<<
>>

Цели Сталина в Германии и Восточной Европе

После того как де Голль уехал из Москвы, перед Сталиным встала новая крупная дипломатическая задача: Ялтинская конференция, назначенная на февраль 1945 г. Организовать вторую встречу «Большой тройки» было идеей Рузвельта, и изначально он рассчитывал, что конференция состоится в Шотландии в сентябре 1944 г., однако Сталин не мог определиться с датой из‑за событий на фронте, а затем предложил провести встречу в каком‑нибудь из черноморских портов.

Сталин ненавидел летать на самолетах, а до черноморского побережья он мог добраться на поезде. К этому времени, однако, в Америке начались президентские выборы, и было решено отложить конференцию до назначенной на январь 1945 г. инаугурации Рузвельта, избранного на должность президента на четвертый срок. Наконец, в качестве места проведения конференции была выбрана Ялта1.

Представление о том, что думал и чувствовал Сталин накануне Ялтинской конференции — самой важной трехсторонней конференции за все время Второй мировой войны, — можно получить из двух источников: косвенно, изучив материалы подготовки советской дипломатии к конференции, и анализируя некоторые довольно неожиданные утверждения, сделанные Сталиным в личном общении в январе 1945 г.

Интересно отметить, что приготовления к Ялтинской конференции в советских дипломатических кругах были не такими тщательными и систематическими, как в случае с московским совещанием министров иностранных дел в октябре 1943 г.

Возможно, причиной этого было то, что позиция СССР по некоторым вопросам к тому времени была уже определена, а рассмотрение частных проблем ее реализации входило в круг обязанностей различных комиссий по внутренней политике и планированию, созданных в 1943 г. Как и в случае с Тегеранской конференцией, для Ялтинской конференции не было подготовлено определенной официальной повестки дня; Сталин, который владел детальной информацией по внешней политике, явно не собирался выдавать эту информацию Великобритании и США.

Как и самого вождя, служащих народного комиссариата иностранных дел во время подготовки к Ялтинской конференции больше всего заботил германский вопрос. Во‑первых, работу над ним вела Комиссия по вопросам перемирия, возглавляемая Ворошиловым. Как и следовало из ее названия, задачей комиссии было выработать официальную политику по условиям капитуляции Германии и других стран «Оси». Работа Комиссии шла параллельно с дискуссиями и переговорами трехсторонней Европейской консультативной комиссии, учрежденной на московском совещании министров иностранных дел. ЕКК базировалась в Лондоне, Советский Союз в ней представлял посол СССР в Великобритании Федор Гусев. К концу 1944 г. ЕКК пришла к соглашению о необходимости безоговорочной капитуляции Германии, о разделе страны на американскую, британскую и советскую зоны военной оккупации и об учреждении Союзной контрольной комиссии для координирования политики союзников по вопросам оккупации. Было также решено разделить Берлин на отдельные оккупационные зоны стран‑союзников — несмотря на то, что столица Германии располагалась на востоке страны, в середине территории, которую предполагалось сделать оккупационной зоной СССР. В ноябре к ЕКК присоединилась Франция, которая позже получила свою оккупационную зону Германии и Берлина. При этом, готовясь к оккупации Германии, советская сторона исходила из положения о том, что оккупационный режим будет длительным и что поддерживать его можно будет только в сотрудничестве с Англией и США2.

Второе направление политической деятельности СССР по германскому вопросу было связано с работой Комиссии по репарациям, которую возглавлял Иван Майский. То, что Советский Союз должен будет получать от Германии репарации, с точки зрения Москвы, было вне сомнения; едва ли можно было представить обратное, учитывая, какой ущерб понесла страна из‑за немецкого вторжения. Комиссия Майского должна была сформулировать политику относительно того, на какую сумму и в какой форме Советскому Союзу должны будут выплачиваться репарации.

