§ 2. Российский “субъективизм ” и дюркгеймовский “объективизм”
Как видно из изложенного, теоретические оценки дюркгеймовского труда в России во многом совпадали с теми, которые имели место во Франции и в других странах. Хотя Дюркгейм, как отмечалось выше, не был знаком с восприятием своих работ в России, его ответы оппонентам в предисловии ко второму изданию “Метода социологии” зачастую как будто прямо адресованы его российским аналитикам и критикам [см.: 12,сс.7-22]. Приведенные выше отрицательные оценки дюркгеймовской методологии были в значительной степени связаны с широким присутствием психологизма в российской социальной науке. В онтологическом плане этот психологизм обусловил отрицательное отношение к рассмотрению общества как надындивидуальной реальности, к недооценке личностного начала в социальной жизни; в эпистемологическом - критику дюркгеймовской методологии как сугубо объективной, свободной от ценностей, трактующей идеал только как объект, а не ориентир исследования. Популярность психологизма в России в определенной мере была результатом воздействия религиозного и философского спиритуализма и интуитивизма. В собственно социологии и социальной мысли наиболее характерными теоретическими тенденциями, определившими критическое отношение к методологии Дюркгейма, были “субъективная школа” и марксизм в его субъективно-волюнтаристической интерпретации. Оба эти направления, несмотря на ожесточенную полемику между ними, в действительности составляли две стороны одной и той же методологии, которую условно можно назвать “субъективной”. Методология “субъективной школы” опиралась на “субъективный метод” О.Конта, который он называл методом “сердца”. Этот метод он разрабатывал на завершающей фазе своего творчества, в период создания “позитивной политики”, “Религии Человечества” и социократической утопии. По Конту, это метод любви, эмоционального сопереживания, эмпатии. По замыслу родоначальника позитивизма, он должен был дополнить ориентированный на естественные науки, “объективный”, рациональный метод социальной науки, который он разрабатывал ранее, в период создания “Курса позитивной философии” (1830-1842). В известном смысле “субъективный” метод в контовской интерпретации стоит выше “объективного”. Если “объективный” метод ведет от мира к человеку, то субъективный - от человека к миру. В результате у Конта обнаруживаются, по существу, две социологии, базирующиеся на двух разных, противостоящих друг другу методах: “объективная” социология и “субъективная” социология [подробнее об этом см.: 13, сс.73-77]. Для Конта обе они воплощали доктрину позитивизма. Но в истории науки этим неопределенным термином традиционно принято обозначать лишь первую методологию социальной науки; вторую же принято называть “антипозитивистской”. Таким образом, если верно, что Конт был родоначальником позитивизма, то не менее верно и то, что он же был родоначальником антипозитивизма, воплощенного в его субъективной методологии. Дюркгейм опирался на “объективную” социологию Конта, отбрасывая его “субъективную” социологию и соответствующий метод. Но именно последними вдохновлялась русская “субъективная школа”: на это прямо указывал Михайловский [14, клн.90]. Представители этой школы активно развивали и разрабатывали “субъективный” метод. Как правило, они не отвергали целиком “объективный” метод, но рассматривали его как недостаточный. П.Л.Лавров, основатель школы, анализировал различные условия и формы применения “объективного” и “субъективного” методов. Успешное применение последнего он связывал прежде всего с развитием личности ученого, историка или социолога [См.: 15, гл.У1]. Лавров и Михайловский, как и Конт, подчеркивали необходимость для исследователя, в процессе изучения социальных явлений, эмоционально и мысленно ставить себя на место изучаемых им людей. Исследователь должен судить о социальных явлениях прежде всего с точки зрения идеала, который исследователь принимает и провозглашает свободно и открыто. В онтологическом аспекте представители школы помещали в центр социальной реальности индивида и “прогрессивное”, “критически мыслящее” меньшинство, которое наилучшим образом осознает подлинные интересы общества. Михайловский, не отвергая целиком “объективный” метод, считал, тем не менее, что он должен быть подчинен “субъективному”. Только последний способен преодолеть релятивизм в познании и практике: “В самом деле, с объективной точки зрения все истины равны. Выбор между истинами, т.