Как мы заметили выше, образование государства пришлось на тот же период, что и развитие капитализма. Как соотносятся две эти трансформации с точки зрения причинно-следственной связи? Во второй главе мы видели, что Перри Андерсон (Anderson, 1974; Андерсон, 2010) пользовался межстрановыми сравнениями, чтобы обосновать тезис о том, что связью между ними был правящий класс каждой эпохи. Во-первых, феодальный правящий класс образовал абсолютистские государства, чтобы решить свои трудности, связанные с контролем над крестьянами после эпидемии черной смерти. Потом абсолютистские государства Западной — но не Восточной — Европы содействовали формированию нового буржуазного класса. Потом буржуазией были устроены революции, свергнувшие абсолютизм в пользу новых, буржуазных государств, которые продвигали капиталистическое развитие и способствовали росту буржуазии13. Таким образом, с точки зрения Андерсона, причинным звеном, связывающим образование государства и переход к капитализму, являются классовые акторы, причем каждый причинный шаг приходится либо на момент, когда образуется некий новый класс, либо на момент, когда существующий класс усваивает новый способ классовой борьбы. Анализ Андерсона изящен, ведь, чтобы объяснить все имеющиеся итоги, Андерсон выявляет некий последовательно воспроизводящийся механизм (классовый конфликт) и некий устойчивый набор акторов (классы), тем самым воедино связывая образование государства и капиталистическое развитие. К сожалению, как мы видели во второй главе, модель Андерсона страдает от того, что он не способен объяснить, как результатом схожих абсолютистских государств и классового конфликта стало то, что буржуазная революция в Англии на полтора столетия опередила революцию во Франции. Не может он осветить и вопрос появления у постреволюционных государств различий, различий масштаба и темпа капиталистического развития в этих двух странах — слабости, вскрытые посредством его межстрановых сравнений. Чарльз Тилли также выявляет некий устойчивый набор акторов, являющихся действующими силами изменения как в экономической, так и в политической сфере. В противоположность Андерсону, ключевые акторы у Тилли — это не классы, а элиты, контролирующие государство. На взгляд Тилли, в догосударственной Европе (и более того — везде в мире) власть была рассредоточена, находясь в руках дворян, представителей духовенства и других лиц, под чьим началом состояли мелкие и взаимопересекающиеся политические формирования. Начав данный процесс пятьсот лет назад в Европе, некоторые из этих носителей власти ухитрились мобилизовать ресурсы, необходимые для нападения, разгрома и инкорпорирования соперничающих с ними элит, тем самым объединив к 1990 году «около 500 государств, потенциальных государств, небольших государств и государственно-подобных образований» в «25-28 государств» (Tilly, 1990, р. 42-3 and passim; Тилли, 2009, с. 77-78 и далее). Государственным элитам для контроля над их расширяющимися территориями нужны были вооруженные люди и бюрократы. Тилли приводит довод, что места, где капитализм (или по крайней мере рынки) уже начали развиваться, были «богаты капиталом», имея в виду, что в них проживали люди с деньгами, с которых было легче собирать налоги (потому что их деньги были более ликвидны, нежели деньги крестьян). Удачливые правители, контролировавшие подобные территории, имели больше поступлений, чем правители экономически отсталых территорий, и поэтому могли позволить себе больше наемных солдат, а затем — чаще так, чем наоборот, — наносить поражение менее многочисленным армиям соперников с пустой казной и поглощать их территории. Этот аргумент позволяет Тилли связать воедино причинные истоки образования государства и капитализма. Капитализм помогает процессу образования государства. Слабость модели Тилли состоит в том, что она не предлагает объяснения, почему в некоторых частях Европы капитализм и рыночные экономики развились раньше, нежели где бы то ни было еще. Не так уж много Тилли может сказать и о том, как государства способствовали капиталистическому развитию, за исключением его замечаний о том, что 1) государства закупают оружие, а это способствует росту промышленного производства и 2) когда крестьяне облагаются налогами, им нужно изыскивать наличные средства, что заставляет их сбывать свою сельскохозяйственную продукцию на рынке и/или уходить на заработки. Это коммерциализировало сельское хозяйство, а также оттягивало крестьян с земли, превращая их в пролетариев. Тилли отмечает, что воинская повинность снизила преимущество богатых капиталом государств. Государства, имеющие многочисленных подданных и бюрократический потенциал для их набора на военную службу, могли одолеть богатых соперников, некогда господствовавших в Европе. Так, в XVIII веке итальянские города- государства и Нидерланды утратили свое военное превосходство, уступив таким странам с большим населением, как Россия или Франция. Более того, стоило только революционной Франции стать первой страной, в которой на военную службу призывались сотни тысяч, а потом и миллионы граждан, как роль небольших политой с богатой казной свелась к роли статистов в европейской геополитике. Самые успешные среди уцелевших больших государств соединяли в себе рыночные экономики, обогатившие их капиталом, и многочисленное население, которое режимы, имевшие также и мощный аппарат