Лекция 12 Концептуальное освоение социального пространства
Питирим Сорокин построил предварительную гипотетическую схему социального пространства, которое его особенно интересовало с точки зрения осуществления в нем мобильности. Уорнер «открыл социальные классы» — теперь требовалось потрудиться для того, чтобы весь этот материал заключить в более или менее стройные теории и концептуальные схемы. Параллельно с уорнеровским исследованием, еще до выхода первого тома «Янки-сити», в Гарвардском университете, на том самом социологическом факультете, которым руководил Сорокин, начал работать семинар молодых ученых. В нем участвовали Талкотт Парсонс, Роберт Мертон, Кингсли Дэвис и некоторые другие талантливые социологи. На семинаре обсуждались различные проблемы теории социального действия, и в частности проблемы социальной стратификации, которые вызывали все больший интерес в обществе. Вскоре материалы семинара начали оформляться в статьи: в 1940 г. вышла статья Т. Парсонса «Аналитический подход к теории социальной стратификации», в 1942 г. — статья Кингсли Дэвиса «Концептуальный анализ стратификации», а в 1945 г. — статья К. Дэвиса и У. Мура «Некоторые принципы стратификации». Все эти статьи вызвали очень широкий резонанс, обсуждение и критику в научном мире. Статьи Т. Парсонса мы пока касаться не будем, так как в ней затрагиваются лишь отдельные аспекты этой проблематики. А вот статья Кингсли Дэвиса представляет для нас больший интерес, так как он дает точные определения понятий. Поэтому именно с нее мы и начнем анализ стратификации. Первичным понятием, которое вводит К. Дэвис, является положение, под которым он понимает «место в данной социальной структуре». Для позитивистов, которых в то время в науке было еще много, непреодолимым камнем преткновения являлось то, что Уорнер задал свои классы на субъективных основаниях. Они не могли понять, как можно оперировать такими явлениями, которых «на самом деле» нет. Поэтому Дэвис отводит некоторое место объяснению этого феномена. Действительно, соглашается он, положение человека в структуре субъективно в том смысле, что оно существует только в сознании. Но дело в том, что оно признается одновременно многими сознаниями — л в этом смысле объективно, то есть независимо ни от одного из них. Если мы добавим здесь еще дюркгеймовскую формулировку, то придется признать, что для человека это положение (то есть представление окружающих его людей об этом его положении) не только независимо от чьего бы то ни было индивидуального сознания, но и принудительно. Положение человека в социальной структуре в высшей степени реально, так как оно требует выполнения определенных обязанностей и дает ему определенные права. Эти обязанности и права взаимны у него с другими людьми, и в целом они служат выполнению определенных функций в обществе и направлены к цели. Как правило, человек обладает не одним, а несколькими разнообразными положениями — все вместе они и очерчивают его положение в обществе. Взрослый мужчина чаще всего выполняет обязанности главы в своей семье, имеет обязанности по отношению к жене, детям и другим членам данной семьи. Он также обязательно является работником какого-либо учреждения или предприятия и занимает там свое положение, которое, как правило, оформляется должностью. Кроме того, человек может где-то учиться, участвовать в каких-то обществах (например, общество охраны животных, помощи заключенным, содействия чему-то и т. д.). Конфигурации наборов ролей имеют нечто общее и повторяющееся для той или иной страты. Эти комбинации определяются, например, такими понятиями, как «аристократ», «рабочий», «пролетарий», «домохозяйка» и т. д. Юрист, врач, профессор входят в общую страту — «специалисты». «Страту можно определить как множество людей в данном обществе, находящихся в одинаковой ситуации» [1: с. 14]. Эти люди имеют общие интересы и общие проблемы, но это не означает, что они всегда солидарны между собой. Внутри страты может существовать довольно сильная конкуренция. Итак, положение человека — это его права и обязанности, которые он должен выполнять. Однако выполнять их он может очень даже по-разиому. Для примера можно привести здесь одну чудную историю, услышанную мной несколько лет назад. В ситуации полного развала власти и хаоса в Уссурийской тайге стало резко сокращаться поголовье уссурийских тигров. Туда были посланы экологи, чтобы разобраться в сложившемся положении. Приехав, они увидели, что на местах практически отсутствует власть, браконьеры делают что хотят, некоторые егеря погибли, а остальные разбежались. Дело в том, что шкура тигра очень высоко ценится в Китае, там она имеет символическое и чуть ли не мистическое значение. Правительство Китая своих тигров охраняет драконовскими способами, вплоть до смертной казни, — а тут возникла легкая возможность получать эти шкуры из-за границы! Браконьерский бизнес оплачивался прекрасно, и браконьеры разошлись вовсю. Что могли сделать несколько биоэкологов в такой ситуации? Писать жалобы в центр, требовать от таможенников более тщательного досмотра грузов? Они поступили иначе: потребовали от администрации края разрешить им ношение оружия и предоставить само оружие и объявили браконьерам настоящую войну. Им удалось собрать и также вооружить разбежавшихся егерей, и они начали проводить на границе суровый досмотр всех грузов на предмет обнаружения тигриных шкур. Довольно быстро им удалось прекратить уменьшение поголовья тигров. Тогда администрация края, которая ни рубля в это дело не вложила, отговариваясь бедностью32, стала просить биоэкологов, чтобы они при досмотре грузов обращали внимание также и на возможный вывоз из края косуль и прочих парнокопытных жителей тайги. Еще через какое-то время им предложили проводить досмотр и на предмет цветных металлов, которые вывозились из края... В общем, эти ребята поставили систему охраны тигров, и не только тигров, очень хорошо. Это и есть пример выполнения роли в трудных условиях. Права и обязанности одни и те же, а ситуации их реализации бывают очень разными. Носителю положения приходится проявлять не только умение, но и изобретательность, а иногда и мужество. Поэтому выполнение роли оценивается дополнительным вознаграждением. Если носителю того или иного положения полагается социальный престиж, независимо от того, как он выполняет свои функции, то за выполнение этих функций, то есть за исполнение своей роли, носителю полагается большая или меньшая степень уважения. Эти два типа одобрения — социальный престиж и уважение — Кингсли Дэвис разделяет. Поскольку личность в конечном счете создается социальной структурой, Дэвис выделяет три уровня интеграции личности — позициональный, ролевой и генетический. Под генетическим уровнем понимаются способности, заложенные в человеке от природы. Ролевой уровень интеграции личности предполагает результат воздействия на человека всего комплекса его ролей, а позициональный — всего комплекса его положений в обществе. Позициональная личность иногда называется еще структурной личностью. Человек, конечно, больше совокупности своих положений и ни в коем случае не является их пассивным исполнителем. Он может комбинировать их тем или иным образом, более того, он может их использовать в определенных целях. Вспомним, как удалось восстановить храм Рождества Пресвятой Богородицы в Старом Симонове. Казалось, ничто не в состоянии обратить течение времени вспять: храм оказался на территории автозавода, куда и войти-то свободно было невозможно, только по пропускам. И все-таки изменили течение событий. Построили эстакаду, по которой можно стало проходить в храм, не вступая на саму территорию завода, вывели подстанцию, восстановили могилы Пересвета и Осляби — и весь храм восстал, в нем началась служба, туда пошли окрестные жители. Кому удалось совершить это чудо, да еще в те времена, когда храм не так-то просто было получить обратно? Был образован комитет по восстановлению этого храма, одна из таких ассоциаций, какие Уорнер сотнями наблюдал в Янки-сити. В нее вошли крупные деятели культуры, космонавты, Герои Советского Союза — и вот эти люди, используя свой высокий социальный престиж, заставили отступить обстоятельства, казавшиеся непреодолимыми. Ведь и обстоятельства эти тоже были социального характера. К. Дэвис пишет, что структура положений (позициональ- ная) и структура ролей (ролевая) формируют личность человека на том генетическом основании, которое он получил в наследство от природы и предыдущих поколений. Социолог может выделить и позициональную, и ролевую личности, но это — лишь абстракции, полезные в научных целях. Реальная же личность представляет собою очень сложное образование, способное к смелому и неординарному поведению, что и подтверждают приведенные выше примеры. Чтобы личность, находясь в своих ролях и статусах, могла ставить себе столь серьезные