Интерпретация Царства Божия.

является этико-рационалистический подход к пониманию Царства Божьего как коллективного состояния людей, которое способно развиться в мире дольнем, в земном человеческом обществе. Понятия рая, блаженства, вечной жизни как атрибутика Царства Божьего замещаются понятиями правды, истины, свободы духа. Это замещение происходит потому, что сами понятия рая, блаженства, вечной жизни связаны с потусторонним миром. Если мы переносим эти понятия в наш земной человеческий мир, то лучше использовать другие слова.

Гегель вложил в уста Иисуса призыв к людям измениться, изменить свой образ мыслей и действий, приложить усилия к самосовершенствованию. Именно тогда для людей наступит Царство Божье - подчеркивал немецкий философ [49, с. 42]. Это царство кротости, доброты, разума и законности. Ренан считал, что Иисус стремился совершить нравственный переворот в душах людей, тем самым он и положил основание Царству Божьему, то есть царству духа на земле. Дух же не может не быть свободен, то есть Иисус основал учение о свободе духа. Писатель противопоставил христианство как добровольное сообщество людей государственности: христианская община и государственность выступают антиподами. Первая есть выражение независимости от ига римского могущества, второе есть выражение гражданского долга повиновения [185,94-95]. Ренан тонко подметил, что человек стоит выше и впереди гражданина - эта позиция роднит французского писателя с русским космизмом.

Однако Царство Божье в интерпретации Ренана предстает и учением евионизма, согласно которому спасение предстоит не всем, а бедным, смиренным, отверженным, детям и язычникам.

По Циолковскому, Царство Божье представляло собой прежде всего сообщество людей, в котором царит правда. «Горе вам, буквоеды, притворщики и лицемеры за то, что вы затворили царство Божьей правды не только для себя, но и для других.

(Лицемер есть человек, судящий о людях не по их качествам, а по официальному положению, по должности, сословию, богатству, знатности и т. д.)» [359, с. 87-88]. Триада «Отец, Сын, Святой Дух» превращается в устах Циолковского в триаду «Отец, Сын и святая истина» [Там же, с. 97].

Для мониста Циолковского, признававшего цельность человеческой жизни, ее течение без разрывов постепенности, без разделения на дольний и горний миры, Царство Божье могло рисоваться только в одном качестве. Это должен был быть идеальный общественный строй на земле и в космических просторах, обоснованию и описанию которого ученый посвятил десятки статей.

Десакрализация чудесного. Методологическое ограничение возможным, исторически вероятным, логически непротиворечивым приводило Гегеля, Штрауса, Ренана и Циолковского к десакрализации евангельских чудес. Исходной посылкой было стремление понять истинный ход и смысл событий, интерпретировать их как историческую данность.

Штраус полагал, что имевшие место исторические факты не выходили за рамки естественных процессов. Он указывал в предисловии к своей книге: «Но одно верно: кому не нравится в современной церкви и теологии то обстоятельство, что они считают христианскую религию сверхъестественным откровением, ее основателя — богочеловеком, а жизнь его — непрерывной цепью чудес, тот может путем исторических изысканий вернее всего достичь своей цели, т.

Из этой установки, присущей всем авторам, вытекает отсечение супранатуралистического или его десакрализация. Это означает, что чудеса или отрицались, или объяснялись

в качестве естественных феноменов. Краткая, лаконична* работа Гегеля начинается с признания больших заслуг Христа в исправлении искаженных правил человеческого поведения, в познании подлинной нравственности, что и является истинным служением Богу, и заканчивается описанием похорон главного героя в склепе. Нет дальнейшего повествования о воскресении, видениях учеников, вознесении - этих событий для философа не существовало. Подобное мнение высказывает и Ренан: для историка жизнь Иисуса кончается с его последним вздохом, дальнейшее документально не подтверждается.

По поводу воскресения пророка Штраус привел две возможные версии. Он считал, что либо смерть была мнимой - Христос пребывал на кресте в состоянии обморока, либо смерть имела место, но последующее воскресение относится к разряду легенд. Упомянув исторические-свидетельства о случаях снятия с креста и приведения в чувство отдельных людей, Штраус писал, что находящийся в оцепенении Иисус вполне мог прийти в себя в прохладном могильном склепе, облаченный в пелены с бальзамирующими мазями и душистыми травами.

