Вместо заключения

Итак, юбилейные мероприятия отшумели.

В сущности, главное в историческом наследии любой революции — ее позитивные последствия для прогресса человечества. Во все времена консерваторы (и французские, и наши монархисты, например) в принципе отрицали революции как «локомотивы истории» (К.

Ведь без революций не было бы современной Великобритании, США, Франции, СССР. И это отчетливо сознают ныне те здравомыслящие ученые и политики Запада, которые все больше и больше смотрят на историю не как на свалку аргументов «за» и «против» в интересах текущей пропагандистской конфронтации в духе «холодной войны», а как на историческое явление (со своими положительными и отрицательными сторонами), независимо от субъективных устремлений и действий их участников (Робеспьера или Сталина) оставившее глубокие объективные последствия для данной страны, Европы, мира.

Что, скажем, больше всего привлекало серьезных ученых разных направлений в многочисленных международных конференциях, симпозиумах, «круглых столах», посвященных 200-летию Французской революции? Это попытки найти закономерности трех великих революций — Американской, Французской и Русской. Не смаковать на страницах журналов, по телевидению и в кино сцены террора или стихийной народной расправы над дворянами, королями или царской фамилией, выдавая это за суть всех революций в мире, а понять — почему это происходило?

Одна из продуктивных гипотез в этом поиске — анализ универсальных целей Французской и Октябрьской революций. Важнее всего — это выдвинутая французскими революционерами идея «братского союза народов» во главе с Францией в Европе и США в Америке, которые должны объединить весь мир на принципах «мир хижинам — война дворцам» *.

Те же идеи универсальности («дружественные государства-барьеры» или «дочерние республики» — у якобинцев, «советские» — у большевиков) исповедовали и русские революционеры.

Этим объяснялись их надежды на быстрое свершение «мировой пролетарской революции», отразившиеся даже в преамбуле конституции 1924 года об образовании в скором будущем «всемирного СССР»: «...доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем», а создание СССР является «...новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику» ².

И до сих пор символы этой универсальности остались в нашей современной жизни — герб «всемирного СССР» (земной шар в обрамлении колосьев с серпом и молотом посередине), лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», партийный гимн «Интернационал», Красное знамя с пятиконечной звездой — символ объединенных в одну пролетарскую республику пяти континентов мира.

Лозунги лидера жирондистов Бриссо о «прямой», «народной» дипломатии в противовес «тайной», «кабинетной» сословно-феодальных монархий (гласность «новой дипломатии», отмена титулов и дипломатических рангов, упразднение постов посланников и послов и т. д.) воплотились в другой революции — Октябрьской. Мы заменили послов на полпредов, ликвидировали ранги (их восстановили лишь в 1946 году), издавали на иностранных языках справочники НКИД, где указывались даже фамилии шифровальщиков полпредств СССР за границей. Первый наркоминдел Советской России Л. Д. Троцкий хотел пойти еще дальше. На первой встрече с новым аппаратом НКИД в ноябре 1917 года он заявил: «Мировой диктатуре рабочего класса никакая дипломатия — ни буржуазная, ни пролетарская — не нужна. Пролетарии всех стран обойдутся без касты посредников в лайковых перчатках».

Якобинцы опубликовали тайные договоры дореволюционного правительства, большевики в 1917— 1918 годах сделали это с еще большим размахом. Революционный Конвент Франции отказался платить долги короля, мы — долги царского и Временного правительств.

В обеих революциях эти универсальные гуманистические идеи намного опередили конкретную историческую эпоху. Во Французской революции так случилось с идеей равенства и братства народов, когда эти благородные лозунги уже при Наполеоне французские армии пытались нести на штыках (народный отпор французским армиям в Испании и России).

В Советской России схожая ситуация сложилась при столкновении идей пролетарского интернационализма с национальным патриотизмом (особенно резко — во время советско-польской войны 1920 года ³), что в отличие от якобинцев привело В. И. Ленина к трезвой оценке реальной обстановки, отказу от первоначальной установки на «прямую», «непосредственную» мировую революцию («...мы и начали наше дело исключительно в расчете на мировую революцию» ⁴) и повороту к нэпу во внутренней и внешней политике на основе «советского термидора», т. е. использования многоукладности (государственного, кооперативного, частного, иностранных концессий и смешанных советско-иностранных обществ) для строительства социализма в национальных границах одной страны ⁵.