цели и успешно их добиваться, она должна обладать еще и опытом, то есть иметь представление о возможностях совокупности своих положений, а также о пределах возможного поведения в своих ролях. Тогда, как мы видим, общество принимает выход человека за рамки обыденности и даже одобряет его. «Статусы — это нечто находящееся как вне, так и внутри нас, а следовательно, они — проявление какого-то важного психического единства, которое мы называем «я» [1: с. 143]. При этом чрезвычайно важно, чтобы как статусные наборы, так и ролевые линии поведения были интегрированы внутри себя. В противном случае у человека, носителя этого положения, возникают всякого рода трудности и болезненные ощущения. «В этих терминах, — считает К. Дэвис, — можно определить социологический подход к психическим заболеваниям и норме» [1: с. 143]. Дадим несколько определений уже разобранных нами понятий, но теперь уже в формулировках К. Дэвиса: «Суть стратификации — неодинаковая оценка различных положений. Поэтому пользуются специальным термином „престиж" для обозначения небезразличной для человека оценки, которая дается данному статусу, или должности либо их комбинации. Эта оценка сравнительная имеет тенденцию располагаться на шкале. Таким образом, по существу она должна относиться только к социальной структуре, то есть дается либо положению, либо месту в обществе, либо в страте в принципе людьми». Престиж, вытекающий из места, занимаемого индивидом в социальной структуре, — это только часть того значения, которое имеет индивид в глазах других. А дополняется это значение тем, как справляется человек с обязанностями своих положений, то есть его ролевым поведением. «Эмоционально окрашенную оценку, даваемую роли или комбинации ролей, назовем здесь уважением» [1: с. 144]. Человек может занимать весьма высокое положение в социальной структуре, но пользоваться весьма малым уважением. При этом престиж за ним сохраняется, поскольку он принадлежит не конкретному человеку, а тому месту, на котором в данный момент этот человек находится. Такое сочетание довольно часто встречается в человеческих отношениях. Человек будет подчиняться своему начальнику и показывать, что он признает престиж, свойственный данной должности, но не испытывать никакого уважения к ее носителю. Таким образом, на престижной шкале существует «ранг», а на шкале уважения — «оценка». Для того чтобы понять, каким образом человек мотивируется прилагать больше или меньше усилий, воли и изобретательности при выполнении требований своего положения, нужно провести анализ действия как такового. «Действие следует анализировать в терминах четырех элементов: а) цели, то есть будущего положения вещей, к которому направлено осуществление действия; б) некоторого количества условий, то есть аспектов ситуации, которые не могут контролироваться актором; в) некоторого числа средств, то есть аспектов ситуации, которые контролируются актором и которые он может использовать для достижения цели действия; и г) некоторых видов связи между средствами и целью» [1: с. 144]. Сформулировав схему анализа действия, Дэвис добавляет тут же, что сюда следует отнести также чувство или ценность, «под которыми понимается установка, определяющая вещь как же лательную или нежелательную и тем самым обосновывающая выбор между разными целями» [1: с. 144-145]. Сделав это добавление, К. Дэвис, кажется, не понял того, что он перевел всю проблему в другую плоскость анализа. Схема Парсонса предлагает объективную, достаточно абстрактную схему для анализа любого типа действия и в любом ракурсе. Введение же понятия ценности вносит оценочный компонент, причем принадлежащий не исследователю, который данное действие анализирует, раскладывая «по полочкам» материал, извлеченный из действий индивида, а самому индивиду, это действие совершающему. Тогда (на том же основании) оценке должна подвергаться не только цель, как желательная или нежелательная, но также условия и средства. Это у Знанецкого индивид приступает к действию с намерением, еще не сформулировав точно свою цель. Он определяет цель уже в ходе действия, а потому может неоднократно трансформировать ее, что отразится на выборе средств и на оценке условий. А в заключение он еще должен понять и оценить, что же у него получилось. Ту и другую схему, впрочем, можно объединить, что в дальнейшем сделал Парсонс, — только не простым объединением, а переведя ценности Знанецкого в ранг стабильных и разнообразных ценностных ориентаций действия. Но Дэвису такое углубление и усложнение в принципе не нужно, поэтому он перемещает свой анализ в более важную для него сферу. Он вводит различие между целью и функцией. Когда индивид, выполняя требования и обязанности своего статуса, ставит себе цель, она представляет собой то, чего он хочет достигнуть в ходе исполнения своей роли. Функция же — это то, что способствует существованию целого. Если цель, как ее понимает индивид (или индивиды), совпадает с функцией, то перед нами целевая функция, если не совпадает — то "латентная функция. В принципе система статусов и положений со всеми их обязанностями должна обеспечить функцию существования целого. Но для того, чтобы это происходило более или менее регулярно, обязанности статуса должны превратиться в цели актора, то есть действующего в этом качестве индивида. Актор может относиться к своим целям внутри положения как к обя занностям, за которые полагается определенное вознаграждение (то есть, как мы сказали бы теперь, «работать по найму»), но они могут быть обоснованы для него мифологически или идеологически и служить для него в качестве средств, необходимых для достижения целей в других статусах33 могут быть средством расширения своих прав в данном статусе34. А дополнительные права означают возможность получить дополнительные услуги со стороны других. Наконец, хорошее выполнение своих обязанностей приносит человеку уважение окружающих, а это довольно сильный стимул к дальнейшим действиям. Конечно, индивид ограничен в своих действиях: некоторые препятствия он должен преодолевать в силу обязанностей своего статуса, другие, как предполагается, он не может преодолеть, а некоторые ограничения входят в структуру его положения, и «ему запрещается применять для их преодоления слишком много изобретательности» [1: с. 147]. Но в принципе у индивида всегда существует достаточно широкий выбор между средствами, которые ему предоставляются как носителю данного положения, а также других положений, — и этот выбор он всегда стремится еще расширить. Итак, стратификационная система «тянет» индивида вверх, ко все более престижным положениям, поскольку там и вознаграждение больше, и уважение выше. Но поскольку на такие высокие места появляется много желающих, то между ними возникает конкуренция. Это полезно обществу в целом, так как конкурс выдерживают наиболее способные и подготовленные, что положительно сказывается на выполнении функции, которую должна осуществлять данная страта. Но сама страта — осознает ли она себя единством, таким рассеянным в пространстве «коллективом», отвечающим за такие-то «форпосты» в обществе? К. Дэвис утверждает, что до определенной степени осознает. Страта «держится вместе» тем, что все ее члены разделяют какие-то основные цели, общие им всем. Конечно, это не в полном смысле цели, как мы их понимаем, анализируя действие человека, и даже не такие цели, которые мы можем выявить у человека, который что-то наметил себе достигнуть в жизни. Это цели-ценности. Человек мыслит не так: «мы должны что-то сделать совместно», — он просто осознает важность того, чтобы какая-то задача осуществлялась. Не принципиально, кто именно ее осуществляет, но поскольку это действительно фундаментальная задача, реализующий ее достоин уважения. Например, для крестьянина, который занимает в обществе не столь уж высокое место, понятия «земля», «хлеб» окружены глубоким чувством. Один человек, переживший 1930-е гг. в нашей стране, рассказывал такую историю. Он видел крестьянина, который по приказу райкома (которому нужно было поскорее отчитаться в выполнении планов посева, чтобы заслужить одобрение начальства) и своего председателя колхоза сеял зерно в мерзлую землю. С точки зрения земледельца, он совершал настоящее преступление. Так вот, крестьянин при этом плакал. В конце концов, спросить с данного крестьянина никто не мог: он выполнял распоряжение, и то, что хлеб не взойдет, от него не зависело. Но в данном случае попиралась глубоко укорененная в его сознании ценность. В очерках Глеба Успенского, писавшего еще в XIX в., есть такой забавный эпизод. Хороший крестьянин Иван Ермолаевич сидит на пороге своего дома, а перед ним ведро и теленок, которого вырастила такая бедная семья, что не могла поить его молоком, а потому поила болтушкой. Иван Ермолаевич с болью и возмущением объясняет: «Представляешь, он не умеет пить молоко!» Его