Что же должна наметить для себя оппозиция в палатах парламента? Две вещи: помешать успеху правительственной системы и сделать свою систему преобладающей. Я тороплюсь раскрыть эту двойственную цель оппозиции, ибо, на мой взгляд, в ней заключено все. Почему подвергают нападкам министров? Да потому, что, как считают, они поступают дурно и можно все сделать лучше. Почему же во все времена и во всех странах столько людей, мало довольных правительством, продолжают его поддерживать? Да потому, что они задают себе вопрос: как сделать лучше? — и не находят на него ответа. На этот вопрос следует найти ответ, ибо его задают все беспристрастные и неуверенные люди, т.е. публика. Есть люди, которые знают или думают, что знают, как управлять; есть и другие, которых заботит лишь то, чтобы ими хорошо управляли. Первым представительная система дает возможность состязаться в борьбе за власть и выставляет вторых в качестве судей. Такова сила вещей. Но это также и достоинство представительной системы. Она образует партии, но не оставляет их в одиночестве, не отдает им одним всю страну. Она помещает между ними публику и заставляет их беспрестанно приближаться к ней, искать наперегонки, что той подходит, черпать свое пополнение в ее недрах, одерживать победу лишь с ее признания. Благодаря этому партии, первоначально воодушевленные процессом своего формирования и в значительной степени отделенные друг от друга, затем оказываются вынужденными изменять свой облик, отказываться от всего чрезмерного, отдавать себя на службу стране, а не заниматься исключительно удовлетворением личных интересов. Таким путем власть приобретает ясные и уверенные воззрения, что и должно иметь место, дабы власть была сильной; и в то же время эти воззрения вынуждены смягчаться, приноравливаться к общим потребностям и чувствам, что необходимо для того, чтобы власть была умудренной. В этом случае партии являются орудиями, а не хозяевами власти и страны. Вы говорите, что министры плохо управляют. Возможно. Докажите же это, т.е. покажите, как они должны управлять. Не говорите, что правление поручено не вам. Конечно же, сегодня оно не в ваших руках, но ведь вы считаете, что обладающие им не должны его больше удерживать. Если они его утратят, кто-нибудь должен будет взять его в свои руки. Кто? Разве вы находитесь подле власти только для того, чтобы мешать ей, а не для того, чтобы действовать? Будьте внимательны; политика питается не одной только критикой и словами; она желает действия, результатов. Партия может потерять все, оспаривая избранное ею положение; но ведь вы же образуете партию; вы провозгласили себя противниками власти; вы попытались доказать, что власть заблуждается, ошибается, что она подрывает и престол, и отечество. По всей видимости, вы лучше ее знаете, каким образом им можно служить. Так служите же им; по крайней мере, попытайтесь это сделать. Вы подвергаете нападкам не одного человека, но целую систему. Вы обнаруживаете ее повсюду; повсюду вы сожалеете о ее последствиях; вы без конца предлагаете иные принципы; вы взываете к иному духу правления. Значит, вы обладаете лучшим его пониманием; отказываясь воплотить его в жизнь, вы не можете сами обвинять его в бессилии и бесплодности. Вы боитесь, что вас обвинят в честолюбии; вы облачаетесь в покров независимости; оппозиция, оппозиция более или менее деятельная, но продолжительная, — вот что вас устраивает и чего вам вполне довольно. Но на что же вы жалуетесь в этом случае? Почему вы требуете изменений? Ведь вы уже имеете то, к чему стремились; вы критикуете, вы находитесь в оппозиции. Без сомнения, вы не претендуете на то, чтобы министры подчинялись вашему слову, чтобы они были вашими послушными учениками, простыми исполнителями ваших замыслов. У них есть свое мнение. Они ему и следуют. Вы ждете, чтобы с неба упали министры, которые бы придерживались вашего мнения? Этого никогда не будет; власть никогда не нисходила покорно с небес в руки системе, которая бы хвалилась тем, что не стремится к власти. Нужно дать себе труд эту власть взять. Никто не сражается ради того, чтобы после победы оставить пустым поле сражения; и если хорошее правление является правом народов, то правление вообще — их потребность. Подобно правительству, оппозиция обязана иметь свою систему и будущее. Она не управляет; но правление — ее необходимая цель, ведь если она одержит победу, то должна будет в свою очередь управлять. До тех пор, пока она открыто не приняла всего своего положения целиком, она остается слабой и стесненной, поскольку не обладает всеми средствами и отдает пальму первенства в руки своих врагов. Критика удобна, потому что проста, это так; но сама по себе она слаба. Если за ней не чувствуется никакой иной силы, если знание не является признаком могущества, если оно пытается остаться праздным и не заниматься никакими делами, его очень скоро сочтут бесполезным. Публика совершенно не верит в подобное бескорыстие; она может его понять, даже восхищаться им в каком-нибудь человеке, хотя это и довольно редкое явление; но она никогда не считает бескорыстной партию. И если ее попросят добавить к этому еще и веру, она отыщет совсем другие причины; она обвинит партию либо в задних мыслях, которые та не