Лекция 11 Питирим Сорокин. Построение социального пространства
ч^/бычно мы даем весьма скупые сведения об авторах тех концепций, которые здесь рассматриваем. Но о Питириме Сорокине нужно сказать гораздо больше. Во-первых, потому что он единственный великий русский социолог. Во-вторых, потому что он как личность больше своих концепций, хотя написал очень много. И в-третьих, потому, что он прожил действительно очень сложную жизнь. Питирим Александрович Сорокин родился в селе Турья Вологодской губернии 21 января 1889 г. Ему выбрали имя в честь святителя Питирима, одного из просветителей народа коми-зырян. Его отец был ремесленником, жестянщиком и зарабатывал тем, что реставрировал церковную утварь, оклады на иконах и т. д. И пил горькую. А мать его была крестьянка, зырянка по происхождению. Она умерла, когда мальчику было пять лет. Некоторое время он вместе со своим братом бродил за отцом от церкви к церкви. С грамотой его познакомила какая-то женщина-доброхотка, у которой он учился на дому. Пристроила его туда тетка, сестра покойной матери. В 1902 г. в возрасте 13 лет он порывает с бродяжничеством и устраивается в Гамскую двухклассную школу, которая была предназначена для подготовки сельских учителей. В 1904г., окончив школу как отличный ученик, Сорокин был направлен в Хреновскую церковно-учительскую школу в Костромской губернии. Об этом периоде своей жизни Сорокин пишет: «Кроме учителей и студентов, я познакомился здесь с кучей народа: крестьяне, рабо- чие, чиновники, служители культа, официальные лица, доктора, писатели, юристы, предприниматели, лидеры местных кооперативов и представители разных политических течений — эсеры, социал-демократы (большевики и меньшевики), монархисты, анархисты, либералы и консерваторы всех мастей» [7: с. 6]. Началось интенсивное чтение многих неизвестных мальчику ранее книг и газет. Затем — Русско-японская война и революция 1905 г. «Моя религиозность, — пишет он, — сменилась полурелигиозным отказом от теологии и ритуалов Русской Православной церкви... Все мое предшествующее мировоззрение и ценности были заменены на „научно-эволюционную теорию" и „естественнонаучную философию"... Я стал энтузиас- том-проповедником антицаристской революции и лидером социалистов-революционеров в школе и прилежащих регионах». И уже на Рождество 1906 г. в возрасте 16 лет он был впервые арестован. В это время он начал читать солидные книги: Лаврова, Михайловского, Чернова, Маркса, Плеханова, а также труды Дарвина, Спенсера и Конта. Освободившись из тюрьмы в 1907 г., Сорокин некоторое время еще проявлял революционную активность, но вдруг понял, что это не его путь, и уехал «зайцем» в Санкт-Петербург. Сорокин занимается репетиторством, знакомится со многими людьми и в 1909 г., сдав экстерном экзамен за гимназию в Великом Устюге, поступает в Санкт-Петербургский психоневрологический институт, где незадолго до этого по ходатайству В. М. Бехтерева была открыта кафедра социологии. Преподавать на эту кафедру пригласили двух тогда уже всемирно известных ученых — Е. В. Де-Роберти и М. М. Ковалевского. Оба оказали громадное влияние на молодого Питирима Сорокина, а М. М. Ковалевский опекал его до самой своей смерти в 1916 г. Время от времени он вытаскивал Сорокина из тюрем, куда тот продолжал исправно попадать, поскольку окончательно не порывал с эсерами и даже редактировал некоторые их газеты. В 1910 г. Сорокин переводится в университет на юридический факультет, где учится и работает под руководством очень крупного ученого Д. И. Петражицкого, Написав в 1911-1914 IT. множество статей, в 1914 г. он издает свою первую книгу «Преступление и кара, подвиг и награ да». Закончив университет, он остается при кафедре уголовного права и судопроизводства. В 1915 г. Сорокин сдал магистерские экзамены, а в 1917-м получил звание приват-доцента Петроградского университета. Много внимания он уделяет работам Дюркгейма, активно его популяризует на русском языке и даже вступает с ним в переписку30. Февральская революция 1917 г. закружила Сорокина: он редактировал эсеровские газеты «Дело народа» и «Воля народа» и даже одно время работал секретарем у А. Ф. Керенского; был избран депутатом Учредительного собрания. Однако, как свидетельствует сам Сорокин, к марксистскому учению и марксистской идеологии он никогда не проявлял интереса, а октябрьский переворот поверг его в ужас и уныние. Этот период Сорокин в автобиографии назвал «жизнь в смерти». Он пишет и публикует в ряде центральных газет открытое письмо, в котором констатирует фиаско эсеровской программы и заявляет о выходе из этой партии. Это письмо очень внимательно прочитал Ленин, который дважды возвращался к нему. Две статьи Ленина, включая «Ценные признания Пи- тирима Сорокина», — к сожалению, этим ограничивалась информация о Питириме Сорокине в нашей стране. В советское время его книги и статьи оказались под запретом и не переиздавались. Однако до 1922 г. Сорокин еще активно сотрудничал с Наркоматом просвещения, а в 1920 г. был выбран руководителем кафедры социологии при факультете обществознания Петроградского университета. Он пишет «популярные» учебники по праву и социологии и в том же 1920 г. издает двухтомную «Систему социологии». В апреле 1922 г. по поводу этой книги был устроен диспут; собравшиеся студенты и видные ученые признали ее «выдающимся достижением русской социологической школы», а в заключение наградили автора бурными аплодисментами. Но уже летом 1922 г. прокатилась волна арестов среди научной и творческой интеллигенции. Сорокин на этот раз тюрьмы избежал, потому что во время арестов находился в Москве, а не в Петрограде. Но его вызвали вместе с другими, заставив подписать две расписки: в первой преследуемый обещался по кинуть страну в течение 10 дней, во второй — никогда больше в нее не возвращаться под страхом смертной казни. 23 сентября 1922 г. 33-летний Питирим Сорокин с женой Еленой Баратынской покинули страну. Так мы лишились своего самого крупного социолога, а вместе с ним и ряда других крупных ученых — Бердяева, Пошехонова, Осоргина, Кондратьева и многих других. Первоначально приехав в Берлин, Сорокин по приглашению президента Чешской Республики Б. Массарика перебрался в Прагу. Здесь в течение года он организовал два журнала («Деревня» и «Крестьянская Россия») и подготовил к печати пять книг — как научного содержания, так и тех, где анализировал современное положение в России. При этом он читал еще лекции в сельскохозяйственном институте. Осенью 1923 г. крупные американские социологи Э. Хайес и Э. Росс пригласили его в Америку прочесть несколько лекций о русской революции. Лекции Сорокина, а затем его «Листки из русского дневника» были встречены американской публикой с некоторой сдержанностью. Американская профессура того времени смотрела на русскую революцию через розовые очки, а потому оценки Сорокина казались ей чрезмерно пессимистическими. Однако это было списано на его «рассерженность» и «злопамятность» — не может же эмигрант, насильно выдворенный из страны, смотреть на вещи объективно. Сорокин быстро акклиматизировался в США, завел себе множество знакомых и уже через год начал свободно говорить по-английски, что позволило ему читать лекции в Миннесотском университете. При этом он издал «Социологию революции» (1925), «Социальную мобильность» (1927), «Современные социологические теории» (1928), «Основания городской и сельской социологии» (в соавторстве с К. Циммерманом, 1929), затем начинает выходить трехтомная «Систематическая антология сельской социологии» (1930-1932). Все эти книги вызывали очень неоднозначную реакцию, поскольку раздражали своей неординарностью, непривычностью подходов и языка, но не могли не убеждать. В 1930 г. всемирно известный Гарвардский университет основал социологический факультет и предложил Сорокину его возглавить. Здесь он и проработал ни много ни мало 29 лет, до ухода на пенсию в 1959 г. в возрасте 70 лет. С самого начала он пригласил К. Циммермана и затем Талкотта Парсонса, работавшего на факультете экономики, читать лекции по социологии. Временно читать лекции он приглашал также У. Томаса, Г. Беккера и Л. фон Визе. Получив огромный по тем временам грант в 10 ООО долларов на четыре года, Сорокин создает фундаментальный труд своей жизни — «Социально-культурную динамику». Это было многотомное издание, содержащее целое море материала, которое социологи восприняли по большей части недоброжелательно. Тогда Сорокин делает из нее популярную адаптацию для массового читателя — «Кризис нашего времени» (1941), которая оказалась востребованной и стала самой многотиражной из его работ. Потом на эту же тему он издает книги «Человек и общество в бедствии» и «SOS — значение нашего кризиса» (1951). Студенты и молодые преподаватели на факультете