Проблема была в том, что англичане и американцы относились к вопросу репараций скептически. Он боялись повторения событий после Первой мировой войны, когда Германия, будучи не в состоянии выплачивать репарации, добилась получения внешних займов, чтобы покрыть долги, а потом отказалась их возвращать. Чтобы избежать такого развития событий, СССР предлагал назначить репарации в имущественной форме, т. е. конфисковать у Германии станки и оборудование. То, что останется от промышленности страны, в дальнейшем должно было ежегодно поставлять товары в СССР. В числе аргументов, которыми оперировали Майский и советское правительство, отстаивая эту идею, было то, что это также поможет ослабить способность Германии к восстановлению военной мощи3.

Третье направление политической деятельности Советского Союза по германскому вопросу касалось расчленения Германии. Этот вопрос относился к компетенции возглавляемой Литвиновым Комиссии по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства. О необходимости разбить Германию на части после войны неоднократно говорил Сталин — в частности, в переписке и личном общении с Черчиллем и Рузвельтом. Неудивительно, что комиссия Литвинова в 1943—1944 гг. уделяла очень много времени обсуждению разных вариантов расчленения Германии. По вопросу того, на сколько частей должна быть разбита Германия, не было принято определенного решения, однако к январю 1945 г. Литвинов предлагал разбить ее максимум на семь частей — Пруссию, Ганновер, Вестфалию, Вюртемберг, Баден, Баварию и Саксонию — и настаивал на том, что это должно составить позицию СССР на переговорах с англичанами и американцами. Опять же, при этом подразумевалось, что осуществление такой радикальной политики (ведь, по сути, это было предложение повернуть время вспять и отбросить Германию назад в XIX век, когда она представляла собой унитарное государство) могло быть возможно только в сотрудничестве с Великобританией и США4.

В период перед Ялтинской конференцией Литвинов также работал и над более грандиозными проектами.

В ноябре 1944 г. он подготовил для Молотова доклад «О перспективах и возможной базе советско‑британского сотрудничества»5. По мнению Литвинова, основными предпосылками послевоенного сотрудничества Англии и СССР должны были стать сдерживание Германии и поддержание мира в Европе. Вместе с тем, наследством войны, писал Литвинов, станет опасный дисбаланс сил в результате сокрушительного поражения Германии и уменьшения влияния Франции и Италии. Однако эту проблему можно будет решить путем разграничения сфер безопасности Великобритании и СССР в Европе. В частности, Литвинов предложил считать максимальной сферой безопасности СССР Финляндию, Швецию, Польшу, Венгрию, Чехословакию, Румынию, страны Балканского полуострова (за исключением Греции) и Турцию. Сфера безопасности Великобритании должна была охватывать Западную Европу, но при этом предполагалось, что Норвегия, Дания, Германия, Австрия и Италия будут оставаться нейтральной зоной. Как писал Литвинов, такое разграничение означает, что Англия должна обязаться не вступать в какие‑либо особо близкие отношения и не заключать против нашей воли каких‑либо соглашений со странами, входящими в нашу сферу безопасности, и само собой, не должна добиваться там военных баз, ни морских, ни воздушных. Такие же обязательства мы можем дать в отношении английской сферы безопасности, за исключением Франции, которая должна иметь право присоединиться к англо‑русскому договору, направленному против Германии.

Литвинов связывал перспективы такого англо‑советского соглашения с тем, что Великобритания проиграет в борьбе за мировое господство Соединенным Штатам, а это, по его мнению, побудит Лондон к укреплению позиций в континентальной Европе. Литвинов вернулся к вопросу послевоенного сотрудничества Англии и СССР 11 января 1945 г. в записке Молотову «К вопросу о блоках и сферах влияния»6. Он повторно высказал свое предложение по разделу Европы на сферы интереса Великобритании и СССР, отметив, что трехстороннее обсуждение с участием Америки не исключает двухсторонних договоренностей и соглашений между великими державами.