решается открыто признать, но которые тем не менее существуют, либо в недостатке плана, политических взглядов, энергии, дисциплины, в любом другом внутреннем пороке, тайной причине бессилия. И пусть партия не тешит себя надеждой, что подобные предположения будут иметь своим результатом лишь ее отдаление от власти, которой, послушать ее, она вовсе не хочет. Оставаясь в том положении, которое она хочет сохранить, она будет обесславлена или, по крайней мере, истощена. И как только будет установлено, что по той или иной причине правление минует ее, она очень много потеряет как оппозиция либо в силе своих атак против министров, либо в доверии к ней страны. Министры привыкнут рассматривать ее сопротивление как необходимость, которую приходится терпеть, народы же будут видеть в ней только бесплодное удовольствие, которое может им понравиться, но от которого они не могут многого ожидать. Партия, возможно, воображает себе, что чем последовательней будет придерживаться того, что она называет непредвзятостью, тем с большим доверием люди сомкнутся вокруг нее. Это свидетельствует о слабом понимании хода вещей в этом мире. Массы совершенно не довольствуются выслушиванием проповеди нравящихся им идей или вкушением очарования произнесенных речей; со всей прямотой инстинкта они желают, чтобы их защитники обладали силой, и будут считать себя гораздо лучше защищенными их властью, нежели их красноречием. Человеческий век недолог, поэтому люди торопятся побыстрее достичь цели своих стремлений; если партия, за которой они следовали, не открывает перед ними никаких возможностей, если у нее нет ничего, что бы можно было им продемонстрировать, кроме удовольствия восхищаться ее ораторами, то многие из ее последователей отойдут от нее, дабы искать в другом месте сторонников, способных принести больше пользы. И партия не только ощутит, что приходит в упадок как по своему размаху, так и по своей устойчивости, но и увидит, что превращается в нечто среднее между группировкой и заговором. Она сохранит своими союзниками только тех людей, что ведомы одними лишь страстями, тех, над кем господствуют предрассудки секты или ситуации, тех, кто не желает или не хочет надеяться на что-либо иное, кроме беспорядка, мечтательные, горячие натуры. Если бы партия удерживала власть или если бы она только шла к власти и ощущала в своем поведении неизбежное влияние указанной цели, этот класс людей затерялся бы в толпе или был бы вынужден следовать ей. Но коль скоро у партии нет будущего, коль скоро она пытается оставаться неподвижной и жить, не имея цели, такие люди поднимутся в ней у всех на глазах; они приобретут здесь даже особую значимость; их заслуги нужно будет часто признавать, с этими людьми нужно будет постоянно считаться, поскольку они, по меньшей мере, будут верными союзниками; но они будут без конца компрометировать, дискредитировать партию, которая не желает того, чего желают они, но которая не сумела поставить себя в ту единственную ситуацию, что предписывает ей закон и к чему он дает ей средства, — освободиться от гнета таких людей. Нужно ли, наконец, говорить, что первейшим, самым насущным интересом всякого воззрения, всякой системы, всякой партии является господство, т.е. правление? Это так лросто, что мне было бы стыдно упоминать об этом, если бы я не обнаруживал здесь следы одного, однажды уже опровергнутого предрассудка. Существуют люди — депутаты или простые граждане, — столь исполненные предрассудков или проникнутые дурными теориями революции, что если бы они стали министрами, то испытывали бы почти искушение считать себя лишенными власти. Не смейтесь. Эта идея или это чувство — назовите его как хотите — не предстает в их разуме ясно и отчетливо, и очень немногие из них настолько проникнуты идеей низменности удела власти, что совершенно искренне полагают, будто из их рядов могли бы выйти свободные люди, берущие на себя ответственность за отправление власти. Однако мне знакомы и такие люди, которые, возможно, испытывали некоторые затруднения в открытой проповеди этой доктрины, но хранят и лелеют ее в глубинах своего сердца. Они, по крайней мере, искренни. Для других же идея, о которой я говорю, представляется более смутной и сомнительной; они не отдают себе в этом отчет, даже перед лицом фактов не верят этому и, если бы были к тому вынуждены, согласились бы, что власть по своей природе унижает не более, чем лишает силы; но они не задают таких вопросов ни вещам, ни самим себе и говорят и действуют таким образом, будто думают то, в чем, однако, никогда бы не признались. Другие же — и они самые многочисленные — знают, как отнестись к этому предрассудку, и для них вовсе небезызвестно, что власть возвышает тех, кто ею обладает, и одновременно укрепляет их. Но они живут в атмосфере, отвергающей этот факт; они часто слышат, что всякое правление — прислужник, с которым суверенный народ имеет право дерзко вести себя; они — часть этого суверенного народа, и если бы они вышли из него, чтобы им править, то, в свою очередь, терпели бы его высокомерие; они бы также подозревались в незаконных амбициях, в том, что из личной корысти хотели променять почести суверенитета на выгоды власти. Вот в чем состоит идея, ограничивающая карьеру и угнетающая