Многими исследователями истории социологии как в Англии, так и за ее пределами Э. Гидденс оценивается как выдающийся представитель современной теоретической социологии. Так, Мартин Алброу пишет в энциклопедии по социологии: «Энтони Гидденс разработал собственную теорию структурации (1984) и благодаря множеству публикаций стал наиболее известным теоретиком в мировой социологии со времен Талкотта Парсонса. Успех его проекта определяется конструктивным освоением множества компонентов французской, немецкой и американской теорий, в которых всегда сохраняется элемент дискуссии. Гидденс придает этим теориям достаточно изящную форму, благодаря которой иностранные идеи хорошо усваиваются новым поколением социологов. Работы этого автора означают весьма заметный перелом (secular change) в истории британской социальной мысли от надменной самоизоляции к амбициозному космополитизму. Гидденс внес существенный вклад в интернационализацию социологии, происходящую в современном мире»202. Его теоретические построения опираются на основательное знание истории классической и современной социологии. В 1983 г. он получил профессуру в Кембридже, а затем стал директором Лондонской школы экономики и членом палаты лордов. Не менее важно и то, что Гидденс стал одним из основателей Polity Press и директором этого издательства. Он постоянно следил за новыми социологическими работами, выходившими в Европе, и обеспечивал их переводы на английский язык. Наиболее важные работы теоретического характера самого Гидден- са — «Основные проблемы социальной теории» (1979), «Современная критика исторического материализма» (1981), «Constitution of Society. Outline of the Theory of Structuration» (1986)203. Если проследить весь комплекс его работ, то можно отметить движение мысли от теоретических положений демократического социализма, основанных на трудах К. Маркса, к либеральной интерпретации мира в духе третьего пути. Возможно, что кульминационная точка его теоретического сближения с марксизмом относится к 1983 г., когда Гидденс прочел лекцию в Римском университете на тему «Национальные государства и насилие»204. Выбор темы был отчасти обусловлен характером аудитории, ибо Римский университет был известен своими левацкими настроениями. Исходным пунктом лекции является утверждение о том, что вопросы теории государства, в особенности государства национального, не разработаны. Это касается как марксистской теории, так теорий либерального направления. Заметим, что Гидденс проводит четкое различие между этими двумя направлениями в современной западноевропейской мысли. К числу первых, по крайней мере в рамках данной лекции, он относит представителей «новых левых» в 1970—1980-е гг. — шотландского специалиста по истории европейских наций Т. Найрна и известного французского марксиста Н. Пуланцаса. Оба эти автора признаются, что «современная марксистская мысль не располагает ни теорией национального государства, ни теорией национализма»205. Ко второй группе он относит Т. Маршалла и Р. Бендикса, которые, по мнениию Гидценса, концентрировали свое внимание на вопросах гражданства в рамках отдельных стран, но обходили вопросы, возникающие в связи с глобализацией и образованием системы национальных государств. Невнимание к обозначенным вопросам Гидденс объясняет тем, что как Маркс, так и Сен-Симон предполагали, что в обществе будущего управление людьми будет заменено на «управление вещами». Как известно, Маркс полагал, что государство есть орудие классового господства и инструмент насилия в руках правящего класса. После установления социализма, которое произойдет в интернациональном масштабе, государство как орган насилия отомрет. Дюркгейм, напротив, считал, что государство есть орудие прогресса, поскольку оно руководствуется принципами морали. Что касается Вебера, то его определение государства, согласно Гидденсу, может быть распространено лишь на государство вообще, а не на современное национальное государство. В сложившейся теоретической ситуации Гидденс считает необходимым провести различие между понятиями абсолютистского европейского государства, национального государства, системы национальных государств и национализма. Гидденс напоминает, что история Европы в самом начале XVI в. начинается с 500 автономных государственных единиц, которые находились в состоянии войны друг с другом. В результате войн побеждали более сильные, а более слабые