Пролог НОВОЕ ОТКРЫТИЕ СВОБОДЫ: ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
С огромной радостью я получил ваше приглашение обсудить мои воспоминания о новом открытии свободы в Германии. Вообще-то я не склонен погружаться в воспоминания, поскольку еще не настолько стар и в то же время слишком занят, чтобы предаваться этому занятию. Поэтому я оказался в некотором затруднении, задумавшись о том, чем же занять ваше внимание в течение получаса. Правда, одна отправная точка у меня имеется, поскольку мне случилось поработать с более ранним поколением участников Ассоциации немецких машиностроительных предприятий (Verein Deutscher Maschinenbau-Anstalten). В сегодняшнем разговоре я в общем и целом ограничусь положением дел Германии, хотя немного забавно, что об эволюции свободы в Германии будет рассуждать иностранец. Надо признать, что печальное развитие событий придает моим воспоминаниям определенную ценность, заключающуюся в редкости подобных воспоминаний. На долю попыток немцев защитить идеал свободы в целом и экономической свободы в частности выпала злая судьба, а в результате я сегодня почти единственный живой представитель того поколения, которое сразу после окончания Первой мировой войны посвятило всю свою энергию сохранению цивилизованного общества, поколения, поставившего себе задачу создать условия для построения лучшего общества и научиться понимать, а до известной степени и защищать, традицию, которая сделала мир цивилизованным. Этой задаче посвятила себя в послевоенные годы наша очень узкая группа, получившая первичный импульс от Людвига фон Мизеса. Атмосфера в общественных науках в те годы нам далеко не благоприятствовала, поскольку в то время безраздельно господствовали идеи интервенционизма, особенно сильно укоренившиеся в Германии после 1870-х годов. В итоге после окончания Первой мировой войны экономистов-теоретиков в Германии практически не осталось370. Я отнюдь не преувеличиваю и в доказательство приведу лишь один факт. После демобилизации я встретил в Венском университете везучих девушек, которым выпала привилегия слушать лекции Макса Вебера летом 1918 г., когда мы еще были на фронте. В течение одного семестра Вебер был профессором экономической теории в Вене, и в одной из лекций заметил, что не чувствует себя достаточно компетентным, поскольку первой лекцией по экономической теории, которую ему удалось прослушать, была его собственная. В то время в Германии было почти невозможно стать теоретиком в области общественных наук. Каждый, кто, подобно мне, изучал инфляцию на живом примере Австрии, а затем Германии под едкие комментарии своего наставника Людвига фон Мизеса, не устававшего отмечать все нелепости, в огромном количестве изливавшиеся из уст немецких экономистов, вроде утверждения г-на Хавенштейна, что избегать следует не инфляции, а дефицита денег371, который следует смягчать, или смехотворнейших суждений о денежной политике одного из видных авторов популярного учебника о финансовых институтах Гельфериха372, — не мог не прийти к выводу, что в Германии экономическая теория как наука вымерла. Мизес, бывший в этом отношении кем угодно, только не добряком, всегда делал исключение для трех-четырех человек. Адольф Вебер, говорил он, вполне разумный человек, так же как и Пассов, который по крайней мере защищал капитализм. Дит- цель проявлял некоторое понимание [предмета], а Поле также был бы достоин уважения, сумей он в конце концов что-нибудь опубликовать и сделать хоть чуть больше, чем просто пропаган - дировать в Германии работы Густава Касселя. Мизес полагал, что, за исключением этих четверых, экономистов в Германии больше не было. И он не был так уж неправ. В 1920-е годы теоретический подход наконец возник, но он совершенно не принимал во внимание свободу. Что знаменательно, о значимости экономической теории догадался Бернхард Хармс, тогдашний честолюбивый директор Кильского института. Сам он не был сведущ в экономической теории, но по советам других окружил себя группой социалистических тео - ретиков, которые, по-видимому, были лучшими из имевшихся. К несчастью для немецкой теории, Беккер, самый влиятельный советник Прусского министерства образования, выбрал для вакантной тогда