Все конституции, данные Франции, одинаково гарантировали индивидуальную свободу, и под сенью этих конституций индивидуальная свобода без конца попиралась. Ведь простых деклараций здесь недостаточно; нужны позитивные меры защиты; нужны достаточно мощные опосредующие звенья, дабы обратить в пользу угнетаемых средства защиты, закрепляемые писаным законом. Наша нынешняя конституция — единственная создавшая эти меры защиты и наделившая промежуточные корпуса достаточным могущест вом. Свобода печати, помещенная выше всяческих посягательств благодаря суду присяжных; ответственность министров и в особенности ответственность их низших чиновников; наконец, существование многочисленного и независимого представительного корпуса — таковы оплоты, которыми окружена сегодня свобода. Эта свобода в действительности является целью любого человеческого объединения; на нее опирается общественная мораль и мораль частная; на ней основан расчет в промышленности; без нее у людей нет ни мира, ни достоинства, ни счастья. Произвол разрушает мораль, ведь не существует морали без безопасности, не существует нежной привязанности без того, чтобы предмет этого чувства находился в безопасности под покровительством собственной безвинности. Когда произвол беспощадно поражает людей, вызывающих у него подозрения, он подвергает гонениям не только индивида, — он сначала приводит в негодование, а затем унижает целую нацию. Люди всегда стремятся избежать боли; когда опасность грозит тем, кого они любят, они либо отрекаются от них, либо их защищают. В городах, пораженных чумою, говорил де Поу, нравы быстро развращаются, здесь люди грабят умирающих; произвол для сферы морали выступает тем же, чем является чума в отношении тела. Он является врагом всех домашних связей, ведь утверждение домашних связей — это обоснованная надежда на то, чтобы жить вместе, жить свободными, под защитой, которую правосудие гарантирует гражданам. Произвол принуждает сына взирать на притеснения его отца, не будучи способным ею защитить, суп- ругу — молчаливо переносить содержание под стражей своего мужа, друзей и близких — отказаться от самых святых чувств. Произвол — враг соглашений, на которых основано процветание народов; он заставляет пошатнуться кредит, уничтожает торговлю, поражает все виды безопасности. Когда индивид страдает, не будучи признан виновным, под угрозой оказывается все, что еще не лишено разума, и не без причин, поскольку разрушены гарантии, последствия этого отражаются на всех заключенных сделках, земля сотрясается, и люди не могут сделать ни шагу без страха. Когда к произволу проявляют снисходительность, он распространяется таким образом, что самый безвестный гражданин может неожиданно столкнуться с ним, когда тот во всеоружии. Совершенно недостаточно держаться от него в стороне и позволять ему поражать других. Множеством связей соединены мы с себе подобными, самому беспокойному эгоизму не удается разбить их все. Вы считаете, что неуязвимы в своей добровольной безвестности; но у вас есть сын, его будоражит молодость; ваш брат, менее осторожный, чем вы, позволит себе возроптать; ваш старый недруг, которому вы некогда нанесли обиду, сумел приобрести некоторое влияние. Как вы поступите в этом случае? С горечью осудив всякие возражения, отвергнув все жалобы, вы в свою очередь будете жаловаться? Вы заранее будете осуждены и вашей собственной совестью, и тем униженным общественным мнением, формированию которого вы сами способствовали. Вы уступите без сопротивления? Но разве вам позволят уступить? Разве не будет устранен, не будет подвергнут гонениям надоевший субъект — свидетельство несправедливости? Вы видели угнетенных; вы сочли их виновными, тем самым вы проложили дорогу, на которую ступили сами в свою очередь. Произвол несовместим с существованием правительства, рассматриваемого с точки зрения его институтов, ведь политические институты суть лишь соглашения; природа соглашений состоит в установлении точных границ; произвол же является противоположностью того, что составляет договор, он подрывает любой политический институт в его основе. Произвол опасен для правительства, рассматриваемого с точки зрения его действий, поскольку, хотя он и ускоряет эти действия и порой придает им видимость силы, он тем не менее лишает действия правительства точности и устойчивости. Говоря народу: ваши законы недостаточны, чтобы управлять вами, вы даете этому народу право ответить: если наши законы недостаточны, мы хотим других законов; этими словами любая законная власть ставится под сомнение, ведь остается одна лишь сила; ведь это означало бы также верить в большей степени в возможность обмануть людей, нежели в возможность сказать им: вы согласились принять то или иное притеснение для обеспечения себе такой защиты. Мы лишаем вас этой защиты, но мы оставляем вам притеснение; вы будете, с одной стороны, терпеть все бремя общественного состояния, а с другой — вы будете подвержены всем случайностям дикой жизни. Произвол не способен ничем помочь правительству и с точки зрения безопасности последнего. Ведь все то, что правительство может обратить