потрясает этот факт, все ценности его оскорблены. А скажите про это городскому человеку — он просто улыбнется. Хороший воспитатель, видя, как неопытные родители «калечат ребенка», покидает помещение, чтобы не видеть «это безобразие». И таких примеров можно привести тысячи. Каждый был неоднократным свидетелем таких сцен, иногда не вполне понимая, почему это человек так возмущается и переживает по поводу вроде не очень-то трагической вещи. По К. Дэвису, каждая страта имеет ряд таких общих «ценностей-целей» — и это ее объединяет, создает чувство со лидарности, особенно когда одну из таких важных ценностей задевают действия каких-то других страт. Но поскольку люди выполняют эти основные функции, если можно выразиться, с разных сторон и на разных местах, у каждого из них есть собственные, отличные от других, подчиненные цели-задачи. И это вызывает постоянную конкуренцию внутри страты, так сказать, «ведомственного» характера. Но эта конкуренция, утверждает Дэвис, не вредна, а до определенной степени даже полезна. «Воюя» за выполнение тех или иных задач, индивиды стремятся выдвинуться, получить уважительные оценки и тем самым повысить свое положение внутри страты. Оценки типа «отличный земледелец» или «храбрый солдат» компенсируют недостаток престижа положения. Здесь нужно отметить еще, что существует не единственный способ получения того или иного положения в обществе. Мы рассматривали самый распространенный в наше время путь — с помощью достижения, то есть борьбы и конкуренции. Такого типа статусы так и называются — достижитель- ными статусами. Но существует и другой путь — посредством аскрипции. Аскриптивный статус не завоевывается, он получается либо в наследство, либо по выслуге лет, либо в связи с переходом человека из одной жизненной ситуации в другую. Например, в прежней сельской общине молодой крестьянин, оставаясь холостым, жил в доме родителей, выполняя работы, которые обычно назначались отцом. Но стоило ему жениться, как кардинально менялся его статус. Он получал земельный надел, право быть хозяином в своем хозяйстве, голос на мирских собраниях. Менялось и отношение к нему — он становился полноценным крестьянином. Если принять во внимание, что женитьба не была полностью его свободным выбором, то очевидно, что статус как бы «приходил к нему сам» — в определенное время и при определенных обстоятельствах. И это — типичный аскриптивный статус. Еще вариант — назначение игумена монастыря. Какой-либо монах может прилагать старания к тому, чтобы выбрали именно его, но очень осторожные и умеренные, так как такие попытки общественным мнением не одобряются. Игуменство обычно предлагается, а кандидат, как мы видим во многих патериках, отказывается и уступает только под дав лением общего мнения. Обычно, утверждает Кингсли Дэвис, посредством аскрипции замещаются наиболее важные статусы. В монархических государствах статус монарха наследуется. В наших условиях дети наследуют социальное положение родителей. Потом уже они могут двигаться вниз или вверх от этого статуса, но старт им обеспечен путем аскрипции. И еще один важный аспект. Многие положения обладают тем или иным объемом власти. Эта власть принадлежит именно положениям, или, точнее, должностям. По определению К. Дэвиса, это структурная власть. Носители положения могут расширять пределы этой власти, если это необходимо для выполнения их ролей в особо сложных ситуациях35. За пределами данной должности или данного положения человек не может свободно располагать данной властью. Впрочем, он может умудриться использовать какую-то толику данной ему власти и в своих личных целях. До определенной степени это ему дозволяется (не закреплено правилами, но и не преследуется) в качестве дополнительного вознаграждения за выполнение им своих обязанностей. «Структурная (пози- циональная) власть может стать источником неузаконенного влияния, — пишет К. Дэвис, — положение может быть использовано для достижения целей, данным положением не предусмотренных». И всегда существуют лазейки «в виде непризнанных, но решительно не искореняемых моделей достижения целей, очень желательных для индивида» [1: с. 140-150]. Объем власти каждого данного статуса определяется, с точки зрения К. Дэвиса: а) значением функций данного статуса — индивидуальных, групповых и социальных; б) недостатком кадров для выполнения этой функции36; в) числом лиц, поведение которых может контролироваться тем, кто данный статус занимает, а также степенью эффективности такого контроля [1: с. 151]. Последнее обстоятельство часто называется ответственностью, присущей данному положению или данной должности. Далее К. Дэвис затрагивает важный и интересный вопрос борьбы за власть. «Любая система власти в себе самой содержит потенциальное семя саморазрушения. Возникают ситуации, в которых лидер-пророк или лидер-революционер добивается того, что все начинают подчиняться не законно созданной власти, а ему. Такой лидер руководит, основываясь только на нравственном долге и личной преданности ему других людей. Единственный элемент принуждения, который он может в такой ситуации использовать, это обещание вознаграждения или угроза лишить средств к существованию в будущем, когда им уже будет завоевана светская власть. Он апеллирует к духовным ценностям, к чувству справедливости, доказывая, что существующая структура власти негодна и не может больше служить для защиты и укрепления этой справедливости» [1: с. 156-157]. Это та харизматическая власть, с которой мы уже сталкивались, разбирая теории Вебера, и столкнемся еще в дальнейшем. Это необычайно важный и сильный динамичный момент развития общества. Анализ К. Дэвиса свидетельствует, что он был знаком с работами М. Вебера в этой области, а также хорошо осмыслил материалы, полученные в исследовании Уорнера. Он заложил в основание своего анализа функциональный подход. Но этот принцип высказан был и самим Уорнером, утверждавшим, что неравенство социальных классов по социальному престижу обусловлено неравенством значений выполняемых ими функций. У обоих авторов эта мысль прозвучала вполне осознанно и четко, но, видимо, сразу не была услышана сообществом ученых. Потребовалась еще одна статья, которая указала на этот подход вполне отчетливо, чтобы эта проблема наконец подверглась обсуждению. Эта была статья К. Дэвиса и У. Мура «Некоторые принципы стратификации», опубликованная в 1945 г. в «Американском социологическом обозрении». В первом же абзаце авторы заявляют: «Исходя из предпосылки, что „бесклассового", или нестратифицированного, общества не существует, мы стремились объяснить в функциональных терминах универсальную необходимость стратификации, обусловливаю щую ее существование в любой социальной системе» [1: с. 160]. Потребности социальной системы заключаются в том, чтобы отобрать (и обучить) определенное число индивидов, затем разместить их по соответствующим функциональным местам в обществе и, наконец, мотивировать их выполнять свои обязанности. ] Средства/которыми располагают общества для того, чтобы привлечь индивидов к определенным положениям, а затем мотивировать их выполнять свои обязанности на достаточно хорошем уровне, — это то, что обеспечивает, во-первых, средства к существованию и комфорт, во-вторых, возможности для удовлетворения различных склонностей и, в-третьих, укрепление чувства собственного достоинства и самоуважения. Последние средства, как утверждают авторы, «благодаря своему исключительно социальному характеру являются в значительной степени зависимыми от мнения других, но тем не менее по важности они не уступают первым двум» [1: с. 162]. В любой социальной системе существуют все три вида вознаграждений, но распределяются по-разному. Собственно, вознаграждения входят в состав положения и заключаются в его правах. В значительной степени права положения, напрямую связанные с его обязанностями, имеют своей задачей обеспечивать выполнение этих обязанностей. «Но есть множество второстепенных прав и преимуществ, которые для функции положения несущественны, имеют только косвенную или символическую связь с его обязанностями, но которые тем не менее могут оказаться важными для того, чтобы побуждать людей добиваться этих положений и выполнять связанные с ними обязанности» [1: с. 163], то есть имеют именно мотивирующее значение. И еще раз подчеркивается: «Социальное неравенство является, таким образом, бессознательно развиваемым механизмом, который гарантирует обществам, что большая часть важных для них положений будет замещаться наиболее компетентными людьми» [1: с. 163]. Далее К. Дэвис и У. Мур выделяют наиболее важные, с их точки зрения, задачи, которые должны осуществляться в обществе в первую очередь. Они считают, что это — интеграция общества, которая осуществляется религиозной сферой, затем — сферой политики и, наконец, сферой экономики, организующей процессы производства