Генезис такого чуда, как хождение по воде, коренилось, по мнению Штрауса, в библейской мифологии и продолжало серию рассказов о переправах Моисея, Иисуса Навина, Елисея и других ветхозаветных чудотворцев через водные бассейны: ударив плащом или посохом по воде, они заставляли воды расступиться. Смысловая нагруженность сопоставимых по содержанию мифов может быть различной, однако Штраус проводил прямую параллель между наличием веры у израильтян и Иисуса и дружелюбным отношением к ним стихии и отсутствием веры у египтян и ученика Иисуса Петра, в соответствии с чем одни погибли, а другой оказался подверженным опасности, начал тонуть. Циолковский по этому поводу писал, что, вероятнее всего, Христос стоял на мели, а ученикам показалось, что он двигался по воде, так как было темно [по Матвею, с. 71-72].

Зачастую авторы предлагали альтернативную трактовку чудесного. В целом Штраус приписывал Иисусу позицию человека, творящего не буквально чудеса, входившие в противоречие с миром физических явлений, но чудеса духовные - освобождение людей от духовной глухоты и слепоты, религиозного фанатизма и конфессиональной ограниченности. «Но я ведь каждый день духовно отверзаю глаза слепым, уши глухим, духовно

исцеляю и ставлю на ноги хромых, и даже нравственно умерших я воскрешаю и оживляю. Кто в состоянии понять, во сколько раз ценнее эти духовные чудеса, тот не соблазнится и отсутствием чудес телесных..,» [Штраус, с. 222]. Толкование сцены нисхождения на Христа Духа Святого в виде голубя Циолковский толковал многовариантно, предлагая читателю выбрать любую из возможностей: украшение реальных событий, допущенное евангелистом Матфеем; фигуральное выражение для обозначения кротости и исторического значения личности Христа; вероятность чуда: «Но Христос имел такое значение, имеет его до сих пор даже в высшей степени, что невольно задумаешься над подобными преданиями...

Не отвергая возможности мгновенного чудесного исцеления людей, прикасавшихся к краю одежды пророка, Штраус считал, что подобные эффекты могли быть вызваны силой самовнушения, воображения, духовной экзальтацией самих больных. Таких же чудес, как чрезмерное приумножение съестных припасов или хождение по воде, вообще не происходило.

По поводу чудес исцеления Ренан полагал, что молва могла чудовищно преувеличивать события. Слава заклинателя могла распространяться без ведома Христа, то есть репутация чудотворца была ему навязана - чудо являлось делом публики. Наиболее вероятной причиной писатель считал мифотворчество народа. Циолковский объяснял конкретные описания исцеления совокупностью естественных факторов: врачебным искусством Христа, преувеличенным мнением учеников и народа, фантазией переписчиков.

Известно, что Циолковский не исключал и возможности метафорического толкования исцеления, то есть исцеления нравственного, и даже возможности таинственного вмешательства небесных сил. Иногда ученый проявлял себя тонким психологом, интерпретируя тот или иной случай. Вот что он писал по поводу исцеления кровоточивой женщины: «Тут можно бы предположить, что болезнь женщины была очень продолжительная, не благообразная, противная для людей. Когда же время и природа исцелили ее, люди все еще не верили и соседи сторонились и пренебрегали. Не пришло ли ей в голову воспользоваться случаем и сделать свое освобождение от недуга более привлекательным и более гласным, чтобы соседи, наконец, твердо убедились в ее исцелении и ее невинности. Волнение и страх женщины могли передаться Христу,

как исшедшая из него сила. Но опять-таки я не выдаю сказанное за истину и допускаю другое, высшее толкование всех его исцелений и чудес: помощию высшей небесной силы» [По Луке, с. 200].

Десакрализация сверхъестественных понятий в текстах Циолковского выражена с наибольшей полнотой.

К. Э. Циолковский стал одним из немногих деятелей, которые наряду со Л. Н, Толстым посвятили много сил и времени толкованию текстов Евангелий, переводу их на более простой и научный язык, снятию мифологических пластов. Учение Христа о спасении Циолковский представлял себе как выработку знаний о Причине космоса, устройстве Вселенной и бессмертной судьбе человечества. Сами фигуры Христа и Будды стали для него олицетворением положительных человеческих качеств (мудрость, кротость, любовь к людям, сила врачевать). Эти выдающиеся люди интуитивно прозревали высшую истину, как бы изначально знали то, к чему человечество приходило позже с помощью науки. Это были выдающиеся представители человеческого рода, но не более того.