его почитали и даже обожали, однако влияние его было минимальным. Постепенно он стал «одиноким волком от науки», как называли его современники. Нельзя не привести воспоминания социолога Льюиса Козе- ра о Сорокине этого времени: «Я никогда не забуду этого исхудалого старца, выпрямившегося за кафедрой ультрасовременного зала университета в Брандисе, призывающего аудиторию покончить с соблазнами и приманками нашей „чувственной" культуры, осознать всю ошибочность этого пути развития и возвратиться на тропу „идеациональной правильности" (точнее было бы, наверное, перевести это слово как „праведность")». В эти годы выходят его работы «Социальная философия в век кризиса» (1950), «Альтруистическая любовь» (1950), «Изыскания в области альтруистической любви и поведения» (1954), «Пути и власть любви» (1954), «Американская сексуальная революция» (1957) и «Власть и нравственность» (1959). Сорокин продолжал эпатировать американскую публику и в 60-е гг. В частности, он опубликовал эссе «Взаимное сближение Соединенных Штатов и СССР к смешанному социокультурному типу». Это, пожалуй, наиболее неожиданная точка зрения для тогдашних политиков и ученых. «Западные лидеры уверяют нас, — пишет Сорокин, — что будущее принадлежит капиталистическому („свободное предпринимательство") типу общества и культуры. Наоборот, лидеры коммунистических государств уверенно ожидают победы коммунистов в ближайшие десятилетия (вспомним торжественное заявление Хрущева о том, что „нынешнее поколение будет жить при коммунизме"). Будучи несогласным с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечество избежит новых мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим типом возникающего общества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не коммунистический, а тип специфический, который мы можем обозначить как интегральный. Этот тип будет промежуточным между капиталистическим и коммунистическим строем и образом жизни. Он объединит большинство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефектов каждого типа» [7: с. 16]. Эта концепция выдвигалась «с обеих сторон»: в 60-е же годы в Советском Союзе ее пропагандировал академик А. Д. Сахаров. Могла ли она осуществиться реально? Трудно сказать. Образы жизни и многие культурные элементы очевидно сближались. Обе системы постепенно теряли свои изначально заданные идеологические особенности. Тем не менее слияние оказалось, по-видимому, слишком сложным и «мудреным» процессом. Последние крупные работы Сорокина, ни разу не сумевшего, как он сам писал о себе, «испытать творческого спада», — «Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук» (1956) и «Современные социологические теории» (1966) — были встречены вполне благожелательно. В 1964 г. он был избран председателем Американской социологической ассоциации. Умер Сорокин в возрасте 79 лет в своем доме в Винчестере 11 февраля 1968 г. Он очень любил этот дом и цветы, которые сам пестовал, радуясь, как ребенок, когда они получали премии на выставках. Американская социологическая ассоциация установила премию его имени за лучшую работу по социологии. Из огромного наследия Питирима Сорокина на русском языке существуют практически только крохи: его работы, из данные до 1922 г., и вышедший в 1991 г. сборник «Питирим Сорокин. Человек, цивилизация, общество», который на своих 540 страницах, естественно, не мог объять необъятного. Вместо многотомной «Сопиально-культурной динамики» в нем помещена популярная версия — «Кризис нашего времени», несколько небольших работ по общей социологии, работы о революции и социологии, а также «Социальная мобильность». В предисловии приведено множество фактов из его биографии, чем мы и воспользовались в данной лекции. «Социально-культурной динамикой» мы заниматься не будем не только в силу ее огромных размеров, но и потому, что это, в общем, особый жанр, который можно было бы назвать социософией (по аналогии с историософией). В нем слишком много философии, но обойти его вниманием также было бы неправильно — все-таки это основной труд жизни. Поэтому мы просто приведем здесь анализ этой работы, данный Флорианом Знанецким, ученым умным, внимательным и достаточно благожелательно настроенным к автору: «Сорокин — это первый ученый-гуманитарий, применивший единый подход ко всем областям, или, как он их называл, „подразделениям11, культуры, а также к связям между куль турными явлениями, принадлежащими к различным подразделениям. Основным его понятием является понятие системы. Хотя понятие это использовалось представителями разных областей: исследователями философии и науки, экономистами, теоретиками, политиками, социологами, — никто до Сорокина, если мы не ошибаемся, не распространял его на все категории культурных явлений. Количество и разнообразие культурных систем, охваченных сорокинским анализом, беспрецедентно. Кроме того, исследования его включают системы, расположенные в ряд, — от наипростейших до наиболее сложных. Он принимает во внимание различие в степени их интеграции, начиная от масс и кончая системами высокоорганизованными, он также сравнивает время их существования и распространенность. Он подчеркивает необходимость исследования изменений, происходящих в этих системах, как имманентных, так и тех, которые вызываются внешними влияниями (правда, он пренебрегает проблематикой возникновения новых типов систем). В своей работе он берет во внимание проблему связей между различными сферами культуры. Обычно связи эти оказываются двоякими: 1) логично-значениевые — между системами, существующими в одно и то же время, но принадлежащими к разным подразделениям — религии, философии, искусству, технике, экономическим и политическим организациям (которые в совокупности создают историческую цивилизацию); 2) причинно-функциональные — между изменениями, происходящими в этих различных подразделениях. Обобщения, сделанные Сорокиным по поводу отдельных систем и связей между ними, встречены были суровой критикой со стороны специалистов. Без сомнения, многие из этих обобщений научно не обоснованы,-но эти недостатки не имеют большого значения, поскольку ни один методолог или историк науки не может ожидать, что такая оригинальная попытка одного мыслителя охватить все области культурных явлений, каждой из которых специалисты посвящали всю свою жизнь, увенчается полным и мгновенным успехом. Эту попытку следует признать творческим подвигом, имеющим целью открыть новые пути будущего интеллектуального прогресса. Возникает вопрос: ведет ли этот путь к постепенному созданию общей науки о культуре в том смысле, в каком термин „наука" используется исследователями как естественных, так и культурных явлений? В свете собственной теории Сорокина ответ должен быть категорически отрицательным. Во-первых, он считает, что полное знание о мире культуры может быть достигнуто только путем объединения трех методов: эмпирического, рационального и мистической интуиции. В пятой части своей книги „Социально-культурная причинность, пространство, время" (изданной в 1943 г.) он так формулирует это свое утверждение: «Социально-культурная действительность, включая сюда и человека как ее творца, носителя и субъекта, многообразно сложна. Она имеет свои эмпирические аспекты, которые можно наблюдать и исследовать с помощью чувственного опыта... Рационатьно-логический аспект, представляемый различными замкнутыми мысленными системами, должен дознаваться при помощи дискурсивной логики человеческого разума... Наконец, сверхмысленная, сверхразумная металогическая фаза социально-культурной действительности, вместе с самим человеком, должна постигаться с помощью правды веры или сверх- мысленного, сверхразумного, металогичного акта „интуиции" или мистического опыта». В то время как первые два метода в современности связаны между собой в разной степени в разных науках, третий единодушно отвергается всеми учеными. Во-вторых, сорокинская теория культурного времени (которую научно признать можно, только если речь идет о сравнительном исследовании с учетом исторического времени существования культурных систем) достигает своей вершины в понятии вечности определенных логически-значениевых систем. Очевидно, невозможно привести какой бы то ни было научный довод в пользу вечности какой-либо культурной системы. И в-третьих, сорокинская концепция культурного пространства (которую также можно признать лишь настолько, насколько возможно доказать, что человеческое восприятие и воображение пространства культурно обусловлены) приводит к концепции, которая, правда, пользуется словом „пространство", но не включает в себя явления, обозначаемые этим словом. Это дает ему возможность рассматривать связи между равнозначными культурными системами таким образом, что мир культуры как бы обладает собственной