принуждения, могли призывать на военную службу. Франция представляет собой яркий пример этого счастливого (счастливого для правителей, а не для граждан) соединения. Британия, которая ввела призывную систему только в середине Первой мировой войны, использовала свои деньги для субсидирования более бедных союзников с мощным аппаратом принуждения, чтобы построить ту самую коалицию, которая в конце концов разбила Наполеона. Вторая часть изложенного Тилли в какой-то мере переворачивает причинно-следственные отношения первой. Если вначале рыночные экономики содействовали образованию государств, то в более поздние времена уже сильные государства стимулировали капиталистическое развитие. Государства и капитализм были взаимосвязаны, и, согласно модели Тилли, их обоюдный уровень развития предопределял направление, силу и специфическое воздействие соответствующего причинного эффекта. Вспомним, в первой главе мы видели, что Тилли отстаивает идею о том, что социальные процессы подвержены эффекту колеи (path dependent). Здесь мы видим, как эффект колеи от образования государства сказывается на капитализме, и наоборот. По мере того как развивается капитализм, он направляет ход образования государства по конкретным, богатым капиталом колеям, и, когда государства становятся сильнее, они толкают капиталистическое развитие в определенных направлениях. К этому взаимоотношению государств и капитализма Тилли добавляет еще один элемент. Хотя немалую часть своей карьеры он признавал капитал и принуждение первостепенными активами и сдерживающими факторами для государственных элит, в книге «Доверие и правление» (Tilly, 2005) он показал, что еще одним ресурсом, который стремятся контролировать государственные элиты, являются «сети доверия», которые могут основываться на родственных, религиозных, торговых отношениях или других идеологических или структурных базисах. На протяжении большей части человеческой истории сети доверия находились в стороне от государств и других крупномасштабных политических формирований. И все же капитализм ослабил сети доверия. Пролетарии потянулись в крупные города, прочь от тех тесных общин, где сети доверия были под защитой. Вдобавок к этому капиталистические рынки породили неустойчивость и риски, обеспечить полную защиту от которых сети доверия были не в состоянии из-за нехватки материальных и организационных ресурсов. Это позволило государствам предложить пролетариям социальные пособия и льготы в обмен на лояльность (прежде всего готовность служить в вооруженных силах). По мере поглощения государствами сетей доверия, у аристократов и других привилегированных элит становилось меньше рычагов влияния на государство, что создавало для пролетариев (во главе которых зачастую стояли рекруты и их семьи) открытую возможность требовать демократических прав, а также социальных пособий и льгот. Таким образом, Тилли выявляет еще одну колею — в виде сетей доверия, посредством которой капитализм усиливает государство, а возросшая мощь государства и дальше формирует облик капитализма (посредством разросшегося пролетариата, социальных пособий и демократии). С точки зрения Тилли, государство — это организационный стержень, та зона, куда стягивается и перебрасывается все многообразие ресурсов, причем то, как это делается, преобразует облик капиталистической экономики и гражданского общества, некогда основывавшегося на доверии. Преимуществом подхода Тилли является его всеохватность: Тилли интегрирует данные о трансформации всех основных социальных сил в рамках одной единственной, государство-центричной модели. Недостатки же его подхода схожи с недостатками марксистской модели Андерсона: никто из них не может осветить возникновение вариативности в рамках национальных государств, потому что они упускают из вида конфликт внутри того, что каждый из них преподносит в качестве целостного актора, — аристократических и буржуазных классов Андерсона и государственной элиты Тилли. Теоретическое изящество и темпоральная связность завоевываются посредством упрощения истории, что неудивительно. Вопрос здесь в том, что именно теряется при этом упрощении, в котором вынужден участвовать каждый исторический социолог, чтобы из насыщенных исторических свидетельств создать связный нарратив, который даст ясное представление о взаимопересекаю- щихся и переплетенных причинно-следственных линиях. Если ценой упрощения является неспособность объяснить объект анализа (как, например, неспособность Андерсона назвать причины раннебуржуазной революции в Англии), значит, упрощение зашло слишком далеко. В случае Тилли теряется нечто в общем-то периферийное для его изысканий, а именно — различия в тех разновидностях прав гражданства, которые государства предлагают (или вынуждены уступить) своим подданным. Тилли пишет о «договоренностях», заключенных между правителями и сообществами доверия, но не объясняет, как эти договоренности достигались или как различались условия этих договоренностей во времени и пространстве. Не соотносит он условия этих договоренностей и с позднейшими событиями, связанными с формированием государств всеобщего благосостояния. Несправедливо просить ученого обращаться к рассмотрению тем вне круга его собственных занятий: поэтому мы не можем ожидать, что Тилли объяснит нам государство всеобщего благосостояния, если его самого интересует образование государства. Впрочем, оценивать