против своих врагов при помощи закона, враги эти не способны обратить против правительства при помощи закона, поскольку закон точен и формален; но то, что правительство обращает против своих врагов при помощи произвола, враги также могут обратить против правительства при помощи того же произвола, ведь произвол не имеет ясных очертаний и границ’. Когда следующее законам правительство позволяет себе прибегнуть к произволу, цель своего существования оно приносит в жертву мерам, которые употребляет ради сохранения этого существования. Почему мы хотим, чтобы власть подвергала преследованию тех, кто посягает на нашу собственность, нашу свободу или нашу жизнь? Потому что мы желаем, чтобы эти блага были нам обеспечены. Но если наше состояние может быть разрушено, наша свобода поставлена под угрозу, в нашу жизнь может вмешаться произвол, то какие блага мы извлечем из нашего содействия власти? Почему мы хотим, чтобы она наказывала тех, кто что-то замышляет против государственного устройства? Потому что мы опасаемся, что законная организация общества будет подменена угнетающей силой. Но если власть сама использует эту угнетающую силу, то какие преимущества она сохраняет? Быть может, на какое-то время эти преимущества будут действительными. Меры произвола, используемые прочным правительством, всегда менее многочисленны, нежели меры, используемые мятежными группировками, которым еще предстоит установить свое могущество, но даже и это преимущество утрачивается по причине царящего произвола. Как только подобные меры были применены единожды, они оказываются столь быстро действующими, столь удобными, что других и не желают употреблять. Представленный вначале в качестве исключительного средства, употребимого в крайне редких обстоятельствах, произвол превращается в решение всех проблем и в повседневную практику. От произвола предохраняет соблюдение установленного порядка. Установленный порядок есть ангел- хранитель человеческих сообществ; установленный порядок — единственный защитник безвинных, установленный порядок — единственная связь людей между собой. Все иное погружено во мрак: все отдано во власть одинокого сознания, колеблющегося мнения. Один только порядок очевиден, и только к нему может взывать угнетенный. От произвола излечивает ответственность чиновников. Древние полагали, что места, запятнанные преступлением, должны пройти через очищение, я же считаю, что в будущем земле, оскверненной актом произвола, для очищения потребуется громкое наказание виновного, и всякий раз, когда я буду свидетелем того, что какой-то народ незаконно заключил под стражу какого-либо гражданина, и не увижу скорого возмездия за это нарушение порядка, я скажу: этот народ может желать быть свободным, он может заслужить быть им, но он еще не познал первейших основ свободы44. Многие усматривают в осуществлении произвола лишь полицейские методы, и поскольку, по всей видимости, они всегда надеются выступить в них в роли тех, кто их осуществляет, но никогда не в роли объектов этих мер, то они находят произвол прекрасно рассчитанным методом поддержания общественного спокойствия и доброго порядка; другие же, хотя и более недоверчивые, видят в произволе лишь отдельные притеснения; опасность же носит куда более серьезный характер. Наделите носителей исполнительной власти властью посягать на индивидуальную свободу, и вы уничтожите все гарантии, являющиеся первым условием и единственной целью объединения людей под властью законов. Вы хотите независимости судов, судей и присяжных. Но если члены судов, присяжные и судьи могут быть незаконно задержаны, то чего стоит их независимость? Что же произойдет, если произвол будет дозволен против них, и не из-за их общественного поведения, но по неким тайным причинам? Конечно же, правительственная власть не диктовала бы им постановления, когда бы они заседали на своих скамьях под внешне нерушимой защитой, куда их поместил закон. Если бы они подчинялись одной своей совести наперекор желаниям власти, она даже не осмелилась задерживать их или высылать как присяжных или судей. Но она бы их задерживала или подвергала ссылке в качестве подозрительных индивидов. Самое большее, она могла подождать, пока вынесенное ими решение, составляющее преступление в ее глазах, забудется, чтобы найти какой-то иной мотив для принятия против них карающих мер. Таким образом, вы бы отдали во власть произвола полиции не несколько темных личностей, но все суды, всех судей, всех присяжных, всех обвиняемых, которых вы вследствие этого отдаете ей на милость. В стране, где министры без суда ведают арестами и ссылками, как мне представляется, было бы пустым делом в интересах просвещения давать прессе какой- либо простор для деятельности или гарантии. Если писатель, всецело согласуясь с законами, вступит в противоречие с мнением власти или будет критиковать ее действия, его задержат, его сошлют не как писателя; его задержат и сошлют как опасного индивида, без указания причин. К чему продолжать развивать на примерах столь явную истину? Любая общественная функция, любая частная ситуация в равной степени окажется под