Дипломатическое сближение СССР и Уругвая. Советская дипмиссия в Монтевидео как региональный дипломатический центр в Южной Америке
Безусловно, главной предпосылкой к восстановлению дипотношений с СССР Уругваем стали успехи Красной армии. Однако по инициативе Монтевидео соответствующие переговоры стартовали еще в январе 1943 г., то есть также до окончания Сталинградской битвы, но в канун выборов президента и парламента по новой формуле. Таким образом, и в случае с Уругваем речь идет о комбинации внешне- и внутриполитических факторов: когда союзная Советскому Союзу КПУ «набрала очки» на фоне побед советского оружия и стала серьезным конкурентом за голоса либеральных избирателей для возвращавшихся в электоральную политику либеральных фракций «Бланко» и «Колорадо»1075. Для наиболее вероятного кандидата в президенты, «чистого батжиста» Хуасе Хосе Амесаги от партии «Колорадо», это означало необходимость перехватить у КПУ лозунг о восстановлении отношений с Советским Союзом. Собственно, успех на этом направлении, в частности, и определял успех на грядущих выборах. В сложившихся условиях совершенно особую роль предстояло сыграть такому «колорадисту», как А. Гуани. По выражению советских коллег, «матерый дипломат»1076. в 1936 г. он представлял в Лиге наций Уругвай президента Терры и памятно пикировался с М.М. Литвиновым после разрыва дипотношений с СССР. При президенте Бальдомире он стал главой МИДа и памятно разрешил ситуацию вокруг «Шлее», став, по еще одному выражению советских коллег, «канцлером Америки»1077. К 1942 г. Гуани стал фигурой, которая стать своего рода «мостом» между уходившими с политического Олимпа консерваторами и готовившимися взять власть либералами. При этом ведущий кандидат в президенты Х.Х. Амесага, который хорошо знал Гуани по совместной работе в уругвайской миссии в Лиге наций, предложил ему участвовать в выборах в качестве кандидата в вицепрезиденты. Но оставаясь на посту главы МИД в работавшем последние недели правительстве Бальдомира, Гуани имел возможность сыграть в вопросе об установлении дипотношений с СССР на опережение. Таким образом, он расчищал Амесаге поле для внутриполитического маневра и, как считали приехавшие позже в Монтевидео советские дипломаты, преследовал и более амбициозную цель: в дальнейшем и самому стать главой республики при поддержке в том числе КПУ, пытаясь «снискать себе уважение и признательность рабочих и крестьянских масс и интеллигенции Уругвая»1078. Вылетев в январе в 1943 г. в Вашингтон, именно Гуани провел переговоры с Литвиновым. Стоит подчеркнуть, что, в их диалоге 1943 г. не встречается ни намека на ту отнюдь не дипломатичную тональность, которая характеризовала их дебаты в 1936 г. в Лиге наций. 27 января 1943 г. Гуани писал Литвинову: «Вчера вечером я имел большое удовольствие встретиться с Вами и предложить Вам восстановление дипломатических и торговых отношений между Союзом Советских Социалистических Республик, который Вы столь достойно представляете в Вашингтоне, и Восточной Республикой Уругвай»1079. В ответной ноте 27 января Литвинов писал: «С удовлетворением подтверждаю получение Вашего любезного письма от сего числа, подтверждающего предложение, которое Вы мне сделали 25 января... Со своей стороны, с удовольствием подтверждаю, что мы пришли к соглашению по поводу Вашего предложения и что мое правительство примет необходимые меры к назначению в Монтевидео полномочного министра и будет радо принять в Москве полномочного министра Республики Уругвай»1080. Весьма примечательным был и тон президентского декрета о восстановлении дипотношений. Подписанный 28 июля 1943 г. новым президентом Амесагой, декрет включал в себя ссылки на практически все внешнеполитические доктрины, популярные у разных сегментов уругвайского политического класса. Так, «реверансом» в адрес националистов-сторонников «латиноамериканизма» можно считать фразу «принимая во внимание, что агрессия... должна вызвать - как это и произошло - солидарность между народами, отвергающими агрессию»1081 1082 1083. Примечательно, что и в июне 1944 г. вновь открывшаяся в Монтевидео дипмиссия СССР отмечала, что националистическая эрреристская газета «Бьень Публико» напечатала статью о том, что СССР «лишь благодаря неожиданному нападению Г ермании оказался на стороне союзных стран» . Но также в декрете имелась ссылка и на 1153 панамериканскую концепцию «солидарности американских государств». Осторожным комплиментом коммунистам была фраза о том, что «в первых рядах этих народов (ведущих борьбу против агрессоров) находится также русский народ»1084. В то же время, про декрет президента Терры от 27 декабря 1935 г. о разрыве отношений