Литвинов также прокомментировал идею американского журналиста Уолтера Липпмана о том, что не только Европа, но и весь мир будет разделен на сферы влияния. Это предположение, писал Литвинов, слишком фантастично и нереалистично, чтобы заслуживать серьезного рассмотрения. В частности, Литвинов высмеивал теорию Липпмана о создании всеохватывающего единства интересов, включающего в себя Северную и Южную Америку, Великобританию и Содружество наций, а также Западную Европу. Литвинов не видел никаких причин, по которым Соединенные Штаты Америки должны участвовать в англо‑советских переговорах о сферах безопасности, особенно учитывая враждебное отношение американской прессы и общественности к блокам и сферам влияния. Литвинов также указывал, что, возражая против раздела сфер влияния в Европе, американцы закрывают глаза на доктрину Монро и на существование сферы влияния США в Латинской Америке. В заключение Литвинов писал, что любое соглашение о сферах безопасности Великобритании и СССР в Европе должно быть результатом двухстороннего соглашения и не должно зависеть от процесса создания региональных структур будущей международной организации по безопасности.

Единственной проблемой подхода Литвинова было то, что Великобритания пока ничем не показала, что она готова пойти дальше неопределенного и ограниченного соглашения о сферах влияния, каковым являлось «процентное соглашение». Более того, было ясно, что отрицательное отношение США к разделу сфер влияния будет иметь существенное значение для будущего «большого альянса» и что крупная сделка наподобие той, что предлагал Литвинов, вряд ли могла стать реальностью. Впрочем, это не исключало неофициального распределения сфер влияния Советского Союза и Запада, и именно на это была направлена политика, которую преследовали Сталин и Молотов в 1945 г. Проблема заключалась в том, что, поскольку границы и особенности советской и западной сфер влияния не были определены официально, между двумя сторонами возник ряд серьезных недомолвок и трений.

Ситуация еще больше осложнилась из‑за того, что Сталин преследовал собственные, связанные с идеологическими факторами, политические цели в послевоенной Европе. Сталин не считал, что его идеологическая политика несовместима с политикой безопасности, однако правящие круги в Лондоне и Вашингтоне сочли расширение политического влияния коммунистов и СССР в послевоенной Европе опасной формой «идеологического лебенсраум (жизненного пространства)»7.

Литвинов был не единственным, кто был увлечен строительством грандиозных планов. Уже в январе 1944 г. Майский направил Молотову длинную записку, в которой излагал свои взгляды на предстоящий мир и на возможный послевоенный порядок8. Исходным положением для Майского было то, что главной целью Москвы после войны будет продолжительный период мира (от 30 до 50 лет), в течение которого Советскому Союзу нужно гарантировать безопасность. Для достижения этой цели Советскому Союзу необходимо придерживаться определенной политики. Границы СССР должны быть такими, какими они были в июне 1941 г., Финляндия и Румыния должны заключить пакты о взаимопомощи с Советским Союзом и позволить разместить на своей территории советские военные базы. Независимость Франции и Польши должна быть восстановлена, но ни той, ни другой стране нельзя позволить подняться настолько, чтобы представлять собой угрозу для безопасности Советского Союза. Чехословакия должна стать главным союзником СССР, а с Югославией и Болгарией должны быть подписаны пакты о взаимопомощи. Германию нужно разоружить как в экономическом, так и в идеологическом отношении, а также ослабить ее в военном отношении, чтобы сделать безвредной на следующие 30—50 лет. Советскому Союзу нужно, чтобы Япония потерпела поражение, но он не заинтересован в том, чтобы оказаться втянутым в военный конфликт на Дальнем Востоке, если его территориальные претензии (на приобретение Южного Сахалина и Курильских островов) могут быть удовлетворены в рамках мирных переговоров. При условии, что в Европе не будет пролетарских революций, Майский не видел причин для острых конфликтов с Великобританией или США после войны. По мнению Майского, США после войны должны были стать динамично развивающимся империалистическим государством экспансионистской направленности, а Великобритания — консервативным империалистическим государством, заинтересованным в сохранении статус‑кво. Это означало, что существовали хорошие предпосылки для более тесного послевоенного сотрудничества Великобритании и СССР. Обе страны наверняка были заинтересованы в послевоенной стабильности, а Советам нужна была сильная Англия, которая могла бы служить противовесом американской мощи. Что касается советско‑американских отношений, перспективы были не менее радужными. Теперь советские и американские интересы напрямую не пересекались, а в условиях соперничества с Великобританией Вашингтон скорее всего предпочел бы, чтобы Москва поддерживала нейтралитет. В целом не было никаких причин, по которым Советский Союз не мог бы поддерживать хорошие отношения одновременно с Великобританией и США.