здравый смысл людей, просвещенных и честных в других отношениях. Кажется, мы не понимаем самого истинного, самого законного стремления, оно выше наших мыслей и наших чаяний. Можно подумать, что все наши чувства притупились, опустились до такой степени, что убеждают нас, будто бы стремиться к участию в правлении своей страной можно лишь из жадности, тщеславия, под воздействием некоей эгоистической или постыдной страсти; и всякий человек, стремящийся к власти, проворачивает какую-то аферу или заключает сделку. Я не знаю никакой иной доктрины, которая бы ставила партию в столь тяжелое положение, которая бы лишала ее абсолютно всего достоинства и всей энергии, как и всякого шанса на великие свершения. Эта доктрина ложна, ибо предполагает, что потребность в возвышении есть лишь потребность в обогащении, что подлинный принцип, как и наиболее мощная пружина этой потребности, лежит вне самых благородных и самых общественных склонностей нашей природы. В наши дни она представляется еще более ложной, чем когда бы то ни было, так как никогда еще общественные должности не способствовали так мало приобретению состояния; никогда еще вне правления не было стольких способов удовлетворить стремление к роскоши, обеспечить себе наслаждение жизнью или удовольствия тщеславия. В ту пору, когда честные люди отходили от дел, связанных с оборотом значительных средств, когда для обладания комфортным и легким существованием нужно было обязательно обладать хоть частицей власти, предрассудок, о котором я веду речь, если не имел постоянного законного основания, то по меньшей мере часто оказывался справедливым и всегда имел свои причины. Сегодня во Франции мы имеем лишь одно последствие абсурдных доктрин или остаток революционных страстей. Последствие это не только ложно, но и исполнено опасностей для партии, которая примет его на вооружение. Невозможно покорить человеческую природу; невозможно погасить в ней составляющие ее склонности. Мнимые или слепые сторонники свободы, как поступите вы с энергичными и деятельными людьми, воодушевленными потребностью возвеличить, возвысить свою судьбу, рассматривающими честь открытого служения своей стра не, т.е. участия в правлении, как самую достойную цель своих усилий? Вам не изменить ни этих людей, ни хода вещей; вам не сделать так, чтобы власть перестала быть естественным употреблением превосходства или чтобы превосходство перестало претендовать на власть. Вы же требуете от людей возвышенного ума, гордого характера жертвы, которую они никогда бы не принесли, либо вы обрекаете их на то, чтобы они удалились от вас, искали в ином месте максимы, которые не закрывали бы для них арены политической борьбы, партию, которая бы приняла их труды и позволила бы им преследовать свои цели. Всмотритесь внимательнее, ведь эти люди, как говорит Евангелие, суть соль земли', власть принадлежит им, поскольку они способны взять ее; они идут к тому, кто дает им то, что им принадлежит. Бонапарт привлек их к своей свите, именно вовлекая в сферу своей власти. Так пусть же конституционная партия будет не менее искусной, нежели Бонапарт; я согласен, она не способна предложить ни деспотизм, ни завоевание мира; но ее правление будет достаточно длительным, достаточно прекрасным, чтобы удовлетворить наиболее деятельные умы и вобрать в себя наиболее требовательные к деятельности натуры. Пусть же она стремится к правлению; для того, чтобы его достичь, его нужно требовать; и требования власти вполне достаточно, чтобы приобрести — даже еще будучи простой оппозицией, еще не достигнув власти, — много сил и сторонников. Аристократической партии это очень хорошо известно; она никогда не ограничивалась требованием того, чтобы правление было таким, каким она его желает видеть; она постоянно стремилась управлять лично; и признавая это своей целью, она утверждала, что это ее право. Занимая подобное положение, она даже часто создавала иллюзию своей силы; тем, кто кажется уверенным в самом себе, верят легко, отказ же занять главенствующее положение при утверждении права направлять движение означает сознательное занятие подчиненного положения. Так пусть же оппозиция вступит во владение всем полем своей деятельности. И пусть же, преследуя собственный нынешний интерес и интерес будущий, а также интерес масс, которые она защищает, как и интерес индивидов, которых она объединяет, она идет с высоко поднятой головой к власти и превратит свою борьбу с правительством в подлинно политическую борьбу. В ней она утратит одновременно и этот революционный вид, и этот академический оттенок, которые порой заставляют рассматривать ее то как объединение мятежников, то как собрание писателей. Ни тот, ни другой аспект не идут ей. Ей следует показать себя в более упорядоченном и более серьезном виде. Говорят, что у нее на это нет шансов, что гнаться за властью с ее стороны все равно что преследовать химеры. Кто вам это сказал? Кто из вас читал ее будущее? Вы считаете, таким образом, что правительство вечно. В этом случае сама оппозиция — это ребячество, поскольку она от правительства ничего не добивается. Если же это не детская забава, то почему же вы не в состоянии воспринять ее наследие? Это лучший способ подтолкнуть ее к краху; любое