угрозой. Докучливый кредитор, который имел должни ком представителя власти, несговорчивый отец, отказавший ему в руке своей дочери, неудобный супруг, защищающий наперекор ему целомудрие своей жены, или надзиратель, чья бдительность явилась для него предметом тревоги, без сомнения, будут задержаны и сосланы не как кредиторы, как отцы, как супруги, как надзиратели или соперники. Но если власть может задержать или сослать их по тайным мотивам, то где гарантия, что она не придумает этих тайных мотивов? Чем она рискует в данном случае? Ведь считалось бы, что с нее нельзя требовать никакого отчета; что же касается объяснения, которое из осторожности власть считала бы себя должной дать общественному мнению, то, поскольку ничто не может быть подвергнуто анализу или проверке, легко предвидеть, что клевета окажется достаточной для объяснения преследований45. Нельзя уберечься от произвола, коль скоро однажды к нему проявили терпимость. Его не может избежать ни один институт. Он поражает все институты в их основании. Он обманывает общество при помощи установленных порядков, которые он делает бессильными. Все обещания оборачиваются клятвопреступлениями, все гарантии — ловушками для несчастных, которые им доверились. Когда к произволу проявляют снисхождение или когда хотят сгладить представляемую им опасность, обычно рассуждают так, будто граждане имеют отношения лишь с высшим носителем власти. Но ведь граждане неизбежно и непосредственно связаны и со всеми второстепенными приспешниками произвола. Когда вы одобряете ссылку, заключение под стражу или какое-либо иное притеснение, не дозволяемое никаким законом и не санкционированное никаким судом, вы помещаете граждан не под сень власти монарха или власти правительства, но под жезл второстепенной власти. Эта власть способна поразить всех при помощи какой-либо временной меры и оправдать эту меру лживыми словами. Она одерживает победу пото му, что обманывает, а уж способность обманывать ей обеспечена. Ведь в той мере, в какой счастливое положение государя и министров способствует их руководству общими делами и усилению и процветанию государства, его достоинства, его богатства и его могущества, в той же мере обширность этих важнейших функций закрывает для них возможность детального изучения интересов индивидов, интересов мелких и неприметных, если сравнивать их с общими интересами, но, однако же, не менее святых, поскольку они касаются жизни, свободы, безопасности и невиновности. Поэтому забота об этих интересах должна быть передана в руки того, кто способен ими заниматься, — судам, на которые возложена исключительная задача по изучению претензий, проверке жалоб, расследованию преступлений; судам, у которых есть время, равно как и обязанность, все углубленно изучить, все взвесить на точных весах; судам, которые имеют на то особую миссию и которые одни только и способны ее исполнить. В своих размышлениях я совершенно не отделяю ссылки и незаконные аресты от заключения под стражу. Неправомерно рассматривать ссылку как мягкое наказание. Нас обманывают традиции нашей старой монархии. Высылка нескольких известных людей вводит нас в заблуждение. Наше воображение рисует нам г-на де Шуазеля21, окруженного почестями благородных друзей, и ссылка представляется нам победным торжеством. Однако же опустимся к низшим классам и перенесемся в иные времена. И в этих низших классах мы увидим, как ссылка отрывает отца от своих детей, супруга — от жены, торговца — от его предприятий, как она вынуждает родителей прервать воспитание своих детей или передать их в корыстолюбивые руки, как она разделяет друзей, нарушает привычки стариков и предприимчивых людей, мешает таланту в его трудах. Мы увидим, что ссылка связана с бедностью, что нужда преследует жертву в незнакомом месте, где нет возможности удовлетворить первейшие потребности, позволить себе малейшие утехи. Мы увидим, что ссылка связана с немилостью, окружающей тех, на кого падают подозрения и недоверие, повергая их в атмосферу отчуждения, подвергая их поочередно то холодности со стороны первого из чужестранцев, то дерзости со стороны последнего из чиновников. Мы увидим, что ссылка в зародыше замораживает все чувства, что усталость отнимает у ссыльного последнего последовавшего за ним друга, что забвение лишает его всех друзей, воспоминание о которых символизировало в его глазах утраченную родину, что эгоизм принимает обвинения за апологию безразличия, что оставленный всеми ссыльный тщетно пытается удержать в глубинах своей одинокой души хоть какие-то, пусть несовершенные, следы своей прежней жизни. Нынешнее правительство первым из всех правительств Франции формально отвергло эту ужасную прерогативу в предложенной им конституции46. И только закрепляя таким образом все права, все свободы, только обеспечивая нации все, к чему она стремилась в 1789 г. и к чему она стремится еще и сегодня, все, чего она требует с невозмутимым упорством на протяжении двадцати пяти лет всякий раз, как только получает возможность заставить себя услышать, — только так правительство сумеет пустить самые глубокие корни в сердцах французов.