и распределения материальных благ. Нужно еще учитывать, что наряду с важностью функции фактором, повышающим вознаграждение за выполнение обязанностей, является обученность кадров. Обучение требует времени, усилий и средств. Поэтому, чтобы мотивировать будущего исполнителя той или иной функции «затратиться» на получение образования, вознаграждение его будущего положения должно быть достаточно велико. В своей статье К. Дэвис приводил такой пример: для оздоровления общества важны и врач и мусорщик, но чтобы стать врачом, человек должен долго учиться, для того же, чтобы стать мусорщиком, такие затраты вовсе не нужны. Технические функции, утверждают авторы, никогда не ценятся так высоко, как функции интеграции целей общества, поэтому и вознаграждаются они ниже, несмотря на то что представителям этих профессий нередко требуется большой объем знаний. Анализируя различия в стратификации обществ, Дэвис и Мур обращают внимание на следующие характеристики: а) степень специализации или конкретизации стратификационных различий, которая «зависит от тонкости и сложности градаций по власти и престижу» [1: с. 174]. По этому критерию общества можно разделить на специализированные и неспециализированные; б) основа для выделения функций — это могут быть религия, семья и родственные связи, политика и проч. По этому признаку существуют семейные, авторитарные, теократические, а также капиталистические и другие общества; в) величина социальной дистанции между положениями — здесь общества делятся на эгалитарные и неэгалитарные; г) возможности социальной мобильности — этот вопрос не связан с величиной неравенства вознаграждений. Например, указывают Мур и Дэвис, в нашем обществе разница в вознаграждениях очень велика, но и мобильность тоже велика. По этому критерию общества делятся на мобильные и немобильные (или открытые и закрытые); д) степень солидарности страт — наличие специальных организаций для защиты классовых интересов. Тут общества делятся на классово организованные и классово неорганизованные. Кроме того, на тип стратификации общества влияют также условия, внешние относительно стратификации. Это может быть высокий культурный уровень общества, делающий необходимой специализацию шкал оценки, что, в свою очередь, способствует увеличению мобильности и уменьшению солидарности внутри страт. Это может быть также положение данного общества внутри других обществ. Например, постоянные военные конфликты способствуют повышению положения военных относительно мирных профессий, «свободная торговля, напротив, возвышает торговцев за счет военных и духовенства» [1: с. 176]. Наконец, размеры самого общества: в малых обществах функции не могут слишком сильно специализироваться и проч. Эта маленькая статья (всего семь журнальных страниц) вызвала настоящую бурю нападок, возражений, негодования. Казалось бы, авторы не сказали ничего принципиально нового. Уорнер в первом томе серии «Янки-сити» несколько раз ссылался на то, что высота социального престижа связана с функцией той или иной страты внутри общества как целого. А высоте оценки, как мы видели, у него соответствуют также состоятельность, комфорт и ряд других характеристик жизни членов той или иной страты. И К. Дэвис в своей первой статье также утверждал, что вознаграждение страт происходит в соответствии с оценкой важности их функций. Но вот К. Дэвис и У. Мур на первой странице своей статьи заявили: «Исходя из предпосылки, что „бесклассового", или нестратифици- рованного, общества не существует, мы стремились объяснить в функциональных терминах универсальную необходимость стратификации, обусловливающую ее существование в любой социальной системе», — и эта сакраментальная фраза вызвала просто бурю негодования. Оказалось, утверждение факта, что стратификация необходима для общества, задело ценностные чувства социологов, но не как представителей науки, а как людей, членов данного общества, участвующих в общественном сознании данного общества и защищающих его идеологические постулаты. Выше мы уже отмечали, что понятие «равенство» суперценно для западного общества. Социальная стратификация — это ведь не что иное, как социальное неравенство, а нам говорят, что она неизбежна, неотвратима. Естественно, что полезность неравенства для общества была воспринята как святотатство. Неравенство есть зло, наше ценностное чувство отвергает его, следовательно, оно должно быть уничтожено. А авторы этой статьи утверждают: уничтожить стратификации (= неравенства) — это значит отнять у общества ряд средств и механизмов, важных для его существования. Любопытно, какие доводы против этого тезиса приводят противники идеи социального неравенства. Мелвин Тьюмен: «История свидетельствует, что во все времена власть и собственность распределялись неодинаково, независимо от того, как это определялось, и, кроме того, существовало неравенство в престиже и уважении. Но в истории никогда не было систематических попыток выработать, используя благоприятные условия, традицию, согласно которой каждый человек считался бы социально ценным не менее других людей, до тех пор пока он сознательно выполняет порученные ему задачи. Хотя такая традиция и кажется совершенно утопической, ни один факт, установленный психологическими и социальными науками, не доказывает пока, что она невозможна или дисфункциональна для существования общества. Институционализация такой традиции в полном объеме кажется маловероятной. Но некоторые успешные приближения к такой традиции нужно признать перспективным социальным новаторством» [1: с. 190]. Нам показали, утверждает Тьюмен, «позитивную функциональность стратификации», а нет ли негативных функций у этого феномена? И далее следует список этих негативных функций, среди которых «неравномерное распределение среди населения чувства уверенности в своих силах», разжигание «враждебности, подозрительности и недоверия между людьми», «неравномерное ощущение членами общества своей необходимости для общества» и т. д. При этом высказывается пожелание эмпирически доказать наличие негативных явлений, связанных со стратификацией [1: с. 190-191]. При этом критик не задумывается, что любой социальный механизм, как и любое техническое устройство, наряду с позитивными, полезными обязательно имеет также и отрицательные стороны. А потому не менее ценным был бы ана лиз социальных дисфункций, которые несет в себе равенство. Но равенство — это ценность, а потому кажется странным анализировать ее негативные воздействия на общество. Критиками статьи были социологи, относящиеся к первому периоду развития этой науки, когда они были по преимуществу социальными критиками, поучающими общество, как ему следует обустраиваться, а также социальными прожектерами, предлагающими свои проекты переустройства и улучшений, без опоры на какой бы то ни было эмпирический материал. Разве не утопией было общество социального равенства, которое предлагал построить Тьюмен? Дэвис, Мур и Парсонс открыли своими статьями второй период развития социологии, который должен был наступить после бурного развития эмпирических исследований в 1930-1940-х гг. Социологи начали относиться к своему предмету как к чему-то, существующему вне их собственного сознания, то есть объективному, имеющему свои собственные законы и логику развития. Хотя такой подход постулировался с самого начала еще Огюстом Контом, но то было именно постулирование, никаких законов и логики развития этого предмета наука в то время нащупать еще не могла по вполне объективным причинам. Теперь это стало возможным. Конечно, характеристики, которые социологи «снимали» своими эмпирическими методами, размещались не в физическом пространстве и времени, как у физиков, например, а в пространстве человеческого сознания. Необходимо обратить внимание, что речь идет о сознании исследуемых, а не исследователей. В течение какого-то времени эти две категории весьма плохо различались, отчего Уорнеру постоянно предъявлялось обвинение в «субъективизме». Делает ли такая система координат объект исследования социологов менее реальным, чем объект исследования физиков или биологов? Томас Лассвел в своей работе «Некоторые школы о классе, статусе и стратификации» (1965), утверждает: «В данной работе социальный статус, социальная организация и социальная структура употребляются как понятия, содержащие в себе также оценки, полученные путем сравнения представлений о людях или об их абстрактных качествах. Отношения этих людей друг к другу, а также к качествам друг друга в реальном внешнем мире не существуют, они имеют место в субъективных процессах и структурах, которые находятся в сознании воспринимающего» [2: с. 210]. Ему возражает немецкий социолог Дитрих Герцог в своей работе «Классовое общество без классовых конфликтов» (вышедшей в том же 1965 г. в Берлине): «Понятия „субъективный" и „объективный" в исследованиях по социальной