«Французский термидор», как известно, покоился на штыках армии как главной защитницы завоеваний Французской революции, плоды которой достались прежде всего банкирам, крупным промышленникам и купцам, верхушке деревенских богатеев ®.

Гигантски выросшая после 18 брюмера 1799 года наполеоновская армия превратилась в «государство в государстве», став не только военной, но и общественно-политической силой ⁷.

В. И. Ленин, наоборот, учитывая опыт Французской революции и вопреки позиции сторонников т. н. «пролетарской военной доктрины» в Рабоче- Крестьянской Красной Армии (Л. Д. Троцкий, М. Н. Тухачевский, С. И. Гусев и др.), после Рижского мира 1921 года с Польшей (а фактически с Антантой) и установления мирных торгово-дипломатических отношений с Западом настоял на 10- кратном сокращении РККА: с 5,5 млн. до 562 тысяч человек⁸.

Решающим фактором для В. И.

5 июля 1921 года в Москве в Большом театре перед всемирным форумом коммунистов В. И. Ленин с горечью говорил: «Диктатура пролетариата в России повлекла за собой такую нужду и такие лишения для... пролетариата, каких никогда не знала история» ¹⁰. Ленин видит дальше своих нетерпеливых соратников. Он видит, что европейский пролетариат лишь частично пошел за Коминтерном, большинство осталось у социал-демократии. Он трезво оценивает ставку президента США Вудро Вильсона и Антанты на национализм, на создание «санитарного кордона» малых европейских государств («государств-барьеров» наоборот) вокруг Советской России. И, наконец, он видит главное: мировая буржуазия сделала выводы из первой мировой войны, Октябрьской революции, гражданской войны и интервенции в России — она стала менять методы своего господства.

В. И. Ленин в своих последних работах называл это изменение методов «ллойд-джорджизмом», а мы сегодня — буржуазным реформизмом (государственное регулирование не только экономических, но и социальных отношений при существенных уступках трудящимся начиная с 1919 года: 8-часовой рабочий день, пособия по безработице, социальное страхование и т. д., наиболее наглядным примером которого является сегодня Франция). В своей последней работе «Лучше меньше, да лучше» (ключевой, на наш взгляд, теоретической работе В. И. Ленина 1921—1923 годов) он особо подчеркнул этот принципиально новый момент, отдаляющий сроки мировой революции: «...ряд государств, и притом самых старых государств Запада, оказались, в силу победы, в условиях, когда они могут пользоваться этой победой для ряда неважных уступок своим угнетенным классам,—уступок, которые, все же, оттягивают революционное движение в них и создают некоторое подобие «социального мира» ".

Комплекс всех этих факторов и привел к тому, что «кавалерийская атака» на международный капитал, финалом которой был бросок на Варшаву в 1920 году, не удалась...

Наступал новый период — период равновесия капитализма и социализма при заметном отливе революционного движения в Европе и росте его на Востоке. Это будет, полагал В. И. Ленин в 1921— 1922 годах, длительный период, во время которого пролетарской диктатуре в СССР скорее всего придется какое-то время строить социализм в одиночку в условиях капиталистического окружения, но при активной интернациональной помощи международного пролетариата: как и в 1919—1920 годах, он может затруднить будущую капиталистическую военную интервенцию против Советской страны.

Извлекая исторические уроки из опыта якобинцев, В. И. Ленин в своих последних статьях и выступлениях постоянно предостерегал партию от левацких заскоков: «Настоящие революционеры

погибнут (в смысле не внешнего поражения, а внутреннего провала их дела) лишь в том случае.., если потеряют трезвость и вздумают, будто «великая, победоносная, мировая» революция обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах во всех областях действий может и должна решать по-революционному» ¹².

К великому сожалению, соратники Ленина, как «левые», так и «правые», к этому предостережению не прислушались.

Едва Ильич в 1923 году (очередной удар и паралич) потерял контроль над РКП (б) и в Коминтерне, как Зиновьев, Троцкий, Сталин пытаются в 1923 году поднять мировую революцию в Германии ¹³. Казалось бы, сокрушительный провал в этом «экспорте революции» должен был отрезвить. Ничуть. В 1924 году делается попытка совершить коммунистический переворот в буржуазной Эстонии, а в 1927 году — поднять безнадежное восстание в Кантоне (Китай).

