Принципы социального строительства Л. Н. Толстого и К. Э. Циолковского.

Однако не раскрытыми остались исходные мотивы, суть религиозного учения обоих мыслителей, что затруднительно сделать в короткой статье. Актуальность же последнего можно усмотреть исключительно в прямой зависимости религиозного и социального, глубоко личного и коллективного. Правильное религиозное убеждение есть правильное социальное действие. Эта посылка, присутствующая и у Толстого, и у Циолковского, в равной мере не выявлена. Она не выявлена многочисленными критиками Толстого, русскими религиозными философами B.

Зеньковским [84], И.

Булгаковым [29] и многими другими; она не выявлена и исследователями Циолковского, о чем речь шла ранее.

Но именно она является оправданием нашего обращения к этим идеям обоих мыслителей. Сердцевиной религиозных убеждений Толстого стала заповедь Иисуса Христа «Не противься злому...», интерпретацию которой предложил и Циолковский. Как известно, Толстой проповедовал буквальное неукоснительное

исполнение заповеди на многих страницах своих религиозных произведений. В статье «Что такое религия и в чем сущность ее?» он писал: «Закон жизни человеческой таков, что улучшение ее как для отдельного человека, так и для общества людей возможно только через внутреннее, нравственное совершенствование. Все же старания людей улучшить свою жизнь внешними друг от друга воздействиями насилия служат самой действенной проповедью и примером зла и потому не только не улучшают жизни, а, напротив, увеличивают зло, которое, как снежный ком, нарастает все больше и удаляет людей от единственной возможности истинного улучшения жизни» [226, с. 45].

Русские религиозные философы спорили с Толстым, возражая против буквального, неукоснительного, практического исполнения заповеди. Достаточно привести в качестве примера статью Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою», написанную непосредственно в плане дискуссии с Толстым [87]. Ильин предельно заострил вопрос: может ли человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий его мироздание и свое место в мире, не сопротивляться злу мечом и силою? [Там же, с. 304]. Это сложный вопрос, на который дают противоречивые ответы индуизм, буддизм, христианство и в особенности практическая деятельность верующих христиан.

Не принимал буквально во всей полноте учение Христа о непротивлении и Циолковский, в принципе присоединяясь к критикам Толстого. Он писал в заметке 1935 года «Непротивление или борьба?»: «Если Толстой был непротивленцем, то только потому, что его от нахальства людей защищали бесчисленные его друзья.

размножения. Вечную смерть (нирвану) он считал лучшим выходом для человечества» [291, с. 39].

Противоположные по смыслу заповеди Моисея (закон равного возмездия «око за око, зуб за зуб») и Христа (ненасилие в ответ на любое насилие) Циолковский понимал конкретно- исторически. Во времена Моисея, в период становления еврейской государственности, когда социальные институты находились в стадии формирования, сопротивление личности по отношению к насилию было, по его мнению, единственным средством восстановления справедливости. Со становлением цивилизации с ее развитыми социальными институтами (государство, правоведение, правоохранительные органы, общественный суд) личное самоуправство человека становится злом. Такова позиция Циолковского. Он отмечал, что в современном ему обществе самосуд между частными лицами урезан законами, а самосуд между народами продолжается в форме войн. Анализируя завет Христа «а я говорю, не противься злому», Циолковский по существу вложил в уста пророка свои собственные размышления о вреде аффектов и основанного на них самосуда, а также о пользе легитимного общественного суда как беспристрастного и общественно необходимого института. Как отмечалось ранее, Циолковский предложил три основных пути для искоренения насилия: прекращение эволюции агрессивных форм жизни; развитие легитимных социальных институтов для отправления справедливого суда; развитие уравновешенной психики, лишенной страстей.

Тем не менее предложенные Толстым и Циолковским интерпретации ненасилия неожиданным образом сходятся в одном, в их нереализованности в современном обществе. Для Толстого ненасилие было продолжением непротивления, его логическим завершением, оно было абсолютизировано и онтологизировано. Толстой мыслил Царство Божье на земле и для его реализации предложил тот духовный инструмент, который изначально предназначался для этой цели - заповедь Господню. Непротивление злу насилием и ненасилие как две стороны одной нравственной посылки стали тем стержнем, на котором зиждилось как глубоко личное, так и социальное поведение человека. Между тем и другим не должно было быть существенной разницы. Толстой прямо указывал: «Напрасно говорят, что учение христианское касается

личного спасения, а не касается вопросов общих, государственных» [225, с. 51].