кафедры экономики Берлинского университета не Йозефа Шумпетера, а Эмиля Ледерера. Разочарованный Шумпетер уехал в США, а Ледерер, который тоже участвовал в семинаре Бём-Баверка, но был слабейшим из участников, был назначен профессором в Берлине373. Помимо этой группы, в которой все были не только социалистами, но и евреями и, конечно же, были вынуждены уехать из Германии в 1933 г., существовали всего две группы теоретиков, одна из которых трудилась в академической среде, а другая — в неакадемической. Последняя состояла из группы джентльменов, которые собрались, как ни странно, под крышей Ассоциации немецких машиностроителей (VDMA) и назвали себя «рикардиан- цами», чтобы отделить себя от господствующей школы экономической теории. В их числе были Александр Рюстов, Ганс Гестрих и Отто Вайт. Членом этого кружка был и Лаутенбах, весьма одаренный теоретик, умерший совсем молодым, который состоял на государственной службе, а не в VDMA. Другими членами кружка были д-р Илау, Фридрих Лутц и Теодор Эшенбург, с которым я познакомился позднее. Эта группа из VDMA была фактически единственным влия - тельным и деятельным кружком теоретиков в Германии, которые честно, но безуспешно стремились к установлению свободной экономики. Этот кружок продолжал существовать даже в нацистский период, но большая часть его членов умерли молодыми. Я живо помню один свой приезд в Берлин в тот период. Обычно я избегал Германии, и во время частых поездок из Лондона в Вену пересекал только ее юго-западный угол, где регулярно навещал Вальтера Ойкена, о чем расскажу чуть позже. Однажды мне случилось читать лекцию в Варшаве, и, возвращаясь в Лондон, я попал в Берлин, где сделал остановку. Здесь я встретился с кружком «рикардианцев», и мы проговорили в доме одного из них целый вечер. Кажется, это был дом Гес- триха. Хорошо помню, что, когда мы перешли от чисто теоретических вопросов к более рискованным предметам, кто-то — вероятно, один из гостей — вскочил и прикрыл телефон чайной грелкой, чтобы, избави бог, никто из посторонних не смог услышать наш разговор. Эта группа, тесно связанная с VDMA, одна из немногих пережила нацистский период, не отказываясь от либеральной традиции. Но вернемся ближе к моей главной теме. Очень давно, не помню точной даты, может быть, в 1926 году в Вене на собрании Союза социальной политики (Verein fur Sozialpolitik374), я познакомился с Вильгельмом Рёпке375. Несколько лет мы тесно общались и именно через него я познакомился с группой «рикардианцев». В дальнейшем на собраниях Союза социальной политики (в Цюрихе в 1928 г. и в Кёнигсберге в 1930 г.) он единственный скрашивал для меня атмосферу этих встреч, на которых доминировали такие государственные служащие, как Зомбарт и его ученики. Все они были очень почтенными господами, но при этом настолько же чуждыми экономической теории, насколько враждебными свободе. Через Рёпке я познакомился во Фрайбурге и с Вальтером Ойкеном. В то время он был не сильно известен, зато очень влиятелен в кругу ближайших коллег. Он, по-видимому, был самым серьезным мыслителем в области социальной философии из всех, которых породила Германия за последние сто лет. К тому времени Ойкен опубликовал лишь ряд небольших работ. Как ни странно, его главная работа376 нашла меня в Лондоне во время войны. Я так и не понял, каким образом эта книга, которую Рёпке прислал из Цюриха, дошла до меня — то ли из-за небрежности британских чиновников, то ли потому, что за мной следили и давали возможность основательно себя скомпрометировать. Как бы то ни было, эта книга, увидевшая свет в 1940 г., попала ко мне во время войны. Именно она помогла мне понять, насколько крупной фигурой является Ойкен и в какой степени он и его коллеги воплотили великую либеральную традицию Германии, которая, к великому сожалению, пресеклась. Говоря о том, что в последние полстолетия смерть собрала преждевременную жатву в среде немецких последователей идеала свободы, я имел в виду прежде всего кружок Ойке- на, вторую из двух групп теоретиков, о которых говорил выше. Я не могу перечислить их всех, но, чтобы вы могли представить тяжесть понесенных Германией потерь, отмечу по крайней мере Микша и Лампе, двух наиболее перспективных