протяженностью, совершенно до сих пор неизвестной, независимой и совершенно отличной от пространственной протяженности эмпирического мира. В-четвертых, Сорокин вводит понятие суперсистемы, связующее все категории культурных систем, выступающих в какой-либо общности в определенном историческом периоде и обладающих какими- то предполагаемыми общими чертами. Это понятие дает ему возможность наложить на таксономичные, причинные и функциональные обобщения по поводу своеобразных культурных систем, а также их действительных связей идеально-типологические обобщения, касающиеся целых цивилизаций, и детерминистические обобщения, касающиеся их изменений. В результате возникает своеобразная разновидность философии истории — концепция „ненаправленных флуктуаций" цивилизаций между типами идеацианальной и чувственной цивилизации. Эти четыре концепции, безусловно, необходимы Сорокину, чтобы он мог развивать свою теорию. Это означает, что его теория выходит за рамки научных исследований, а ее единство основывается на научно недоказуемых метафизических догматах. Другими словами, мы имеем дело не с общей номо- тетичной наукой о культурных явлениях, но с синтетической философией сверхчеловеческого мира культуры. Как таковая она, безусловно, стоит выше всех философий культуры, развитых предшественниками Сорокина. Достаточно сравнить ее, с одной стороны, с философией Гегеля и неогегельянцев, а с другой — с философией биологических эволюционистов. Однако сам факт, что мыслитель, обладающий такими исключительно богатыми знаниями из сфер специализированных наук о культуре — теории религии, теории познания, теории литературы, теории искусств, музыкологии, технологии, политической экономии, социологии, — оказался не в состоянии создать хотя бы современную систематизацию этих результатов, не привлекая в помощь идеалистическую метафизику с телеологическими импликациями, указывает на то, что возможность создания единой общей науки о культуре остается пока сомнительной» [4: р. 642-646]. Из этого анализа, сделанного крупным ученым, видно какими колоссальными объемами материала «ворочал» Сорокин, какие разнообразные, подчас совершенно неожиданные способы он применял. Кроме того, становится понятным, почему он был «одиноким волком» в науке. Если даже ученый типа Зна- нецкого, совсем не позитивист и уж отнюдь не ползучий эмпирик, с сомнением относится к понятию «суперсистемы», которое в наше время не только не является чем-то странным, но скорее уже привычно, если такие же чувства у него вызывает понятие «культурного пространства», что также в наше время совершенно спокойно воспринимается научным сознанием, то можно себе представить, как к сорокинским построениям должна была относиться основная масса ученых 1940- х гг. Не говоря уже о выводе, который был сделан Сорокиным в результате этого анализа — а он доказывал, что западное общество проходит этап тяжелейшего беспрецедентного кризиса: «Все важнейшие аспекты жизни, уклада и культуры западного общества переживают серьезный кризис... Больны плоть и дух западного общества, и едва ли на его теле найдется хо тя бы одно здоровое место или нормально функционирующая нервная ткань... Мы как бы находимся между двумя эпохами: умирающей чувственной культурой нашего лучезарного вчера и грядущей идеациональной культурой создаваемого завтра. Мы живем, мыслим, действуем в конце сияющего чувственного дня, длившегося десять веков. Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме нам все труднее различать это величие и искать надежные ориентиры в наступающих сумерках. Ночь этой переходной эпохи начинает опускаться на нас с ее кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ее пределами, однако, различим рассвет новой великой идеаци- оналыюй культуры, приветствующей новое поколение — людей будущего» [7: с. 61]. Это было написано в 1937 г., и, естественно, в то время эти идеи очень трудно укладывались в головах современников. Мир (даже после тяжелого кризиса 1929 г.) казался прочным и развивающимся в позитивном направлении. Предсказание, которое сделал Сорокин, можно было воспринимать только как гиперболу, как попытки оригинальничать. Но нужно отметить, что такой же приговор западной цивилизации вынес еще раньше, в начале 1930-х гг., Павел Флоренский: «Здание культуры духовно опустело. Можно продолжать строить его, и оно еще будет продолжать строиться. Но... узнается конец исторического зона... по обращенности глаз более зорких в противоположную от наличной культуры сторону горизонта. Споры, борьба и гонения указывают на какую-то историческую нужность оспариваемого. Но наступает час, когда уже не спорят. Тогда, может быть, даже оценивают тонкость разработки выдохшейся цивилизации. Но сказано короткое слово „не нужно“ и им все решается. Дальнейшее же есть естественное разрушение оставленного дома» [7: с. 430-432]. Флоренский обладал очень зорким взглядом. Но не он один. Вот и Николай Бердяев в своей работе «Экзистенциальная диалектика Божественного и человеческого» пишет: «Мир проходит через богооставленность. Богооставленность мира есть его тяжесть. Фр. Баадер говорит: тяжесть значит, что Бог отсутствует. А мир нынче и очень тяжелый, и совершенно жид кий. Эта тяжесть мира и эта жидкость между собой связаны». И далее: «Мир переходит в жидкое состояние, он теряет свои формы, нет более твердых тел в мире. Исчезают твердые формы космоса в теориях и открытиях современной физики. Теряются твердые формы человеческой души в открытиях психоанализа и у философов отчаяния, страха и ужаса, теряются твердые формы социальной жизни в разложении старого мира» [6: с. 326]. Сорокин попытался показать это на историческом материале. Согласно его концепции, этот кризис длится уже в течение четырех веков. Всякая великая культура — это не просто конгломерат разнообразных явлений. Она вся связана и определяется в своих формах основным принципом, заложенным в ее фундаменте. Главным принципом (или главной истиной) средневековой культуры был Бог. «Такая же, сходная посылка, признающая сверхчувственность и сверхразумность Бога, хотя и воспринимающая отдельные религиозные аспекты по-иному, лежала в основе интегрированной культуры брахманской Индии, буддистской и лаоистской культур, греческой культуры с конца VIII по конец VI в. до н. э. Все они были по преимуществу идеациональными». «Закат средневековой культуры заключался именно в разрушении этой идеациональной системы культуры. Он начался в конце XII в., когда появился зародыш нового — совершенно отличного — основного принципа, заключавшегося в том, что объективная реальность и ее смысл чувственны. Только то, что мы видим, слышим, осязаем, ощущаем и воспринимаем через наши органы чувств, — реально и имеет смысл...» Столкновение этих двух принципов — уходящего идеационального и идущего ему на смену чувственного — «и их слияние в органичное целое создало совершенно новую культуру в XIII-XIV столетиях». Здесь посылка была: «объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна, она охватывает свер- чувственный и сверхрациональный аспекты плюс рациональный и, наконец, сенсорный аспекты, образуя собою единство этого бесконечного многообразия». Но процесс распада идеациональной культуры продолжался, и начиная приблизительно с XVI в. чувственный принцип устанавливается как основа ние существующей культуры. Теперь пришел час разрушения также и этой культуры. Сорокин утверждает, что кризис этот, будучи «тотальным» и интегральным, исключительно силен. За последние три тысячи лет, считает он, было всего четыре кризиса, подобных нашему. Тем не менее это не означает гибели культуры как таковой. Просто происходит очень глубокая перестройка, в ходе которой какие-то элементы культуры распадаются, отмирают и исчезают, а другие нарождаются. Потому что «ни одна из форм культуры не беспредельна в своих созидательных возможностях. Когда созидательные силы исчерпаны и все их созидательные возможности реализованы, соответствующая культура и общество или становятся мертвыми и не созидательными, или изменяются в новую форму, которая открывает новые созидательные возможности и ценности» [7: с. 432]. Эту перестройку и распадение прежних форм Сорокин и демонстрирует на основании колоссального материала из различных сфер культуры, из различных эпох и даже (для сравнения) из различных цивилизаций. Очевидно, что социологам -- современникам Сорокина, а отчасти и современным социологам, крайне трудно работать с такой системой и даже «суперсистемой», которую задал Сорокин для своего анализа. Социологи занимались более близкими и понятными им проблемами. В частности, Д. Маккинни в своей статье «Методология, процедуры и техника социологии» утверждает: «Не подвергая сомнению важность существенного вклада в эту