е. отделение истин полезных от бесполезных, нужных от ненужных, обязательных от необязательных, - это дело очевидно субъективного метода” [14, клн.105]. “Объективный” метод в социологии он считал результатом “нарушения индивидуальной целостности и гармонии отправлений... ”[там же, клн.108]. Под “субъективным” методом Михайловский понимал “такой способ удовлетворения познавательной потребности, когда наблюдатель ставит себя мысленно в положение наблюдаемого” [16, клн.402]. Михайловский утверждал, что социология “должна начать с некоторой утопии” [там же, клн.404]. Обосновывая необходимость применения “субъективного метода”, он писал: “...Незачем маскироваться объективностью, а должно выяснить без остатка свою личность, дать себе полный отчет в своих желаниях и целях. Претензия на объективность может здесь только повести к сбивчивости, именно потому, что полная объективность недостижима. Малейшее разногласие между истинными, в глубине души лежащими чувствами социолога, его истинным нравственным идеалом и обсуждаемыми им фактами действительности, - поведет все-таки к открытому применению субъективного метода, но применению неудовлетворительному, кастрированному” [14, клн.142]. Михайловский стремился теоретически соединить понятия “Правда-истина” и “Правда-справедливость”. Таким образом, идея необходимости ценностной нейтральности науки, отделения познавательных ценностей от любых других в процессе социологического исследования, была для него совершенно неприемлемой6. В 90-е годы “субъективная школа” подверглась резкой критике со стороны различных течений марксизма: “легальных” (Н.А.Бердяев, П.Б.Струве и др.), умеренных (Г.В.Плеханов и др.) и радикальных (В .И. Ленин и др.) марксистов. При всех различиях, разделявших эти течения, это была критика с позиций “объективной” социальной науки, признающей “социальные законы” и необходимость опираться на реальные тенденции социальной жизни. Но российский марксизм в основном довольно быстро отошел от этих позиций. “Легальные” марксисты отошли от Маркса, перейдя на позиции неокантианства, религиозной и идеалистической философии. Другие течения, особенно радикальные, довольно быстро или сразу же “субъективизировали” Маркса. Подобно тому, как “субъективная школа” выбрала “субъективную” сторону контизма, большинство русских марксистов выбрали “субъективный”, “активистский” и “волюнтаристский” аспект марксизма. Как и сторонники “субъективной школы”, они не отбрасывали “объективную”, рациональную методологию; но постоянным фоном последней и истинной пружиной марксистского подхода для них всегда был “субъективный” метод в понимании Конта, Лаврова и Михайловского. Спецификой марксизма в применении “субъективного” метода был, конечно, “классовый подход”. Маркс был истолкован как мыслитель, применивший “субъективный” метод в классовом аспекте. «Что сделал Маркс? Он переменил точку зрения. Он взглянул на общество с точки зрения тех, кто производит, - рабочего класса, и все оказалось иначе. Обнаружилось, что именно там центр жизни и развития общества, то Солнце, от которого зависят пути и движение людей, групп, классов. Маркс не был рабочим; но силою мысли он сумел вполне перенестись на позицию рабочего”, - писал А.А.Богданов [17, с.367]. Даже самые умеренные, “объективистски” и “позитивистски” настроенные среди российских марксистов не могли ориентироваться на Маркса только как на социального ученого и отказаться от идеи политической ангажированности социальной науки. Таким образом, несмотря на частые заявления об “объективном” характере этой науки и “социальных законах”, на которые следует опираться, они в методологическом отношении продолжили в принципе традицию той самой “субъективной школы”, против которой они первоначально энергично выступили. Непосредственная ориентация на определенный социальный идеал; провозглашение своих целей и стремлений в качестве наиболее “прогрессивных” и соответствующих интересам угнетенного большинства, вследствие того, что исследователь ставит себя “на его место”; постоянное увязывание тех или иных истин с явной или скрытой принадлежностью или симпатией к определенным классам, группам, партиям, - все это были признаки и применение того самого “субъективного” метода, который ранее отстаивали представители “субъективной школы”. Речь в данном случае идет не о каких-то сознательных мистификациях или подтасовках, а именно о специфической методологии. Разновидностями и/или приложениями подобной методологии в большевизме были “классовый подход” и принцип “партийности”. Характеризуя последний, В.