исчезали. На этой основе выжили Англия, Франция, Италия как абсолютные монархии. Восхождение Европы по отношению к другим регионам мира Гидденс вслед за Тойнби относит к 1683 г., когда войска Оттоманской империи потерпели поражение во время осады Вены. В результате этой войны Европа избавилась от внешней угрозы, а к 1900 г., после объединения Германии, число европейских государств сократилось примерно до 25. Образование крупных национальных государств стало условием для развития капитализма на европейском континенте. Национальное государство, в отличие от абсолютной монархии, существовало как часть европейской системы, представляющей собой комплекс национальных государств. Это новая форма институционального управления. Она предполагает монополию власти над территорией, которая четко обозначена границами. Это управление санкционировано законом и прямым контролем над средствами внутреннего и внешнего насилия206. Что касается национализма, то содержание его, по Гидденсу, состоит в совокупности символов и верований, которые либо навязываются элитными группами, либо разделяются многими членами, принадлежащими к региональным, этническим или лингвистическим группам, которые испытывают чувство общности по отношению друг к другу207. Гидденс подчеркивает в своей лекции, что либеральное направление в социологической литературе обнаруживает тенденцию к объединению понятий национального государства и национализма. Благодаря этому из поля зрения социологии выпадает «наиболее отвратительный аспект национализма — его связь с фашизмом и с развязыванием войн»208. Вместе с тем Гидденс вслед за Найрном отмечает, что национализм обладает обликом двуликого Януса209. По существу дела, национализм, пишет Гидденс, представляет собой феномен психологический, основанный на чувствах и установках, в отличие от национального государства, которое являет собой феномен институционального порядка. Для того чтобы объяснить эмоциональный характер национализма, Гидденс обращается к явлению лидерства и механизму идентификации с фигурой лидера, рассмотренным Ле Боном и 3. Фрейдом. Что касается системы национальных государств, то Гидденс отдает здесь приоритет Валлерштейну как автору теории мировой системы. Правда, он отмечает, что Валлерштейн неправильно описывает возникновение европейского капитализма. По мнению Гидденса, современный мир — это не только мир капиталистической экономики, это в то же время военно-политический порядок национальных государств, которые организованы в их отношениях друг с другом на основе принципов анархии. В 1984 г. Гидденс утверждает, что с точки зрения отношений, сложившихся между обществами, социализм представляет собой реальность, часть системы государств, которые обеспечивают мировой порядок, преодолевая состояние межгосударственной анархии210. Характерно, что в этой лекции Гидденс, рассуждая о вариантах будущего человечества, цитирует М. Бакунина, который, как известно, еще во времена Маркса и Герцена, Бисмарка и Николая I провозглашал борьбу за уничтожение государства и ликвидацию границ во имя естественных человеческих симпатий и справедливости. Реальность оказалась более суровой. Национальное государство, отмечает Гидденс, оказалось гораздо более живучим. Можно к этому добавить, что государство оказалось более чувствительным по отношению к своим границам, чем это могли себе представить теоретики и мечтатели о лучшем обустройстве общества в XIX в. Причем эти характеристики оказались присущими не только капиталистическим, но и социалистическим государствам. Параллельно с этими политологическими соображениями Гидденс разрабатывает свой вариант общей социологической теории на основе критического анализа состояния общественных наук. Выше мы уже упоминали об «ортодоксальном консенсусе» и его судьбах. Смысл этого консенсуса состоял в том, что он давал определенные ориентиры не только для политики, но и для решения вопросов повседневной жизни. Обществоведы, по мнению Гидденса, должны заняться разработкой понятий «человеческое существо», «человеческая деятельность» и «социальные изменения». Таким образом, предлагается объединить усилия разных отраслей обществознания вокруг проблематики человека211. Вместе с тем при такой широкой постановке задачи размывается специфика социологии и образуется сдвиг исследовательских интересов в сторону философских и психологических проблем. Гидденс отмечает, что