правительство рушится всегда, столкнувшись лицом к лицу со своими преемниками. Здесь работает множество разрушающих причин; множество непредвиденных случайностей могут заставить проявиться ее слабости. С другой стороны, начиная с какого момента можно быть уверенным в успехе, чтобы требовать его? Возвысившиеся люди, победившие партии выдвигали самые настойчивые требования. Они шли к своей цели, преодолевая столько препятствий, вопреки всем колебаниям, не переставая видеть за ними самые обескураживающие перспективы. Будут ли среди них люди, которые, рассчитывая на завершение революции и в ожидании его, позволят себе бездействие и апатичность? По моему разумению, обещания были бы преступны, а надежда плохо обоснована. Революции не случаются в изобилии по желанию мятежников; и даже если они санкционируются свыше, небеса долго колеблются, прежде чем решатся вынести приговор. Если бы во Франции было много людей, торопящихся стать свидетелями расцвета революций, Франция не стремилась бы к их свершению; ведь от недовольства до восстания очень далеко. Тем не менее время проходит, а дела остаются все на том же месте; оскорбленные интересы, опороченные принципы требуют поддержки, самой решительной защиты при помощи существующих средств; и перспектива беспорядка никогда не заставит их терпеливо принимать зло. Неужели мы никогда не научимся искать собственного спасения в чем-либо ином, кроме как в страшных потрясениях? И всегда ли случай берет на себя заботу о нашей судьбе, чтобы заменить собой наше бессилие? Мы способны на гораздо большее, чем думаем. Власть, будь она мудрой, все бы уладила; и оппозиция, несмотря на недостаточность своих средств, еще способна на многое. Пусть же она стремится к правлению, полагая, что справится с ним; она заставит нас сделать огромный шаг к лучшей системе правления. Нам мой взгляд, эта идея должна направлять ее поведение в палатах; и какой бы отдаленной эта цель ни казалась нам сегодня, к ней должны стремиться все поступки оппозиции. Какие же практические следствия вытекают из этой идеи? Какое поведение предписывает эта цель? Оппозиция находится в сложной ситуации, для нее очень важно осторожно обращаться с двумя отношениями. С одной стороны, в палатах парламента она имеет дело с обосновавшейся здесь партией, с большинством, против которого она выступает; с другой стороны — вне парламента она имеет дело с частью публики, которую она представляет и которая выражает ей свою поддержку. Было бы несправедливо и невозможно утверждать, что оппозиция скрывает свои намерения и проповеди под сенью парламента, что она действует и говорит лишь для того, чтобы вновь завоевать большинство и оказывать влияние на дебаты. Оппозиция — справедливо это или нет, и не важно каким образом, — пребывает здесь в меньшинстве. Она в меньшинстве, и это не случайно и не на один день, это более или менее постоянное явление. Обычно ее речи здесь не блещут особой доблестью, а усилия не увенчиваются успехом. Таким образом, по самой своей природе она вынуждена искать опоры вне стен парламента. Именно здесь такая опора и существует. Именно оттуда ожидает оп позиция силу, и там она может ее получить. Оппозиция имеет право здесь ее искать. Таким образом, в этих столь часто адресуемых оппозиции упреках в сопротивлении большинству и призывах к внешним силам далеко не все обосновано. В пределах палат ее удел — бессилие, сопротивление — ее долг. Я знаю, было бы удобным сделать оппозицию пленницей ситуации и, заставив ее почувствовать свое бессилие, принудить ее это бессилие принять. Она не может и не должна этого делать. Она как раз настаивает на том, что ее бессилие незаконно, ее положение противоправно, ведь если в парламенте она в меньшинстве, то в стране имеет большинство. И она не только настаивает на этом, но и существует для того, чтобы на этом настаивать; она бы погибла, если бы более не настаивала на этом. Когда большинство провозглашает нечто, оппозиция уступает; но она уступает только необходимости, только законной силе — это действительно так, — силе, которой она должна подчиняться, но воля которой в ее глазах не может быть отныне основана на разуме, поскольку это означало бы, что оппозиция сама признает себя неправой. Таковы факты; из них следует, что оппозиция, которая не смогла и которая почти всегда заранее знает, что не сможет убедить палаты, по праву вынуждена часто обращаться к публике, доказывать, по крайней мере перед ней, что большинство заблуждается. Вот тот предел, где останавливается право, где сама оппозиция должна удерживать его, чтобы всегда пользоваться им только с пользой. Если у нее есть какой- то шанс завоевать большинство, то речи ее должны в тот же момент прекратить раздаваться в палате и она должна обратиться к публике. Как только ее речи способны принести какие-то плоды, она должна говорить для одного только парламента. Оказывать воздействие на парламентские дебаты — первый долг, основная миссия всякого члена совещательной ассамблеи. Здесь дискутируют, чтобы прояснить, чтобы сформировать общественное мнение по поводу обсуждаемых законов и мер, но главное — для того, чтобы эти законы и эти меры были хороши по возможности. Забывать об этом долге ради того, чтобы указать на ошибки, которых