Правда, общий настрой на рациональное не был чрезмерно жестким. Циолковский не отрицал возможности прорыва трансцендентного, чудесного в наш феноменальный мир. Объясняя чудеса Иисуса, он признавал: «Могли участвовать и чудесные силы таинственного неба или населяющих его бесчисленных существ, покровительствующих Иисусу. Ведь население небес и его свойства нам абсолютно неизвестны. Узко было бы категорически отрицать это и чваниться наукой, которая только что родилась и время существования которой несомненный нуль в сравнении с бесконечностью» [По Луке, с. 193].

Важнейшие религиозные понятия обретали научное, мировоззренческое и практическое значение. Вечность представала как практическое бессмертие человека будущего и реальное бессмертие совершенного общества; божий суд - как патронаж человеческого разума над низшими формами живого; высшие существа - ангелы являлись представителями иных цивилизаций. Занимаясь толкованием Евангелий, Циолковский постоянно

заменял слова «Святой Дух» канонических текстов на слова «святой дух истины». Святой дух истины и научная истина по существу выступают синонимами во многих текстах ученого.

По поводу решения Иосифа оставить Марию он писал: «Но является ему во сне ангел и советует не оставлять Марию, так как ей суждено родить спасителя мира, проникнутого святым духом истины» [По Матвею, с. 46]. Пересказывая обращение Иисуса к ученикам, писал: «Если любите меня, то исполняйте мои указания, и тогда я умолю Отца, чтобы дал вам вместо меня другого учителя, духа истины, который и останется с вами навсегда. Люди этого духа истины не могут принять, потому что не видят его и не знают, а вы его знаете, он с вами и останется у вас» [Ивана, с. 131].

Циолковский разъяснял целый ряд религиозных понятий, «переводил» их в обыденные и переносил из сферы религиозных представлений в земной человеческий мир. Рай, ад, ангелы, дьявол, вечная жизнь, бессмертие, адские муки были для него не более чем обозначения реалий человеческой жизни в самом обыденном понимании. Однако это не фантомы мысли и чувства, но истинные понятия, выраженные простонародным языком. Так отрицательный полюс человеческого бытия в общественном мнении назывался дьяволом.

Однако нельзя понимать этот подход как профанацию ведущих понятий христианства. Разъясняя понятие Святой Троицы, Циолковский связал воедино трансцендентную причину (Бог-Отец), талантливых, нравственных людей, живущих по законам божьим на земле (сыновья Бога) и прозрение человеком космической истины (святой дух истины, или Святой Дух). Три представления о божестве как троичный феномен трансцендентного мира превратились в связь между Богом и человеком: если одна ипостась сохранила трансцендентное начало, то две других обрели человеческое звучание.

Сатана, бесы предстали в его интерпретации дурными качествами человека; ангелы - добрыми людьми, служителями истины, существами высших космических рас. Будущая вечная жизнь понималась как бесконечное и непрерывное воплощение атомов-духов во все более совершенных людях. Второе пришествие стало обозначать указание на будущее рождение гения - человека, сходного по нравственным и интеллектуальным качествам с Христом. Человечество не станет казнить своих гениев, как казнило Христа, но прислушается к их голосу, гении станут управлять обществом будущего.

Раскрывая содержание знаменитой притчи о сеятеле, Циолковский восклицал «Что же это за конец мира, ангелы, диавол? Не мистика ли все это? Нисколько! В высшем смысле Христос есть величайший реалист» [По Матвею, с. 70]. Под дьяволом подразумевалась причина всего дурного в человеке - ложь, заблуждение, преступные наклонности. Под Богом надо было понимать начало всего доброго, правду, высший разум, взаимную солидарность людей. По поводу легенды о пяти тысячах хлебов ученый выдвинул вполне земную версию: щедрость и пример Христа побудили богатых евреев раскошелиться, и они купили достаточное количество провизии для угощения всего народа.