И. Ленин писал: “...Материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы” [18, с.419]. Из двух “грехов” “буржуазных” или “ревизионистских” социальных теорий: “субъективизма” и “объективизма”, - последний, согласно Ленину, был наиболее “страшным”. Разоблачая его, Ленин всегда противопоставлял ему требование выявлять, какие классы борются между собой, какой класс стоит за той или иной социальной тенденцией или институтом, и открыто становиться на точку зрения наиболее “прогрессивного” класса (последнее обстоятельство истолковывалось как условие достижения истины). “Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о “непреодолимых историчесикх тенденциях”; материалист говорит о том классе, который “заведует” данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов” [там же, с.418]. Позиция Дюркгейма была диаметрально противоположной. Один из любимых постулатов его социологии состоял в том, что наука не может и не должна разрушать объект своего исследования, будь то общество в целом, религия или даже преступность. Он не только “рисковал” быть, но в действительности был “апологетом” изучаемых им фактов, требуя уважения к ним независимо от их субъективной оценки. Идеал, по Дюркгейму, не может навязываться действительности, привноситься в нее извне; он может черпаться только из самой действительности; задача науки поэтому - извлекая идеал из действительности, лишь прояснять его своими средствами. Наряду с указанными “субъективными” теоретикометодологическими тенденциями в России было немало сторонников “объективной” социальной науки, свободной от оценочных суждений. Помимо вышеназванных Де-Роберти, Ковалевского, Тахтарева и др., которым были близки принципы “объективной” социологии Конта, к ним принадлежали, в частности, “легальные марксисты” (впрочем, довольно скоро переставшие считать себя марксистами и перешедшие на иные теоретические и мировоззренческие позиции), социальные ученые феноменологической (Г.Г.Шпет) и неокантианской ориентации, в том числе уже упоминавшиеся Новгородцев, Хвостов и др. Среди неокантианцев принципы социологической методологии, особенно близкие дюркгеймовским, обосновывал известный правовед и социолог Богдан Александрович Кистяковский (1868-1920). [О творчестве Кистяковского см.: 19; 20]. Кистяковский подверг резкой критике теории “субъективной школы”, но в отличие от радикальных марксистов, не воспроизвел методологию этой школы. В своей статье 1912 года он констатировал состояние кризиса в социальных науках и определил пути его преодоления. Характеристика этих путей в значительной мере совпадает с теми требованиями к социологическую методу, которые сформулировал Дюркгейм, а именно: независимость от всякой философии и отказ от психологических объяснений. Кистяковский утверждал: “Чтобы прекратился кризис, переживаемый социальными науками, должно быть прежде всего уничтожено их рабство перед социальной философией. Социальные науки должны быть выведены на широкую дорогу чисто научного знания, по которой уже давно шествуют науки естественные” [21, с. 21]. Другая причина кризиса, требующая, по Кистяковскому, устранения, состоит “в господстве психологизма в социальных науках”, который “ведет к худшей форме философии, именно к солипсизму” [там же, с. 22]. Таким образом, неокантианство в России в лице ведущих его представителей вело к тому же идеалу “объективной” социальной науки, что и дюркгеймовская “позитивная” социология. Наиболее видным социологом, вдохновлявшимся в это время тем же идеалом, причем в значительной мере под влиянием Дюркгейма, был П.А.