6. Познание и отражение

Познание представляется Адорно главной социальной деятельностью, но именно потому, что оно не есть познание в собственном смысле слова.

Эти идеалистические положения тесно связаны у Адорно с отождествлением всякого познания с познанием только социальных явлений, а поэтому с отрицанием правомерности диалектики природы и объективной диалектики вообще. Они связаны и с претензией автора «негативной диалектики» на то, что она есть особого рода теория социального познания. Претензия эта соответствует характерному для всей Франкфуртской школы отождествлению метода и теории познания с социологией познания и социальным критицизмом вообще. Трактовка всякого познания как сугубо идеологического явления в смысле ложного, извращенного сознания— это, как известно, один из краеугольных камней «критической теории» общества.

Со всеми этими мотивами, согласно нормам эклектизма, Адорно соединяет заимствованную от Ницше предельную биологизацию содержания познавательных процессов: если зверь бросается на жертву под влиянием голода, то в обществе взаимопожирание групп людей нуждается в оправдывающих иллюзиях: «живое существо, которое должно быть съедено, должно оказаться злым. Данная антропологическая схема сублимируется вплоть до [проникновения ее] в теорию познания»3. 1

Th. W. Adorno. Negative Dialektik, S. 182. 2

Там же, стр. 157. 3

Там же, стр. 31.

Это квазипознание не имеет ничего общего с истиной: «Познание, которое желает [истинного] содержания, хочет утопии» К

Бессодержательному познанию соответствует бессодержательная истина.

Враждебность Адорно к теории отражения вытекает из отождествления познания с социальным поведением субъекта. Выраженное в этой крайне извращенной форме положение о единстве теории и практики, познания и деятельности превращается, в свою полную противоположность: познавать исторический процесс — значит «вживаться» в него, мысленно манипулировать в нем.

С этих позиций и развертывается яростная.атака на принцип отражения. Адорно объявляет его основой концепции метафизического противопоставления объекта субъекту, а в то же время источником овеществления последнего. Он пишет о теории отражения не иначе как об «официальном суесловии (Denkerei) восточного блока»158. Он утверждает, что она есть всего лишь повторение наивного учения античных атомистов и «отрицает спонтанность субъекта... Отражающее мышление было бы лишенным рефлексивности, оказалось бы недиалектическим противоречием»159. Что имеет в виду Адорно под «спонтанностью», поясняют его ученики. Так, О. Негт заявляет, что субъект «конституирует» закономерности объекта. А. Шмидт добавляет, что познание в целом есть вовсе не познание, а «конструирование».

Эти противопоставления фальшивы и метафизичны, они подобны модному ныне среди ревизионистов противопоставлению «творчества» отражению. Ленинская теория отражения не только не отрицает творческую активность субъекта, но, наоборот, предполагает ее нали- чиє и объясняет ее. А конституирование законов науки является естественным итогом познавательной, а значит, отражательной деятельности ученых. Люди же типа Адорно, Негта и Шмидта истолковывают «конституирование» в неокантианском и неопозитивистском духе как субъективистское конструирование.

В этой связи Адорно пишет о «моделях».

В примерах, вообще говоря, вреда нет, но все дело в том, что они используются Адорно с разрушительной целью как принципиальные заменители теории и как средства ее уничтожения. Налицо не только метафизическое противопоставление — чувственный образ вместо понятийного мышления, но и сенсуалистическая деструкция конкретности. Ложная антитеза разрастается до крайних пределов.

На ложных антитезах и передержках держится весь метод «негативной диалектики». Но говорить о методе Адорно — значит говорить и о его литературном стиле, потому что, как только ему не хватает логики и доказательности — а это происходит сплошь и рядом,— он прибегает к помощи риторических уверток, полных ложной многозначительности фигур умолчания, оракульских метафор и неожиданных перескоков мыслей с одной темы на совершенно другую. «Всякий резко выраженный тезис ложен»161,— писал он. Но сам Адорно то и дело прибегает к парадоксально и резко сформулированным афоризмам, которые можно толковать и так и эдак.

В. Зоннеман указывает на «авантюристическую лабильность» 162 языка и мышления Адорно. Сам создатель этой «лабильности» видел в ней проявление герменевтической интуиции, поскольку философия есть «стремление сказать о том, о чем невозможно сказать...»163, и это стремление реализуется через «разваливание» структур языка. Почти дословно повторяя то Витгенштейна и Кожибского, то Хайдеггера и Сартра, он утверждает, что определенность языка и философия несовместимы164.