можно было бы избежать, думать только о том, как бы восстановить публику против заблуждений большинства, в то время как можно было это большинство образумить, — означает лишь извращать использование слова и взывать именно к анархии в представительном правлении. Это очень плохой расчет. Самая маленькая победа оппозиции в палатах значит в данном случае гораздо больше, чем самые блестящие успехи вне палат; и никакие внешние восторги не дадут оппозиции столько реальной силы, сколько ей даст, пусть краткосрочное, смещение большинства. Если не существует более ни одного шанса подобного рода, если оппозиция во мнении вне стен парламента приобрела всю ту силу, какой была способна достичь, если в форме идей она распространила все, что собиралась осуществить внутри парламента в форме законодательных решений, то, значит, она исчерпала свое право и не способна более подталкивать к внешнему фактическому сопротивлению законам большинства. Никто это не оспаривает. Оппозицию обвиняют лишь в забвении данного факта; она признает принцип, отвергая обвинение. Права она или ошибается? Это действительный вопрос, в котором большинство ради разжигания бунта часто черпает вполне законную настойчивость сопротивления. Большинство не довольствуется тем, чтобы ему подчинялись; оно хотело бы быть признанным, санкционированным даже своими противниками. Именно так сила движется к тирании. Ни в коем случае оппозиция не смогла бы удовлетворить подобное требование. Но для нее и в ее интересах очень важно избегать всего того, что могло бы придать видимость легитимности упреку, полностью избежать которого ей никогда не удастся. В свободных странах очень часто сторонников свободы отдаляло от власти как раз то обстоятельство, что они не сумели заставить поверить в то, на что они способны. Захваченные сиюминутной ситуацией, они выказывали себя более способными к борьбе, нежели к победе, и можно было сомневаться в том, что успех подходит им столь же хорошо, как и сопротивление. Если оппозиция обнаруживала себя способной заставить почувствовать в ней правление, давшей доказательство как дисциплинированности, так и деятельности, взявшейся изменить правление, а не разрушить самое власть, небезразличной ни к потребностям, ни к правам последней, наконец, подвергающей нападкам нынешний порядок, но при этом не представляющей угрозы для порядка вообще, то в таком случае она почти всегда увенчивалась успехом, почти всегда обязательно брала верх. Если бы все члены английской оппозиции, боровшейся против войны с Америкой и правительства лорда Норта, были Уилксами28, ей бы никогда не удалось свергнуть лорда Норта и завоевать большинство в правительстве. Почему виги в британском парламенте за последние тридцать лет добились столь малых успехов? Почему не смогли они отобрать власть даже у посредственных и не пользующихся большим уважением министров? Да потому, что, предавшись исключительно политике оппозиции, они недооценили общее состояние дел и положение страны, замечая и поддерживая лишь то, что способствовало их сиюминутной борьбе против министров. Англия была свидетельницей того, как они во имя свободы поддерживали имперский деспотизм, рассыпались в напыщенных речах против войны в том случае, когда война совершенно очевидно была национальной потребностью, нападали на всех без меры, защищали всех без различия, давали ложные предсказания, были всегда подвластны, зависимы от положения их партии и никогда не умели показать, каким образом, стань они хозяевами положения, их политика удовлетворяла бы практическим потребностям общего положения дел, каким образом сумели бы они в свою очередь и при помощи своей системы разрешить довлеющие над ними, как над действующими министрами, затруднения. Все спрашивали, каковыми могли быть их поведение и их средства в отношении внешних связей и внутреннего состояния страны, в отношении войны и мира, вопроса парламентской реформы, по все прочим неизбежным вопросам; люди не могли составить об этом ясного представления и получить надежду; и несмотря на общественное недовольство, несмотря на немилость министров, виги не достигли власти; нация, всецело уважая их намерения и принципы, считала их мало способными эти принципы осуществить. Ведь даже если люди склонны плохо думать об управляющей ими власти, они тем не менее не хотят, чтобы ее крушение предоставило их воле случая; по ту сторону всех невзгод им нужно видеть приоткрывающуюся перед ними дверь. Оппозиция имеет много преимуществ только благодаря тому, что она критикует и подвергает нападкам; но если окажется, что ее умение исчерпывается одними лишь нападками, если она дает основания предположить, что не способна выполнить более трудоемкую задачу, если она предстает чуждой или несоответствующей условиям и обязанностям того иного положения, к которому она может быть призвана, если она не способна управлять сама собой и внушать своим поверженным противникам убеждение, что она сама, в свою очередь, сможет управлять, — она лишает себя будущего и теряет силу в настоящем. Нет ничего более гибельного, чем показать всю себя, заставить сказать, что она уже свершила все, что умела, что она не умеет ничего другого и ничего кроме того, что уже сделано. Для партий, равно