В интерпретации Циолковского идея ненасилия при всех ее странных и жестких вариантах отличается от социальной практики сегодняшнего дня. Все виды насилия, характерные для социокультурной реальности - как незаконные, так и легитимные, отрицаются мыслителем. Это насилие государства над государством, узаконенное мировой практикой; это признанная мировая практика насилия человека над природой - массовый забой высших и истребление низших животных; это насилие государства над членом общества - социальное, экономическое, политико- правовое, профессиональное; это всевозможные формы насилия личности над личностью — от посыла безнравственной мысли до убийства. Сюда накладываются противоречия условностей нравственных устоев, характерных для различных регионов, стран, наций. Европеец, употребляя в пищу говядину, осуждает китайца за приготовление рагу из собак и шашлыка из воробьев.

Так мы подходим к проблеме соотношения религиозного и гражданского, нравственного и социального, в частности, соотношения индивидуальной нравственности и социальной этики в двух парадигмах социального строительства.

Эти и другие идеальные свойства человека есть индивидуальные качества личности. Как, каким образом индивидуальные свойства превращаются в социальные действия, реализуются в принципах социального строительства, и происходит ли этот процесс? Оба мыслителя отвечают на этот вопрос положительно, оба ссылаются на авторитет высшей духовной силы. Для Толстого это заповедь непротивления, данная Христом. «Положение о непротивлении злому есть положение, связующее все учение в одно целое, но только тогда, когда оно не есть изречение, а есть правило, обязательное для исполнения, когда оно есть закон. Оно есть точно ключ, отпирающий все, но только тогда, когда ключ этот просунут до замка. Признание этого положения за изречение,

невозможное к исполнению без сверхъестественной помощи, есть уничтожение всего учения» [225, с. 50].

Действительно, вспомним слова Нагорной проповеди: «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный < > и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. < > Душа не больше ли пищи, а тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они не ссют, не жнут, не собирают в житницу, и Отец ваш Небесный питает их. < > Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей своей славе не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!

Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что пить? Или во что одеться? Потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом.

Для Циолковского подобной верховной силой, задающей нравственный (как индивидуальный, так и всеобщий) закон, выступала Причина космоса. Как мы знаем, ученый настаивал на необходимости общественного суда, действующего в различных масштабах (суд над человеком, планетарным обществом). Именно эту форму насилия он признавал в качестве единственно возможной в обществе. Однако она должна быть легитимизирована высшим духовным центром. Не случайно в его работах есть понятие высшего суда, суда космоса. Суд космоса проявляется через человеческие коллективы, если они познали высшую волю и действуют в соответствии с ней. При постулированной Циолковским социальной активности человечества оно имеет право на весь спектр действий

исключительно при условии правильного действия, одобренного высшим нравственным центром.

Так в определенной степени сходятся космизм Циолковского и панморализм Толстого.

Опрощение. Идея опрощения человека, идея минимизации материальных потребностей и развитие духовных в равной степени присутствует в учениях Толстого и Циолковского, хотя ее основания у мыслителей противоположны. Толстой проповедовал уменьшение потребительства, отрицал роскошь, излишество, чрезмерную рафинированность городской жизни. Образцом человеческой чистоты для него был крестьянский образ жизни с его нелегким трудом. Подобно Руссо, он звал человека назад к чистоте природы; настаивал на развитии глубинного природного человеческого инстинкта, забытого с ходом развития техногенной цивилизации. Циолковский, относившийся к Толстому с величайшим пиететом, тем не менее критиковал его идеал традиционного сельскохозяйственного общества.