было сказано вполне определенно, как о принятом «по причинам чисто случайным и к настоящему времени не существующим»1085. Стоит подчеркнуть, что и в Москве в 1943 г. об обидах образца 1935-1936 гг. предпочли на тот момент не вспоминать. Разворачивая информационную подготовку к приезду посланника Уругвая, «Правда» и «Известия» опирались исключительно на текущие события. В частности, «Правда» обратила внимание на то, что в Монтевидео создан «Национальный комитет по сотрудничеству с Межамериканским консультативным комитетом по обороне Западного полушария»1086 1087 1088. В свою очередь, «Известия» сообщили, что Уругвай разорвал 1157 отношения с Виши . Важным моментом было и то, что именно в Уругвае еще 31 августа 1942 г. прошли митинги молодежи, солидарной с АКСМ , а 23-25 апреля 1943 г. в Уругвае состоялся1 Конгресс славян Латинской Америки, что было активно поддержано ВСК СССР1089. На конгрессе в Уругвае (проведение которого, по политическим причинам было невозможно в соседней Аргентине, несмотря на наличие там куда большей славянской общины1090) присутствовали 400 делегатов. Конгресс обратился к славянским общинам региона с призывом крепить единство и вести решительную борьбу с профашистской агентурой. В принятой Конгрессом резолюции подчеркивалось, что «гиена Г итлер не может уничтожить славянство»1091. Впрочем, еще одним необычным ходом новых властей в Монтевидео стало то, что первым посланником Уругвая в СССР стал лидер СПУ Э. Фругони. С точки зрения внутриуругвайского баланса сил, это решение нельзя не признать изящным. С одной стороны, таким назначением правящая партия «Колорадо» признавала вновь обозначившуюся значимость левых сил. С другой стороны, несмотря на вновь созданный альянс вокруг общей газеты «Популар», СПУ и КПУ, конечно же, связывали непростые отношения. Достаточно было вспомнить, что в 1921 г. Фругони наотрез отказался от патронажа со стороны Коминтерна и отверг его «21 условие», посчитав это надругательством над демократическими ценностями. Прибыв в Москву и будучи принятым Молотовым и Калининым1092, Фругони проявил себя, как человек весьма деятельный, но и не стесняющийся идти наперекор. С одной стороны, в разговорах с чиновниками НКИД он выражал восхищение московским метро, говоря, что оно лучше, чем метрополитены Буэнос-Айреса и Нью-Йорка1093. Он даже отмечал, что, на его взгляд, «самое лучшее разрешение земельного вопроса в мире» осуществлено именно в СССР и даже выражал мнение, что «хорошо бы в Уругвае организовать сельское хозяйство по типу колхозов»1094. Фругони также внес пожертвование в военный фонд СССР, «чтобы любым способом содействовать чудесным усилиям, которые СССР осуществляет для... окончательного уничтожения фашистского чудовища»1095. Молотов даже передал уругвайскому посланнику за это пожертвование личную благодарность от Сталина1096. С другой стороны, уже с июня 1944 г. Фругони начал ставить перед советскими властями и весьма неудобные вопросы. Например, он просил сообщить ему о местопребывании родственников граждан Уругвая из числа взятых в плен Красной армией венгерских военных1097. Он также ставил вопрос о том, почему с 1939 г. советские власти не отдавали документы, свидетельствовавшие об их уругвайском гражданстве, семье Вдовиных со станции Давыдовская1098 (судя по всему, предвоенные репатрианты-уроженцы Сан-Хавьера). Также в июне-июле 1944 г. Фругони не раз ставил сотрудников НКИД в весьма неудобное положение, запросив право выступить по московскому радио в День конституции Уругвая (18 июля) на предмет ретрансляции такого выступления радиостанцией «Эспектадор» в Монтевидео1099, которая еще с 1 октября 1943 г. стала первой латиноамериканской радиостанцией, распространявшей материалы Совинформбюро1100. В итоге Фругони жаловался на цензуру1101 1102 1103 со стороны советских представителей даже при записи такого выступления на пластинку, а передать сигнал на Уругвай почему-то не 1172 получилось . Вернувшись в Монтевидео, Фругони написал о своей командировке в Москву книгу «Красный сфинкс». В частности, о Калинине, которому он вручал верительные грамоты, он отзовется, как о «симпатичном старике добродушного вида, исключительно простом». И добавит: «Калинин говорил медленно, подбирал слова без спешки, курил очень длинную сигарету. Смотрел он не как Молотов - вперед или прямо в глаза, холодно и жестко, а скорее на письменный 1173 стол или на свои руки» . Еще более фривольными (уже с точки зрения идеологии) станут его отзывы о курсе Сталина. Линию ВКП(б) Фругони определил как «псевдоколлективистский фанатизм», а ее политику в отношении отдельно взятого гражданина назвал «негибкой и неумолимой»1104 