для характеристики современного обществознания «исключительно важен укоренившийся дуализм — противоречие между объективизмом и субъективизмом. Нет никакого сомнения в том, что у Парсонса в его общей теоретической схеме объект (общество) преобладает над субъектом (разумным человеческим существом), а сторонники герменевтики и феноменологии четко ориентируются на субъективизм. Концептуальный водораздел между субъектом и социальным объектом расширился таким образом до огромных размеров»212. Кризис современного обществознания начался с отвержения сложившейся системы преподавания общественных наук. По мнению Гидденса, в результате возник «гомон конкурирующих друг с другом теоретических направлений»213, который подрывал основания мира социально значимых общих ценностей. Возникла идеология вседозволенности, четко выразившаяся в так называемой сексуальной революции. В сфере личных отношений при пропаганде открытости и свободы были подорваны основания взаимного доверия между близкими людьми. Хаос позиций и точек зрения, который стал утверждаться в общественных науках, не мог более служить основанием для практического консенсуса. Вместе с тем он не приводил и к революционным изменениям, поскольку в рамках теоретического хаоса невозможно было обосновать перспективу объединенного социального действия. Для участников молодежных движений этого периода было ясно, против чего следует вести борьбу — то есть против всякой рутины, но совершенно неясно, за что именно следовало бы бороться214. Одна из доминирующих тенденций в области общественных наук определялась «лингвистическим поворотом», который был тесно связан с доминирующей тенденцией «понимающей социологии» и герменевтического подхода к социологии. Этот подход предоставлял аргументы в пользу переоценки субъективного начала социального действия. Вся «реальность» сводилась так или иначе к реальности языка и языкового общения между индивидуумами. Ход рассуждений строился примерно таким образом: «Мы не можем выйти за пределы нашего языка, который сводится к совокупности символов и тем самым оставляет наше действие в пределах нашего собственного сознания. Субъект действия, следовательно, свободен в смысле независимости от социальных структур, которые рассматривались как внешние детерминанты действия. Он зависим лишь от собственного сознания, которое само по себе производит смыслы деятельности. Я сам творю свой собственный мир, и я вполне удовлетворен этим творением». Феноменология Шюца, символический интеракционизм так или иначе основывались на этих посылках. В различных вариантах обыгрывается именно эта логика рассуждений. Противоположная структуралистская интерпретация социального действия строится на основе тезиса об объективности структуры. Структура объективна, она предопределяет границы человеческого восприятия и действия. Но если действие предопределено социальной структурой и объективными отношениями, то человек не может быть свободен. Он оказывается песчинкой в теле общества, а значит, его индивидуальная жизнь лишена смысла: в круговороте отношений между обществом и личностью оказывается, что «ничто не ново под луной». Гидденс разрабатывает свою теорию структурации, поставив перед собой задачу преодолеть сложившийся разрыв между структурным функционализмом и методологическим индивидуализмом и таким образом найти теоретические основания нравственного сознания и поведения в новой исторической ситуации. Основное средство преодоления сложившегося разрыва в интерпретации структуры и действия он находит в формуле «дуальности структуры». В чем же смысл этой формулы? Обратимся к тексту: «Согласно теории структурации, момент продуциро вания действия является одновременно и моментом его воспроизводства в контексте повседневной жизнедеятельности — моментом определенной социальной практики, как части отношений общества. Подобная ситуация сохраняется даже во время насильственного свержения власти или при наиболее радикальных формах социальных изменений... Напомним, что, воспроизводя структуральные свойства, субъекты деятельности воспроизводят также и условия, которые делают возможными подобные действия и социальные практики. Структура не существует независимо от знаний деятелей относительно того, что они делают в процессе повседневной деятельности. Субъекты деятельности всегда имеют определенное представление о том, что делают: в виде некоторого