сотрудников Ойкена, а также его ближайшего друга и сотрудника в области философии права Франца Бёма. Возможно, в Германии могла возникнуть и собственная либеральная традиция. Эти возможности проявились в издании ежегодника «Ordo»377 и в деятельности кружка «Ordo», хотя следует сказать, что этот либерализм был несколько ограниченным. Однако кружок «Ordo» так и не развернулся в широкое движение. Ему не хватало вдохновенного лидера, которым мог бы стать Ойкен. Я очень дорожил дружбой с Вальтером Ойкеном. В конце 1930-х годов, перед началом войны, когда у меня появился первый автомобиль и начались мои поездки из Лондона в Австрию, я регулярно останавливался во Фрайбурге, чтобы навестить Ойкена. Хотя у него не было времени для участия в наших попытках отстоять либерализм, наши встречи имели важные последствия. Моя книга «Дорога к рабству» вскоре после выхода в свет была переведена на немецкий язык г-жой Рёпке378. Немецкое издание вышло в Швейцарии, но — что я понял не сразу — в течение трех лет ее ввоз в Германию был запрещен, так что она была доступна только в виде машинописных копий. Между оккупационными властями действовало соглашение не допускать распространения книг, враждебных одной из них. Хотя эта книга была написана в период, когда русские были нашими союзниками, и направлена не столько против коммунизма, сколько против фашизма, русские инстинктивно почувствовали, что книга направлена против них. Поэтому они настояли, чтобы оккупационные власти запретили ввоз книги в Германию. Раз уж мы заговорили об этом, позвольте мне досказать эту историю. Когда я в 1946 г. посетил наконец Германию, а ввоз книги в страну был еще запрещен, случилась следующая трогательная история. Хотя запрет на ввоз действовал и только несколько экземпляров были подпольно достав - лены из Швейцарии, книга приобрела широкую известность не только в виде краткого изложения, вышедшего в «Reader’s Digest»379, но и в виде несокращенных копий. Мне тогда удалось достать машинописную копию, которую я начал читать в вагоне. Неожиданно обнаружилось, что в ней есть незнакомые мне отрывки. Я сразу же понял, что моя книга стала жертвой тех же превратностей, что и многие средневековые тексты, когда копии изготовлялись с копии копий и в результате чьи-то заметки на полях переносились в следующую копию, так что частью текста, попавшего мне в руки, стал чей-то безымянный вклад. Впрочем, мы слишком отклонились от основной темы. Я хотел рассказать о роли Вальтера Ойкена в организации международного движения, которое было бы слишком претенциозно называть движением за свободу, это было скорее движение, способствовавшее выяснению предпосылок свободы. Ведь настоящую проблему представляет распространенная иллюзия, будто свобода может быть предоставлена сверху, тогда как сверху можно лишь создать условия, которые позволили бы людям творить собственную судьбу. После выхода «Дороги к рабству» меня начали приглашать для чтения лекций. Путешествуя по Европе и США, почти везде я встречал людей, говоривших о своем полном согласии со мной и одновременно о своей полной изолированности в силу этих взглядов, о том, что не с кем даже обсудить эти темы. У меня возникла мысль собрать этих очень одиноких людей вместе. И по счастливой случайности я смог добыть денег, чтобы осуществить этот план. История эта слишком поразительна, чтобы не рассказать о ней. Один швейцарский джентльмен раздобыл денег, чтобы Рёпке мог издавать свой журнал380. Но, всякий кто догадается о ком идет речь, тут же поймет, что этот человек намеревался держать бразды правления журналом в своих руках. Рёпке не согласился с таким условием, и они расстались. Моей первой задачей было помирить Рёпке с этим очень талантливым сборщиком пожертвований и уговорить Рёпке отдать часть денег, собранных специально для его журнала, на организацию учредительного собрания либералов в Швейцарии. Он согласился, что позволило в 1947 г. организовать первую встречу общества Мон-Пелерен на одноименной горе близ Веве. Из примерно 60 приглашенных мною на встрече присутствовало 37 человек. Это были встреченные мною одинокие души, которым не с кем было обсудить свои проблемы381. Я предложил принять в число участников двух