«Авантюристичность» языка идет рука об руку с противоречивостью мысли.

Когда он порицает тех философов, у которых больше всего заимствует, то дополнительно выясняется, что он, Адорно, и стыдится эклектицизма и восхваляет его: он называет параноиками философов, избегавших эклектицизма, а в своем эклектицизме признаться не желает166. И когда он, наконец, то противопоставляет Маркса Гегелю, то объединяет их вместе, предварительно изобразив Гегеля в качестве предтечи нацистского расизма, то это также методический прием, к тому же довольно шаблонный. К шаблону прибегает Адорно и тогда, когда противопоставляет Энгельса Марксу, еще раз повторяя, говоря словами Энгельса, «побасенку о злом Энгельсе, соблазнившем доброго Маркса...»167.

Погрязший в противоречиях Адорно ничтоже сумня- шеся направляет метод моделей против метода отражающего моделирования. Он воюет против «тотальности» и «обобществления» с позиций буржуазного инди- видуализма («целое неистинно»), но сам прибегает к «тотальности» абстрактных социологических схем и иронизирует по поводу антропологической апологии индивида утверждая, что «коллективизм и индивидуализм дополняют друг друга в ложности» 2. Все те неподвижные антитезы, которыми Адорно охотно пользовался, как-то: субъективность и объективность, общество и природа, демократия и технократия, история и теория, критика и апология, процесс и система, действие и познание, практика и отражение, гуманизм и сциентизм — в конце концов ничего не стоят в его собственных глазах, так как он с легкостью мысли необыкновенной отрекается от каждой из этих альтернатив (к тому же дилеммы, построенные на многих из них, в действительности иллюзорны).

Он не верит в науку, теорию, познание, нет у пего и веры в человека, историю и практику.

Но в связи с этим вырисовывается еще один штрих, характерный для метода Адорно. Он антидиалектичен по всему своему существу. В некотором смысле Адорно добился своей цели: его «негативная диалектика» предельно негативна, отрицая саму себя и превратив себя в свою собственную противоположность. Диалектика перестала быть диалектикой, и ее место заняла метафизика неразрешимых противоречий.

необходимое — это арена диалектики» Эта онтология столь же призрачна и неопределенна, как и метод Адорно, но в своей главной тенденции она столь же достаточно красноречиво говорит о себе. Прежде всего посмотрим, что он думает о философии вообще.

Итак, что же такое философия по Адорно? Как обычно, он избегает определений, и предлагаемые им характеристики не более чем метафоры и туманные символизации. Он призывает философию стать гласом противоречия и «тотальной неудачи», выражением самокритики философа. Задача ее заключается в том, чтобы поймать «цвет несуществующего», а все свои категории привести в состояние диссонанса. «Философия не есть ни наука, ни... направление мышления, но она есть форма, которая опосредует собой то, что отличается от нее, и от него же отторгнута. Ее мираж есть не что иное, как выражение невыразимого в ней самой. Поэтому поистине она родственна музыке»168.

Последние слова вызывают в памяти известную мысль Карнапа о философии как о выражении иррациональной музыки сердца. Действительно, Адорно сумел выразить «логику распада» в иррациональных, бессвязных фразах, и форма его философствования нередко вполне соответствует содержанию. И когда он ссылается на музыку, то имеет в виду музыку атональную, бессистемную, опустошенную, которую он, Адорно, нашел в творчестве А.

Адорно по-своему решает основной вопрос философии, и решение это очень характерно. Как и Хоркхаймер, он объявил саму четкую постановку этого вопроса Энгельсом «додиалектической», приводящей при материалистическом его решении к «отчужденному» будто бы рассмотрению. Противоположность субъекта и объекта не может иметь, с точки зрения Адорно, собственно онтологического значения, и потому незачем спрашивать, что первично и что вторично. Данная противоположность есть лишь выражение всеобщей нетождест- венностиПоскольку эта нетождественность как всеобщий разлад и диссонанс для Адорно дороже всего, он не идет по проторенной дорожке махистов и признает относительную отделимость объекта от субъекта. «Субъект в действительности не есть вполне объект, а объект — не вполне субъект, однако они оба не выскочили из третьего, которое их трансцендировало бы. Третье обманчиво не в меньшей степени»2. Но столь же неприемлемо для него и гносеологическое различение субъекта и объекта, потому что оно может быть согласовано с принципами теории отражения, которая так ему ненавистна3.

