НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТОМ, ЧТО СОБОЮ ПРЕДСТАВЛЯЮТ КРЕСТЬЯНЕ, КАК И КОГДА ОНИ ВЫЯВЛЯЮТ СЕБЯ И КАКИМИ ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ БЫЛИ БЫ БЫТЬ

На общинном выгоне крестьянам оставалось лишь по жребию распределить луга, уже отмеченные и измеренные. Девяносто юхартов земли, предназначенной для заливных лугов, еще нельзя было распределить.

Арнер предоставил крестьянам поступать так, как если бы он и не присутствовал. Он знал, что крестьяне, будучи одни при дележе земли, ведут себя совсем иначе, чем тогда, когда стоят с шапкой в руках перед наследным владельцем, прикидываясь дураками и простаками.

У дедушки моего была пословица: «При дележе обнаруживается, что люди представляют собою, а собственность делает из них то, чем они по существу являются».

Помещик использовал этот случай, чтобы узнать своих людей. Он не сводил глаз с них и видел, как при каждом лучшем куске зёмли они обнаруживали свою жадность. У одного это видно было по губам, у другого — по глазам, у третьего — по рукам, у четвертого — по ногам. В зависимости от того, было ли у него толстое брюхо или более длинные ноги, плоская или остроконечная голова, широкий или узкий рот, тот или иной нос или лоб, жадность эта обнаруживалась по-разному.

Это одно. Кроме того, он за эти несколько часов узнал много интересного и правдивого об обработке земли и тысячу обстоятельств, важных для крестьянина, которыми тот руководствуется, когда непосредственно для себя оценивает землю. Трудно себе представить, сколько они приводят в таких случаях мелочей, о которых ни раньше, ни после не говорится. То земля не защищена от ветра, то она слишком подвержена дождям, то песок или гравий, который пожирает навоз, то убыток благодаря неудобству подъезда к ней; то указывается на хорошее или плохое соседство и на сотню других обстоятельств, благодаря которым ценность земли вдвое повышается или понижается. А для владельца необычайно ценно знать все эти мелочи, касающиеся обработки его земель.

И еще одно обстоятельство радовало помещика, а особенно лейтенанта: случалось, что бедняк, вытащив хороший жребий, прыгал и ликовал и смелее прежнего, нахлобучив иногда даже шапку на голову, садился возле толстопузого.

Но чем больше счастье улыбалось беднякам и чем больше они показывали свою радость, тем больше толстопузые показывали свое недовольство, отпуская колкости направо и налево. Но это было не ко времени. Некоторые парни, обрадовавшись своей удаче, крикнули: Пусть те, которым ничего другого не остается делать, как отравлять нашу радость, убираются домой!

Это вызвало взрыв смеха. Громче всех смеялся лейтенант. Он сказал Арнеру: Так и надо; пусть разжиревший крестьянин знает, что он стоит не выше тощего. А у себя в школе это будет первое, что я постараюсь внушить моим ребятам *. Да,— ответил помещик,— было бы хорошо, если бы у господ помещиков также были учителя, которые внушили бы им, что не следует гордиться и зазнаваться. Это тоже верно,— сказал лейтенант и прибавил: — Но крестьянин лишь дитя; истинными же отцами глупости, заключающейся в смешении внутреннего достоинства человека с его внешностью (его шкурой), являются сословия, стоящие над ним.

Он сказал еще больше — что именно, я не скажу вам. Вы могли бы вообразить, что тоже имеете право так говорить, а это не пройдет. Человек, объездивший весь мир, пригодный на нечто большее, чем производство спичек, может, хотя бы он и был бедным дворянином, позволить себе, особенно в разговоре с таким помещиком, подобные речи. Но если крестьянин заговорит так дерзко, то — да будет милость божья над его домом и родиной — это почти то же, как если бы он забыл изгороди и границы своего двора.