ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ СДВИГ: ОТ «НАУКИ НА СЛУЖБЕ ПРАКТИКИ» — К «НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОМУ ПРОГРЕССУ»
Как явствует из сказанного ранее, превращение Гостехники (ГКНТ) из сугубо технического ведомства в научно-техническое происходит в рамках обширной смены политических классификаций — трансформации всей категориальной сетки политического режима и государственной администрации.
Данные социальной истории советских понятий свидетельствуют об одновременном протекании в ключевые периоды 1930-х, 1960-х и 1990-х годов множества отраслевых семантических «мутаций», которые ставят под вопрос ценность и иерархические позиции связанных между собой понятий-посредников универсалии «социализм». Суть необъявленной революции в поле научной политики по мере его становления в 1960-е годы как обособленной сферы государственного управления — в нейтрализации принципа партийности науки (1920-1930-е) за счет признания собственной ценности науки и техники в рамках новой, все более ориентированной на «личность» телеологии народного благосостояния, а также внешнеполитического курса на мирное состязание между странами с различным общественным устройством[355].Официальное назначение науки в системе общественных производств покидает узкие рамки создания и использования промышленного оборудования, которые образуют понятийную сетку начального периода административных реформ на рубеже 1950-1960-х[356]. Исходная формула согласуется со сталинским
«основным законом социализма», заявленным в 1952 г. и буквально воспроизведенным в Программе КПСС 1961 г. в качестве «цели социализма»: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники»36. В противовес этой формуле к середине 1960-х годов официальное определение науки и техники приобретает все более выраженный цивилизационный характер, вводя его в семантическое ядро социализма: научно-технические новшества, как «непосредственная производительная сила», обретают место в основании социального порядка.
Наука по-прежнему подчинена принципу общественной пользы и служит победе социалистического строя в мировом соревновании. Эта победа, однако, зависит уже не только от прогресса политически нейтральной техники, но и от облагораживающей интеграции научных знаний и самой науки в общественное устройство. Благодаря этому советский политический режим приобретает новое качество, сближающее его с европейским «государством благоденствия», в той мере, в какой успех обоих обеспечивается не простым ростом экономических показателей, но всеобщим научным просвещением, так необходимым для осведомленного согласия управляемых37.Так, если в 1959 или в 1962 гг. при характеристике отдельных предприятий «научно-технический прогресс» определяется как усовершенствование машин, введение новой техники и ускоре-
1959-1965 гг. / под общ. ред. Ю.Е. Максарева. М.: Госпланиздат, 1960. Здесь «технический прогресс» все еще определяется через усовершенствование техники (см. «Предисловие»), что объективирует позицию ведомства, локализованного на полюсе производства, а не академической науки.
16 Сталин КВ. Экономические проблемы социализма в СССР. М.: Гос- политиздат, 1952. С. 8. Воспроизведение этой формулы в последующих редакциях можно проследить по тексту Конституции 1977 г.: «Высшая цель общественного производства при социализме — наиболее полное удовлетворение растущих материальных и духовных потребностей людей» (ст. 15).
37 Одну из объемных иллюстраций смены риторики предоставляют сборники официальных документов: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 9, 10. М.: Политиздат, 1972; 1986.
ние темпов производства38, то в 1969 г. технический контекст уже явственно нагружен цивилизационными мотивами социального прогресса: «Иркутский обком партии... проводит... работу по мобилизации трудящихся на ускорение технического прогресса и повышение эффективности общественного производства. На отдельных предприятиях достигнут высокий уровень технической оснащенности, культуры и организации производства, освоен выпуск технически совершенных изделий»34.