Отмеченная позиция при всей ее неустойчивости и уклончивости позволила Адорно принять позу критика как идеализма и позитивизма, так и материализма; от него достается и Канту и Гегелю, и Бергсону и Гуссерлю, и Хайдеггеру и Сартру4. Полны яда замечания Адорно о философии диалектического материализма, но в них нет ни точности в фактах, ни убедительности в аргументах. Адорно видит материализм и материалистическую диалектику в кривом зеркале, и ненависть застилает ему глаза. Нападая на материализм, он заявляет, что «вещественность мира, несмотря на преобладание объекта, также есть видимость... Объект, если и в ослабленном [виде], все же не может быть без субъекта. Если отсутствовал бы субъект как момент самого объекта, то его объективность превратилась бы в нонсенс!»5. Но какова мотивация подобных, а затем противоположных им заявлений?

Эта мотивация двойная. С одной стороны, Адорно, как метко заметил В. Р. Байер, если и делает реверансы в сторону объекта, то только для того, чтобы унизить субъект, человеческое сознание и личность6. А с 1

Th. W. Adorno. Negative Dialektik, S. 174. 2

Там же, стр. 175. 3

Th. W. Adorno. Drei Studien zu Hegel, S. 53. Cp. J. Habermas. Theorie und Praxis. Sozial-philosophische Studien, 3. Aufl. Neuwied, 1969, S. 162. 4

Th. W. Adorno. Negative Dialektik S. 17, 50, 60, 116, 156, 179, 195, 323. Cp. Th. W. Adorno. Zur Metakritik der Erkenntnistheorie. Studien fiber Husserl und die phanomenologischen Antinomien. Stuttgart, 1956, S. 243. 5

Th. W. Adorno. Negative Dialektik, S. 188, 166. Ср. «Оба они, тело и дух, суть абстракции от их опыта...» (там же, стр. 200). 6

Ср. «Постулируемая пассивность субъекта соразмерна объективной определенности объекта» (там же, стр. 187).

другой стороны, для того, чтобы изобразить всякую активность сознания лишь как обратную картину всеобщего отчужденного овеществления. «...Субъективация и овеществление не только не расходятся врозь, но, наоборот, суть корреляты... Овеществленное сознание есть момент тотальности, овеществленность мира» Ради этих целей не нужен собственно материальный объект, а достаточен только тот неопределенный, который признается, например, экзистенциалистом Сартром в виде препятствия, помехи, насилия и угрозы. «Индекс для преобладания объекта есть бессилие духа во всех его суждениях, как и в устроении до сих пор реальности» 170. Адорно пытается самого субъекта превратить в объект, феноменологически растворить материю в сознании, породить материю из сознания, а по сути дела растворить ее в нем 171. К тождеству субъекта и объекта в фихтеан- ско-гегельянской его версии неуклонно стал приближаться и мнимый противник всякой тождественности Адорно. Именно к тождеству, и потому его так не устраивает. единство теории и практики 172.

Он утверждает, что материализм не может существовать без идеализма173, а объект есть всего лишь «терминологическая маска» 174. Поэтому так рьяно он противопоставляет молодого Маркса диалектическому материализму и бранит Энгельса за признание первичности материи175 и в то же время мечтает о полном «снятии» исторического материализма176.

Чем же заменяет Адорно исторический материализм? Историческим идеализмом. Тем идеализмом, согласно которому, говоря словами А. Шмидта, «не абстрактная материя, а конкретность общественной практики есть подлинный предмет материалистической теории»177. Как пишут выученики Франкфуртской школы из редакции «Праксиса», существует только «человеческая объективная реальность»178, и единство мира заключается не в его материальности, а в практике. Перед нами то самое мистическое тождество теории и практики, субъекта и объекта, которое Маркс и Энгельс разоблачали еще в «Святом семействе». Это то тождество духовного и материального, которое возникло в построениях американских прагматистов, выступивших совсем не против идеализма, а только против его онтологической систематизации и определенности.