По большей части текст записки Майского представлял собой благоприятную интерпретацию политики и перспектив СССР. Наиболее оригинальным в ней было то, что автор выступал в поддержку долгосрочного англо‑советского союза. Эта идея была близка к предложенной Литвиновым концепции соглашения о разделе сфер влияния СССР и Великобритании в Европе. Литвинов и Майский довольно тесно сотрудничали, когда Майский был послом СССР в Лондоне, а Литвинов — комиссаром иностранных дел, и продолжали сотрудничать в течение войны. Обоих можно с полным правом было назвать англофилами (Литвинов был женат на англичанке), хотя это не мешало им придерживаться довольно жестких взглядов на внешнюю политику Великобритании. Майского отличало от Литвинова то, что он более чувствительно относился к идеологическому измерению внешней политики Советского Союза и тому, как оно может повлиять на отношения с Великобританией и США. Как и другие советские аналитики, Майский осознавал, что в британской и американской внешней и внутренней политике действуют как реакционные, так и прогрессивные силы. Он понимал, какие осложнения могут возникнуть, если элементы, враждебные новому демократическому строю, который Советы хотели бы видеть в Европе, начнут набирать силу.

К более молодому поколению советского дипломатического корпуса принадлежал будущий министр иностранных дел Советского Союза, Андрей Громыко. 14 июля 1944 г. Громыко представил Молотову документ под названием «К вопросу о советско‑американских отношениях»9, один из целого ряда подобных докладов Молотову на тему разрядки в советско‑американских отношениях в годы войны и ее продолжительности10. Взгляд Громыко на советско‑американские отношения был по большей части оптимистичным. Он утверждал, что проводимую Рузвельтом политику сотрудничества с Советским Союзом поддерживают большинство членов Конгресса (как от демократической, так и от республиканской партии) и народные массы. Говоря об оппозиции политике Рузвельта, он подчеркивал роль реакционных антикоммунистических элементов прессы и католической церкви. В США насчитывалось 23 млн католиков, отмечал Громыко, в том числе — 5 млн американцев польского происхождения. Громыко также подчеркивал, что американцы опасаются коммунистической революции и советизации, особенно в Восточной Европе. Тем не менее, он все же считал, что советско‑американское сотрудничество будет иметь продолжение и после войны, поскольку ориентацию на изоляционистскую внешнюю политику сменил интерес к европейским и международным делам, а у США были общие интересы с Советским Союзом в том, что касалось немецкой угрозы и обеспечения условий для долгосрочного мира. Громыко также указывал значимые экономические и торговые причины для послевоенного советско‑американского сотрудничества и делал вывод, что «несмотря на трудности, которые, вероятно, будут возникать время от времени… несомненно, существуют условия для продолжения сотрудничества между двумя странами… В значительной степени отношения между двумя странами в послевоенный период будут определяться отношениями, сформированными и продолжающими формироваться в военное время».

В другом письме Молотову, написанном десять дней спустя, Громыко анализировал причины, по которым Гарри Трумэн сменил вице‑президента Генри Уоллеса в качестве соперника Рузвельта в выборах на пост президента США 1944 г. С точки зрения Громыко, Уоллес был смещен, поскольку придерживался слишком радикальных взглядов и конфликтовал с деловыми кругами, а также правосторонними консервативными элементами демократической партии и «южного блока» сенаторов и конгрессменов от демократической партии. Тем не менее, заключал Громыко, в отношении внешней политики Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он сторонник сотрудничества между Соединенными Штатами и их союзниками. Он выступает за сотрудничество с Советским Союзом. Он положительно отзывается о Тегеранской и Московской конференциях»11.

