представителей той профессии, в ряды которой хотел получить доступ, чтобы быть принятым ими. Он сражался против того течения в интеллектуальной жизни, которое сейчас идет на убыль, в том числе и благодаря его усилиям, но тогда оно было слишком могущественным, чтобы противостоять ему в одиночку. Венцы так и не поняли, что среди них жил один из величайших мыслителей нашего времени331.