О чем спорят Троцкий и Бухарин в ноябре — декабре 1926 года на VII расширенном пленуме Коминтерна? О путях скорейшего достижения мировой революции. С позицией Троцкого ясно — он всегда и везде отстаивал доктрину мировой революции, не отказываясь в принципе и от ее экспорта (по Троцкому, этот экспорт есть «щипцы акушера») .

Но Бухарин — он ведь против, он за нэп? Да, за нэп, но и за...

В 1927 году Троцкий и его сторонники исключаются из партии, но и в 1928 году на VI конгрессе Коминтерна, через 10 лет после Октября, по инициативе Бухарина принимается «Программа мировой революции», которая дает Сталину мощнейшее оружие в обосновании «теории» обострения классовой борьбы в условиях «двойного» капиталистического окружения: потенциальные агрессоры —

Англия и Франция — извне; кулаки, нэпманы, вре- дители-спецы — внутри.

Так, головами доктринеров, поборников «великой, победоносной, мировой» революции, был проложен путь «сталинскому термидору», или, как отмечала акад. Т. И. Заславская, «антиленинскому перевороту, проведенному Сталиным» ¹⁵.

Как и во времена Французской революции, доктрина универсальности, прекрасная в своих замыслах, но оторванная от реальной жизни, не принесла ничего, кроме бессмысленной гибели субъективно честных и преданных делу революции людей (наиболее типичный пример — судьба Робеспьера и Бухарина).

Но еще долго отдельные положения и инструменты таких доктрин будут находиться в арсенале последователей «отцов-основателей» революций. Скажем, во Франции гильотина как инструмент публичной казни на площадях просуществует до 1939 года, а окончательно будет отправлена в музей (ввиду отмены смертной казни в стране) только в начале 80-х годов.

А у нас? Чем, как не отзвуком доктрины мировой революции, была знаменитая хрущевская фраза «Мы вас закопаем!». Надолго пережила своего творца и бухаринская оценка мирного сосуществования как особой формы классовой борьбы.

И лишь с внедрением нового политического мышления, с возвратом к ленинской методологии начала 20-х годов, в трезвой оценке реальностей современного мира, где ни одна универсальная доктрина не даст спасения от глобальной ядерной катастрофы, «мы постарались более глубоко осмыслить изначально заложенную в марксизме идею взаимосвязи пролетарски-классового и общечеловеческого интересов. Это привело нас к выводу о приоритете общечеловеческих ценностей в наш век. Здесь сердцевина нового политического мышления» ¹⁶.

Одним из конкретных проявлений нового политического мышления стало выступление М. С. Горбачева перед представителями французской интеллигенции в Сорбонне 5 июля 1989 г. во время его официального визита во Францию 4—6 июля, посвященное 200-летнему юбилею Великой Французской революции. «Великая французская революция,— говорил Председатель Президиума Верховного Совета СССР,— стала новой точкой отсчета для всей последующей истории Европы и значительной части остального мира».

Ключевая мысль выступления М. С. Горбачева — связь времен, связь «между поворотными событиями в истории человечества, такими, как великие революции 1789 и 1917 годов, и об отношениях их наследия к тому, что происходит в мире сейчас, и в чем наша перестройка заняла свое, теперь уже общепризнанное место».

В чем состояло общее и особенное двух революций?

«Французская революция провозгласила свободу человека и гражданина, свободу личности. Октябрьская революция сделала дальнейший, принципиального значения шаг в движении мировой исго- рии — провозгласила свободу и права для трудящихся и эксплуатируемых масс.

Сопряженность французской и русской революций для нас, советских людей, несомненна. Обе они — каждая на своем этапе — открыли новые горизонты для всей цивилизации. Но у каждой и свое лицо, свои социально-экономические, политические и международные последствия.

Первая дала мощный импульс формированию социальной системы, которая, включая в себя все новые страны, семимильными шагами двинула вперед цивилизацию и прогресс — через кризисы, беспощадную конкуренцию, эксплуатацию и экспансию, через бурное, не считаясь ни с чем, форсирование производительных сил, через национальные и колониальные войны и подчинение отставших народов. Но в то же время — создавая новые духовные, научные ценности, вырабатывая в ходе классовой борьбы ценности общедемократические.