немцев. Одним из них был, конечно, Вальтер Ойкен. Вторым, кого я имел в виду, был историк Франц Шнабель. Моей целью было — и остается до сих пор, хотя она осуществилась не полностью — иметь в группе не только чистых экономистов, но и социальных философов, юристов и особенно историков. К сожалению, я не смог вытащить в Швейцарию Франца Шнабеля, но Ойкен приехал. Подобно большинству немцев его поколения, он страдал незнанием иностранных языков; впрочем, его английский был достаточно хорош, чтобы понимать других участников дискуссии. Он говорил только по-немецки, и для меня было немалым удовольствием быть его переводчиком на этой конференции и заслужить похвалу за то, что мне удалось выразить его идеи на английском значительно лучше, чем они были сформулированы на немецком. Я рассказываю обо всем этом потому, что на этой конференции Ойкен имел огромный успех. И мне представляется, что успех Ойкена в 1947 г. — единственного немца, участ вовавшего в международной научной конференции, — внес небольшой вклад, если позволительно использовать это слово, в реабилитацию немецких ученых на международной арене. До этого все, а особенно мои американские друзья, спрашивали: «Ты действительно осмелишься пригласить и немцев?» Сегодня такой вопрос невообразим. Я действительно намеревался сделать это, и мне посчастливилось найти человека, который стал звездой конференции. В какой-то мере первая учредительная конференция общества Мон-Пелерен (которое было моей личной идеей — я считаю себя вправе так говорить, хотя в его организации мне помогали многие, в первую очередь Рёпке и Мизес) представляла собой возрождение либерального движения в Европе382. Американцы оказали мне честь, когда сочли решающим днем этого возрождения дату выхода моей книги «Путь к рабству» (1944), но я убежден, что по-настоящему серьезное движение интеллектуалов за восстановление идеи личной свободы, особенно в сфере экономической деятельности, началось с основания в 1947 г. общества Мон-Пелерен. Почти одновременно с основанием общества Мон-Пе- лерен — возможно, годом или двумя позднее — произошло и второе событие той же направленности. Молодой английский летчик, вернувшийся с войны и сумевший за несколько лет разбогатеть на ниве предпринимательства, пришел ко мне и спросил, что он может сделать, чтобы пресечь зловещее расползание социализма. Мне пришлось потратить немало сил, чтобы убедить его, что массовая пропаганда бесполезна и что нужно переубедить интеллектуалов. Для этого нужно разработать легко понятное экономическое истолкование предпосылок свободы, что потребует создания организаций, нацеленных на тот сегмент среднего класса, который я тогда с горькой иронией называл «торговцами подержанными идеями», и которые представляют собой чрезвычайно важную группу, поскольку именно от них зависит мышление масс. Я убедил этого человека по имени Энтони Фишер в том, что такие организации нужны, и результатом стало создание Института экономи ческих дел в Лондоне. Вначале он развивался очень медленно, но сегодня это не только чрезвычайно влиятельная организация, но она еще и служит моделью для целого ряда подобных организаций по всему западному миру, из которых исходят здравые идеи383. Рассказывать о дальнейших событиях можно долго, но здесь я не буду останавливаться на этом. Мне бы хотелось вернуться к одному моменту, который был особенно важен, и в частности для Германии. Германия с благодарностью отреагировала на валютную стабилизацию 1949 г. Я должен сказать, что Германии чрезвычайно повезло, что в нужное время и в нужном месте оказался человек, одаренный от природы. Я знал многих экономистов, куда более искушенных по части теории и более проницательных, но никогда не встречал человека с таким же инстинктивным чутьем на правильные решения, как у Людвига Эрхарда. Людвиг Эрхард, который тоже с самого начала был членом общества Мон-Пелерен, заслуживает гораздо больших почестей за восстановление свободного общества в Германии, чем это обычно признают внутри страны или за ее пределами. После того, как двое моих фрайбургских друзей из института Ойкена написали подробную историю событий 1949 года, я узнал множество интересных подробностей. И эта публикация