1105. От него, целенаправленно посетившего в Москве не только Кремль и НКИД, но и школы и дома рядовых граждан, уругвайская общественность услышала, что «советского 1175 рая не существует» . В этой связи уругвайский международник М. Ромпани Хурадо подчеркивает, что «решение Уругвая в 1943 г. о сближении с СССР не обошлось без предварительных внутренних дискуссий в плане восприятия уругвайским обществом режима, к которому во всем мире было много вопросов»1106. Отправка посланником в Москву авторитетного юриста-социалиста, хорошо знакомого КПУ, но далекого от коммунизма, действительно решала для уругвайского истеблишмента несколько важных внутриполитических проблем. В то же время, стоит признать, что к командировке Фругони в МИД Уругвая подготовились в определенных вопросах небрежно с сугубо организационной точки зрения. Так, его верительные грамоты были отправлены на имя Калинина 1 1 77 как председателя ЦИК, а не Президиума Верховного Совета СССР , а на штампе самого Фругони значилось «посланник Уругвая в России» . Довольно комичным в советских реалиях звучало и обращение Фругони к Молотову в форме «гражданин комиссар»1107 1108 1109. Это, конечно, свидетельствовало и о небрежности, и о поверхностности сотрудников МИД Уругвая. Что касается первого советского посланника в Монтевидео Сергея Алексеевича Орлова, то он прибыл туда 3 ноября 1943 г. В докладе на имя Вышинского Орлов сообщал, что при нем находятся Андреев, Рябов, Чуркин, Евсеев, а «Казинец в пути заболел и находится в Гаванне» (так в тексте)1110 1111 1112 1113. Стоит заметить, что на 1942-1943 гг. пришлось и разрастание советской «информационной волны» в уругвайских СМИ, и сотрудничества с Уругваем советских общественных структур, что, конечно, способствовало комфортному началу политической работы дипмиссии. Примечательно, что еще в адрес II всеславянского митинга в Москве (4-5 августа 1942 г.) пришли приветствия от уругвайских Русского комитета «За Родину» и Всеславянского комитета . В 1943 г. ив Уругвае была открыта 1 1 89 подписка на журнал ВСК СССР «Славяне» . Что же касается деятельности по линии СМИ (и особенно Совинформбюро), то если в 1942 г. в Монтевидео было передано 128 сообщений, то в год установления дипотношений - 741 . В целом, по количеству переданных в 1942-44 гг. материалов Совифнормбюро Уругвай занимал третье место в Латинской Америке, уступая лишь Мексике и Кубе1114. В мире печатной прессы еще в 1942 г. Совинформбюро установило отношения и с тремя органами СМИ этнических общин: «Фрайе Ворт», «Уй Вилаг» и «Прогресо», которым только в сентябре-декабре 1942 г. было отправлено 28 статей . При этом, конечно, основными получателями советских информационно-пропагандистских материалов были в Уругвае из числа этнических общин организации славян1115 1116 1117 1118, которые по этому показателю занимали первое место в регионе. Одновременно ВЦСПС установил отношения с печатным органом уругвайской Всеобщей конфедерацией труда «Аора» , а ВОКС наладил отношения не только с коммунистической «Популар», но и с изданием партии «Колорадо» газетой «Диа» . Разрасталось сотрудничество и с уругвайским радио. Так, 2 декабря 1943 г. в Москву поступила телеграмма от радио «Эспектадор»: «Полученные до сих пор материалы очень хороши. Нас интересовало бы большее количество о текущих военных и международных событиях. Принял бы комментарии Саладо и Эренбурга»1119. Несколько позднее от этой же радиостанции было получено письмо, где сообщалось: «Материал, присланный нам..., заслуживает нашего полного внимания. Доказательством этого служит тот факт, что он уже передается на одной из наших волн. по понедельникам, средам и пятницам от 18.30 до 18.45. в специальном выпуске «Русские очерки»1120. На таком фоне (советские материалы передавались в лучшее эфирное время) работа дипломатического представительства, естественно, начиналась в более выигрышной атмосфере. Свои верительные грамоты Орлов вручил президенту Амесаге 17 марта 1944 г., а наиболее показательные его донесения в НКИД относятся к маю-июню 1944 г. Судя по его переписке с центральным аппаратом НКИД, об Орлове можно судить и как об опытном чиновнике, и как о дипломате, не боявшемся делиться с руководством самыми смелыми предположениями. Так, уже в одном из первых своих донесений в Москву он указывал на то, что вслед за Соединенными Штатами и Соединенное Королевство повысило статус своей дипмиссии до уровня посольства, что объясняло «расположенность» к британцам1121. Как представляется, это был явный намек на то, что так же следует поступить и с вверенной ему (не послу, а посланнику), дипмиссией СССР. Также он писал, что газеты «Паис», «Диа» и «Маньяна» стоят в Монтевидео на точке зрения панамериканизма1122, в то время, как «на встречу президентом [Амесагой] первого рейса [американской авиакомпании] «Пан Ам» последовала ядовитая заметка в “Дебате”»1123. Как представляется, так Орлов учитывал позицию и тех в Москве, кто рассчитывал на продолжение советскоамериканского сотрудничества после войны, и тех, кто полагал СССР и США лишь временными союзниками. При этом посланник явно ставил перед собой задачу расширить и проанализировать информацию, которую в Москве руководству НКИД о своей стране доносил уругвайский посланник Фругони. Так, в своей беседе с Литвиновым в 1943 г. Фругони развивал мысль о том, что «национальный характер капиталовложений в Уругвай не изменился в пользу американцев, англичане продолжают сохранять интерес»1124. Тему сравнения масштабов американского и британского присутствия в Уругвае и готовности представителей Соединенных Штатов и Соединенного Королевства взаимодействовать с представителями Советского Союза на уругвайской площадке Орлов сделал приоритетной. Так, он отмечал, что 22 июня 1944 г. на вечере, посвященном годовщине нападения Германии на СССР, присутствовали посол США, посланники Франции, Польши, но не посол Соединенного Королевства1125. На этом фоне Орлов в 1944 г. приходил к весьма смелому выводу (орфография по оригиналу): «Повидимому, американская дипломатия здесь ведет более умную и гибкую политику в отношении нас, чем англичане. Хотя американцы, конечно, являются наименьшими противниками того, что бы в этих странах присутствовали Миссии Советского Союза, тем не менее, постольку, поскольку это «зло» вошло уже в двери этого континента, они стараются с ним примириться и использовать его в своих целях. Одной из таких целей, вероятно, является создание здесь дипломатического блока во главе американцев и представителей Советского Союза против англичан с тем, чтобы скорее выбить их с их последних позиций в Уругвае и Аргентине»1126. В то же время, из этой последней ремарки следует, что на фоне отсутствия дипломатических представительств СССР в других государствах Южной Америки, советская дипмиссия в Уругвае следила за развитием ситуации во всем регионе. В этой связи посланник Орлов ссылался как на материалы уругвайской печати, так и на свои контакты с уругвайской элитой. Так, трехдневное запоздание Уругвая по признанию нового правительства Боливии (хотя и по инициативе расположенного в Монтевидео Комитета обороны Западного полушария) Орлов был склонен прокомментировать, цитируя газету «Диа». Она «приписала этот факт желанию “пооригинальничать” и подчеркнуть независимость Уругвая»1127. Что же касается строительства американцами аэродрома в Уругвае, то Орлов считал, что «США будут использовать базу в войне с Аргентиной»1128. Эта мысль получила развитие в составленном первым секретарем миссии Н. Андреевым и подписанном посланником С. Орловым «Кратком обзоре внутреннего и внешнего положения Уругвая и сопредельных стран». В докладе, в частности, говорилось: «Есть целый ряд признаков, которые говорят о том, что теперешнее пронацистское правительство Аргентины усиленно готовится к расширению своих территориальных владений и в первую [в отношении такой страны, как] Уругвай»1129. До этого в НКИД была известна позиция Фругони, который, в частности, сообщал, что «общая ситуация [в регионе] характеризуется постоянным соперничеством между Аргентиной и Бразилией за роль “лидера Латинской Америки”»1130. Теперь и советские дипломаты указывали на то, что «традиционным противником Аргентины, всегда боровшейся за первенство в этой части Южной Америки, является Бразилия»1131 1132 1133. Наличие советской дипмиссии в Уругвае способствовало разрастанию сотрудничества с другими южноамериканскими республиками и других советских организаций. В частности, Исполком Союза Обществ Красного Креста и Красного полумесяца СССР поддерживал в тот период отношения с южноамериканскими партнерами в Аргентине, Парагвае и Чили . Сама же советская дипмиссия действительно на первых порах отвечала не только за Уругвай, но и за сопредельные страны. Наибольший географический охват был отображен 29 мая 1944 г. в докладе миссии в Монтевидео, который был озаглавлен «О советских гражданах». Речь шла о таковых не только в Уругвае, но и в Аргентине, Бразилии, Чили, Боливии и Парагвае . Таким образом, именно этот список можно считать максимальным «ареалом» действия советских дипломатов в Монтевидео. В самом Уругвае наиболее близкой к советской дипломатической миссии организацией соотечественников стали Комитет им. Ворошилова и Клуб им. Горького. Им дипмиссия подарила предметы