как и для индивидов, сила заключена в идее относительно их будущей судьбы и способности ей следовать, каковы бы ни были ее комбинации. И чем теснее партии взаимодействуют, чем более склонны они познать друг друга, им тем более необходимо показать, что им подвластны любые ситуации и любые возможности. В особенности в наши дни оппозиция не знает всего, что она способна потерять, позволив прорасти предрассудку, в соответствии с которым она неспособна править. Как в новой Франции, так и при старом порядке люди всегда требовали правления; каждый желает его для себя и в свою пользу, но каждый чувствует, что правление, причем правление искусное и упорядоченное, одно только и может принести ему желаемое. Это чувство сильнее всего развито даже в новой Франции, ибо новой Франции не надо делать революции, она стремится лишь к свободному и прочному обладанию уже завоеванным. Это то, чего она не сумела бы получить, чего она не ждет от самой популярной оппозиции, что ей могло бы доставить только правление людей, преданных своему делу. И пусть эти люди не заставят нас думать, что власть в их руках будет дурной; пусть избегают они всего того, что могло бы охарактеризовать их как вспыльчивых, недисциплинированных, легкомысленных, недальновидных, наконец, неспособных удержать бразды правления и заложить основы конституционного порядка. Будущее за нами; покажем же себя достойными будущего. Пусть всем станет ясно, что дела не идут своим естественным чередом, что власть сегодня не у тех, кому она принадлежит, что ее перемещение восстановило бы порядок вместо того, чтобы его извращать, и что система, имеющая во Франции силу, могла бы также проявиться и во власти иначе, чем при помощи анархии и революций. На мой взгляд, это лучший способ завоевать какие- то позиции в палатах или, по крайней мере, сохранить те из них, что еще не утрачены. Истина всегда имела какое-то влияние, даже на партии; и если правая партия увидит в своих противниках не только защитников новых интересов, но и людей, призванных однажды управлять при помощи этих интересов и от их имени, она станет более боязливой, и ей не так легко будет пополнять ряды своих приверженцев. Что же касается отношений оппозиции вне парламента, то они также имеют свои правила и соответствующее поведение. Именно отсюда оппозиция черпает свою основную силу. Так пусть же она заботится о ней; пусть она тщательно приспосабливается к внешнему мнению, ее поддерживающему; это необходимо, иначе она погибнет. Таким образом, нет ничего более важного, чем действовать и говорить подобно тому, как говорит и действует и публика, и таким образом, который она приемлет; нет ничего более важного, чем не отделяться от своей подлинной точки опоры. Только нужно выяснить, где действительно расположена эта точка опоры и каким образом на нее можно прочно опираться, не утратив свободы своих движений. Ведь сильным можно быть только будучи свободным; партия, которая, отдавая людям свое доверие, предпишет им закон удовлетворять ее фантазиям и строго следовать ее волеизъявлениям, тем самым обречет их на полное бессилие. Следовательно, опасность для оп позиции состоит, с одной стороны, в том, чтобы слишком продлевать свою жизнь, а с другой — в том, чтобы не овладевать всем своим правом. Мы постоянно слышим, что депутат — это человек Франции; именно этим всеобщим званием главным образом и кичатся члены оппозиции, чтобы дать всем почувствовать благородство их миссии и заставить уважать их независимость. Они правы, ведь они занимают это место от имени и в интересах всей Франции. Они были посланы в парламент не какой-либо фракцией и не группировкой и не для того, чтобы удовлетворить тот или иной каприз, не для того, чтобы заставить восхвалять себя в том или ином собрании. Силу, которой облечены, они черпают не в небольшой толпе, заискивающей перед ними; она проистекает из более отдаленных и более мощных источников. Их точка опоры располагается не в узком кругу частных отношений; она более прочно укоренена в национальной почве. Общие интересы, общие чувства и все, что к ним относится, все, что с ними связано, все потребности, все стремления новой Франции — вот откуда проистекает их сила, вот где их точка опоры. Так пусть же они воспользуются всем этим; пусть взгляд их будет направлен на Францию в целом и будет представлять их мысли, все то, что Франция требует у власти. Ошибка здесь обернулась бы большим несчас- тием, ведь может случиться так, что, внимая более близким голосам, уступая более непосредственным намекам, превратившись в, так сказать, выразителей, равно как и завсегдатаев весьма узкого кружка, они будут неправильно судить об истинной Франции и окажутся очень отдаленными от нее, не подозревая об этом и вовсе не желая отдаляться. Франция — это не группировка, не фракция и даже не партия; но она включает в себя все группировки и фракции, претендующие на то, чтобы представлять ее, и стремятся быть представленными в палатах на ее месте и под ее именем. Оппозиция не должна попасть в эту ловушку, она не должна собственными руками ограничивать интересы и идеи, которые составляют ее собственную область и которым она должна всецело соответствовать, дабы вобрать в себя всю их силу. Ее роль более