подтвердила мои прежние интуитивные оценки. Следует признать, однако, что Эрхарду никогда не удалось бы достичь цели, будь он связан бюрократическими или демократическими ограничениями. Сложился удачный момент, когда правильный человек на правильном месте был свободен делать то, что считал правильным, хотя он никого не сумел бы убедить в том, что делать нужно именно это. Он сам с ликованием рассказывал мне, как в воскресенье перед публикацией знаменитого декрета об освобождении цен и введении новой немецкой марки командующий американскими войсками в Германии генерал Клэй позвонил ему и сказал: «Профессор Эрхард, мои советники утверждают, что вы совершаете грандиозную ошибку», — на что Эрхард, по его собственным словам, ответил: «Мои советники говорят то же самое». Освобождение цен прошло невероятно успешно. В последующие годы в Германии осуществлялись куда более целенаправленные и сознательные усилия по поддержанию экономики свободного рынка, чем в любой другой стране. Позвольте мне повторить здесь то, что я высказал четыре года назад к изумлению большинства слушателей и к удовлетворению посвященных, когда мне выпало удовольствие вручить премию Эрхарда профессору Шиллеру. Насколько я знаю, Карл Шиллер — второй после Эрхарда человек, заслуживающий наивысшего признания за упрочение и поддержание рыночной экономики в Германии. Ведь даже социал-демократическая партия внесла свой вклад в поддержание рыночной экономики. Хотя я по-прежнему верю в перспективы восстановления рыночной экономики во всем мире, я уже не столь уверен в будущем развитии Германии. Некоторое время у меня складывалось впечатление, что Германия может — почти гротескным образом — стать лучшим образцом классического либерализма для всего мира. Боюсь, что теперь эта перспектива много туманней. В то время как по всему миру молодые люди заново открывают для себя либерализм — прошу простить мне использование этого слова, столь скомпрометированного в США: я имею в виду либерализм в понимании Джеффер - сона — и я восхищен направлением развития молодых людей в Англии, во Франции и в Италии, но моя вера в то, что Германия внесет свой вклад в это движение, падает. Насколько я могу судить, народ в Германии вовсе не убежден, что он всем обязан возврату к экономике свободного рынка. Вновь пробуждаются старые привязанности к анти-свободной торговле, к анти-конкуренции и анти-интернационализму. Я уже не вполне уверен в том, что либерализм в Германии достаточно укоренен. Чрезвычайно важно, в том числе и для всего мира, чтобы Германия сохранила свой либеральный курс. Я надеюсь, что вы будете помнить об этом. Эту тревогу должны разделить все. Прежде всего нельзя предполагать, что во время кризиса допустим отход от принципов. Нынешняя депрессия ответит на вопрос, сохранит ли мир движение к либерализму. Каждый из вас может внести решающий вклад в положительный ответ. Приложение Дань уважения Рёпке384 В течение более тридцати, а фактически почти сорока лет мы двигались почти параллельным курсом, сражались за одни и те же идеалы и боролись за осуществление одних и тех же задач и решение одинаковых проблем, каждый в соответствии со своими возможностями и склонностями, и теперь мне нелегко очертить во всей полноте и богатстве фигуру моего соратника и сверстника. Когда друг и соратник находит ответ и правильную реакцию на проблемы, которые ты сам безуспешно пытался решить, ты бессознательно впитываешь то, что соответствует данной стадии твоего мышления! Как часто Вильгельм Рёпке находил яркое выражение тому, что для всех нас было еще смутной теорией, или когда мы еще не знали, как на основе общего принципа найти правильное решение актуальной проблемы! Те, кто моложе Рёпке, однажды поймут, сколь многому они научились у него, насколько велико было его влияние на мышление нового поколения и какие дарования лежали в основе его интеллектуального лидерства. Для современника он олицетворяет прежде всего общую судьбу и общую задачу — то развитие, в ходе которого формировалось наше представление о мире, так что, оглянувшись назад, невозможно сказать, что именно внес каждый из нас в это развитие. Поколение, начавшее изучать экономическую науку и общество в конце Первой