обстановки, книги, портреты Пушкина и Горького1134. Работу координировали советские консулы Рябов и Приходько1135. В то же время, что касается донесений советской дипмиссии в Монтевидео о славянской общине в Парагвае, то они вторили тем докладам, которые еще в конце 1930-х поступали в Москву по линии Коминтерна. В частности, Орлов сообщал: «На многих видных постах в правительстве стоят русские эмигранты, офицеры, фашисты, которые подавляют всякую попытку организации подобных [просоветских славянских] обществ, пользуясь своим влиянием»1136 1137 1138. Из этого можно было сделать вывод и о том, что и на новом этапе и советско-парагвайские дипотношения были немыслимы. Тем не менее, состоявшееся восстановление дипотношений и обмен дипмиссиями между СССР и Уругваем открывали новые горизонты на ниве уже не опосредованных (через США и механизмы панамериканизма) взаимоотношений СССР и Латинской Америки, а налаживания прямых связей. К 1945 г. советская дипмиссия в Монтевидео явно рассматривалась в НКИД как ключевой центр советской дипломатии: в частности, новый советский посланник в Уругвае Горелкин был вызван в Сан-Франциско для того, чтобы 5-28 мая 1946 г. участвовать вместе с Молотовым в переговорах по ООН . Предпосылками тому были в т.ч. возобновившиеся с началом Второй мировой войны попытки латиноамериканцев развивать и горизонтальные связи. Примерами могут служить и состоявшаяся уже в 1941 г. конференция в Монтевидео, на которой страны ла-платского региона обсуждали пути увеличения взаимной торговли, и прошедшие в 1942-1943 гг. двусторонние «саммиты»: панамско-венесуэльский , мексикано-эквадорский и гватемаломексиканский1139 и т.п. Примечательной деталью стало и то, что если закрывшаяся в 1936 г. уругвайская дипмиссия в Москве сдала свои документы на хранение в посольства США, то дипломаты Уругвая, вновь прибывшие в Москву в 1943 г., переправляли свои сообщения в Монтевидео через дипмиссию не США, а Кубы1140. Соответственно, восстановление дипотношений и обмен дипмиссиями с СССР малыми Кубой и Уругваем привело к тому, что возникли альтернативные площадки для налаживания отношений с другими странами региона: и малыми, и большими. Действительно, если в 1942-1943 гг. переговоры о восстановлении дипотношений с СССР не только Куба и Уругвай, но и Мексика, Колумбия, Чили, Венесуэла, Боливия и Гватемала начинали в Вашингтоне1141 1142 1143, то переговоры об установлении отношений СССР и Боливии велись уже в советской миссии в Монтевидео . «По его настоятельной просьбе» в миссии СССР в Монтевидео был принят и поверенный в делах Бразилии, что стало одной из предпосылок к установлению через малый Уругвай отношений Москвы с Рио-де-Жанейро, то есть с большой Бразилией. Видя это и исходя из своих предвыборных соображений, о готовности «оказать всемерную помощь в [деле] установления отношений с другими странами Южной Америки» советским представителям сообщал и Гуани1144 1145. И еще с 1944 г. уже не в США, а в Мексике (большой стране, установившей отношения с СССР вслед за малой Кубой) стали устанавливаться дипотношения СССР с Коста-Рикой, Никарагуа, Доминиканской Республикой и Эквадором . Что же касается донесений из Монтевидео в Москву советского посланника Орлова, то они вскоре приходить перестали: 24 октября 1944 г. он скончался1146 1147. Как сообщил своим собеседникам в НКИД Фругони, «процессия похорон Орлова вылилась в большую демонстрацию дружбы к Советскому Союзу» . 5 ноября 1944 г. НКИД запросил агреман для нового советского посланника: 45-летнего Николая Васильевича Горелкина уроженца г. Петровск Саратовской области, в 1 Л 1 о 1939-1941 гг. посла СССР в Италии . Он прибыл в Монтевидео 31 января следующего, решающего 1945 г.1148 1149 4.4 Советский фактор в малых странах Латинской Америки в год Победы и причины стремительного регресса в отношениях в первые месяцы после Второй мировой войны Наиболее показательным примером того, как отношения СССР с малыми странами Латинской Америки прогрессировали во время Великой Отечественной войны и, достигнув пика к осени 1945 г., деградировали в первые же послевоенные месяцы, - это отношения СССР и Г ондураса. Один из первых объявивший войну странам «оси» уже в декабре 1941 г. Г ондурас1150, как было показано выше, активно включился в доставку товаров по ленд-лизу (в т.ч. в СССР), в ноябре 1942 г. обеспечил беспроблемный проход вдоль своих берегов отряда подлодок советского Тихоокеанского флота, а в 194344 гг. взаимодействовал с советскими дипломатами на конференциях Объединенных наций, выступив, в частности, соучредителем Нюрнбергского трибунала. Апофеозом стало личное послание, которое по случаю победы над Японией президент Гондураса Тибурсио Кариас Андино отправил в сентябре 1945 г. своему советскому коллеге, председателю Президиума Верховного Совета Союза СССР М.