область Сорокина, можно с достоверностью утверждать, что его более чем двадцать томов оказали меньшее влияние на методологию, чем гуттмановский анализ с помощью шкалы, анализ латентной структуры Лазарсфель- да, парсонсовская версия структурно-функциональной теории и беккеровская логика проверки конструктивного типа, которые все могут быть изложены в нескольких главах» [6: с. 326]. Утверждение совершенно верное, ибо, действительно, на развитие методики и техники социологии Сорокин оказал весьма небольшое влияние. И в то же время — неверное, так как методики и процедуры., чтобы быть ио-настоящему эффективными, должны быть подкреплены крепкими теоретическими кон струкциями и хорошим концептуальным аппаратом, а в этой области вклад Сорокина неоспорим. И кто виноват, что для развертки более или менее обоснованной концепции приходится писать целые тома? Здесь как по пословице «Не запряжешь, не поедешь». Хотя в 1940- 1950-е гг. многим казалось, что нет никакой необходимости запрягать лошадей в неповоротливую телегу теоретических концепций и общей теории. Но сейчас мы перейдем от сферы общих теоретических построений к милым сердцу социолога небольшим концептуальным разработкам, которые без особого труда можно «приспособить» для эмпирического исследования. Займемся «Социальной мобильностью» Питирима Сорокина. Эта работа до сих пор пользуется благосклонностью всех социологов: и теоретиков, и эмпириков. Она представляет собою то, что значительно позднее Роберт Мертон назвал теорией среднего уровня. И, по- видимому, тот факт, что в XX в., особенно в 30-х — 60-х гг., не было более популярных исследований, чем исследования социальных стратификаций и социальной мобильности, отчасти объясняется появлением в 1927 г. этой работы Сорокина. Приступая к теме, Сорокин точно определяет предмет, о котором будет писать. Он утверждает, что понятие «класс» в настоящее время весьма многозначно и не имеет единого понимания. Одни исследователи делят людей на «богатых» и «бедных», другие — на «власть имущих» и «угнетенных», некоторые работают с профессиональной стратификацией, а такие, как Адам Смит, Карл Маркс и Карл Каутский, прибегают для характеристики класса ко всем формам. Это делает определения либо слишком обедненными, либо излишне расплывчатыми. Рассматривать стратификацию необходимо по каждой характеристике отдельно, тогда выявляется определенная структура, которую затем можно «собрать» и интерпретировать как «класс», либо вообще этим термином не пользоваться. Определить положение человека в социальном пространстве можно только по отношению его к другим людям и социальным предметам, а также по отношению их к нему самому. К социальным явлениям относятся здесь более всего социальные группы, которые, в свою очередь, связаны друг с другом определенным образом. Они имеют отношения друг с другом внутри определенной популяции. Популяции также можно представить себе связанными определенным образом, которым они включаются в народонаселение Земли. Для социального пространства существует два основных измерения: горизонтальное и вертикальное. Горизонтальное измерение для индивида — это вхождение его в определенную группу, например, католиков, демократов, итальянцев, немцев или русских, рабочих, врачей или художников. Собственно, такое отнесение человека в группу еще ничего не говорит о его реальном положении в ней: занимает он в ней рядовые должности или руководящие, пользуется ли уважением или выслушивает порицания, какова его зарплата в ряду зарплат других людей этой группы и т. д. и т. п. Если говорить о совокупном социальном статусе человека, то придется учесть также вертикальную переменную этой группы, к которой он принадлежит, среди других групп. Например, группа врачей и группа рабочих различаются по своему положению в социальной иерархии общества. И здесь возникает вопрос о расстоянии между людьми по вертикали внутри одной и той же группы (и расстояниями между группами в пространстве общества). Каков на данный момент профиль социальной стратификации в данной группе и каковы его колебания во времени? При этом Сорокин предостерегает от оценочного подхода к явлению выше- и ниже- расиоложенности. Не следует выплескивать слишком много моральных чувств по поводу того, что тем, которые «наверху», лучше, а тем, которые «внизу», хуже и что эти различия непременно нужно ликвидировать: устранить все вертикальные различия между людьми и установить всеобщее равенство. Социальные факты — очень упрямая вещь. Можно записать большими буквами в Конституции, Декларации прав и прочих основополагающих документах, что все люди такой-то страны равны. Но это совершенно никак не повлияет на их реальное положение в социальном пространстве. «Социальная стратификация — это дифференциация некоей данной совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Она находит свое выражение в существовании высших и низших слоев. Ее основание и сущность — в нерав номерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанностей, наличии или отсутствии социальных ценностей, власти и влияния среди членов того или иного сообщества» [7: с. 302]. Сорокин выделяет три основания стратификации: экономическое (по состоятельности), политическое (по наличию власти, влияния) и профессиональное (по положению человека внутри своей профессии, а также по положению его профессии в обществе). Важное утверждение автора гласит: «Любая организованная социальная группа всегда стратифицирована» [7: с. 304]. Нужно сказать, что для западного общества, и в особенности для общества США, понятие равенства имеет огромную социальную ценность. Оно относится к основополагающим генеральным осям, на которых держится их культура. Можно спорить о том, была ли заложена ценность равенства в их культуре изначально или она оформилась в таком высоком ранге только в период утверждения протестантизма и относится к той самой «личности», которую нам всегда ставили в пример наши интеллигенты и которая, безусловно, была создана протестантской этикой. Но в настоящее время она очень сильна и очевидно «искрит» при попытке ее оспорить или придать ей более низкий ранг. Поэтому, с точки зрения простого человека (и «простого ученого»), любое положение, подразумевающее неравенство, — это болезнь общества, требующая лечения. В эволюционной теории предполагается, что в том светлом и разумном обществе, к которому мы все движемся, неравенство будет окончательно устранено: оно несправедливо, неразумно и его попросту не должно быть. Это важно отметить и запомнить с самого начала, потому что множество коллизий возникало из-за того, что социологи никак не хотели признать: стратификация обоснована в своем существовании, стратификация — это механизм, работающий в обществе и осуществляющий какие-то функции. Сорокин ощущал это будущее сопротивление и потому с самого начала заявляет свою позицию. Он доказывает, что все общества, в том числе устремленные к социализму и коммунизму, такие стратификации непременно создают, независимо от своих идеологических лозунгов и убеждений. И далее он разрушает еще одну иллюзию — будто человечество движется от страшного и дикого неравенства к обществу равных, постепенно смягчая и «уплощая» ранги выше- и ни- жерасположенности. С фактами в руках (а фактов он всегда имел в своем распоряжении огромное количество) Сорокин показывает, что такого однонаправленного движения в процессе истории отнюдь не происходит. За исключением отдельных периодов социальных катаклизмов и разрушения социальной структуры, стратификация существует, меняя формы, но не меняя профиля. Вот что он говорит об экономическом положении. Да, в настоящее время в богатых странах люди (слава Богу) не умирают с голоду — государство снабжает нищих бесплатным питанием и пособиями. Но различие в экономическом положении между каким-нибудь несчастным американским бомжом (они там, правда, так не называются) и президентом огромной нефтяной, автомобильной компании или какого-то офшорного синдиката нисколько не меньше, если не больше того, которое существовало во времена, когда и в этих странах люди умирали от голода. Привлекая данные по разным периодам истории и по разным странам, включая Индию, Китай, а иногда даже Египет, Сорокин приходит к выводу, что профиль стратификации (в данном случае экономической) обнаруживает ненаправленные флуктуации. Постоянно происходят небольшие повышения и понижения, бессистемные качания вокруг каких-то устойчивых точек. Цифровой проверки не выдерживают ни гипотеза В. Парето, что стратификация во все времена и во всех странах принципиально неизменна, ни гипотеза К. Маркса, что происходит обнищание масс, а следовательно, экономическая стратификация углубляется. Не подтверждаются ни гипотезы современных Сорокину (а отчасти и