мировой войны, стремилось прежде всего к подлинному экономическому знанию. Как и следует ожидать от людей, стремящихся к основательному знанию, главной заботой для нас были технические проблемы экономической теории, а главной задачей — продвижение науки вперед. Тогда и на самом деле было жизненно важно получить признание своей способности к теоретическому мышлению, а еще важнее было участвовать в возведении более надежных методических лесов. В Германии в то время экономическая теория была практически открыта заново, и энтузиазм по отношению к вновь обретенной области знания может служить объяснени - ем веры молодых ученых в то, что нет лучшего способа внести вклад в излечение недугов человечества, чем дать людям лучшее понимание экономической теории. Это знание незаменимо при любом ответственном обсуждении глубинных проблем социальной организации. Имя Рёпке впервые привлекло мое внимание в Вене как имя одного из немногих молодых немецких экономистов, всерьез интересующихся вопросами теории. Когда вскоре после этого мы познакомились лично, основой для сближения стало, в первую очередь, его понимание абстрактных вопросов денежной теории, которой занимались мы в Вене. Но Рёпке очень рано — может быть, раньше остальных современников — осознал, что экономист, который является всего лишь экономистом, не может быть хорошим экономистом. Здесь уместно отметить влияние на всех нас представителя предыдущего поколения, который в то время, когда мы стали студентами, был молодым профессором, и ключевая работа которого была опубликована, как раз когда мы завершили учебу. В опубликованном в 1922 г. трактате «Социализм» Людвиг фон Мизес продемонстрировал, как экономическая мысль может служить основой всеобъемлющей философии общества и дать ответы на насущные проб - лемы современности. Независимо от того, насколько быстро мы восприняли его уроки, эта работа оказала решающее влияние на общее развитие нашего поколения, даже на тех из нас, кто обратился к общим вопросам гораздо позднее. Как мала была горстка людей, готовых в 1920-е годы сделать свою веру в свободу главным принципом жизни; как мало было число тех, кто понимал, что научная объективность совместима с беспредельной преданностью идеалу и что, более того, все знания в социальных вопросах могут быть плодотворными только при мужественной верности собственным убеждениям! Страстная вовлеченность Рёпке в происходившее вокруг сделала его ярким примером для других в опасные времена, и она же заставила его одним из первых взвалить на себя бремя изгнания за верность убеждениям385. Каким бы лишениям ни подвергались те наши сверстники, которым выпало быть разбросанными по всему миру, они не обязательно чувствовали себя лишенными корней. Если сейчас в западном мире опять существует нечто вроде идеала свободы — либо если такой идеал формируется, — эти вынужденные скитания были одной из важнейших предпосылок его возрождения. Здесь не место обсуждать достоинства современника, находящегося в расцвете творческих сил, когда его достижения признает мир. Роль Рёпке в интеллектуальном развитии нашего времени можно будет оценить лишь позднее. Но позвольте мне по крайней мере подчеркнуть особый дар, который в особенности восхищает нас, его коллег, — может быть в силу его редкости в среде ученых: его отвагу и моральное мужество. Я имею в виду не столько его способность сознательно подвергнуть себя опасности, хотя Рёпке и от этого не уклонялся. Я имею в виду прежде всего мужественную готовность противостоять распространенным предрассудкам, разделяемым в наше время благонамеренными, прогрессивными, патриотическими или идеалистическими личностями. Мало существует менее приятных задач, чем противостоять движениям, воодушевляемым волнами энтузиазма, и представать паникером, указывающим на опасности в то время, когда энтузиасты не видят ничего, кроме блестящих перспектив. Для независимо мыслящего социального философа, вероятно, нет качества более ценного, чем моральное мужество, позволяющее в одиночестве сохранять верность убеждениям, подвергая себя не только нападкам, но также подозрениям и поношениям. Такого рода мужество Рёпке проявлял еще в молодости, когда его репутация и положение еще не