И. Калинину1151. Еще 16 мая 1945 г. аналогичная телеграмма о «триумфе» поступила Калинину и от уругвайского президента Амесаги . Летом 1945 г. Уругвай с готовностью откликался на запросы СССР в отношении «Трансатлантического банка», через который, как считали в Москве, проходили деньги нацистов . В августе следующего 1946 г. СССР и Уругвай заключили Договор о дружбе, 1224 торговле и мореплавании и соглашенние о правовом положении торгпредства СССР в Уругвае . Еще до этого подписавший это соглашение вместе с Микояном посланник Фругони, в частности, предлагал на продажу в СССР льяное масло и вообще делал «упор на торгово-экономические отношения» , так динамично развивавшиеся во времена «Южамторга». Однако к октябрю 1946 г. дальнейшее развитие доверительных отношений СССР и малых стран Латинской Америки было сорвано в т.ч. речью В.М. Молотова в ООН. Явно игнорируя печальный опыт Литвинова (в случае с Уругваем в Лиге наций в 1936 г.) и свою собственную ошибку с Кубой (в речи перед Верховным Советом СССР в 1939 г.), 30 октября 1946 г. Молотов заявил, что нельзя ставить на одну полку «США и Гаити, СССР и Г ондурас» . Речь касалась дискуссии, когда в ООН вновь обсуждали предложения лишить великие державы права вето в Совете безопасности и уравнять в правах Совбез и Генассамблею ООН. Однако при всей рациональной обоснованности речи Молотова, она стала серьезной психологической ошибкой, на которую немедленно обратила внимание ведущая американская газета «Нью-Йорк таймс». Она писала, что речь Молотова «разрушает примирительную атмосферу Объединенных наций» . Для гондурасцев это стало сигналом. Их делегация в 1152 1153 1154 1155 1156 1157 1158 1159 ООН заявила, что речь Молотова - это «пощечина всем малым нациям» . Г лава делегации президент Тибурсио Кариас Андино квалифицировал молотовскую 1231 ремарку как «уничижающую» . Дальнейшее развитие советско-гондурасских отношений было сорвано. Примечательно, что в итоге Гондурас, а также Эль- Сальвадор в тот период так и не установили дипотношений с СССР, а Гватемала и Никарагуа не пошли на обмен дипмиссиями. Еще одной негативной тенденцией стало возобновление Москвой жесткого контроля над компартиями, которые только незадолго до этого доказали свою намного большую эффективность в случае, если им давалась свобода маневра на внутриполитической площадке. Так, с одной стороны, и в 1945 г. газета кубинских коммунистов «Нотисиас де ой» писала, что 7 ноября Куба вновь «скажет о своей дружбе с СССР» . Но в ходе личных бесед с сотрудниками Института истории Кубы при ЦК КПК диссертанту удалось выяснить, что объединение в годы войны левых сил в Антифашистский фронт и план превратить такой широкий фронт в объединенную левую партию было сочтено «браудеризмом». Это было тем более странно на фоне того, что по итогам выборов 1944 г. 8 коммунистов были избраны в палату депутатов Кубы, а трое - в Сенат (в 1946 г. Х. Маринельо даже стал заместителем председателя верхней палаты) . В итоге только было переименованная из Революционного коммунистического союза в «Народно-социалистическую партию» КПК была вынуждена распрощаться с целым рядом активистов, которые не разделяли канонов марксизма-ленинизма (а точнее, сталинизма). Вновь возросшее сектантство «сталинской» КПК в дальнейшем заставило её назвать «буржуазным путчем»1160 1161 1162 1163 1164 даже штурм казарм Монкады, ставший прологом к общенародной революции Фиделя Кастро. Однако, с точки зрения доступности первичных документов, наиболее полную хронику событий 1945-1946 гг. в малых странах Латинской Америки можно составить все же на примере Уругвая. Если еще в 1944 г. посланник СССР в Монтевидео Орлов докладывал в Москву, что «отношение правительства Амесаги к Советской Миссии в Уругвае 1235 является довольно сдержанным, если не сказать - настороженным» , то уже в феврале 1945 г. новый советский посланник Горелкин писал, что «Амесага согласился прийти на прием 23 февраля»1165 1166 1167 1168 1169. О новом уровне диалога Москвы и Монтевидео к 1945 г. можно судить по тому, как 21 апреля Фругони просил СССР заменить Швейцарию, как страну, представлявшую интересы Уругвая в Венгрии . Примечательны и обстоятельства объявления Уругваем в феврале 1945 г. войны Германии и Японии, о чем 23 февраля 1945 г. министр иностранных дел Уругвае Серрато посчитал нужным лично сообщить советскому посланнику Г орелкину . Во-первых, уругвайцы не могли не знать о позиции СССР, который в отношении их соседки - Аргентины полагал, что из-за затягивания