«Латиноамериканизм»: суверенный, коллективный и асимметричный
Несмотря на то, что историки и политологи малых стран Латинской Америки привычно ссылаются на «латиноамериканизм» как на одну из внешнеполитических концепций своих государств, четко прописанного определения этой доктрины не существует. В разных случаях говорится и о суверенной линии отдельно взятых государств, и о коллективной линии 271 272 273 латиноамериканцев (в противопоставлении державам Севера) и т.п. В контексте подготовки и разрастания Второй мировой войны определение сущности этой доктрины требует учёта тем большего числа нюансов. Если полагать под латиноамериканизмом проведение самостоятельной внешней политики, то, конечно, типичный его пример - установление дипотношений с СССР в 1924 г. Мексикой и в 1926 г. - Уругваем: в опережение многих других стран и вопреки позиции многих западных держав. Примечательно, что, не решаясь на такой шаг, но также «прощупывали почву» с СССР и еще несколько государств региона: как будет показано ниже, к описанным ранее в отечественной историографии переговорам, которые с СССР вели на этот счет Эль-Сальвадор и Чили , можно добавить такие шаги и со стороны Боливии и Парагвая. К этому же можно добавить то, что в 1927 г., в беседе с советским полпредом в Норвегии А.М. Макаром кубинский посланник в этой стране Уркиага-и-Аррастиа заметил, что в МИД Кубы ему советовали посетить страны Европы, в том числе СССР, с целью нащупать возможности торговых отношений, но поездка в Москву оказывалась под вопросом из-за возможного недовольства США . Впрочем, отсутствие с их стороны, в конечном итоге, солидарных с Монтевидео и Мехико решений, скорее, заставляет назвать уругвайский и мексиканский шаги примерами не коллективного «латиноамериканизма», а суверенной линии. Примером желания проводить в предвоенные годы самостоятельную и согласованную коллективную политику на международной арене стала экономическая конференция 1931 г. в Монтевидео. Впрочем, собравшись тогда в столице Уругвая, латиноамериканцы не смогли договориться о единой линии в 274 275 отношениях с державами Севера, которые на фоне «великой депрессии» проводили политику жесткого протекционизма. При этом одним из препятствий стало космополитичное «ганзейство» страны-хозяйки встречи, Уругвая, не готовой заменить одной только Латинской Америкой свои ослабшие, но традиционные отношения с Британией. В то же время ипостасью состоявшегося «латиноамериканизма» можно, очевидно, считать действительно уникальный региональный опыт, когда, во- первых, по определению российского латиноамериканиста В.П. Сударева, «среди —фамильных черт” внешнеполитической деятельности латиноамериканских республик отмечается в первую очередь их особо “болезненное” внимание к правовому регулированию международных отношений» . Во-вторых, когда «между политикой и войной латиноамериканскими странами традиционно выстраивалось гораздо больше правовых барьеров, чем где-либо еще»276 277 278 279. Автор последней формулы - отечественный латиноамериканист Б.Ф. Мартынов. Он также подмечает: такой гигант, как Бразилия «граничащая со всеми государствами Южной Америки, кроме Чили и Эквадора, не имеет к себе никаких территориальных претензий со стороны соседей, несмотря на то, что... она присоединила к себе мирным путем территорию, по площади почти равную Франции!» . В то же время такой посыл не может не вызывать контраргументов. Во- первых, территориальные претензии всё-таки оставались: например, в 1940 г. в Монтевидео выдвинули претензии на отошедший ещё в 1862 г. их северным соседям остров Брасилейра на р. Уругвай и сразу на пятнадцать островов, принадлежащих Аргентине на р. Уругвай и в акватории Ла-Платы280. Во-вторых, плоды бразильской дипломатии, по понятным причинам, не вызывали радости в тех «братских» странах, которые уступили свои земли. Например, на пике боливийско-парагвайской войны 1932-1935 гг. в ответ на обвинения властей в отсутствии патриотизма подконтрольная анархистам Рабочая Федерация Труда в боливийском Оруро заявила, что «не патриоты - это те, кто... продал Литораль лол (т.