Подобных примеров множество. «Усовершенствование техники» покидает прежние границы, образуя новые связи с «культурой производства» и «совершенством изделий»: при социализме нейтральная наука-техника оптимизирует социальные отношения. Этот сдвиг отражается в разнообразии контекстов категории «научно-технического прогресса» и в риторике «научного управления обществом», эксплуатация которой с конца 1960-х до середины 1980-х годов сопровождается неизменным ростом библиографического списка40.Датировать категориальный сдвиг можно и по партийным программным заявлениям, хотя поначалу он представлен здесь в менее отчетливой форме. В одном из официальных выступлений 1964 г., в разделе, посвященном научно-техническому прогрессу, можно обнаружить следующее высказывание: «Воздействие науки на производство и влияние ее на все стороны жизни народа неизмеримо возрастают»41. Между тем в упомянутой Программе КПСС 1961 г., гораздо менее новаторской в ее понятийном измерении, «научно-технический прогресс» по-прежнему определяется через «проектирование новых технических средств и освоение их в производстве», «технические усовершенствова-
м КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1956-1960. Т. 9. М.: Политиздат, 1986. С. 438-443; Там же. С. 380; а также: Технический прогресс в СССР, 1959-1965 гг.
39 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1969-1971. Т. 10. М.: Политиздат, 1972. С. 92.
40 Примеры заглавий, вписывающихся в эту тенденцию, предложены в начале главы.
41 О государственном плане развития народного хозяйства СССР на 1965 год. Доклад А.Н. Косыгина на пятой сессии Верховного Совета СССР... С. 702. Примечательно, что это выступление принадлежит Косыгину: именно он вводит при правительстве институт академических экспертов, участвующих в разработке программы экономических реформ.
ния», «развитие производительных сил», «совершенствование технологий»[357].
Более плотный семантический поиск, вероятно, позволит локализовать этот сдвиг с еще большей точностью. Однако для наших целей вполне достаточно найденного интервала. Смысловой разрыв в определении науки и ее переопределение в качестве цивилизационного фактора социализма можно датировать хронологическим отрезком 1961-1964 гг.Еще одной, возможно, даже более наглядной иллюстрацией той же динамики служит возвращение науке ее собственной этической ценности вместе с ценностью социальной — впервые после победы принципа партийности знания, который в 1930-е годы декларативно подчиняет науку требованиям партийной морали и дисциплины. Так, публично отвечая на вопросы газеты по геме «Наука и нравственность» в 1967 г., академик Александр Александров утверждает, что критерии точных и естественных наук «являются одновременно нормами нравственности»[358]. Апология нравственности науки, предложенная академиком, так же показательна, как сама постановка вопроса редакцией: «В каком отношении находятся между собой рост знаний и моральные факторы?» Как и в случае «личности», чья свобода в тот же период уравновешивает обременительное господство «коллектива», вопрос редакции публично провозглашает возможность паритетных отношений «науки» с «моралью». По сути, это иллюстрация скрытого разрыва с безусловностью классового и партийного подхода, который освобождает место для науки и техники как обособленной — и амбивалентной — социальной силы.
Возросшая неопределенность связей между партийностью (моралью) и политически нейтральным знанием (наукой) отражается в ближайшем контексте понятий одновременно с контекстуальными смещениями, которые сопровождают изменения смысла и ценности других ключевых универсалий советского режима, таких как «личность», «гуманизм», «право», чья социальная история прослеживается в двух предыдущих главах. В конечном счете вал литературы о социальных последствиях научно-технического прогресса, публикуемый с конца 1960-х годов официальными обществоведами, вызван
необходимостью урегулировать новый скачок в неопределенности отношений между базовыми политическими категориями.
Доктринальное определение науки в роли цивилизационного фактора, выкованное в течение ряда последующих лет, задействует в новых отношениях не только природу, преобразуемую по мере развития естественных наук. Оно настаивает на возможности «управления всеми общественными процессами», в стороне от которого не могут оставаться социальные дисциплины. Характеризуя науку в роли цивилизационного начала, уместно вспомнить приведенную ранее общую формулу, принадлежащую одному из идеологических виртуозов того периода: «[Наука] не только изменила характер производственных процессов, но и оказывает все возрастающее влияние на совершенствование общественных отношений людей»[359].Вполне возможно, что своей исключительной политической ценностью категория «наука» была исходно обязана эйфорическим правительственным прогнозам, которые основывались на быстром (и нередко завышенном в официальной отчетности) росте экономических показателей второй половины 1950-х годов[360]. Но даже если первоначально это и было иллюзией, таковая становится основой для масштабной трансформации режима, ведущей далеко за рамки отраслевой организации науки и официальных риторических упражнений по торжественным случаям. Иллюзия превращается в illusio — практическое коллективное верование, которое Пьер Бурдье назвал главным интересом в игре, обеспечивающим ее продолжение[361]. «Онаучивание» официальной формулы социализма, наряду с ее смещением в сторону «личности», наделенной «правами», «потребностями» и даже «вкусами», получает выражение в обновлении партийных и академических структур — создании аппарата академической экспертизы административных решений. Эти же изменения отражаются в частичной внутренней эмансипации науки, смяг
чив императивы «практической целесообразности» и заново легитимировав ее интернациональную ориентацию.