ею времени сначала в деле разрыва отношений с «осью», а потом с объявлением «оси» войны не заслуживала быть соучредителем ООН . Во-вторых, объявление Уругваем состоялось всего через неделю после того, как вопрос о нём, Парагвае, Чили и других малых государствах Латинской Америки артикулировано обсуждался на Ялтинской конференции «Большой тройки»1170. Конечно, в тот период протоколы заседаний в Ялте еще не были еще опубликованы. Но в целом расклад мнений был очевиден. Рузвельт был заинтересован во всеобщем членстве латиноамериканских государств в будущей ООН (это обеспечивало бы США большинство в будущей Генеральной ассамблее). По этой причине Черчилль был против поспешного принятия в ООН «присоединившихся государств», но зато лоббировал отдельное членство в ООН для британских доминионов, самостоятельно объявивших войну Г ермании еще в 1939 г. По опыту голосования об исключении СССР из Лиги наций, Сталин также понимал важность латиноамериканского «пакета голосов». До Ялты он пытался обеспечить паритет в будущей Генеральной ассамблее ООН, добиваясь членства в ООН не только для Советского Союза, но для всех шестнадцати отдельно взятых советских республиках. В Ялте речь шла уже только о членстве в ООН для Белорусской, Литовской и Украинской ССР. Но и это могло стать частью «пакетного соглашения», которое в итоге обернулось тем, что Сталин и Черчилль добились от Рузвельта, чтобы условием членства латиноамериканских государств в ООН стало объявление ими войны «оси» до 1 марта 1945 г. Иными словами, малые государства Латинской Америки впервые оказались в ситуации, когда советский фактор напрямую влиял на их внешнюю политику, а СССР стал державой, с который надо было координировать свои действия. Как следствие, 3 апреля 1945 г. вице-президент Уругвая Гуани интересовался у посланника СССР Горелкина советской точкой зрения «в связи с возможностью постановки вопроса об отношениях с Аргентиной в парламенте Уругвая»1171. Примечательно, что, в итоге, объявляя войну «Японской империи и... Германии, учитывая, что последняя является союзницей Германии», аргентинское правительство 27 марта 1945 г. сослалось на «приглашение [остальных] американских республик»1172. Таким образом, наиболее близкий к Аргентине Уругвай мог позиционировать себя в глазах СССР как одну из стран - проводниц линии союзников. Гуани также полагал, что «советская миссия... могла бы оказать ему немалую помощь в предвыборной кампании [по выборам нового президента]»1173, явно допуская теперь мысль о том, что СССР может влиять даже на внутреннюю политику Уругвая. На этом фоне дипмиссия СССР подчеркивала, что «в достижении своей цели быть президентом республики Гуани не брезгует любыми средствами» и «пользуясь поддержкой американцев, он в то же время заигрывает и с англичанами»1174. К тому же речь шла о Гуани, о котором в 1944 г. посланник Орлов писал, что 22 июня 1944 г. он «отговорился болезнью» от участия в мероприятии по случаю третьей годовщины нападения Германии на СССР, так как батжисты «дали своим членам директиву не участвовать в чествовании СССР из боязни потерять “солидных избирателей”»1175. Между тем, позиция уругвайского истеблишмента, конечно, не была просоветской. В апреле 1945 г. газеты обеих крупнейших партий, «Диа» и «Паис», опубликовали антисоветские комментарии, на которые последовал протест дипмиссии СССР. Правительство его отвергло как покушение на свободу слова1176 1177. Но в итоге во время празднования падения Берлина 2 мая 1945 г. на фасаде редакции газеты «Диа» на центральной Авениде «18 июля» были вывешены только американский и британский, но не советский флаги. Это 1247 привело к массовым столкновениям полиции и коммунистов - пусть даже посол-социалист Фругони и пытался доказать в Москве, что вступление Красной армии в Берлин праздновалось по всей стране исключительно «с большим 1248 народным энтузиазмом» . Конечно, с одной стороны, все эти события можно считать кампанией, инспирированной теми кругами в США, которые начинали подготовку к «холодной войне». Сказывалось и приближение нового избирательного цикла. При этом на парламентских выборах 1946 г. КПУ получила лучший для себя результат в 5% голосов избирателей1178 1179, что, конечно, не могло не вызвать беспокойства и у традиционных партий «Бланко» и «Колорадо», и у СПУ. По этой причине к политико-конъюнктурным можно при прочих равных отнести и вышедшую в 1946 г. книгу подчиненного Фругони по дипмиссии, советника дипмиссии Уругвая в СССР по науке Лауро Крус Гоженола. Такой же, как Фругони, социалист, он выпустил нелицеприятную книгу о советской экономике1180, о советском «неравенстве»1181 1182. С другой