значительна, а ее миссия более обширна, чем, быть может, те роли и миссии, которые когда-либо получала оппозиция. В ее задачи входит не только поддержание борьбы свободы против власти; она уполномочена как требовать порядка, так и защищать свободу, поскольку как порядок, так и свобода являются потребностью и чаянием новой Франции, как порядок, так и свобода в равной степени скомпрометированы правительственной системой. Она должна одновременно сохранять революцию и с революцией сражаться; она должна потребовать и ускорить организацию нового порядка и в то же время сопротивляться попыткам реконструкции старого. Ей доверены, на первый взгляд, противоречивые и вместе с тем неотделимые друг от друга интересы; она должна говорить от имени общественного покоя, равно как и от имени гражданских свобод, отвергать вмешательство старой аристократии и, однако ж, не приостанавливать развитие, не затрагивать в их справедливых правах новые превосходства, составляющие нашу силу и нашу надежду. В конечном итоге она должна удовлетворять двойственной потребности в войне и мире, борьбе против старого порядка и основанию конституционного порядка, который является общим фактом, господствующей чертой нашей ситуации. Вот и все, чего требует новая Франция от истинно национальной оппозиции; вот и все, что эта оппозиция должна видеть в этой Франции, чтобы завладеть всей ее силой для удовлетворения всех ее потребностей. Это — нечто гораздо большее, чем борьба партий, гораздо большее, чем соперничество собственности и промысла, низших и высших классов, свободы и власти. Новая Франция — это цельное общество, в котором есть свои собственники и свои негоцианты, своя аристократия и свой народ, свои приверженцы власти и свои сторонники свободы. Оппозиция, сражающаяся за свои интересы, должна также уметь бороться и за их интересы, объединять их в своих принципах, бережно обращаться с ними в своих речах, наконец, уметь подняться до всей цельности, до той высоты поведения и идей, где все многообразие внешних прояв лений справедливого и истинного может быть равным образом признано и точно так же защищено. Ведь если вместо того, чтобы понимать и использовать все, что ей принадлежит, оппозиция позволит себе замкнуться в каком-нибудь отдельном интересе или теории какой-либо партии, она окажется одновременно ослабленной и изменит свою природу. Она, в свою очередь, натолкнется на риф, об который уже разбилось правительство. Она сможет увидеть, например, как обладатели национальных богатств отшатнутся от нее, опасаясь, как бы собственность вообще не была подорвана ее утверждениями. Уважаемые буржуа были бы вынуждены поверить, что все превосходства находятся в опасности. Сторонники свободы страшились бы нового взрыва анархии. Люди, которым не нравится власть в руках старого порядка, но которые стремятся к силе власти, приблизились бы к власти, несмотря на ее альянс со старым порядком, поскольку не надеялись бы, что в ином месте они смогут обрести власть прочную и почитаемую. Таким образом, оппозиция, не заметив всех источников своей силы, всей широты своего основания, утратила бы добрую их часть и в своих отношениях с внешними факторами оказалась бы отделенной от значительной доли своих естественных приверженцев. Это еще не все. Оппозиции недостаточно объединить, не оттолкнув все элементы своей силы. Я уже говорил, что невозможно быть сильным, не будучи свободным. Но нельзя быть свободным не имея чувства собственного достоинства, опустившись ниже собственного удела. Все, что я говорил выше о власти, я повторю теперь и об оппозиции, поскольку сама оппозиция есть власть. Она есть правление той частью публики, которая осуждает правительственную систему и стремится изменить ее; правда, это правление чисто моральное, не обладающее никакими принудительными средствами в отношении своих противников или своих сторонников, способное действовать лишь путем влияния, но которому достоинство и осознание всех своих прав от этого не менее необходимы. Таким образом, парламентская оппозиция вправе управлять своей партией вне стен парламента, а не следовать за ней. Она должна быть во главе, а не в хвосте. Между нею и ее внешними союзниками существует то же отношение, что и между правлением и его народом, — отношение, без сомнения, исполненное взаимности, отношение, в котором идущие впереди получают от замыкающих шествие общий толчок, как и силу, но которое тем не менее не нарушает природы вещей, не мешает впереди идущим стать лидерами, мыслить и действовать в качестве лидеров. Именно поэтому они и были избраны; ведь именно в качестве лучших, наиболее способных, наиболее полезных членов партии они были посланы на этот трудный и видный пост. Их именно так и воспринимают; так пусть и сами они относятся к себе так же; пусть они не рассматривают себя в качестве прислужников, вынужденных быть незаметными и покорными, ведь, повторяю, они — лидеры; их мандат сообщает и объявляет об этом всем. Подлинная теория полномочий, многими неверно истолковываемая, предписывает, правда, депутатам обязательно действовать в направлении и в соответствии с интересами тех, кто их делегирует. Если они отходят от мнений последних, вредят им вместо того, чтобы поддерживать, они нарушают свои