описания, существующего на уровне дискурсивного анализа. Однако другие описания могут представлять их деятельность совершенно иным, незнакомым и непривычным образом; и, кроме того, субъекты могут ничего не знать о многочисленных последствиях собственной деятельности»215. Итак, остановимся на последовательности рассуждений: споры о различных подходах к социологии в целом и социологических исследованиях идут давно. Э. Гидденс фиксирует их и обобщает, выделяя раскол в социологическом сообществе, основанный на разных интерпретациях взаимодействия объективного и субъективного начал. Теория структурации, переходя на язык диалектики, преодолевает теоретический разрыв между объектом и субъектом, усматривая субъективное начало в самом объекте и объективное начало в субъективном. Ранее это называлось преодолением двойной противоположности. По Гидденсу, структурация — это процесс, а не состояние, совершающийся на макроуровне, точнее соединяющий макроуровень с микроуровнем. Гидденс обозначает это с помощью понятия «дуальности структуры», которая вместе с тем должна быть рассмотрена и как «дуальность действия». Действительно, действие имеет двойственное — по крайней мере — содержание. Во-первых, оно есть осуществление намерений субъекта, и, во-вторых, оно есть воспроизводство структуры, которая сама по себе ограничивает возможности действия и в то же время представляет собой пространство этого действия. Действие воспроизводит структуру, и таким образом оно создает условия для повторения самого действия. Но в результате этого воздействия структура не остается неизменной. Она меняется, каким бы ни было действие, оно представ ляет собой «воздействие»: капля камень точит. А «структура» постоянно оказывается в подвижном состоянии, она изгибается, извивается, в ней образуются щели, проходы, и в результате у актора возникает возможность получить от структуры больше, чем он рассчитывал, планируя первоначально свое действие. А иногда результат может быть противоположным по отношению к намерениям. Поэтому речь идет не просто о действии, а о системе деятельности в определенных, скажем, профессиональных, рамках, то есть о практиках, основанных на знании ситуации, понимании своих целей, избрании средств их достижения. Важнейшее положение теории структурации касается того, что люди ведут себя сознательно. В совокупности своих социальных практик они не «быдло» и не предмет для манипуляций с помощью распространения слухов и клеветы, просто ложной информации, техник дезинформирования. Принимая решение и делая свой выбор, люди вполне отчетливо осознают такого рода возможности, независимо от того, где могут совершаться такого рода действия — в магазине, на рынке или на избирательном участке. Рассмотрев отношения субъекта и объекта с позиций «дуализма структуры», Гидденс столь же тщательно анализирует и мотивацию действия со стороны субъекта. «Сознательность, — пишет он, — всегда ограничена. Поток действий непрерывно производит следствия, которые являются непреднамеренными, и эти непреднамеренные последствия могут формировать новые условия действия посредством обратной связи. История человечества творится преднамеренной деятельностью, но она не является результатом преднамеренного проекта. Она постоянно ускользает от попыток отвести ее по какому-то задуманному направлению»216. В начале 1990-х гг. Гидденс резко меняет проблематику своих публикаций: они все в большей мере становятся не столько социологическими, сколько политологическими и в этом качестве весьма идеологизированными. Наиболее четко это ощущается в его последних работах, посвященных проблемам третьего пути, глобализации, Европейского союза. Ведь Гидденс не только писатель и общественный деятель (член палаты лордов), но и блестящий лектор. Стиль его общения с аудиторией абсолютно свободный независимо от порядка сложности излагаемых вопросов. Построение его лекций и владение британским английским вызывают эстетическое удовольствие. Не случайно Энтони Гидденс был приглашен компанией Би-би-си для серии лекций о глобализации по всемирному радиовещанию. На основе этих лекций он издал книгу «Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь» (1999). «Главным стержнем XXI в., — утверждает Гидденс в этой работе, — станет конфликт между фундаментализмом и космополитической толерантностью. В глобализирующемся мире, где информация и образы постоянно “путешествуют” по всему