стороны, необходимо признать, что многие советские реалии искреннее возмущали даже тех уругвайцев, которые были расположены к сотрудничеству с СССР. Так, Фругони вынужден был писать самому Молотову, когда в течение нескольких месяцев не удавалось получить разрешение на выезд из СССР советской гражданки, ставшей супругой сотрудника уругвайской миссии Марио Хаунарены . Для демократичных уругвайцев это было худшим примером сталинских порядков. В этом смысле в 1940-х гг. уругвайские дипломаты столкнулись в СССР с проблемой, которая живо напоминала ту, с какой в 1930-х гг. столкнулся дипломат-кубинец Капабланка: НКИД категорически не давал въездную визу его русской супруге-эмигрантке Ольге Чеботарёвой. Странными для Уругвая оказались и попытки вновь открывшейся советской дипмиссии немедленно поделить организации соотечественников на «своих» и «чужих». При этом речь шла не об остатках русских фашистских, прогерманских союзов, а об организациях, которые выступали с патриотических позиций. Например, в 1944 г. в докладе о прошедшем в Монтевидео первом Конгрессе славян Латинской Америки миссия отмечала, что «председателем координационного совета является Евдокимов В.В.: русский эмигрант, морской офицер, бывший ярый монархист и представитель Кирилла Владимировича в Уругвае, позднее ставший младороссом» , а Комитетом имени Ворошилова руководит «Щерба (украинец из бывшей Польши), в 1941 г. исключенный из КПУ»1183 1184 1185. Из доклада миссии в НКИД явно следовало, что дальнейшее сотрудничество с этими людьми стоит под вопросом. В схожих тонах миссия отзывалась о «самой крупной» в Монтевидео организации соотечественников “ProPatria”: ею «руководит бывший казачий офицер Пучков. Трудно назвать эту организацию просоветской, так как там много эмигрантов, которые, по их объяснению, вошли в нее только из патриотических чувств» . Наконец, несмотря на примирительный тон декрета президента Амесаги о восстановлении дипотношений с СССР, обусловленный необходимостью компромисса по этому вопросу между разными политическими силами страны, глава МИД СССР В.М. Молотов избрал совершенно иной тон при встрече в 1945 г. в Сан-Франциско с уругвайским коллегой Х. Серрато: «Серрато говорит, что дипломатические отношения между СССР и Уругваем были восстановлены в 1943 г.... Молотов говорит, что у советского народа не пользовались популярностью правительства, практиковавшие частые разрывы дипотношений»1186 1187. Как видно, Молотов предпочел диалогу прессинг. Впрочем, тон Молотова объяснялся и тем, что под давлением США малые страны Латинской Америки стали с самого начала занимать невыгодную позицию по Уставу ООН: «Серрато говорит, что народ Уругвая молится за успех Конференции. Молотов говорит, что он думает, что Конференция окончится хорошо. Надо помнить только, что на Конференции Советский Союз один, а латиноамериканских стран - двадцать... Молотов говорит, что Советский Союз - континентальная страна, но что Советский Союз не любит тонуть в воде. Советский Союз не любит, когда его заголосовывают» . Впрочем, наступательный характер заявлений Молотова был обусловлен и тем, что 10 июня 1945 г. американское информационное агентство «Ассошиэйтед пресс» передало, что во время сбора латиноамериканских дипломатов дома у госсекретаря США Стеттиниуса новый глава МИД Уругвая, экс-президент- батжист Серрато заявил о необходимости «твёрдого подхода» к СССР как к 1258 «врагу демократического мира» . Тем большие опасения Москвы вызвала уругвайская нота от декабря 1945 г. о принципе коллективного вмешательства в дела американских республик в случае, когда одна из стран не предоставляет своему народу элементарных прав1188 1189. В МИД СССР обратили внимание на то, что Аргентина эту ноту отклонила, Куба обозначила необходимость сохранить принцип невмешательства, Мексика - изучает, а «за» выступили «проамериканская Венесуэла», поддержанная Бразилией, Панамой, Гватемалой и Коста-Рикой1190. В этой связи еще в декабре 1945 г. был сделан вывод о том, что инициатива Уругвая «возможно, инспирирована США»1191- что, вероятно, и послужило основой жёстких заявлений В.М. Молотова на сессии Генассамблеи ООН в октябре 1946 г. К тому же, еще в феврале 1946 г. в «длинной телеграмме» Дж. Кеннана Латинская Америка (пусть и на примере Аргентины) была обозначена, как новый рубеж противостояния СССР и США. Такие настроения в высших эшелонах американской дипломатии в скором будущем означали начало систематического противодействия со стороны Вашингтона расширению советского присутствия в Латинской Америке. В послевоенных малых странах Латинской Америки и в их отношениях с СССР действительно начинался новый этап.