упрочились. Эту же отвагу он продолжает демонстрировать, когда без колебаний разрушает иллюзии своих последователей и поклонников, когда разрушает иллюзии шестого десятилетия нашего века с той же свободой, с какой он это делал в 20-е годы. Пожалуй, именно за это он заслуживает наивысшего уважения. Немногим ученым повезло обрести влияние, подобное влиянию Рёпке, вне пределов узкого круга коллег. Поскольку такое влияние слишком часто достигается ценой недостойного упро - щения, следует подчеркнуть, что он никогда не избегал интеллектуальных сложностей. Его сочинения, даже рассчитанные 18 на широкую аудиторию , оставались интересными и для профессионалов. Подобно многим другим в нашем поколении, он не всегда и не во всем был вполне «научным» (как это понималось в каждый данный момент), но это другой вопрос. Зачастую в общественных науках быть более реалистичным удается тому, кто не ограничивает себя количественными и измеряемыми явлениями. Кроме того, между «чистой» теорией и вопросами практической политики существует размытая область, в которой систематическое рассмотрение столь же полезно, как и в чистой теории. Мы не станем касаться вопроса о том, требует ли «политическая экономия», как принято обозначать эту область, даже большей одаренности, чем чистая теория. Ясно одно: Вильгельм Рёпке необычайно одарен соответствующими особыми способностями, и благодаря этому дару он снискал необычайный успех в утверждении идеала, к которому стремится. Приложение Теория капиталообразования Рёпке386 В рецензируемой книжке, вышедшей в известной серии, опубликована лекция, прочитанная Вильгельмом Рёпке в венском «Экономическом обществе» (Nationalokonomischen Gesellschaft) и принятая публикой с большим интересом. С обычными для него ясностью и простотой изложения автор дает отличный обзор важнейших для этой области (т.е. капиталообразования) вопросов, подчеркивая, что при всей их важности эти вопросы прежде игнорировались. Во введении он обосновывает необходимость различать формы капиталообразования по источникам капитала в реальном или денежном хозяйстве, которые могут быть разделены на сбережения, образование венчурного капитала («самофинансирование») и два источника «принудительного накопления капитала» — через меры фискальной политики и через денежную политику. Исследование различных источников капиталообразования приводит Рёпке к выводу, к которому сегодня следует прислушаться: сбережения в узком смысле слова по-прежнему представляют собой не только главный, но и единственно бесспорный источник накопления капитала. Мне представляется, что Рёпке излишне снисходителен к принудительному накоплению капитала посредством денежной политики, которое он, как мне представляется, также неверно считает эффективным только в тех случаях, когда создание кредита ведет к росту цен, хотя очевидно, что каждое вливание новых кредитов ради увеличения производства временно повышает спрос на производственные блага относительно спроса на потребительские блага, а значит, влечет за собой увеличение капитала. Очень поучителен проделанный Рёпке анализ отдельных причин, оказывающих влияние на величину сбережений. При этом он проводит различие между желанием сберегать и возможностью сберегать, избегая часто встречающейся путаницы. (Представленный им график, иллюстрирующий взаимоотношения между этими двумя факторами, мог бы быть куда яснее, введи он третье измерение.) Особенно удачным следует признать его четкие объяснения взаимоотношений между общественной собственностью, доходом и разделением собственности и накоплением сбережений — здесь придется ограничиться перечислением, не пытаясь воспроизвести содержание. В последней главе Рёпке вновь затрагивает многократно обсужденный вопрос о том, могут ли сбережения быть чрезмерными. Можно безоговорочно согласиться с тем, что он говорит здесь об опасных последствиях образования капитала методами денежной политики. Более сомнительно, однако, утверждение автора о том, что даже добровольное капиталообразование может привести к перекапитализации и в конце концов к кризису. Впрочем, помимо всяких теоретических соображений следует помнить, как признает и сам Рёпке, что сбережения могут быть чрезмерными