е. океанское побережье - С.Б.) Чили, а [область] Акре - Бразилии» . В- третьих, масштаб войны за Чако был таков (см. Главу II), что говорить о приверженности латиноамериканцев исключительно мирным способам разрешения споров не приходится. Таким образом, даже в самом регионе нет ясности в том, что вкладывалось в понятие «латиноамериканизм» перед Второй мировой войной. А именно в тот период вновь разгорелись споры о том, каким же точно видели будущее региона герои-освободители и отцы-основатели отдельно взятых стран. Например, уругвайский политик Хосе Серрато (президент от партии «Колорадо» в 1923-1927 гг., при котором республика установила дипотношения с СССР, и глава МИД в 1943-1945 гг. при восстановлении отношений) даже связал с учением Боливара (об «одной только нации» в Латинской Америке) панамериканизм «доктрины Монро» . С другой стороны, что касается другой заокеанской державы, которая во Второй мировой войне стала одним из трех «грандов» антигитлеровской коалиции, Британии, то еще в 1896 г. Уинстон Черчилль, освещая для лондонской газеты «Дэйли график» ход войны между испанскими войсками и повстанцами на Кубе , вполне в духе имперских традиций встал на сторону Испании. Кубинских повстанцев он называл «разбойниками», а кубинскую автономию - 281 282 283 «непрактичным вариантом»284 285 286. Естественно, подобного рода взгляды лишь добавляли аргументов тем, кто отстаивал наличие у Латинской Америки своего особого пути, отличного от Севера . Но и самими латиноамериканцами былой боливарианский проект «одной только нации» был провален : страны региона, как казалось тогда, окончательно разошлись по «национальным квартирам». К началу ХХ века боливарианская политическая философия «латиноамериканизма» получила продолжение, в частности, в такой работе «апостола» кубинской независимости Хосе Марти (чьё имя поднимали на свои знамёнами все без исключения кубинские политические силы), как «Наша Америка»287. В контексте же подготовки ко Второй мировой войне еще более примечательно, какой поворот эти интеллектуальные поиски приняли в той стране региона, которая была названа в честь Боливара. Так, «’’Евангелием” идеализма» называет книгу «Создание национальной педагогики» пера избранного в 1934 г. президентом своей страны Франсиско-Франца Тамайо А.А. Щелчков288 289 290 291. Сводя воедино учение Тамайо, Щелчков отмечал, что для него главное богатство Боливии — это индеец, который обладает энергией, по причине чего единственный выход для белого — это метисация, чтобы получить энергию и силу. «Нет нужды искать в индейце декадентские настроения, неврастению, интеллектуальные пороки. Индеец физически, интеллектуально здоров и морально силен. Все это дает индейцу моральное и физическое превосходство» . На этом фоне мыслители из «квазиевропейского» Уругвая обогатили «латиноамериканизм» идеями, вектор которых относился не к этническому, а 302 эстетическому. В частности, в начале ХХ в. не иначе как «эхом Боливара» называли уругвайского модерниста Хосе Энрике Родо (1871-1917 гг.). Он проводил мысль о преимуществах эстетикиЛатинской Америки над культурой потребления США . Стоит заметить, что эти антиимпериалистические идеи на разных этапах вызвали интерес таких разных людей, как коммунист В.И. Ленин292 293 и уругвайский сенатор-националист Луис Альберто де Эррера. Впрочем, если Ленин в Латинской Америке никогда не был, то Эррера представлял партию- «миноритария». На внешнеполитическом курсе исполнительной власти самого Уругвая такие идеи сказались минимально. Скорее можно говорить о том, что идеи уругвайца Родо подхватила соседняя Аргентина. Для Буэнос-Айреса такого рода «латиноамериканизм» был одной из основ провозглашения именно себя главной альтернативой Вашингтону и, соответственно, переключения на себя соседних малых стран . В частности, аргентинский мыслитель-социалист Мануэль Угарте (1875-1951 гг.) развивал уругвайскую эстетику в том направлении, что полагал «латиноамериканизм», прежде всего, антиподом империализма. И перед Второй мировой войной Аргентина следовала логике, обозначенной еще на прошедшей в Вашингтоне в 1889-1890 гг. первой Панамериканской конференции. Тогда аргентинская делегация сообщала о несогласии и с постоянным председательством на конференции госсекретаря США, и с идеей таможенного союза, и т.