обязательства и совершенно определенно предают полученные ими полномочия. Но в том, что касается средств осуществления этих полномочий, что касается их речей, действий, наиболее благоприятных для избранного ими дела, — здесь свобода их остается полной; ведь без этого они были бы ничем, они не могли бы стать тем, чем они обещали быть, тем, чего от них ожидают. Специфическое, но законное следствие дурных доктрин! Они губительны даже для тех, кто их принимает, чтобы сделать из них орудие для своих врагов; даже для них они все меняют местами и спутывают. Когда оппозиция не признает природы и прав власти, она от этого, в свою очередь, оказывается униженной и подорванной; ведь все то, что она направила против своих противников, было обращено против нее самой теми, кого она защищает. Вы называете себя выразителями, защитниками, избранниками великого мнения, могущественного интереса. Так будьте же в собственных глазах таковыми, какими вы предстаете в глазах других. Уважайте то, чем вы являетесь, и обращайтесь к вашим сторонникам, не опускаясь с того уровня, на котором должны видеть вас ваши противники. Не думайте, что ваши противники перестают на вас смотреть, когда вы к ним не обращаетесь. Они и тогда следят за вашими движениями, изучают вашу позицию; и если она слаба, если они видят, что, с одной стороны, вы потерпели поражение, тогда как, с другой — надеетесь одержать над ними победу, они используют это против вас; они узнают, каким образом вам можно причинить массу неприятностей и иметь преимущества при нападении на вас. Почему г-н Фокс был столь опасен для г-на Питга?29 Да потому что он, как и тот, осознавал свои права в рамках своей партии; потому что, как и тот, ощущал себя лидером и выступал в качестве лидера национальной оппозиции, а не в качестве простого посредника от избирателей Вестминстера. И разве Хобхауз сравнялся бы в таланте с Фоксом, если бы не возвысился до его положения, оставался во власти народных капризов и так называемой теории полномочий, и весь его талант оказался бы бесполезным в борьбе против правительства и за его дело. Вы хотите знать, что происходит с партией, в которой господствуют подобные идеи и чьи лидеры считают себя обязанными внимать толпе, следующей за ними? Взгляните, какова была судьба старой республиканской партии в Англии между смертью Кромвеля и воцарением Карла II? В течение одного года она обладала властью и не делала совершенно ничего. Ее провалу есть множество причин. Среди них выделяется следующая. Лидеры этой партии, Ладлоу, Хаслри- ны, Вейны, бывшие, впрочем, людьми отважными и способными, совершенно не доверяли сами себе, не имели чувства собственного превосходства и превосходства их прав в партии; они беспрестанно давали партии то, что та требовала от них, непрерывно ожидали ее решения, не осмеливались и шагу ступить без позволения или приказа, умоляли ее саму решить свою судьбу, самой избрать свой путь и следовать им впереди них. Партия ничего не выбирала, ничего не улаживала, ничего не решала; и солдат и их лидеров, равным образом убежденных в своей беспомощности, постигла одна судьба. Необходимое, чтобы вести к цели партии, необходимо и для того, чтобы вести к цели народы. Здесь власть также имеет свои условия и должна осуществляться в соответствии со своей природой. Здесь также отказываются от власти и утрачивают ее, когда не имеют понятия о том, что есть власть и чем ей обязаны. Мы испытываем насущную потребность в том, чтобы наша парламентская оппозиция знала и действительно была бы тем, чем она может быть для нас. Мы еще — да будет позволено мне так выразиться — партия беспорядка, в котором множество вещей неустойчивы и смешаны, в которой дисциплина истощает силу, в которой лучшие влияния сомневаются сами в себе, в которой власть ищет свое место и не всегда осознает его. На исходе революции, подобной нашей, такое смятение естественно, но от этого не легче. Анархия оставила самой национальной партии грустное наследие. Преступные страсти, беспорядочные обычаи, абсурдные претензии бушуют в ее недрах; все они одновременно стремятся к удовлетворению и к правлению; они хотят предписывать нашим депутатам то их принципы, то их действия, сегодня — их речи, назавтра — их молчание. Именно им предстоит бороться со злом. Так пусть же они не приемлют его бремя; пусть они не позволят ни сдерживать себя, ни чрезмерно продвинуться вперед вне парламента; пусть они говорят и действуют, чтобы служить нам всем, а не для того, чтобы угождать некоторым; пусть они хранят в отношении своей партии независимость, необходимую им, чтобы достойно представлять эту партию и успешно защищать ее. Пусть же, наконец, они будут ее верными, но настоящими лидерами. Новая Франция стремится быть понятой, чтобы быть управляемой; но она также хочет быть управляемой; и не все голоса, раздающиеся здесь и там, — эхо Франции; подлинная сила заключена вовсе не там, откуда доносится самый громкий шум. Я не знаю сможет ли в скором времени самая деятельная и самая искусная оппозиция получить награду за свои усилия. Но что я знаю наверняка, так это то, что умение и деятельность сокращают самые долгие дороги, тогда как недостаток системы, дисциплины и осторожности отдаляет самую близкую цель.