нам) многочисленных ученых, представляющих скорее постулат общественного мнения, что происходит уплощение стратификации и нарастание равенства. Действительно, на ранних этапах первобытного общества стратификация была незначительной, с развитием она увеличивалась, но, «достигнув определенной кульминационной точки, начинала изменяться, время от времени разрушаясь». Можно отметить только определенную корреляцию между интенсифи кацией развития экономики и увеличением уровня стратификации по этому показателю. Общий же вывод из анализа этого элемента стратификации таков: «При нормальных социальных условиях экономический конус развитого общества колеблется в определенных пределах. Его форма относительно постоянна. При чрезвычайных обстоятельствах эти пределы могут быть нарушены и профиль экономической стратификации может стать или очень плоским, или очень выпуклым и высоким. В обоих случаях такое положение кратковременно. И если „экономически плоское общество" не погибает, то „плоскость" быстро вытесняется усилением экономической стратификации. Если экономическое неравенство становится слишком сильным и достигает точки перенапряжения, то верхушке общества суждено разрушиться или быть низвергнутой» [7: с. 334]. С политической стратификацией работать социологу еще сложнее. Дело в том, что типичная для XVIII-XX вв. идея заключается в том, что политическое неравенство имеет выраженную тенденцию к исчезновению. «Основной лозунг современности: „Люди рождены и живут с равными правами" (французская „Декларация прав человека и гражданина"); или в другой редакции: „Мы признаем очевидным, что все люди сотворены равными и наделены Создателем базовыми неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и право на счастье" (Американская декларация независимости 1776 года)» [7: с. 336]. Действительно, волна демократизации, как выражается Сорокин, распространяется по всем континентам. Равенство фактически устанавливается до введения закона о равенстве, распространяется все дальше «и пытается вытеснить все расовые и национальные отличия, профессиональные и экономические привилегии» [7: с. 337]. Но одно дело — декларации и юридические права, а другое — реальная жизнь. На производстве не рабочий распоряжается мастером, а мастер рабочим. Директор корпорации может уволить клерка, а клерк не может уволить директора корпорации. Ссылаясь на множество имен социологов, Сорокин утверждает, что даже в области избирательных прав, наиболее защищенных декларациями и законами, лишь очень небольшой процент людей живо и постоянно интересуется полити- кой. Этот процент, по-видимому, таковым и останется в будущем, а потому «управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства», а «свободное правительство не может быть ничем иным, кроме как олигархией внутри демократии» [7: с. 342]. Изучая материал, Сорокин приходит к выводу, что политическая стратификация испытывает влияние двух основных факторов: размеров политической организации и разнородности ее членов. Усиление того и другого фактора увеличивает стратификацию [7: с. 346]. Общий вывод таков: «Не существует постоянной тенденции перехода от монархии к республике, от самодержавия к демократии, от правления меньшинства к правлению большинства, от отсутствия правительственного вмешательства в жизнь общества ко всестороннему контролю. Нет также и обратных тенденций... Профиль политической стратификации подвижнее, и колеблется он в более широких пределах, чаще и импульсивнее, чем профиль экономической стратификации... Когда колебание профиля в одном из направлений становится слишком сильным и резким, то противоположные силы разными способами увеличивают свое давление и приводят профиль стратификации к точке равновесия» [7: с. 302]. Существует также и профессиональная стратификация, то есть положение человека в его профессии, а также положение его профессии в обществе, что влияет на его социальное положение. Здесь Сорокин выделяет два показателя, которые «всегда были основополагающими: 1) важность занятия (профессии) для выживания и функционирования группы в целом; 2) уровень интеллекта, необходимый для успешного выполнения профессиональных обязанностей. Социально значимые профессии — те, которые связаны с функциями организации и контроля группы» [7: с. 354]. Высота профессиональной стратификации должна измеряться по степени различия подчиненности низших подгрупп (мелкие служащие, наемные работники, так называемое техобслуживание) высшей; далее по степени зависимости этих нижних слоев от верхних, и наконец, по разнице оплаты нижних и высших должностей в данной профессии. Но на профиль профессиональной стратификации влияет еще «этажность», то есть количество рангов в иерархии. Поскольку материал здесь более разнообразный, Сорокин широко пользуется экскурсами в историю. В конечном счете вывод его оказывается аналогичным тому, который был сделан относительно экономической и политической стратификации. Профили профессиональной стратификации колеблются, не обнаруживая никакой отчетливо наблюдаемой направленности, мы имеем дело с теми же ненаправленными флуктуациями. Итак, социальная стратификация — это некоторое пространство, в котором что-то располагается и движется относительно друг друга, движение внутри этого пространства было названо социальной мобильностью. Простейшее определение социальной мобильности, по Сорокину, звучит так: «Под „социальной мобильностью" понимается любой переход индивида или социального объекта (ценности), то есть всего того, что создано или модифицировано человеческой деятельностью, из одной социальной позиции в другую» [7: с. 373]. Под социальным объектом могут пониматься и предметы, и идеи, но наиболее важные из них — это социальные группы, которые также движутся в этом пространстве. Мобильность бывает горизонтальная и вертикальная. Под горизонтальной понимается не только мобильность по территории, но также мобильность внутри одного и того же социального слоя: например, переход рабочего с одного предприятия на другое (находящееся примерно в таких же условиях и в таком же ранге, как то, которое он покинул) без изменения его статуса. Переход из одной секты в другую (если секты находятся в одинаковом социальном положении) и т. д. Под вертикальной же мобильностью подразумевается переход индивида, или группы, или другого социального объекта из одного социального пласта (или, как принято теперь называть, страты) в другой. При этом меняются его положение и отношения с другими людьми и социальными объектами. Социальная мобильность в обществе измеряется у Сорокина следующими характеристиками: интенсивностью и всеобщностью. Под интенсивностью понимается число социальных страт, пройденных индивидом в его движении (как вверх, так и вниз), а под всеобщностью — число лиц, осуществляющих такие перемещения. Существует и еще одна характеристика: проницаемость социальных страт для движущихся индивидов и групп. Она неодинакова в разных обществах и в разные периоды времени, но можно аргументированно сказать: не было в истории обществ, в которых социальные страты были бы совершенно непроницаемы для движения индивидов. С другой стороны, не было и таких обществ, в которых мобильность осуществлялась бы безо всяких ограничений. Причем заметной тенденции от закрытости к открытости перемещений не наблюдается. Если в Индии существовали очень жесткие перегородки между кастами (которые тем не менее обходились разными способами), то в то же примерно время в Китае человек из любого социального положения мог, обучившись и сдав положенные экзамены, получить достаточно высокую должность при дворе. Другое дело, что сдать эти экзамены было довольно трудно, но это уже был вопрос способностей: способные дети проходили этот отбор. Мобильность бывает как восходящая, так и нисходящая, при этом подниматься или опускаться могут как индивиды, так и целые группы. Каналы социальной мобильности, по которым осуществляется перемещение индивидов и групп, как можно предположить, бывают разнообразными, но наиболее типичные из них присутствуют практически во всех обществах. Это прежде всего армия. Армия может возвести человека до самых верхов, особенно в период военных действий, когдаЧтгтттоолее ярко выступают способности индивидов. Например, из 65 византийских императоров 12 достигли этой должности через армию. Основатели династий Меровингов и Каролингов также выдвинулись благодаря своей службе в армии. Несчетное множество средневековых разбойников, крепостных и людей простого происхождения таким же образом стали дворянами, хозяевами, князьями, герцогами и высокопоставленными официальными лицами. А с другой стороны, многие генералы, маршалы и могущественные князья, проигрывая сражения, попадали в немилость, опалу и были отодвигаемы