Вторая — спустя сто с лишним лет — стала возможной благодаря этому прогрессу, на уже достигнутом уровне общемировой цивилизации. Но она была и протестом, ответом на противоречия и пороки, выявившиеся в ходе развития первой. Она тоже приобрела международный характер. И поэтому встретила яростное сопротивление, как в свое время и первая при ее рождении».

Наша перестройка — продолжение гуманистических традиций обеих революций.

«Здесь напрашиваются два круга размышлений.

Один — в полной ли мере мы, наследники великих революций прошлого, воплотили в жизнь права и свободы, которые они провозгласили?

Конечно, сегодняшнее состояние человечества в корне отличается от того, в котором оно находилось в канун Октября, а тем более — в конце XVIII века.

Наша страна за послереволюционные годы совершила колоссальный, беспрецедентный прорыв вперед. Сейчас мы остро говорим о трудных перипетиях своей истории, о трагедиях, которых могло и не быть, но которые пришлось пережить. Историю не переделаешь. Мы постигаем, что во многом, так сказать, «отстали от самих себя», от тех идей, ради которых совершилась наша, первая в мире социалистическая революция; осознали, что были допущены деформации принципов, на которых при Ленине началось строительство общества нового типа; что искажены были представления о свободе, равенстве, справедливости, которые составляют гуманистическое начало социальной революции.

Мы выбрали путь перестройки, цель которой — радикальное обновление общества» ¹⁷.

К 200-летию революции большой коллектив советских и французских историков подготовил фундаментальный труд «Французская революция и Россия» (см. приложение, «Издания к 200-летнему юбилею...»). Во время приема в Сорбонне М. С. Горбачев от имени СССР презентовал этот труд ректору парижских университетов М. Жандро-хМассалу.

В своей речи в Сорбонне советский руководитель уделил особое внимание сотрудничеству интеллигенции двух стран в духовной сфере, чему, «кстати, очень способствовал юбилей Великой французской революции. У нас он широко отмечается: выставки, академические заседания, дискуссии, «круглые столы», поток статей, издаются книги — во всем этом обильная пища для размышлений, для философского осмысления не только истории, но и сегодняшнего мира» ¹⁸.

Откликаясь на этот призыв к гуманизации мировой политики, к перестройке современного мира, большая группа советских и французских интеллектуалов подготовила «азбуку перестройки» — словарь гласности, представленный общественности Москвы во время книжной ярмарки в сентябре, и в Париже — во время визита представительной (свыше 300 чел.) делегации общества СССР — Франция «Диалог—89» в октябре ^1э. Отличительной особенностью этого опыта словаря нового мышления, ранее не имевшей прецедента в сотрудничестве ученых Запада и Востока, стала совместная трактовка одних и тех же терминов — «Французская революция», «Октябрьская революция», «мировая революция», «гласность», «конвергенция», «новое мышление», «права человека» и т. д., что позволило наглядно сопоставить как точки соприкосновения, так и пункты расхождения двух научно-интеллектуальных подходов, двух методологических школ познания.

И все-таки точек соприкосновения в изучении исторического наследия двух великих революций сегодня становится все больше. Это наглядно подтвердил доклад члена Политбюро ЦК КПСС секретаря ЦК КПСС А. Н. Яковлева на торжественном собрании представителей советской общественности в Москве 11 июля 1989 г. «Великая Французская революция и современность». В докладе был выдвинут целый ряд важных теоретических положений, переосмысливающих прежнюю традиционную марксистскую апологетику террора любой революции. «Идея о насилии в качестве повивальной бабки истории,— подчеркнул А. Н. Яковлев,— исчерпала себя, равно как и идея власти диктатуры, непосредственно опирающейся на насилие» ²⁰.

Тем самым сбывается исторический прогноз великого французского гуманиста социалиста Жана

Жореса: «Революция — варварская форма про

гресса... Будет ли нам дано увидеть день, когда форма человеческого прогресса действительно будет человеческой?»

Через 200 лет после Французской революции поколение людей конца XX века зарю этого дня уже видит...