Таинства в интерпретации Циолковского теряют свое священное значение, предстают просто обычаями и обрядами, не всегда эффективными. Миропомазание как лечение маслом, уксусом и вином не всегда достигает цели. Елеосвящение, то есть приготовление лекарственных снадобий, не носит того универсального действия, на которое претендует. Крещение полезно как любое гигиеническое омовение. Смысл истинного покаяния ученый видел в раскаянии и желании человека исправиться, на что не всегда хватает воли. Его рекомендация обратиться за помощью к обществу трансформирует интимный церковный обряд покаяния в общественный акт, акт общественной помощи, суда и милосердия. Так религиозные обряды должны быть заменены судом общества в лучшем смысле этого слова.

Учение космической философии в контексте Евангелий. Для Циолковского характерно изложение собственных взглядов, собственной философии в форме пересказа евангельских событий. Разъясняя содержание молитвы Христовой, он сделал упор на идею Бога как идею любви. Идея же любви есть мысль о взаимной солидарности всего чувствующего в космосе. От послушания со стороны человека этой высшей идее любви зависит наступление царства правды и блаженства. Именно она рождает хорошие дела, а последние преобразуют мир. Прошение избавить нас от лукавства есть просьба избавления от хитрости, лжи, притворства, всех поводов к греху и заблуждению.

Обратим внимание на пересказ содержания речи Христа в Капернаумской синагоге. «Учение Христа животворно. Действительно, взаимная солидарность людей, взаимное снисхождение, прощение, любовь, взаимное служение, высокая организация обществ, единение всего человечества, - должны произвести такие блага, которые не только поднимут современное человечество на невообразимую степень могущества и счастья,

5 Зак.3671

но и будущие поколения, благодаря его учению, будут непрерывно шествовать по этому великому пути и достигнут неслыханных чудесных результатов - телесного бессмертия и многого другого» [Ивана, с. 113].

«Каждое зло убивает или способствует убийству, сокращению жизни, ослаблению размножения, огорчению, всяким несчастьям и т. д. Наоборот, всякое добро устраняет эти несчастья, живит человечество, так как способствует размножению, улучшению жизни, сохранению ее, продолжению, отдаляет смерть и удлиняет жизнь. Короче: зло убивает, добро - живит. Учение Христа есть добро, которое живит. Это есть небесный хлеб, посылаемый Отцом ради вечной жизни человечества. Учение Христа и его бесстрашная проповедь истины, вызвавшая озлобление безумных и нравственно слепых, повлекшая казнь Христа, были небесным хлебом. Казненное тело его, пролитая кровь, бывшие результатом провозглашения высочайших истин, были настоящим небесным хлебом» [Там же, с. 113].

В чудесах исцеления Циолковский видел грядущий научный прогресс, плоды медицины, биологии, физиологии, которые приведут к долголетию и в перспективе к бессмертию человечества по примеру низших видов животных и растений, простейших. В известные слова Христа «умирающий оживает» ученый вложил особый смысл, свою собственную панпсихическую теорию атома-духа, который, попадая в результате игры природы в низшие и высшие живые формы, вечно живет субъективно-непрерывной жизнью. Видя параллель между описанными в Евангелиях чудесами как мечтой человека об эффективном врачевании, здоровье, долголетии и будущими научными достижениями в этих областях, ученый полагал, что вера в них не может принести особенно дурных плодов. Это всего лишь мечта человечества, которой суждено сбыться со становлением физиологии, медицины, евгеники.

Циолковский был уверен, что Иисус знал о бессмертных свойствах материи - разрушаются формы, но сущность остается. Так он трактовал учение о загробном мире, о вечном пребывании праведников в раю. Переход от неполноценной, невежественной формы жизни человечества к высшим стадиям рационально обоснованного счастья, прогресса был предвосхищен гением Христа, но выражен в метафорической форме. Жизнь вечная есть возобновление, то есть субъективное бессмертие высших живых форм. Ад, вечная смерть трансформируются в перманентный акт погашения уродливых низших форм жизни. По убеждению ученого, Христос понимал, что вся природа потенциально жива,

умершие, как и вся неорганическая материя, периодически оживают и создают никогда не умирающий живой земной мир. Ангелы- всего лишь совершенные люди будущего. Следовательно, сам Христос смотрел на вещи по-земному, то есть гораздо проще, чем ему приписывали. Под словами Отец, Бог Христос подразумевал Причину космоса как начало всего доброго, правду, взаимную солидарность людей.