вниз, теряли свое социальное положение. Другим типичным каналом является церковь. Церковь также открывает возможность для продвижения вверх людей самых разных социальных страт и положений. Церковь является существенным «лифтом» для подъема людей, особенно в периоды, когда она пользуется влиянием в государстве, но она же и эффективный канал для мобильности нисходящей: человек, обвиненный в ереси, как правило, не удерживается у власти и вообще в верхних слоях государства. Очень сильным и эффективным каналом вертикальной мобильности является школа. Мы уже говорили о китайской системе селекции через школы, которые Конфуций считал не только системой образования, но и системой выборов. Политическая доктрина Конфуция вообще не предполагает наследственной аристократии. Образовательный тест (экзамены) выполнял роль всеобщего избирательного права. В индийском обществе просвещение и обучение считались «вторым рождением» — более важным, чем рождение физическое. Однако в Индии не было такой демократии образования, как в Китае: существовал запрет на образование для ряда каст. Насчет влияния диплома на продвижение человека в современных обществах много говорить не нужно, так как без него вход в некоторые профессии и на некоторые должности вообще невозможен. Каналом социальной мобильности в современном мире являются разного рода партии и движения, начинающие играть все большую роль в политической жизни, особенно в западных странах. Для лиц творческого труда важным является вхождение в профессиональную группу, так как без поддержки той или другой творческой корпорации очень трудно устроить выставку, издать книгу. К тому же именно такая корпорация является главным «жюри», оценивающим способности и мастерство каждого своего члена. С проблемой оценки профессионалов профессионалами мы переходим к важному принципу работы каналов социальной мобильности — к принципу селекции, без которого никакой канал не мог бы эффективно выполнять свои функции в обществе. В самом деле, задача социального канала мобильности не только в тестировании способностей индивидов как таковых, но и в отборе тех способностей и знаний, которые необходимы для выполнения различных функций: профессиональных, политических и проч., а также в распределении индивидов по тем позициям, на которых они могли бы эти функции осуществлять. Для этого в каждом канале имеется система «сит» для «просеивания» желающих получить те или иные позиции. Изначальным «ситом» является семья. «Хорошее происхождение» во всех странах принимается как доброе удостоверение вероятных качеств личности, ибо именно семья более всего формирует личность человека, в особенности в период его детства, прививая ему установки и ценности, многие из которых остаются в человеке на всю жизнь. Человек из бедной и ма/юизвестной семьи не имеет такого исходного преимущества, ну а «плохое происхождение» (например, семья алкоголиков или криминальных элементов) может оставить на нем пятно на всю жизнь. Причем как в том, так и в другом случае качества личности оказываются в значительной степени предсказуемыми. Для школьной системы и вообще системы образования тестируемыми качествами оказываются по преимуществу знания и навыки, которым в них обучают индивида. Впрочем, личностные качества также проходят в них коррекцию. Так, лучшие английские университеты прививают своим воспитанникам совершенно определенные ценности и установки, вплоть до манер поведения, по которым их выпускников можно уверенно отличать друг от друга. «Сита» образовательной системы — это экзамены и тестирование, которые отсеивают неэффективных учеников. При этом проверяются не только знания, но и способности. «Фундаментальная социальная функция школы заключается, во-первых, далеко не только в том, чтобы выяснить, усвоил или нет ученик учебную программу, а прежде всего в том, чтобы при помощи экзаменов и наблюдений определить, кто талантлив, а кто нет, какие у кого способности, в какой степени они проявляются, какие из них социально и морально значимы. Во-вторых, эта функция заключается в том, чтобы устранить тех, у кого нет ожидаемых интеллектуальных и моральных качеств. В-третьих... обеспечить продвижение способных учащихся в направлении тех социальных позиций, которые соответствуют их общим и специфическим свойствам» [7: с. 406]. Сорокин обращает внимание на «тот факт, что вопреки общепринятому мнению всеобщее образование не устраняет умственных и социальных различий, а лишь усиливает их. Школа, даже самая демократичная, открытая каждому, если она правильно выполняет свою задачу, является механизмом „аристократизации" и стратификации общества, а не выравнивания и демократизации» [7: с. 410]. Но наиболее сильными «ситами» для тестирования именно моральных качеств обладает церковь. Причем церковное мнение о человеке влияет не только на его положение внутри церковной иерархии, но также и на его положение в обществе. Описывая, какую школу проходил человек в касте брахманов, Сорокин отмечает, что современная школа не требует каких-то особых моральных качеств от индивида, что оказывает влияние на общество как целое. «Верхние слои общества пополняются за счет именно таких людей (выпускников современных школ), которые, проявляя хорошие интеллектуальные способности, демонстрируют при этом заметную моральную слабость: жадность, коррупцию, демагогию, сексуальную распущенность, стремление к накопительству и материальным благам (часто за счет общественных ценностей), нечестность, цинизм и „плутократию"» [7: с. 415]. Такая школа не может, подчеркивает Сорокин, улучшить моральный дух населения в целом. У образовательной системы (включая профессиональную) есть и еще одна важная функция — регулировать численность верхних слоев общества по отношению к его нижним слоям. Общее увеличение верхних слоев приводит к усилению давления их на другие слои общества и делает всю стратификационную конструкцию неустойчивой и тяжелой. А перепроизводство специалистов приводит к усилению конкуренции между ними и также делает общество нестабильным. Во всех случаях реформаторы, утверждает Сорокин, должны представлять себе эту систему «подъема» и «отбора» индивидов в верхние страты общества. В конечном итоге историю делают люди. «Люди, занимающие положения, которым они не соответствуют, могут „успешно" разрушить общество, но не могут создать ничего ценного, и наоборот» [7: с. 424]. Вся эта система, сложившаяся в обществе, с ее «лифтами» и «филь трами», очень сильно влияет на состояние как верхних, так и нижних слоев общества, обеспечивая их моральное и культурное состояние, а также их настроенность, умиротворенность или раздраженность, что, естественно, непосредственно сказывается на состоянии всего общества, а также на его исторической судьбе. «Пространство», описанное Сорокиным, находилось лишь на теоретическом уровне весьма недолго. Уже в 1930-е гг. видный антрополог Уильям Ллойд Уорнер получил предложение исследовать социальную стратификацию США. Уорнер подошел к этому исследованию так, как в свое время предлагал подходить Дюркгейм: исходя из того, что нам ничего не известно о существующем объекте, называемом «социальная стратификация США». Кстати, он, по всей видимости, не был знаком с книгой П. Сорокина, по крайней мере, в начале своей работы. Уорнер исходил из постулата, что предметом эмпирического исследования не может бьгг ЯТйальная структура американского общества в целом. Но вполне можно исследовать отдельную общину или несколько общин, которые и должны дать нам представление о стратификации общества в целом. Второй постулат заключался в том, что исследование общины нужно начинать не с ее истории и свойственных только ей конкретных особенностей. Следует подходить к ней как к действующему целому, то есть изучать в ней «совокупную систему взаимодействий». И все явления этой системы нужно объяснять, исходя из той функции, которую они выполняют для того, чтобы система могла существовать, то есть быть устойчивой [2: р. 14]. В качестве постулата принято было также, что в любой общине должны существовать четыре необходимых типа социальной структуры: семья, союз (ассоциация), церковь и класс. Эти фундаментальные структуры задают основную сферу поведения индивида, и «с ними связаны в конечном счете факторы, определяющие его социальное поведение» [2: р. 35]. Для исследования были выбраны: Ньюбарипорт (портовый город в Массачусетсе с 17 ООО жителей); городок на юге США, условно названный «Олд-сити» (10 ООО жителей); Мор рис (названный Джоннесвиллем, городок с 10 ООО населения на Среднем Западе). Наибольшую же известность приобрели материалы исследования в Ныобарипорте, проходившем под псевдонимом «Янки-сити». Изначально предположенная исследователями точка зрения, что социальное положение