В целом признание цивилизационной роли науки как в гармоническом ключе («совершенствование отношений»), так и в агоническом, т.е.
в мирном экономическом состязании социалистического государства с промышленно развитым Западом, становится решающим для частичной победы автономистских научных позиций над партийно ориентированными и изоляционистскими[362]. Требование идеологической чистоты, сопровождающее международную изоляцию советских исследователей в сталинский период[363], в 1960-х годах сменяется референтной фигурой передовой (западной) науки и официальной переоценкой значения международных научных контактов[364].Нужно отметить, что вера в потенциал науки, которая способствовала интернационализации всего советского режима, не становится исключительно советским феноменом. В тот же период или даже немногим ранее мы без труда обнаруживаем мировые аналоги, масштаб которых превращает illusio науки в Zeitgeist. В символических системах политических режимов, которые в 1950-1980-х годах находятся в состязательных отношениях с Советским Союзом, также заметны рост символической ценности «прогресса» и интеграция науки в национальную экономику и международные обмены. В этом отношении особенно показателен случай Франции позднего голлистско- го периода (1958-1968), в силу политической централизации сближающейся по ряду признаков с СССР. Среди прочего в это сближение вовлечен смысл науки как одной из основ «величия
Франции»50 и «национальной независимости» страны, прежде всего по отношению к США51. В 1953 г. будущий глава правительства Пьер Мендес Франс объявляет исследования национальным приоритетом5*. Сама категория «научно-технический прогресс», хотя и не так широко, как впоследствии в СССР, используется во французском ведомст венном обороте, куда попадает из международного уже в середине 1950-х годов55. В конце 1950-х Франция и Россия разово обмениваются административно-экспертными делегациями, цель которых — взаимное ознакомление с практиками научного прогнозирования и предвидения54. В 1958 г. во Франции создается специализированный орган, Общее представительство (delegation gen^rale) научных и технических исследований, которому предписывается координация и планирование научных исследований. Тогда же начинает вестись статистика бюджетных расходов на исследования и разработки (в соответствии с рекомендациями ОЭСР). А с 1961 г. публикуются программы «согласованных действий» научной политики в разных секторах55.
Таким образом, иллюзия производительной роли науки, включенная в определение социализма, оказывается действенной вдвойне, будучи подкреплена эмпирически не только национальным, но и международным балансом сил. Она сохраняет актуальность вплоть до конца 1980-х, скрепленная альянсом ГКНТ и Академии наук, этой опорой планомерного, предсказуемого и не сулящего никаких катаклизмов развития советского общества.
м Сведения из интервью с одним из сотрудников Общего представительства но исследованиям Комиссариата планирования в 1962-1969 гг., взятого совместно с Яном Даре в январе 2003 г. (Париж).
51 Gilpin R. France in the Age of the Scientific State. Princeton: Princeton University Press, 1968. P. 3-17.
si Chatriol A., Duclert V. Introduction. Un module politique Mendes France- deGaulle interrogl// begouvernement dc la recherche. Histoire dun engagement politique, de Pierre Mendis France au gёnёгal de Gaulle (1953-1969) / sous la dir. d'A. Chatriot, V. Duclert. P.: La D6couverte, 2006.
5J Один из первых сборников, посвященных этой теме, — представительское издание трудов международной конференции: Мётопа! du Congrts international du progris scientifique et technique. P.: Imprimerie Nationale, 1954.
54 Указанное интервью с членом Общего представительства по исследованиям (Франция). В 1970 г. подобная встреча повторяется.
55 Le Progr£s scientifique. Programmes d'actions concedes. P.: La Documentation fran^aisc, 1961-1981.