Феномен девственности Циолковский объяснял как тайную, пока еще не осознанную мечту человечества об исчезновении плотских страстей и девственной или бесполой форме размножения - партеногенезе. Искусственное оплодотворение как средство деторождения для людей будущего, свободных от животных страстей - вот что виделось ему в первую очередь в идее зачатия от Святого Духа. «Люди, рожденные вне страстей, есть идеал человечества» [Галилейский плотник, с. 23].

В наибольшей степени произвольным оказывается толкование Циолковским проповеди любви к врагам, непротивления злу. Не отвергая самого принципа непротивления злу, необходимости прощать, бороться с собственными страстями - гневом, вспыльчивостью, раздражением - он настойчиво проводил мысль о благе общественного суда, считая такой суд справедливым, беспристрастным, способным приносить, исключительную пользу обеим сторонам. В статьях по социальному строительству ученый даже описал примеры добровольной отдачи нарушителей общественного порядка на милость общественных судов. При этом он верно подметил, что буквальное понимание заповеди непротивления злу вызывает непонимание и неприятие людей как вещи, не применимой к жизни.

Версия самого Циолковского такова: Христос был противником самоуправства, самосуда, однако сторонником самого строгого общественного суда. Самосуд пристрастен, враждующие народы ослеплены, страсти - источник войн. Гасителями злобы могут быть лишь кротость и великодушие, а их источником - третейский суд. Увлекшись этой важной стороной общественного устройства, ученый описал и иерархию общественных судов - деревенских, волостных, уездных. Для того, чтобы в полной мере понять эту идею Циолковского, необходимо отрешиться от нашего негативного социального опыта. Социоцентризм, к которому он был склонен, побуждал ученого считать, что коллективный разум сильнее индивидуального, коллективное нравственное чувство также несомненно выше.

Основные понятия буддизма также не остались без внимания и вошли в систему Циолковского в трансформированном, материалистическом виде. Аналогом колеса сансары стал вселенский круговорот материальных воплощений, в котором неизбежно участвует вся неодушевленная и одушевленная материя. Учение о нирване превратилось в понятие истинного, активного, жизнеутверждающего, но чисто материального существования человека будущего в просторах космоса. Понятие иллюзорности жизни и материального мира воплотилось в учение о кратковременности пребывания разумных существ в условиях несовершенных планет. «Более глубокое проникновение в таинства космоса возвращает представление о вечности, суде и высших существах, но в преобразованном виде. Рождается утешение, безмерно превосходящее старую веру» (Что делать на Земле, с. 5].

Монистическое понимание судьбы человека и истории общества. В индивидуальном бытии человека совмещаются реальная жизнь и ожидание Царства Божьего, которое реализуется в развитии нравственного начала людей (Гегель), в маленькой общине Христа (Ренан), в будущих достижениях науки, техники и социального строительства (Циолковский). Это единство развития индивидуума и единство мировой истории, в которой становление Царства Божьего происходит здесь и сейчас. Не случайно современники Христа и первые христиане ожидали второго пришествия, суда и воцарения рая уже при их жизни на земле. Эта версия дает пищу для размышления о том, чем обосновывалась подобная вероятность и почему она не была реализована.

Дуалистическое сознание в поисках оппозиционной мыслительной парадигмы разделяет известные или кажущиеся таковыми факты на два рода - природные и супранатуралистические. В естественный ход истории, в обычную посюстороннюю жизнь людей вторгается чудесное, сверхъестественное. В качестве сверхъестественного трактовали зачатие Христа, его статус сына Божьего, ряд сотворенных им чудес, воскресение после смерти, вознесение. Непосредственным продолжением этой парадигмы становится утверждение о супранатуралистическом генезисе и самого христианства: божественная творческая сила породила человека и в определенный момент истории - христианскую религию. Эта точка зрения утверждает, что Бог проявляется в истории человечества через спорадические явления: непосредственно, как в случае общения иудейского бога Яхве с Моисеем, или через деятельность своих посланников (Христос), через феномен чудес, которые могут творить святые. Сознание

пропитывается рядом оппозиции: священное и профанное, природное и чудесное, божественное и человеческое-

Цельное сознание отвергает дуальность такого рода, признавая единство любого плана бытия: природного, исторического, биологического, нравственного, С этой точки зрения ход мировой истории протекает естественным образом, и приписывать христианству сверхъестественное происхождение ничуть не лучше, «чем показать путем исторических исследований, что христианство есть зрелый плод возвышенных стремлений, которые присущи были всем ветвям великой человеческой семьи» [Штраус, с. 149].