человека определяется экономическими и профессиональными его характеристиками, оказалась не вполне удовлетворительной. В ходе опроса респонденты, оценивающие это положение, разнесли рабочих по трем классам и по трем — предпринимателей. Явно обнаруживался латентный фактор, дополнительно определяющий социальное положение. Уорнер констатировал, что социальная оценка данного человека другими ориентирована на определенные типичные для данной классовой системы способы поведения оцениваемого. И, следовательно, типы поведения индивида также следует принимать в расчет [2: р. 82]. Таким образом, Уорнер сформулировал основные характеристики социального класса: это слои населения, различающиеся более высоким или более низким положением индивидов, их составляющих. Слой в принципе достаточно замкнут, хотя движения вверх и вниз по социальной лестнице возможны. Различие рангов вызывается тем, что в классовом обществе «права» и «обязанности» распределены неравномерно. Семья, как правило, находится внутри одного и того же класса, и дети наследуют статус родителей в начале своего движения по социальной лестнице. В дальнейшем Уорнер признал не подтвердившейся гипотезу о том, что представления людей о тех или иных социальных классах определяются типичными для данного класса экономическими условиями. Тесной связи с экономическими факторами, писал он, обнаружено не было. Здесь нужно остановиться и сделать специальное отступление для нашего российского читателя о том, что Уорнер с самого начала задавал свои классы по субъективному критерию, а именно по социальному престижу. И эта характеристика в принципе закрепилась за понятием «социальный класс». Так что понятие «социальный класс», которым оперирует социология, задавая свои «нижние нижние», «верхние нижние», «нижние средние» и т. д. классы, — это совсем не то понятие, которое сформулировал Маркс, и даже не то, которое сформулировал Макс Вебер. Хотя это понятие близко к его «сословию», но основано на оценке одних людей другими, или, точнее, на взаимной оценке членов одного и того же общества. Огромное значение уорнеров- ского исследования заключается в том, что он впервые в подходе к социальному положению индивида использовал этот критерий — отношение людей друг к другу, оценка людьми друг друга. Мало того, он исследовал эту оценку. Инструментарий складывался и доводился практически на ходу. Человека относили к тому или иному социальному слою в результате применения нескольмих процедур: а) выявленные с помощьк^,, .ернью представления различных людей о том или ином человеке (или людях) сравнивались и соотносились друг с другом; б) принимались во внимание символы, которыми отмечали респонденты тех или иных кандидатов в соответствующие классы; в) измерялась статусная репутация семьи или индивида: репутация складывалась на основании их участия в общественной жизни города; г) применялся также метод сравнения: информанта спрашивали, выше или ниже расположено данное лицо по отношению к тем или иным лицам; д) использовался метод «простого зачисления в класс» проинструктированным респондентом или респондентом- экспертом (но не самими исследователями); е) наконец, существовало еще и оценивание при помощи «институционального членства», то есть по принадлежности к тем или иным изначально заданным фундаментальным структурам — семьям, ассоциациям, церквам (сектам) и кругам общения. Эти шесть методов, связанные в единую систему, были названы «методом оцениваемого участия» [3: р. 37]. Оценки применялись не только к конкретным лицам, но также и к самим критериям оценивания. В результате наряду с доходом и профессией выявились наиболее сильные критерии: а) тип жилья; б) место жительства (имеется в виду — вну три исследуемого района); в) вид полученного образования; г) манеры поведения. Применив эти критерии, исследователи смогли довольно точно расположить ранжируемых индивидов по их социальным положениям. «В заключительном же анализе, — сообщают исследователи, — эти индивиды, однако, были размещены согласно оценкам самих жителей Янки-сити» [3: р. 90]. Другими словами, престижные оценки были приняты за главный синтетический показатель, чем и было соблюдено положение Дюркгейма, что общество — это прежде всего социальные или коллективные представления, а все остальное определяется уже относительно этих представлений. Для облегчения работы исследователей, которые захотели бы повторить этот эксперимент, был составлен так называемый «индекс Уорнера». Его можно применить, не производя трудоемких процедур с опросом многочисленных респондентов. Просто относительно каждого индивида, положение которого собираются измерить, определяются: профессия, место жительства, источник дохода, обстановка квартиры (по наличию определенных показателей). Уорнер и его сотрудники утверждали, что для США в те годы, когда проводилось исследование, эти показатели довольно точно отражали оценки престижа. Иногда добавлялся, как мы видели, уровень образования. Но достаточными были признаны указанные четыре показателя. Впрочем, Уорнер и его сотрудники всегда предупреждали, что эти характеристики работают только в США, а для других стран и культур могут потребоваться другие характеристики. В частности, Уорнер считал, что, например, для стран Европы, по-видимому, весьма весомым может оказаться именно образование. Любопытно, что люди, входившие в те или иные социальные классы, изо дня в день осуществляли характерное «классовое» поведение, не имея в то же время никакого определенного представления о классе. Это указывает на факт существования социальных представлений на вполне бессознательном уровне. Кстати, теперь в большинстве случаев понятие о классе, к которому он принадлежит, из бессознательного перешло в сознательное. Это обусловлено тем, что об этом много говорят и потому понятие «на слуху». Общая картина классового распределения в Янки-сити оказалась в конечном счете следующей: 1,4% населения города; 1,56%; . 10,22%; 26,12/%; 32.60%; 25.22%. Верхний верхний класс оказался в наличии не во всех обследованных городах, так как он наряду с экономическими и прочими показателями социального престижа обладал еще дополнительной характеристикой. В него входили семьи «старых поселенцев», то есть потомков переселенцев в Америку XVII—XVIII вв., — ни в Олд~сити, ни в Джоннесвилле таких семей попросту не было, и там получилась пятиклассная социальная система. Уже на первых стадиях своего исследования Уорнер установил, что члены каждого социального класса проявляют очевидную однородность как в своих действиях, так и в образе мышления. Но в то же время выявилась и определенная дифференциация по этому признаку внутри каждого класса [2: р. 3]. Во втором томе исследования Янки-сити Уорнер попытался на рисовать картину статусной системы общины. Надо сказать, работа была проведена гигантская: исследователи охватили более тысячи ассоциаций и несколько тысяч кругов общения. В конечном счете они пришли к выводу, что наиболее очевидную роль в движении индивида по статусам внутри класса играют семья, ассоциация и круги общения. «Поскольку индивид принадлежит к различным структурам того или иного типа... он участвует в большом количестве социальных ситуаций в одно и то же время. Ранг его (принадлежность к определенному социальному классу) остается при этом неизменным, но положение внутри этого ранга постоянно меняется. Все время социальные статусы, образующие как бы ареал его участия (в социальной жизни общины), продолжают влиять на его поведение; они все время зависят друг от друга в его жизни, так же как и в жизни других индивидов, являющихся членами данной социальной системы» [2: р. 15]. Наиболее развитыми и сильными контактами, как установили социологи, отличаются средние классы, причем контакты эти выходят иногда довольно далеко за пределы их собственного класса. Уорнер усматривал в этом определенные предпосылки для восходящей мобильности. Такие контакты дают индивиду возможность усваивать ценности и образцы поведения более высоких классов и тем самым получать признание членов этих классов. Поэтому вывод о том, что участие индивида во всех этих кругах общения и ассоциациях не только дает окружающим точки отсчета для отнесения его к тому или иному классу, но и служит продвижению или закреплению его на новых, более высоких статусах, оказывается вполне обоснованным фактами. Семья — это наиболее надежный «подъемный механизм», хотя, может быть, и не такой уж быстрый. Семья дает начальный статус детям. Двигаться вверх индивид может только одновременно со своей семьей, когда движение касается перехода из класса в класс. Переход в более высокий класс вместе с семьей закрепляет новое положение индивида. Круги общения, по наблюдению исследователей, оказались образованиями