земному шару, мы регулярно вступаем в контакт с другими людьми, которые мыслят и живут не так, как мы. Космополиты приветствуют и воспринимают это культурное многообразие. Фундаменталисты считают его опасным и тревожным явлением. Идет ли речь о религии, этнической идентичности или национализме — они ищут прибежище в обновленной и “очищенной” традиции, а зачастую и в насилии. Есть основания надеяться, что космополитическая точка зрения победит. Терпимость в отношении культурного разнообразия и демократия тесно взаимосвязаны, а демократия сегодня распространяется по всему миру. За распространением демократии стоит глобализация. В то же время... необходимо соответствие с требованиями глобальной эпохи. Хозяевами своей истории мы никогда не станем, но найти способ “поймать наш ускользающий мир можем и должны”»217. Остановимся на минуту на этом простом и завораживающем тезисе Гидденса. Найдено основное противоречие эпохи! С одной стороны, религиозный, этнический и национальный фундаментализм, а с другой, космополитизм как общее благо и цель прогресса. Эта исходная идея не может не вызывать целый ряд вопросов. Прежде всего, в какой мере эта оппозиция космополитизма и фундаментализма выражает реальное содержание нашего времени и каким образом, на основании каких критериев и, главное, кем проводится разделительная черта? Требуется внести ясность в содержание этих базовых понятий. Фундаментализм и космополитизм представляются полюсами оппозиции. Но в какой мере это связано с современностью? Не является ли это характеристикой любого исторического времени, поскольку в рамках любого времени развертывается борьба между так называемыми силами прогресса и силами реакции? С другой стороны, неопределенным остается термин самого космополитизма как единственной перспективы будущего человечества. Чем отличается нынешний космополитизм от «пролетарского интернациона лизма»? Известно, что последний был формой классовой борьбы и классовой солидарности, противостоящей миру капитала и руководствующейся одним из проектов построения «справедливого бесклассового общества». С этой формой интернационализма, несомненно, была связана идея космополитизма, но следствием этого противостояния в XIX и XX вв. было возникновение гражданских войн во всех европейских странах. Поэтому весьма двусмысленной является связь между фундаментализмом и насилием. Оказывается, что на практике защита и распространение «демократических» и космополитических идеалов тесно переплетены с насилием как с той, так и с другой стороны. Неверно противопоставлять космополитизм как будущее человечества, свободное от насилия, а фундаментализм исключительно объявлять источником этого насилия. Современный мир гораздо более разнообразен, и он не умещается в дихотомию двух противоположных начал, как бы мы их ни называли. В связи с этим следует обратить внимание еще раз на позицию Бурдье, который отчетливо представлял себе различия в позиционировании интернационализма и националистических устремлений разного рода. Он показал в своих исследованиях, что очень часто под флагом интернациональных или космополитических идей выступают реальные национальные интересы определенных стран или, по крайней мере, групп капитала, доминирующих в современном обществе. Действительно, современный религиозный фундаментализм приобретает агрессивные и террористические свойства. Но и в данном случае речь идет не о защите идей как таковых, а об утверждении определенных национальных и религиозных интересов. Действительная сложность мира в современном обществе предстает в многообразии полюсов конфликтов, организационными формами этих конфликтов выступают прежде всего государственные интересы. Такое понимание проблем дает основание рассматривать реальную многополярность мира и обеспечивать сохранение стабильности. Противоположная точка зрения ведет к обоснованию противостояний и закрытию всех путей для переговорных процессов между так называемыми фундаменталистами и представителями «космополитической» идеологии. Если понимать под космополитизмом некоторые международные интересы, характеризующиеся надгосударственными структурами, то оказывается, что в любой интерпретации мы используем глобализацию как тенденцию мирового развития в крайне узких интересах доминирующей нации. При этом не остается места для «стратегии третьего пути», к чему призывает Энтони Гидденс в других своих работах.