какую-либо теорию или подход мы можем на основании того, может ли она быть приспособлена для объяснения вещей, не входящих в круг предметов, для которых она и была разработана. С учетом этих условий модель образования государства у Тилли можно критиковать за то, что она неспособна связать как процесс образования государства, так и отношение между государствами в стадии образования и народными протестами и сопротивлением, которые они провоци- руют14, с развитием прав гражданства или социальных пособий и льгот. Происхождение прав гражданства и вопрос причинного отношения, в каком они стоят к развитию капитализма и образованию государства, составляют собственный предмет исследовательской деятельности Маргарет Сомерс (Somers, 1993, 2008). Разобрав ее анализ, мы увидим, что она дает свое объяснение причин различий между странами и различий внутри стран, оставшихся в тени в работе Тилли, тем самым предлагая некий шаблон для объяснения межстрановой вариативности среди систем социального государства, пусть даже ее исследование касается только одной страны. Сомерс (Somers, 1993) приходит к выводу, что в Британии права гражданства различались в зависимости от местности и что те требования гражданских (надлежащее судопроизводство, право продавать свой труд), политических (право голоса) и социальных прав (система народного образования, социальные пособия), которые выдвигались классами или более мелкими группами (сообщества доверия Тилли), также имели локальные различия. Она отмечает, что не вся буржуазия требовала прав собственности, не все рабочие искали социальных пособий и льгот, а также что гражданские и избирательные права нигде не становились предметом требований или гарантий до тех пор, пока предметом борьбы не становились меры социальной защиты. Требования варьировались в зависимости от местных сообществ, а не в соответствии с классовыми совокупностями внутри наций. Поскольку требования выдвигались и борьба за них велась в рамках сообществ, вариативность имела преимущественно географический характер. Потенциальные способности сообществ артикулировать требования и бороться за права опирались на принятые в этих сообществах системы наследования (одни из которых способствовали формированию межпоколенческого единения, другие же подталкивали лишенных наследства младших сыновей мигрировать, разрушая узы сообщества) и покоились в устройстве их систем ремесленного ученичества, а потому и разнились с точки зрения этих систем. Системы наследования и ремесленного ученичества, в свою очередь, формировали характер локальных правительственных структур, которые определяли власть локальных элит и их отношения с общенациональным правительством, а также задавали условия для создания рядовыми гражданами гражданского общества. Сомерс исходит из пластичности британской правовой системы; это нечто, созданное и непрерывно видоизменявшееся в результате длительной и упорной борьбы вокруг земельных прав и трудовых отношений. Таким образом, даже в рамках единой политии, такой как британская, могут существовать разнящиеся определения гражданства и разный состав прав, на которые претендуют отдельные лица и сообщества. То, на какие именно права гражданства (а позднее и социальные пособия и льготы) способно претендовать и каких прав способно добиться каждое сообщество, зависит от институциональных активов данного сообщества и социальных отношений тех, кто в нем живет. Таким образом, Сомерс показывает, что британское «государство» фактически представляет собой зыбкое смешение локализованных институтов, практик и социальных отношений. По мере того как изменяются комплексные отношения между локальными сообществами, индивидами и государством, права гражданства могут не только обретаться, но и утрачиваться. В определенные эпохи вслед за волнами демократии приходят волны диктатуры (Markoff, 1996а), а в некоторых странах сегодняшний неолиберализм ослабляет или упраздняет системы социальных пособий и льгот. Этих пособий и льгот становится то больше, то меньше в государствах, которые, говоря языком Тилли, все обладают высоким потенциалом по извлечению доходов, ведению войн и осуществлению контроля над своими гражданами. Соответственно, анализ социальных пособий и льгот, к которому мы сейчас переходим, не может быть понят как простое приложение способов анализа, используемых для объяснения образования государства. Напротив, нам необходимо обратить внимание на те способы, с помощью которых социальные группы могут мобилизовать ресурсы и заявить идеологические притязания на гражданство (и сопряженные с ним блага), адресованные как капиталистическим рынкам, так и государству. Сомерс утверждает, что там, где сильны права гражданства, государство встает (или активные граждане вынуждают его встать) на сторону граждан в противостоянии рыночным силам: «хрупкий проект поддержания социально равнодоступных демократических прав требует наличия уравновешивающей силы социального государства, надежно функционирующей общественной сферы, которой обеспечивалась бы подотчетность, и соответственно крепкого гражданского общества» (Somers, 2008, р. 5). Мобилизованные граждане могут видоизменить отношения, сложившиеся между образованием государства и капиталистическим развитием, а также между государственными элитами и капиталистами, с серьезными последствиями для системы социальных пособий и льгот.