неформальными, не слишком устойчивыми, не очень обширными (хотя в некоторых случаях достигали 30 человек), зато они сильно окрашены чувствами. Смысл круга — исключительно в общении друг с другом. Встречи его членов нерегулярны, никакого специального режима работы круга не существует. Часто индивид в своем стремлении соответствовать ожиданиям своего круга может даже в какой-то степени пренебрегать интересами собственной семьи, поэтому очевидно, что такие круги очень сильно определяют поведение своих членов. Принадлежность к такому кругу дает индивиду ощущение уверенности в своем социальном статусе. Принятие человека в тот или иной круг общения или изгнание из него явно способствует или препятствует его социальной мобильности [2: р. 111]. Подобную роль играют и ассоциации, в которых участвует (или не может участвовать) индивид. Ассоциация — это образование другого типа: во-первых, она является до определен ной степени официальной, поскольку обычно имеет свой устав и другие документы, удостоверяющие ее статус; во-вторых, она собирается, как правило, более или менее регулярно и имеет свой план работы. Отношения внутри нее не окрашены так эмоционально, как в кругах общения; а в-третьих, она более обширна и более устойчива в своем существовании. В ней также более разнообразны контакты человека с представителями других кругов. Некоторые из ассоциаций дают человеку статус уже одним фактом вхождения в них — это закрытые эксклюзивные клубы. Как мы помним, Макс Вебер сообщает, что он слышал про один случай, когда молодой человек, не получивший возможности вступить в такой клуб, покончил с собой. Но существуют и более широкие и принципиально открытые организации, куда могут входить и люди из нижних слоев. Это обычно организации политические, ведущие время от времени какие- то кампании в поддержку того или иного билля, той или иной партии. Тем не менее открытость все равно предполагает определенный контроль: «Члены из низших слоев кастовой системы контролируются членами из более высоких слоев и подчиняются им» [2: р. 111]. Очень любопытные данные выявил анализ поведения социальной системы во время стачки обувщиков 1930 г. Стачка нагрянула неожиданно для исследователей, но они быстро сориентировались и успели опросить довольно много рабочих, предпринимателей и просто жителей городка, втянутых до определенной степени в возникшую ситуацию. Ньюбарипорт был по преимуществу городом обувщиков — это была основная отрасль его промышленности. Опросы показали, что причиной стачки стал прогрессирующий процесс механизации производства, который привел к слому иерархии рабочих по мастерству. Опыт и искусство перестали иметь значение, поскольку операции выполнялись машинами, а обслуживать такие машины могли люди, не имеющие вообще никакого опыта в обувном деле. Стачка привела к консолидации рабочих, так что во всех трех классах, в которые входили рабочие (от нижнего нижнего до нижнего среднего), образовались как бы секторы рабочих, которые проявили тяготение друг к другу по вертикали [1: р. 6]. В результате стачки образовалась еще одна большая и открытая ассоциация в городе — профсоюз обувщиков, который продолжил свое существование и после стачки, до определенной степени сме-' щая социальную структуру. Но, что более интересно, эта ассоциация довольно быстро вошла в контакт с подобными же профсоюзами других городов и влилась в общегосударственное профсоюзное движение. Таким образом, обувщики трех нижних классов почувствовали в каком-то смысле свое единство и образовали свой рабочий класс, который проявил ориентацию на нижний верхний класс, не переставая в то же время быть членами своих социальных классов. «Такое поведение обувщиков в социальной жизни общины предполагает, что рабочая солидарность, складывающаяся на предприятиях, влияет и на поведение рабочих за рамками предприятий», — делает вывод Уорнер [1: р. 6]. Социальная структура способна трансформироваться в ответ на различные воздействия извне, не переставая в то же время оставаться достаточно устойчивой. Эмпирическое исследование Уорнера, подобно хотторн- скому эксперименту, оказало огромное влияние на выработку научных методов и научных точек зрения. То, что Уорнер отказался от каких бы то ни было теорий классовой структуры, существовавших в его время, оказалось, с одной стороны, необычайно положительным обстоятельством. Это позволило ему смотреть на материал без всякой заранее заданной схемы и без какой-либо предубежденности, что давало возможность гибко менять подходы и развивать методику, приспосабливаясь ко вновь выявленным факторам. А с другой стороны, в некоторых случаях это оставляло исследователей беспомощными при попытке интерпретировать новые нащупанные ими факты. Это особенно очевидно на примере второго тома серии «Янки- сити», который был назван «Статусная система современной общины» и посвящен именно распределению контактов между различными статусами. Было прослежено 89 индивидов, установлены их контакты в своем классе, в более низких и в более высоких классах через родственные группы, круги общения, ассоциации, церковные общины. При этом охвачены наблюдением были сотни ассоциаций и кругов общения. Однако картина получилась неясная и, очевидно, далекая от завершения. Ласс- 11 Язык СОЦИОЛОГИИ велл считает, что это произошло из-за привлечения слишком большого количества данных, весьма разнородных и непонятно как связанных друг с другом. Но более всего, по-видимому, сказалось отсутствие какой-то теоретической, концептуальной разработки. Про работы Макса Вебера Уорнер, очевидно, ничего не знал, так как они стали проникать в США только в начале 1940-х гг. С теоретической разработкой Питирима Сорокина он мог быть знаком, но по его работам этого не видно. За исключением терминологии, которая, естественно, не была собственно сорокинской, а принадлежала к обыденному языку науки того времени. Подведем итог. Как неоспоримый факт было признано, что Уильям Ллойд Уорнер «открыл» социальные классы, как Колумб Америку. Второе важное обстоятельство: в основание классового распределения он заложил субъективный фактор — социальный престиж, то есть взаимное оценивание людей внутри общины. Третье: взвешивая основания этой оценки, Уорнер констатировал, что экономическое положение индивида и его профессия не являются единственными критериями для отнесения человека в тот или иной класс. Важное значение имеют также образ жизни индивида и его убеждения, которые проявляются в способах его поведения. В-четвертых, были применены разнообразные методы — от включенного наблюдения до статистики — и проделана действительно колоссальная работа, которой охвачены были буквально тысячи кругов общения и более тысячи ассоциаций. И, наконец, в-пятых, для облегчения исследований подобного рода в будущем был создан знаменитый «индекс Уорнера», с тем предостережением, однако, что он может быть адекватным не во все времена и не во всех культурах. Возникает естественный вопрос: характерны ли уорнеров- ские классы для нашего общества? Ответить можно коротко и ясно: у нас таких исследований не проводилось. Читатели сразу догадаются и скажут: и конечно, ни одна работа его не переведена на русский язык? Совершенно верно, с тем добавлением только, что в наших социологических словарях нет даже имени Уорнера. Конечно, можно сослаться здесь на обстоятельства, от социологов не зависящие: все-таки в стране у нас раз и навсегда было установлено, что существует два класса в обществе, строящем социализм (а позднее и в обществе развитого социализма), а именно: рабочие и крестьяне, плюс к ним еще «прослойка» — интеллигенция. В одной из работ нашего крупного социолога было даже такое выражение: «Советский рабочий класс управляет у нас государством непосредственно через воспитанную им интеллигенцию». Но с тех времен прошло уже много лет, а мы по-прежнему ведем дискуссии о российском среднем классе, пользуясь в качестве критерия только характеристиками материального положения и в значительно меньшей степени — профессии. И можно услышать, например, такие суждения, что раз учителя у нас мало получают, то они потеряли свое положение в среднем классе. Но потеряли ли они тем самым и свой образ жизни и свой способ мышления? Этот вопрос никем не ставится, хотя именно это как раз наиболее интересно: теряет ли действительно индивид свой классовый ранг вместе с ухудшением своего материального положения?31 И до какой степени ухудшение его материального положения не влияет на его классовый ранг? Поскольку сама жизнь поставила такой эксперимент, то такие исследования оказались бы сейчас чрезвычайно ценными. Но для этого надо проделать колоссальную работу: проводить уорнеровские замеры, исследовать круги общения, ассоциации разного рода и проч.