в том смысле, что экономика в целом «обменивает более высокую предельную полезность в настоящем на более низкую в будущем». Поскольку межличностное сравнение полезностей невозможно в принципе, такое суждение может иметь смысл только на основе определенной цели экономической политики, и никогда — вне связи с такой целью. Исследование богато идеями о важных современных проблемах, прежде всего таких как международные займы и связи между образованием капитала и налогообложением, и в том числе по этой причине заслуживает того, чтобы с ним познакомились не только в узкопрофессиональных кругах. Приложение Холлоуэлл об упадке либерализма как идеологии387 В истории идей немного более интересных и поучительных тем, чем по-настоящему хорошее исследование упадка либерализма в Германии. Упадок этот начался прежде, чем либерализм сумел укорениться за пределами теории, и был тесно связан с тем, что либерализм пришел в Германию одновременно с национализмом и социализмом. Такого рода исследование было бы чрезвычайно важным, но за него не следовало бы браться без поистине основательного знания германской истории и германских идей. Далеко не очевидно, что автор данного краткого исследования обладает многими из требуемых качеств, чего, впрочем, трудно ожидать от докторской диссертации. Он ограничивается, главным образом, юридическими аспектами проблемы, развитием и трансформацией концепции «Rechtstaat» (правового государства. — Ред.), и в этом вопросе спорить с ним нет оснований; тема сама по себе достаточно обширна, чтобы по-настоящему эрудированный автор, знания которого не ограничены этой узкой областью, мог написать очень ценную монографию. Но, хотя наш автор видит некоторые проблемы, еще больше признаков того, что он не изучал первоисточники, а просто прочел ряд книг таких второстепенных авторов как Е. Трельч, Г. Геллер и несколько статей в «Encyclopedia of Social Sciences». Даже таких авторов, как Фихте или Маззини, он нередко цитирует по вторичным источникам, и поэтому неудивительно, что он, например, защищает Фихте, который вначале придерживался либеральных взглядов, от «несправедливого» отнесения к предтечам национал-социализма (читал ли автор хоть раз его «Geschlossene Handelsstaat». [Замкнутое торговое государство. — Ред.]?388) В результате мы получили не более чем пересказ учебника, в котором, правда, зафиксированы некоторые важные тенденции, но при этом мы не узнаем ничего такого, чего не знали бы прежде. Как в исторической, так и в концептуальной части есть много признаков того, что автор затрагивает важные проблемы, проявляя при этом хорошую интуицию и полную неадекватность средств, и так и не прояснив смысл используемых им терминов. Хорошей иллюстрацией служит рассмотрение двух центральных проблем исследования — влияние позитивизма и результат формализации права. Вывод, что «упадок либерализма шел параллельно с обращением либеральных авторов к позитивизму» верен и важен, хотя и не оригинален. Но все рассуждение подрывается неопределенностью использования термина «позитивизм», который применяется здесь к очень разным и не всегда взаимосвязанным интеллектуальным позициям. Концепция «формального» права еще менее отчетлива; термин используется для описания двух явно различных, а временами даже взаимно противоречивых аспектов права; с одной стороны, у нас есть правило, принятое в результате надлежащей конституционной процедуры, а с другой — действительно общее правило, выработанное для применения к неизвестным людям в ситуациях, которые невозможно детально предвидеть, и в этом отношении отличающееся от любых законодательных мер, выработанных для достижения определенных целей. Едва ли можно сказать, что в этом исследовании достигнута намеченная в предисловии честолюбивая цель «выявить, когда и как либерализм как идеология начал клониться к упадку». Однако оно может привлечь внимание к неким ограниченным аспектам большой проблемы, которая, несомненно, заслуживает рассмотрения, но по которой уже проделано большое число неизвестных нашему автору детальных исследований, и предстоит сделать много больше, прежде чем станет возможной попытка всестороннего исследования, подобного этому, но с лучшими шансами на успех389.