стратификации применяются вообще повсеместно; они порождают множество недоразумений. Очевидно, что „субъективные" признаки статуса — это такие признаки, которые называются респондентом и по которым он оценивает окружающих. О личном мнении исследователя здесь нет и речи. Из этого следует сделать тот вывод, что личная установка в этом смысле ни в коем случае не должна считаться „ирреальной", что на самом деле она есть не что иное, как мотивация социального действия. И в качестве таковой дош аналитической теории она столь же „объективная" данность, что и так называемые „объективные" признаки статуса: доход, имущество, профессия» [1: с. 46]. Как мы видим, почти четверть века после публикаций работ Уорнера социологи все еще не могли договориться, в каком же пространстве следует размещать свой предмет исследования. Кажется, если мы приложим к социальному престижу определение «субъективная категория», то тем самым смягчим или даже вовсе нейтрализуем «обидный смысл» этого термина — ведь оценки людей неустойчивы, люди могут ошибаться... И потому с радостью воспринимается такой факт. Стоун и Форм в Мичигане исследовали общину с 10 ООО жителей и пришли к выводу, что «эти группы не столь четко определены и консенсуальны, как это описывалось в некоторых работах, вышедших ранее». Они не обнаружили иерархии статусных групп, которая образовывала бы статусную социальную структуру. Вместо этого исследователи сообщают о наличии «характерной неустойчивости, которая, как они предполагают, представляет правило, а не исключение, по крайней мере, в городских общинах. Последние эмпирические исследования подтверждают, по-видимому, этот вывод и опровергают существование единообразной статусной иерархии, концептуализированной Вебером, Дэвисом и Линтоном» [2: с. 212]. И да лее следует переход: «По общему мнению, существуют такие незападные области цивилизации и периоды в прошлом, для которых понятие „класс" существенно для понимания распределения власти и статуса, но если речь идет о западном обществе, и особенно о США, то понятие “класс,, в высшей степени устарело». Этот вывод делает Роберт А. Нисбет в своей статье 1950 г. «Отмирание и падение социального класса в США» [2: с. 214]. Так и хочется порадовать этой новостью М. Тьюмена, писавшего с сокрушением: «Можно констатировать, что единственные блага, которые общество должно распределять неравномерно, это власть и собственность, необходимые для выполнения разных задач. Если такое неравенство по власти и собственности рассматривается всеми как соответствующее неравенству обязанностей и если они определяются как средства, а не как вознаграждения, то нет никакой необходимости добавлять к ним еще и неравенство в престиже и уважении» [1: с. 190]. Зачем отнимать еще у «несчастного американца» чувство собственного достоинства и сознание своей полезности для общества? Как объяснишь такому человеку, что каждый механизм, тем более социальный, развиваемый обществом бессознательно, должен иметь несколько уровней страховки и не бывает в этом отношении «экономным»? Любопытно наблюдать постепенную перестройку сознания ученого от социального идеолога и критика — к человеку науки, который, как написал в своем кратком ответе Тьюмену У. Мур, не разбирает, как называть это явление — хорошим или плохим, — а занимается проблемой, «почему оно существует». Интересно добавить здесь, что в середине 1960-х гг. в Институте экономики и организации производства при СО АН в Новосибирске был создан сектор социальных исследований, занимавшийся движением рабочих кадров. Исследование текучести кадров в городе, хотя и было занятием трудоемким, не представляло все же таких организационных сложностей, как исследование движения рабочей силы на селе. Ибо для крестьян «уход» со своего предприятия (совхоза) означал большей частью переезд в город, что не было уже только горизонтальной мобильностью. Однако в те времена мы только приступа ли к изучению понятий, связанных с мобильностью. Даже сам термин «мобильность» был еще под запретом. Надо сказать, что в советской социологии 1960-х гг. существовала масса запретов на термины. Приходится констатировать, что мы, в отличие от польских социологов, опоздали по-настоящему воспользоваться началом хрущевской «оттепели», когда многое можно было «пробить». Это касается и разрешения читать западную научную литературу, и употребления тех или иных терминов. На одной из конференций, которая проходила вскоре после разоблачения культа личности, на докладчика — Ежи Вятра — с возмущением напали из-за того, какую классовую структуру было предложено изучать: два класса и прослойка. Почему «прослойка», «между чем и чем»? И как классы реально соотносятся друг с другом? Такой натиск польских социологов увенчался успехом, они добились права изучать стратификацию, хотя и не социальную, а только «социально-демографическую», «социальнопрофессиональную». Они также широко использовали термин «мобильность», а нам предлагали использовать термин «движение», а для вертикальной мобильности — «социальные перемещения». Со стратификацией было и того хуже: «структура», только «структура». Ну, пусть будет «социальная», но структура! Первоначально казалось, что это просто какая-то лингвистическая вкусовщина. Как впоследствии все редакторы боролись с термином «достижительный статус» — ну что за урод! И правда, выражение не блещет изяществом. Но здесь хоть языковыми затруднениями можно объяснить такое неприятие, но почему такое сопротивление вызвали термины «стратификация» или «мобильность»? Дело в том, что современная теория познания представляет понятие как «свернутую теорию» или даже комплекс теорий. Если вы начинаете интересоваться каким-то термином и находите его в научных словарях, то сразу же узнаете массу новых терминов, которыми данный термин описывается, а эти термины ведут к определенным теориям, которые дают какую-то точку зрения на мир. Например, если вы хотите узнать, что значит слово «стратификация», вы должны будете познакомиться с такими понятиями, как «статус», «страта», «социальный престиж», «выше- и нижерасположенность», «положение в обществе». А знакомясь далее с этими терминами, вы получите представление о неравном распределении имущества и власти в обществе, о «функциях» тех или иных страт в обществе и проч. и проч. Естественно, наши идеологические опекуны считали, что нам, советским социологам, лучше этого всего не знать. Зачем? Это у них, у капиталистов, существуют неравенство и социальный престиж. У нас ничего такого нет: у нас правители — самые обычные люди и зарплату получают не выше зарплаты квалифицированного рабочего. О том, что остальное получали в конвертах, без всякой огласки, о том, что снабжались они в закрытых магазинах и питались в закрытых столовых по фантастически низким ценам, знали далеко не все. Если же распространятся слухи, то всегда можно обвинить конкретных людей в злоупотреблениях, а вообще общество у нас —? хорошее. Когда я пришла в отдел работать, там уже никаких «социальных перемещений», как нам настойчиво предлагали, не употребляли, а говорили о мобильности, в том числе и о вертикальной. В конце концов, можем мы между собой говорить по-человечески, чтобы понимать друг друга? Ибо замещение терминов обыденными словами и выражениями имеет еще одно весьма неприятное следствие: оно делает неясным написанный таким языком текст. Чтобы много не объяснять, приведу анекдот, который вполне мог быть реальным случаем. Сидят два социолога в библиотеке, и один другому говорит: «Слушай, все говорят про этого социального психолога, что он очень интересный ученый, а я вот читаю его статью и совершенно ничего интересного не вижу: какие-то расплывчатые разглагольствования про развитие личности — развитие да развитие...» Второй берет у него статью, какое-то время читает, а потом объясняет: «Везде, где написано „развитие личности", подставляй слово „социализация" — и больше ничего не нужно. Первый берет статью, читает страницу, другую и вдруг восклицает: «А знаешь — и правда интересно». И действительно, если «социализация» четко связана с целым комплексом специальных понятий и смыслов, то «развитие личности» — это бытовое выражение, которое можно толковать на сотню разных манер. Именно по этой причине я ввожу в этой книге так много понятий и терминов, и было бы очень хорошо, если бы вы не только запомнили их звучание и применение, но и смогли бы воспроизвести их содержание. Понятия вписываются в концепцию, но, с другой стороны, они и в себе самих содержат целые свитки концепций и теорий, которые постепенно, по мере уяснения их, будут раскрываться перед вами все более богато и красочно. Итак, в середине 1960-х гг. в Новосибирске, в секторе Т. И. Заславской, социологи уже вовсю употребляли западные термины и понятия, правда, первоначально только между собой. Но когда в коллективе все свободно говорят