п.294 295: «Южноамериканские нации расстаются с XIX столетием в надежде стать великими и сильными в XX веке... Они объединятся в целях защиты этого будущего..., чтобы о странах, составляющих Южную Америку, всегда говорили: 307 одна за всех и все за одну» . Эту облеченную в коллективистские латиноамериканские одежды, но, по сути, эгоистическую позицию Аргентина последовательно отстаивала всю первую половину ХХ в. По выражению высших дипломатов США, она пыталась быть «королевой Южной Америки» . Впрочем, и в соседнем с Буэнос-Айресом Монтевидео об Аргентине заговорили как о кандидате в новые «гегемоны»296 297 298. Но это же привело к тому, что, во-первых, по инициативе именно аргентинской дипломатии латиноамериканцы одобрили целый ряд международных соглашений, буква и дух которых будут двигать странами региона при оценке событий 1939-1941 гг. В частности, подписанная 3 августа 1932 г. Декларация Чако гласила: «Американские государства... заявляют, что они не станут признавать ни какое-либо территориальное переустройство, которое не было достигнуто мирными средствами, ни законную силу территориальных приобретений, которые могли бы быть получены посредством 310 оккупации или захвата с использованием вооруженных сил» . Во-вторых, именно глава МИД Аргентины (и будущий лауреат Нобелевской премии мира) Сааведра Ламас предложил Пакт о ненападении и примирении. Он был подписан 10 октября 1933 г. двадцатью одной американской республикой и одиннадцатью европейскими государствами: «Территориальные споры. не должны разрешаться посредством насилия, и они не станут признавать ни какое-либо территориальное переустройство, не достигнутое мирными средствами»299 300. Наконец, в-третьих, в статье 11 Конвенции Монтевидео (заключенной на волне призывов латиноамериканцев к США о «невмешательстве»; см. ниже) о правах и обязанностях государств устанавливается: «не признавать территориальных приобретений или особых преимуществ, которые были 312 получены при помощи силы...» . Между тем, ко Второй мировой войне регион подошёл и с таким «багажом», как острое соперничество (в том числе за влияние на малые государства) Аргентины и Бразилии. Заключив еще в начале ХХ в. серию двусторонних пограничных договоров с соседями, Аргентина оформила с Бразилией и Чили блок “ABC”301. Тем не менее, бразильская дипломатия подобного рода инициативы Аргентины сопровождала существенными оговорками. Речь, как представляется, идет о более тонкой материи, чем «односторонней ориентации на США, когда [Бразилия] рассматривала себя в качестве периферийного сегмента структур безопасности Запада»302 303. Точнее будет сказать, что со времён основоположника ее международной политики, главы МИД барона Риу-Бранку Бразилия в том числе в канун Второй мировой войны преследовала две цели: и «укрепление позиций на региональном уровне, т.е. в рамках латиноамериканского континента, и “вхождение в концерт великих держав”» . В этой связи и в канун Второй мировой войны акутальным оставался прицип, сформулированный бароном Риу- Бранку: концепция «негласного союза» с США. Он исходил из того, что «так называемая лига испано-американских республик для противодействия США не может быть осуществлена ввиду отсутствия согласия между этими государствами»304 305. Он считал, что в этих условиях Бразилия может быть своего рода «дипломатическим мостом» между США и Латинской Америкой . Таким образом, ко Второй мировой войне на особое влияние на малые страны Латинской Америки претендовали не только заморские державы, но и соседние Аргентина и Бразилия. Иными словами, в первой половине ХХ в., в канун Второй мировой войны, в регионе возникла новая проблема: «асимметричный» латиноамериканизм. Как следствие, для малых стран стало важно иметь свои собственные отношения с США: в их ипостаси «противовеса» и Европе, и латиноамериканским «грандам». 1.4