«Л. Н. Толстой и И. С. Тургенев мечтали о счастливом мужичке и враждебно относились к фабрике. Толстой воображал себе всякого счастливого человека в виде крестьянина с землей и семьей. Он имеет лошадь, корову; овец и кур, свиней и прочее. Мужик имел крепкую избу, ел хороший хлеб, кашу с маслом, овощи, одевался в полушубок и холстину. Обувался в лапти и валенки. Это был предел его мечтам и благосостоянию человека. Особенно стоял за этот идеал Л. Толстой. Тургенев же уклонялся в сторону индустрии, но довольно слабо и больше для немца, Европы, чем для русских. Но какое это жалкое благосостояние! Изнурительный труд, скудная пища, нездоровая одежда, дурной воздух, отсутствие всякого комфорта и глухое невежество со всеми его ужасными последствиями. Только образование и развитие промышленности всю эту тяжесть изменяет к лучшему. <...> Индустрия и индустрия - вот что дает удовлетворение человеку, сделает его богатым, счастливым и свободным.» [309, с. 242]. Толстой видел негативные социально-политические последствия индустриализации, Циолковский - исключительно позитивные.

Однако мы уже знакомы с идеей непротивления Циолковского. При невероятном увеличении материально-технической базы, разворачивающейся в космическом пространстве; при устремленности на полностью искусственные экологические циклы, искусственную среду обитания ученый в конечном итоге проповедует то же самое, что и Толстой. Это вегетарианство (не от бедности, а по убеждениям и потребностям организма); минимум обуви и одежды в комфортабельном эфирном городе; простота, лаконизм и унифицированность личного имущества. Так, Толстой идет к опрощению через возвращение общества назад, к природе и через отрицание техногенной составляющей цивилизации. Циолковский идет к опрощению через всемерное развитие техногенного фактора, который перестает быть значимым, то есть через его психологическое преодоление.

Кроме того, не будем забывать о начальном этапе построения общества нового типа по Циолковскому. Экономически он начинается с выравнивания географических условий на земном шаре и разделения всех сельскохозяйственных угодий между его жителями (или семьями). Члены общества получают практически равные земельные участки. Одни из них начинают их обрабатывать и жить сельскохозяйственным трудом. Другие, не желающие или не могущие работать на земле, сдают свои наделы в аренду. Таким образом, изначальной гарантией равенства прав и благосостояния людей является именно труд на земле. Лишь в дальнейшем происходит объединение в крупные кооперативы, развитие промышленного производства сельскохозяйственной продукции, освобождение масс населения для промышленного и умственного труда, и т. д.

Однако вернемся к проблеме опрощения и согласимся с тем, что она не является актуальной для обществ как таковых - ни для развитых, ни для развивающихся. Первые всемерно наращивают масштабы потребления, вторые предпринимают усилия для создания элементарного уровня материального благосостояния. Такой общественной проблемы, как проблема опрощения, не существует. Однако во все времена были отдельные люди или возникали духовные движения, устремленные к самосовершенствованию именно через опрощение, схиму, тапасью.

Отрицать опрощение как таковое легко и просто, для этого найдется много псевдодоводов и псевдоаргументов. Несколько сложнее постараться понять духовную составляющую этого принципа. Если мы примем позицию Циолковского и попробуем применить ее к нашим социальным реалиям, то выяснится, что последний этап развития техносферы в его социальной утопии нами не осмыслен, не планируется и просто не имеется в виду. Погруженность в современные материально-технические проблемы и противоречия породили два противоположных подхода к феномену техники. Противники порицают технический фактор; сторонники техники стремятся разрешать назревшие проблемы, не выходя за рамки комплекса этих проблем. Стремятся разрешать противо-

речи я между биологическими потребностями человека и техническим фактором как нарушающим биологический баланс живой природы и человека, слегка улучшая технический фактор.

Между тем Толстой приходит к опрощению через отрицание техногенной цивилизации. Циолковский приходит к опрощению через перенос внимания общества с материально-технической составляющей цивилизационного развития на ее культурную составляющую. Оба мыслителя предполагают перенос внимания общества в целом с экономической и технической сфер на сферы культуры и духа. Может быть, это и есть одно из действенных решений любой острой социальной проблемы. Мы этого просто не знаем и должны в этой части работы поставить знак вопроса. Или довериться интуиции русских мыслителей.