Но тождество сознания и бытия в сочинениях Адорно, разумеется, завуалировано. Недаром он продолжает так рьяно бороться против «отождествления», и, может быть, только «общий семантик» А. Кожибский мог бы претендовать здесь на пальму первенства. Адорно занял весьма двусмысленную позицию: кажется, что он воюет главным образом против «экономического», вульгарного, метафизического материализма, а обнаруживается, что он мечет стрелы в сторонников объективного, научного анализа экономических процессов. Ничего, совершенно ничего определенного и конкретного ©«практике» Адорно не сообщает. Его «практика», как это в свое время получилось у младогегельянца А. Руге, а потом у экзистенциалиста Сартра, сводится к чисто вер- балистской мишуре («к практике» критики) 179 на словах.

В обоих случаях перед нами отрицание подлинно революционной практики, хотя и на несколько разный манер: в одном — практика выродилась в болтовню, язвительно охарактеризованную В. Беньямином как «наслаждение негативистским покоем», в другом—в подстрекательство к анархическим действиям. Но в первом случае — в болтовню опасную, извращающую критическую функцию диалектики и нацеленную на дезориентацию революционных сил. Уже нападки Адорно на закон отрицания отрицания были по сути дела борьбой против приложения революционной теории к практике180. В буржуазной философии уже давно, начиная с младогегельянцев, развернулся процесс извращения понятия «критика». У Адорно он достиг апогея: его «кри- тика» приобрела цель разрушения возможностей действительной революционной критики.

Тождество сознания и бытия проводится Адорно через идеалистическую интерпретацию практики, через гипертрофию тех еще нечетких формулировок молодого Маркса, которые имелись в его «Экономическо-философских рукописях» «Онтопраксеологический» исходный пункт181, отождествляющий объективные законы природы и общества с деятельностью субъекта, послужил у Адорно и его учеников отправным пунктом для последующего отождествления этой деятельности с мыслями субъекта о ней, как бы ни пытался О. Негт свалить вину с больной головы на здоровую, упрекая советских философов в том, что они будто бы «разделили» (?) материальность мира и социальную практику и пришли не только к «объективизму», но и к ...агностицизму182.

«Социальная онтология» Адорно, несмотря на все его нападки на «онтологию» Гуссерля, Хайдеггера и Сартра и явное его желание возвыситься над любыми философскими школами и течениями, носит на себе печать крайне эклектических заимствований из М. Вебера, К. Мангейма. История—это «онтологическая основная структура бытия»183, «естественная закономерность общества есть идеология»184, «мир, как он есть, становится единственной идеологией, а люди — ее составной частью»185. Так идеология превращается чуть ли не в единственный объект действительности и учение о ней совпадает с учением о бытии. Мы попадаем в убежище своеобразного «идеологического идеализма» Адорно.

Мы не будем специально рассматривать концепцию идеологии Франкфуртской школы, которая всеми ее участниками отождествлена с ложным общественным сознанием. Как только понятие идеологии, заявлял Адорно, «перестает отличаться от правильного сознания, оно уже не годится больше и для критики ложного»186.

Не вызывает возражения со стороны марксистов то, что предикат ложности относят к идеологии господствующего класса в условиях классово антагонистических формаций. Но для Адорно, как и для его собратьев по Франкфуртской школе, существует только такая идеология. Она есть либо ложь насилия, либо самообман разочарования. «...Если бы у льва было ложное сознание, то ярость, обращенная на антилопу, которую он хочет сожрать, была бы идеологией... отчаяние есть последняя идеология, обусловленная исторически и общественно» К Да, отчаяние есть финал эволюции всякой реакционной идеологии. Антикоммунизм и антисоветизм Адорно не дали ему возможности обрести новые ориентиры и цели, и ему остается повторять, что «идеология коварно подстерегает дух...» 187 и разрушает его.

Во всяком случае это верно сказано в отношении идеологии самого Адорно и его идеализма. Не более как ложной идеологией оказался его вариант «социальной онтологии», развитый затем А. Шмидтом, который ополчился на «материалистический гегельянизм» (?) советских философов и рассуждает в том духе, что практика первична, а материя вторична, так что «такие понятия, как «мышление» и «бытие», «дух» и «природа», так же как и естественнонаучные способы объяснения, суть производные продукты практики...»188. Что же такое «бытие», «природа», «материя»? Все это не более как отчуждение практики, т. е. овеществление духовных сил человека. Но это совсем не ново, ведь это провозгласил еще Гегель! А теперь нам приходится услышать это еще раз как великое откровение пророков «критической теории» общества...