Сорокин. В своей “Системе социологии” (1920) он выдвигает в качестве основополагающих принципов разработки своей теоретической системы те же методологические постулаты, которые отстаивал Дюркгейм в своем “манифесте” - “Методе социологии”. К ним относятся, в частности, следующие [22, т.1, сс.50- 52]: 1) необходимость строить социологическое знание по образцу естественных наук; 2) необходимость изгнания из социологии всякого “нормативизма” и отделения Истины от Добра, Справедливости и т.п.; 3) социология должна быть объективной дисциплиной, не только в смысле отсутствия нормативно-оценочных суждений, не только в отношении методов исследования, но и в том, что из науки о “психических реальностях” она должна превратиться “в объективную дисциплину, изучающую явления “предметного” характера, доступные наблюдению, имеющие определенное внешнее бытие, допускающие “ощупывание” и “измерение” [там же, с.52]. 4) поскольку социология стремится быть точной и опытной наукой, она должна прекратить “философствование”. В этой же работе Сорокин отмечает “бессмысленность” и “бесплодность” споров между сторонниками социологического реализма (включая Дюркгейма) и номинализма [там же, т.2, с.579, прим.]. Но в своем более раннем труде “Преступление и кара, подвиг и награда” (1914) он соглашается с дюркгеймовской оценкой роли подражания в социальной жизни, роли, которая, по его словам, была “страшно раздута Тардом, не давшим точного определения этого понятия и подводившим под него самые разнородные и противоположные явления...” [23, с.243, прим.]. В ранний период своего творчества Сорокин одобрял антисубъективизм и антипсихологизм методологии Дюркгейма, но считал, что он, как и другие социологи, остановился на полдороге в этом направлении, продолжая “орудовать и психологическими терминами, и психологическими понятиями, и иметь дело с психичесими явлениями” [22, т.1, с.120]. Сорокин подверг критике спенсеровский и дюркгеймовский подходы (весьма близкие между собой) к классификации обществ [там же, т.2, с.419 и дал.]. С его точки зрения, дюркгеймовского “простого” общества, “орды” реально нигде нет и не было, так как даже самые примитивные общества, вроде тотемических групп австралийских аборигенов, обладают внутренней дифференциацией, а не состоят непосредственно из индивидов. Поскольку же основное понятие “простое общество” лишено точности, то и вся его классификация распадается: “Раз “простое общество” оказывается полисегментарным, то теряется различие между первым и вторым. Раз понятие полисегментарного общества становится неопределенным, то теряется различие между простыми и сложными полисегментарными обществами” [там же, т.2, с.427]. У раннего Сорокина мы встречаемся не просто с “рецепцией”, а с прямым влиянием идей Дюркгейма (хотя и не только их) [подробнее о близости воззрений Дюркгейма и молодого Сорокина см. 24]. Важно подчеркнуть что раннего Сорокина и Дюркгейма объединяли не только собственно социологические воззрения, но и общая этика науки, этика честного непредвзятого исследования. Несмотря на то,что Сорокин был активным членом партии эсеров, в его научных трудах партийные пристрастия не присутствовали. Позднее, эмигрировав в США, он стал одним из проводников дюркгеймовской социологии в этой стране. Но тогда же социологические воззрения Сорокина претерпели серьезную метаморфозу, и он отказался от теоретико-методологического “объективизма” a la Дюркгейм, вдохновлявшего его в молодости. Итак, несмотря на присутствие в российской социологической мысли сторонников “объективной” методологии, идея объективной, свободной от ценностей социальной науки, была в целом чуждой наиболее влиятельным в России направлениям: народнической “субъективной” социологии до 900-х годов, марксизму - после. Что касается весьма влиятельных течений интуитивистской, идеалистической и религиозной философии, то само собой разумеется, что эта идея была для них неприемлемой. Господствующим направлением в умонастроениях российской интеллигенции стало то направление, которое впоследствии получило продолжение и развитие в “понимающей” и “гуманистической”, радикальной и “неакадемической” социологии, для которой идея или идеал “объективной” науки, свободной от оценочных суждений, является воплощением “позитивизма” и “натурализма”.