о социальной мобильности и социальном престиже, возникает представление, что и все прочие так же обращаются с этими понятиями. В 1967 г. в Институте экономики политсеминар заменили методологическим семинаром, что дало всем надежду чему-то обучиться в эти прежде совершенно бесплодные с профессиональной точки зрения часы. На одном из первых семинаров мне поручили сделать доклад по стратификации. Я его подготовила на основании тех работ, которые мы только что разбирали: К. Дэвиса и К. Дэвиса и У. Мура. Пришло много людей, в том числе из Института филологии, философии и истории, и все расположились внимательно слушать. Но по мере того, как я излагала концепцию Кингсли Дэвиса, я почувствовала какую-то нарастающую тревогу. И. В. Рывкина, руководитель нашего семинара, остановила меня после первой половины и дала возможность слушателям задавать мне вопросы. Первый же вопрос поставил меня в тупик: «Как это связано с марксистской теорией?» Честно говоря, готовя доклад, я ни разу об этом не задумалась. «А как эти авторы относятся к Марксу?» Я пролепетала что-то вроде: никак не относятся, не признают, но и не отвергают. Тогда последовал самый сакраментальный вопрос: «А зачем нам тогда эти теории?» И тут же начались выступления. Мне доказывали, что эти буржуазные концепции совершенно невозможно приложить к нашему обществу, ведь у нас общество социалистическое, то есть совершенно иного типа. У нас все другое, а потому таких явлений у нас нет и не может быть. Причем все это доказывалось с нарастающим возмуще нием. Я смешалась и вообще отступила в тень, другие участники семинара взяли на себя роль моих защитников. Я плохо помню эту словесную баталию, так как находилась в состоянии некоторого ошеломления. Нет, не потому, что меня пытались вернуть к марксистскому учению, и даже не потому, что слушатели возмущались, а потому, что в основании этого возмущения лежала обида. У одного человека, весьма уважаемого мною как широко мыслящего ученого, я увидела даже слезы на глазах. Это меня потрясло. В конечном счете Инне Владимировне РЫБКИНОЙ удалось построить более или менее солидную линию защиты: она доказывала, что эти концепции необходимы для описания глубинных структур общества, которые лежат в основании как капиталистических, так и социалистических обществ и обеспечивают им устойчивость. Она же и приняла весь удар на себя: ее прорабатывали на партячейке и даже вынесли, кажется, какой-то выговор или сделали внушение. Любопытно, что мне никто никаких обвинений не предъявил. Посчитали, должно быть, что я начинающий социолог, глупая еще, просто меня неправильно «направили». Но это ощущение обиды на теоретическую разработку продолжало меня удивлять и потом, когда я стала переводить дальнейшие материалы к дискуссии о неравенстве (Тьюмена и других). Я поняла, что и они именно так ощущали попытку функционалистов доказать неизбежность и полезность стратификации общества. Функциональный подход надломил доселе существовавшую парадигму представлений об обществе, общепринятую систему взглядов и модель построения концепций. Это вело к революционному преобразованию не только системы знаний, но и самого подхода к их получению. Хотя у тех крупных ученых, которых мы с вами здесь изучали, такой привязанности к существующей модели не было. Крупный ученый всегда стоит особняком, и его концепции плохо укладываются в существующую научную мифологию. Речь может идти только о научном сообществе в целом, о тех сотнях и тысячах работников на ниве получения и обработки знаний, которые, как правило, привержены такой мифологии. Этот экскурс в область самочувствия и эмоциональных состояний ученых показался мне очень важным. Для такого тонкого предмета пришлось использовать метод личных документов, в данном случае воспользоваться собственными воспоминаниями. Это необходимо, во-первых, для того, чтобы показать: не только исследователи, воспитанные в марксистских принципах, проявляли косность в восприятии новых концепций и подходов. Но и западные ученые во многих случаях испытывали те же эмоции и проявляли то же сопротивление новому, что и мы. А во-вторых, чтобы еще раз подчеркнуть, что такое внутреннее сопротивление затрудняет движение вперед. Польские социологи сориентировались раньше нас и лучше сумели использовать хрущевскую «оттепель». В результате в 1965 г. Адам Сарапата уже издал книгу «Изучение расслоения и социальной мобильности в Польше», где приводятся очень любопытные данные, как люди оценивают профессии, какое справедливое вознаграждение они считают необходимым для всех этих профессий, а также как они оценивают свое социальное положение и социальное положение своих знакомых и вообще окружающих людей. На богатом эмпирическом материале удалось выяснить, что шкала социального престижа носителей определенных профессий и шкала справедливого вознаграждения оказались весьма близкими друг к другу. Интересно, как формировалось положение на шкале социального престижа ксендза, например, а также некоторых других профессий. Таких спорных профессий, кстати, было мало. Всего на оценку было дано 30 профессий, следовательно, длина шкалы составляла 30 пунктов. При опросе о социальном положении вначале был дан открытый вопрос относительно критериев его оценки. На первый план вышли: а) характер работы; б) зарплата и в) образование [3: с. 90]. Как видим, Уорнер оказался прав: критерий «образование» оказался активно работающим в европейских исследованиях. Партактив и некоторые категории рабочих и служащих сталкивали ксендза в самый низ шкалы. Наоборот, другие категории поднимали его вверх — на 11-е, 9-е и даже 6-е место. Для понижения ему справедливого вознаграждения наряду с традиционно принятыми тогда обоснованиями («нетрудовой элемент» и др.) фигурировало и такое: «Он же один, ему не нужно семью кормить». Разошлись мнения также относительно профессии актера. Некоторые утверждали, что «это вообще не профессия» и «непонятно, чем он занимается». Такие высказывания по преимуществу делали сельские жители и некоторые категории рабочих. Другие же, в особенности образованные слои населения, давали актеру высокое положение на шкале престижа. Мы же в 1967 г. провели только первое полевое исследование. Правда, это было солидное исследование, охватившее около 8000 сельских жителей по анкете, содержавшей более 200 вопросов. Исследование исходило из предположения: для того чтобы сельская молодежь перестала стремиться в город, нужно создать ей городские условия жизни в селе. Эти условия должны были заключаться в открытии пунктов бытового обслуживания, парикмахерских, активизации работы клубов, а также в снабжении села более широким ассортиментом товаров. Один из вопросов предполагал описание истории профессиональной жизни опрашиваемого, но, естественно, о социальном престиже, социальном положении и т. д. мы своих респондентов не опрашивали. Анкету с такими вопросами в партийных органах нам бы ни за что не утвердили. Да думаю, что и сельское население вряд ли смогло бы на них отвечать. Кстати, вопрос о справедливой оплате у нас в анкете 1967 г. стоял. И с этим связан один характерный эпизод, о котором нельзя не рассказать. И я вновь пользуюсь методом личных документов — привожу запись из моего дневника, который я вела во время опроса в селах в районе озера Чаны. Я опрашивала колхозного возчика — худой, усталый и, по-видимому, немного больной, он полулежал на кровати одетый и на вопрос: «Сколько вы получаете на работе?» — ответил с акцентом (видимо, он был татарин или полутатарин — там много татарских сел): «Тридцать рублей получаю. Разве это правильно? Целыми днями на работе — и в выходные вызывают... Я же не только возчик, я и грузчик еще. Наломаешь спину за эти тридцать рублей...» Я сразу же спросила его: «И сколько, вы считаете, было бы справедливо платить вам?» Он подумал: «Тридцать пять рублей, наверно, было бы правильно». Я в то время была инженером, то есть техническим работником в научном учреждении, и получала 95 рублей — это счи талось очень низкой зарплатой. Младшие научные сотрудники получали в пределах 105-120 рублей, старшие — больше. И хотя шкала зарплат была довольно короткой, тем не менее различие в оплате чувствовалось. Но 30 рублей за тяжелую физическую работу — это просто не укладывалось в сознании. Еще один попался мне респондент — казах, старый уже человек, но с такой восточной благородной стариковской осанкой. Я ахнула, узнав, что его пенсия составляет 10 рублей. Даже переспросила: «Сколько?» «Десять, — сказал он, — это колхоз назначил. Я всю жизнь только в колхозе работал. На пенсию вышел перед войной. Когда началась война, вернулся на работу... Очень тяжелые были работы...» Можно сказать, отблагодарили человека. Что к этому можно добавить о справедливой оплате? Кроме нас «социальными перемещениями» занимались в Свердловске (Михаил Руткевич), а также в Ленинграде (Олег Шкаратан). Они затрагивали проблему продвижения (или социальной мобильности), но работали в рамках классово- прослоечной модели. Какой-то материал, однако же, был собран и ими. Думаю, в будущем эти данные смогут пригодиться для выстраивания динамических рядов (то есть исторического прослеживания разного рода проблем). Таким образом, Уорнер «расшевелил» социологов, поставив массу проблем как перед теоретиками, так и перед методологами. Завершая эту тему, следует остановиться на тех позитивных оценках, которые были высказаны о работах этого интересного социолога, на доказательствах его правоты. Одним из самых важных являлся вопрос о возможности экстраполяции (распространения) выводов, сделанных Уорнером на сравнительно небольших общинах, на большие города и на общество США в целом. Некоторые социологи доказывали, что только в таких малых городах, какие исследовал Уорнер, люди более или менее знают друг друга, и поэтому там может существовать стратификация, основанная на прямых оценках одних людей другими и в конечном счете — всех всеми. В больших городах человек знает лишь небольшой круг людей, с которыми сталкивается по работе и по другим делам, с которыми водит дружбу; знает еще, возможно, актеров, известных спортсме нов, дикторов телевидения, кого-то из политиков — вот и все. А ведь в городе проживают миллионы людей, кто же может их всех оценить, чтобы выстроить иерархию статусов? И второе возражение: поскольку оценки производятся не только на основании профессии и заработков, но и на основании поведения человека, то ведь модели поведения, общепринятые в малых городах, могут быть совершенно иными, нежели те, какие существуют в больших городах. На второй вопрос сторонники уорнеровской концепции ответили, что благодаря средствам массовой коммуникации происходит унификация моделей поведения — и этот процесс идет довольно быстро. Жители малых городов воспринимают модели поведения жителей мегаполисов и стремятся им подражать, так что если и есть что-то оригинальное в поведении жителей малых городов, то это будут весьма небольшие добавки к массовым моделям. Следовательно, как в больших, так и в малых городах оцениваются приблизительно одни и те же модели поведения. Другой аргумент мог бы звучать так: даже если они и оценивают друг друга по разным моделям поведения, нельзя на этом основании утверждать, что сами стратификационные иерархии у них будут разные. На первый вопрос (о невозможности знать всех в большом городе) очень остроумно ответил немецкий социолог Дитрих Герцог — сторонник и защитник концепции Уорнера. Он сказал: да, жители крупных городов по большей части знать друг друга не могут, но они узнают друг друга. Иными словами, встретившись в первый раз и знакомясь, они оценивают способы поведения друг друга, и члены одного и того же класса «признают» своих. Каждый в ответ на свой поступок получает соответствующую, ожидаемую им реакцию, поэтому им хорошо и легко друг с другом — они «одного поля ягоды». Члены же разных классов во время общения очень быстро начинают испытывать затруднения и дискомфорт: поступки и ответы на них не совпадают. Естественно, это не касается делового и официального общения — там все это стандартизовано именно так, чтобы самые разные люди могли договариваться друг с другом. Но в неофициальном, личном общении, где-нибудь в компании отдыхающих, именно нормы поведения, определяющие статус ную принадлежность людей, начинают работать особенно непосредственно и очевидно. Если признать такое объяснение, то можно признать существование стратификационной структуры и в больших городах — в сознании людей, так что каждый житель проходит оценивание от знакомых, приятелей, сотрудников по работе, а также и от незнакомых, с которыми сталкивается в разных ситуациях. В результате этой процедуры человек относится к своему социальному классу более или менее точно. Все мы это знаем по своему опыту жизни в Москве или другом городе: встретившись с новым человеком, мы начинаем оценивать его поведение в повседневном общении и быстро выделяем знакомые нам черты. Или, наоборот, натыкаемся на что-то, что вызывает.в нас чувство дискомфорта, а иногда даже протест. В зависимости от этого человек оценивается (часто подсознательно) как «свой человек» или «не свой». И если «не свой» хочет войти в нашу компанию или удержаться в ней, он должен приспосабливаться, осваивать наши модели поведения. В этом нет ничего ужасного — во многих компаниях весьма благожелательно встречают «чужаков», однако все-таки требуют от них определенной адаптации. Теперь, как говорится, «на закуску», разберем здесь еще и статью Т. Парсонса, которая непосредственно относится к нашей теме, так как называется «Аналитический подход к теории социальной стратификации». Она появилась в печати в 1940 г., то есть раньше и статьи К. Дэвиса, и статьи К. Дэвиса и У. Мура. Но мы предпочли начать разбор с тех статей, потому что они берут проблему, если можно так выразиться, более систематически, рассматривают весь комплекс понятий, существовавший на то время, или, точнее сказать, создававшийся ими же именно в то время. Парсонс берет проблему в определенном ракурсе: его интересует распределение моральной репутации, то есть уважения (по Дэвису). Он показывает, что если вознаграждения в виде социального престижа и власти «тянут» людей вверх, обеспечивая обществу возможность выбора наиболее способных и подготовленных на наиболее функционально важные места, то «моральная репутация» побуждает их держаться за достигнутое место, тем самым все время мотивируя делать усилия, чтобы соответствовать своему назначению. В этой мотивации он выделяет два компонента: «эгоистический интерес» индивида, не желающего потерять источник вознаграждений, которого он достиг, и ценностное переживание, то есть усвоенное им уважение к требуемым от него нормам поведения как к ценностям. Соотношение того и другого компонента может быть разным, но в целом они подкрепляют друг друга в иногда совсем не легкой борьбе и конкуренции за статус. «Нормальный деятель» — это в значительной степени «интегрированная» личность. «Обычно вещи, которые он ценит, исходя из моральных побуждений, — это в то же время вещи, к которым он стремится как к источникам гедонистических удовольствий или объектам своих привязанностей» [1: с. 116]. При этом «он наделен либо хорошо развитым чувством самоуважения, либо в большей или меньшей степени испытывает чувства „вины" и ,,стыда“». С другой стороны, в обществе «в результате дифференциации ролей существует и дифференциация конкретных целей, которые получают одобрение с моральной точки зрения у различных индивидов. Но поскольку общество морально и институционально интегрировано, все они руководствуются при этом одной и той же более абстрактной моделью. Эта всеми признанная модель используется для оценки того, что выше, а что ниже, в применении к индивидам» [1: с. 117]. Здесь следует отметить одну очень важную для понимания концепций Парсонса вещь: он всегда работает с идеальной моделью общества, поскольку именно на такой модели объяснение всех процессов, необходимо происходящих в обществе, наиболее понятно. Когда Парсонс говорит, что общество морально и институционально интегрировано, то он не считает, что в реальности все общества действительно прекрасно интегрированы как морально, так и институционально (то есть нормативно). Когда он переходит к конкретному анализу общества, он принимает как должное, что уровень такой интеграции, как правило, оставляет желать лучшего. Более того, он сам время от времени оговаривается, что настоящей интеграции ни одно общество в совершенстве достигнуть не может, и это нормально. Когда он говорит, что каждое общество морально и институционально интегрировано, имеется в виду, что какая-то сте пень интеграции в нем обязательно присутствует. Без этого общество просто не сможет функционировать: оно попросту развалится. Предполагая такую степень интеграции, которая необходима для более или менее нормального функционирования общества (большей частью все-таки скорее менее, чем более нормального), Парсонс и утверждает, что каждое общество интегрировано по этим параметрам. Это необходимо помнить, так как такие высказывания Парсонса вызывают массу недоразумений и затруднений. Все начинают пенять Парсонсу: где же он видел такое идеально интегрированное общество? Но он не утверждает, что оно интегрировано именно идеально, просто раз оно, общество, живо, значит, какую-то необходимую степень интеграции имеет. Итак, в обществе всегда существует какая-то интеграция взглядов по поводу моральных оценок, приложимых к тем или иным конкретным целям, которых добиваются индивиды. Сами индивиды не только хорошо осведомлены о существовании таких оценок, но, как правило, их разделяют. Если же индивид не очень внутренне привержен этим моральным оценкам, не