Штраус подметил, может быть, самую слабую черту дуалистически ориентированного религиозного сознания. Это разведение высшего и низшего планов бытия, отрицание возможности их совпадения в естественной истории человечества, отрицание возможности преображения человека, его кардинального изменения, обретения блаженства в дольнем мире.

Согласно мысли Штрауса, авторы евангелий и последующие комментаторы вкладывали в уста Иисуса религиозные представления, чаяния, надежды людей той эпохи. В его максимах отражались общественные представления и ожидания. Общество того времени считало, что состояние внутреннего блаженства как результат воздаяния за праведный образ жизни наступит лишь в загробном мире. Достижимое в принципе духовное совершенство не способно облечься во внешние формы прекрасных общественных отношений в этом мире. Отсутствие такой уверенности и порождало пессимизм относительно возможности естественного постепенного духовного перерождения. Таковы психологические истоки обещания будущего небесного блаженства, пребывания в царстве Божьем для нищих и угнетенных, данное Христом.

Циолковский мог бы подписаться под одной мыслью Штрауса, мыслью о дуализме догматического мышления человека, признающего чудеса в рамках своей собственной религии, но отвергающего их в рамках других религий. Действительно, признающий древнейшую иудейскую и христианскую историю за истину отвергает религию арабов, индусов, греков и египтян как мифологическую. Штраус замечает: если бы наука признавала лишь партикуляристские притязания христианства и отвергала чудеса нехристиан, она не была бы наукой. Наука по своему универсальному характеру устами писателя утверждает: я могу признать чудо или во всех религиях, или ни в одной. Нет науки специально христианской или иудейской.

Обращает на себя внимание и актуализация нравственного учения Христа, признание провозглашенной им морали в качестве непреходящей, абсолютной, и в то же время простой и доступной для исполнения. По глубокому убеждению авторов, мораль Нагорной проповеди должна стать универсальной, одной для всех. Она выступает как индивидуально-всеобщая категория: человек в качестве духовного существа проходит собственный путь нравственного восхождения или не проходит его, но путь универсален, один для всех.

Читал ли К. Э. Циолковский книги своих предшественников? Имени Гегеля ученый практически не упоминал, однако тексты двух книг коррелируются до духу, для них характерен лаконизм, простота изложения событий, рациональный подход к пониманию Бога и личности Христа.

Содержится в тексте Циолковского и определенный намек на знакомство с книгой Штрауса и более широко - с предшествующей текстологической критикой Евангелий. Циолковский отмечал, что события, квалифицированные им как легендарные, хотя и согласованные с библейскими пророчествами, подвергаются справедливому сомнению историков и даже богословов [Предание по Матвею, с. 50]. Богословом, как упоминалось ранее, был именно Давид Фридрих Штраус, выпускник и преподаватель евангелической богословской семинарии при Тюбингенском университете.

Можно предположить, что к содержанию книги Ренана ученый относился с большой симпатией. Мысли французского писателя о христианстве как религии необыкновенной чистоты, как религии сердца, а не правил, универсализм религиозности как глубинной интуиции человека наверняка привлекли внимание Циолковского. Кроме того, даже Эрнест Ренан, единственный материалист среди рассмотренного нами ряда авторов, относился к феномену религии с величайшим пиететом. Французский писатель полагал, что религии, заблуждаясь в своих попытках доказать, определить и воплотить бесконечное, совершенно правы в том, что признают его.

Отвечая читателям своих философских работ в 1925 г., Циолковский утверждал: «Напрасно вы боитесь так религий. Они такое же измышление человечества, как таблица умножения или интегральное исчисление. Надо в религиях отобрать все согласное современному знанию и отбросить все очевидно нелепое; разве не прекрасны заповеди Моисея, выдаваемые им, как личное повеление причины! Если бы люди не убивали, то не было бы войн.

Если бы не лгали, то не было бы канцелярщины. Тогда бы удалось и социалистическое устройство общества. Разве не великолепны слова галилейского учителя утешаемой им Марии: поверь мне, что смерти нет, потому что умирающий оживает. Осуждение им и Буддой самоуправства и приверженность к самому строгому суду незаинтересованных лиц разве не заслуживают названия глубочайшей истины. Даже ссылки учителей на волю причины, в сущности, абсолютно верны» [Споры о причине космоса // Евангелие от Купалы, с. 216].