ощущает их как ценность и долг, то все равно для того, чтобы удовлетворить свои эгоистические интересы, ему придется проявить больший или меньший конформизм с институционализированным (то есть нормативно признанным) определением ситуации. Далее Парсонс перечисляет основные критерии достижения статуса: принадлежность к определенной ячейке родства, или социальное происхождение; личные качества; пол, возраст, определенные природные способности и проч. Сюда же включены достижения, то есть результаты действий индивида, которые оцениваются как положительные; владения, то есть то, чем индивид владеет, включая богатство и власть — институционально признанное право влиять на действия других; и влияние: способность оказывать влияние на других, не санкционированная институционально. Признав, что «статус любого данного индивида в системе стратификации общества может рассматриваться как результирующая всех оценок, на основании которых он получает статус по каждой из шести рассмотренных выше шкал» [1: с. 121], Парсонс пере ходит к рассмотрению двух главных типов статусов: аскрип- тивного и достижительного. Эту типологию ввел в науку антрополог Ральф Линтон. Под «аскриптивным» понимается тот «статус, который человек получает на основании своих качеств, которые от его усилий не зависят: пол, возраст, семейное положение, определенные природные дарования, происхождение» (это то, что в парсоновском перечислении определено как «личные качества»). Этот статус дается человеку (как бы на блюдечке с голубой каемочкой) по мере того, как он достигает определенного возраста, женится или становится очень привлекательным и проч. И в этом статусе он находится вплоть до своего перехода в следующее состояние. Например, старости, потери трудоспособности и др. «Достижительный статус» предполагает, что индивид его завоевывает в конкуренции с другими, проявляя и предъявляя при этом определенные достижения, то есть успехи в работе, полученное образование, опыт работы и т. д. В обществе, где преобладают аскриптивные статусы, конкуренция развита слабо или вовсе не предполагается. Однако моральная оценка и здесь действует очень эффективно: от того, как человек справляется с обязанностями своего статуса, зависят его репутация в обществе, уважение окружающих, а тем самым его положение в неформальных, личностных отношениях. В обществе, где преобладает система достижитель- ных статусов, от моральной оценки зависит не только получение индивидом того или иного желательного для него статуса, но и пребывание в нем. И далее Парсонс переходит к анализу собственного общества, то есть общества США 1930-х гг. Мы, говорит он, — общество, в котором основой социальной стратификации является достижительный статус, и именно профессиональные достижения человека обеспечивают ему статус — все остальное играет подсобную роль. Но такое положение имеет одно важное следствие — оно активно разрушает систему родства. В самом деле, в конкуренцию за статусы должны вступать все, практически каждый человек в обществе. Тогда постоянной оценке подвергаются успехи, например, родителей и их взрослых детей, братьев и сестер и т. д. И сравнение оказывается обидным для того, не в чью пользу складывается ситуация. Это вызывает напряженность между родственниками, то есть на «территории» одной и той же семьи. И эта напряженность будет действовать на семью разрушительно. Профессиональная система «утесняет» и как бы вытесняет из общества систему родства. Но семья необходима для воспроизводства членов общества; ее полное разрушение противоречит интересам общества. При этом Парсонс утверждает, что «абсолютное равенство возможностей, как ярко показал Платон, несовместимо с какой бы то ни было солидарностью семьи» [1: с. 124]. Общество развивает определенные механизмы защиты семьи. Во-первых, оно доводит семью до «ядерного» состояния, оставляя в ней только мужа, жену и их несовершеннолетних детей. Такая единица родства «из всех видов родственных единиц, по-видимому, позже всех подвергается напряжениям и распаду в результате рассеяния ее членов как географически, так и по шкале стратификации современной профессиональной иерархии» [1: с. 124]. Несовершеннолетние дети не вступают еще в борьбу за статус. Остается проблема оценочного сравнения успехов мужа и жены. Какое-то время поддерживалась традиционная модель: в профессиональной сфере работает только мужчина, женщина отвечает за дом: растит детей, ведет домашнее хозяйство. В очень отдаленные времена жена помогала мужу также и в сельскохозяйственных работах, но тогда все хозяйство было заключено внутри семьи. В дальнейшем муж приносит в семью деньги, заработанные «на стороне», — и семья совместно эти деньги тратит. Причем на женщину здесь ложится дополнительная задача — демонстрировать благосостояние семьи посредством одежды, украшений, драгоценностей и прочих знаков богатства. Но техническая революция привела к резкому расширению производства, потребовалась масса дополнительных рабочих рук, и в то же время сами производственные операции постоянно облегчались и упрощались за счет технического оснащения. И женщин все больше начали вовлекать в производство. Вот тут и возникла опасность «обидного» сравнения статусов мужа и жены в производственной сфере. Правда, общество довольно долго ставило преграды развитию этого процесса: не которое (довольно продолжительное) время все работы были разделены на «мужские» и «женские», и попытки женщин заняться мужскими профессиями социально не одобрялись. Но в XIX в. началась борьба женщин за полное равенство с мужчинами, в том числе и в профессиональной сфере. Конечно, «мужские» специальности в среднем оплачивались лучше и в общественном сознании оценивались как более важные и интересные. Но в конечном счете женщины добились своего: разделительная линия между «мужскими» и «женскими» профессиями стерлась. Женщины получили право заниматься «мужскими» работами, что вскоре многими из них было оценено как весьма сомнительное преимущество. Влившись в «мужскую» профессиональную сферу, женщины очень быстро заняли в ней нижние этажи: им достались наиболее примитивные, грязные и физически тяжелые виды труда, поскольку чем больший элемент умственного труда содержится в выполняемой работе, тем большего образования она требует. Соответственно, подготовка к такой работе отнимает много больше времени и сил, чего женщины, обремененные, как правило, семьей, не могли себе позволить. И ядерная семья, в свою очередь, становится нестойкой, легко разрушающейся единицей. Что мы и наблюдаем в наше время во все возрастающем объеме. Однако Парсонс не считает, что все заслоны для роста напряжений в семейно-родственной сфере пали окончательно. Он указывает на го, что в результате все большей дифференциации профессий («разделение общественного труда» по Дюрк- гейму — он тоже считал, что эта дифференциация увеличивается и будет увеличиваться все больше) возникает все большее количество шкал оценок внутри каждой профессиональной сферы. Сферы эти очень различны: одни из них существуют уже давно и, так сказать, «хорошо обустроены» изнутри. Они обладают наиболее длинными и тщательно разработанными шкалами. Другие появились недавно, в них все еще не устоялось, в том числе и шкалы оценок — по большей части короткие, а если длинные, то запутанные и нечеткие. В результате в общенациональном масштабе эти шкалы оказываются все менее сравнимыми. И если, например, один брат — профессор в известном университете, получающий приличное, но не такое уж большое жалованье37, а другой брат — очень крупный скотопромышленник в Чикаго, ворочающий огромным капиталом, — то не всегда возможно с уверенностью сказать, кто из них добился большего успеха в жизни. Хотя в более близких профессиональных сферах такие сравнения возможны. Например, даже если доход университетского профессора ниже, чем у преуспевающего юриста, при сравнении этот профессор получит оценку, которая будет не в пользу богатого юриста. Вновь можно здесь вспомнить наших учителей, которым «так мало платят», и поэтому наши социологи считают возможным понизить их в статусе по сравнению с представителями малого бизнеса, которые, конечно, больше «зарабатывают», но отнюдь це миллионеры. А уж разница в их социальном престиже отнюдь не пропорциональна разнице в доходах. Поскольку дифференциация продолжает усиливаться, то разнокалиберность шкал оценок возрастает. Следовательно, сравнение статусов для лиц, занимающих места в разных профессиональных сферах, становится все более затруднительным. Так что определенный заслон напряжениям в семейнородственной сфере в некоторой степени еще существует. И будем надеяться, что начнут появляться и какие-нибудь другие. Общество — развивающаяся система, что-то в нем исчезает, что-то появляется. И не всегда это вновь появляющееся ведет к ухудшению обстановки в социальной сфере.