Как посол СССР в Соединенных Штатах, Громыко получил задание передавать в Москву информацию о том, какие вопросы могут быть подняты на Ялтинской конференции. В своих докладах он отмечал ряд вопросов, которые могли вызвать противоречия — таких, как Польша, Греция, Югославия, конференция в Думбартон‑Оксе, роль ЕКК — и предлагал тактику, которой должна придерживаться советская делегация, чтобы обезопасить свои интересы в этих сферах. Однако ничто в отчетах Громыко не говорило о том, что какое‑либо из этих препятствий непреодолимо, или что оно не может быть устранено путем соглашения. По польскому вопросу он придерживался мнения, что Рузвельт в конечном итоге признает временное правительство в Люблине. По греческому вопросу он писал, что Советы не должны вмешиваться в борьбу между Англией и коммунистами‑партизанами ЭЛАС‑ЭАМ, но должны ясно показать, что симпатизируют прогрессивным элементам Греции. По югославскому вопросу — что, возможно, Тито удастся заручиться поддержкой Англии и США. Для Громыко, возглавлявшего советскую делегацию в Думбартон‑Оксе, особый интерес представляла дискуссия по поводу вето. По этому вопросу он придерживался очень жесткой позиции: Советы не должны ни при каких условиях отступать от принципа единогласного принятия решений; без права вето Советский Союз может оказаться в меньшинстве в ЕКК, если против него объединятся Великобритания и США, а в дальнейшем — и в Совете Безопасности ООН12.

То, что говорили и предлагали Громыко, Литвинов и Майский, совсем не обязательно отражало то, что думал Сталин. Однако в сталинской России возможности для дискуссии были весьма ограниченными, и обычно определял их сам диктатор. Даже столь независимому в своих суждениях деятелю, как Литвинов, приходилось соблюдать осторожность, чтобы не переступить черту того, что допускается говорить. Как и перед историками будущего, перед этими тремя политическими деятелями среднего уровня стояла непростая задача: попытаться разгадать, что было у Сталина на уме, читая между строк его официальных заявлений, интерпретируя то, что говорилось о нем в советской прессе, и используя доступную им конфиденциальную информацию. Единственное преимущество, которое у них было перед историками последующих поколений, было в том, что все трое они имели возможность лично общаться со Сталиным и еще чаще — со своим непосредственным начальником, Молотовым, который всегда придерживался почти таких же взглядов, как и вождь. Что касается Литвинова, он всегда достаточно много лично общался со Сталиным, но во время войны это общение значительно сократилось, потому что Молотов, давний соперник Литвинова, постарался сделать все, чтобы изолировать его. Майский во время войны по‑прежнему имел возможность прямого общения со Сталиным, особенно после того, как тот был отозван из Лондона в Москву. Громыко не так много виделся со Сталиным, однако он был одной из восходящих «звезд» комиссариата иностранных дел и у него были хорошие отношения с Молотовым. Одним словом, вполне логично предположить, что рассуждения Громыко, Литвинова и Майского об устройстве послевоенного мира не отличались оригинальностью, а отражали основные формулировки, которые использовались в обсуждении внешней политики и международных отношений на высшем политическом уровне. Их доклады говорят о том, что по крайней мере в дипломатической сфере советское правительство видело будущее в рамках долгосрочного трехстороннего сотрудничества. Именно такую позицию занимал Советский Союз в преддверии Ялтинской конференции.

Более наглядно о мыслях Сталина накануне Ялтинской конференции говорят записи его бесед в январе 1945 г. с делегацией созданного Тито Национального комитета освобождения Югославии. Делегацию возглавлял Андрия Хебранг, член политбюро югославской коммунистической партии. Во время первой встречи со Сталиным 9 января разговор шел главным образом о проблемах на Балканах. Хебранг перечислил территориальные претензии Югославии. Сталин выразил поддержку, однако заметил, что передача территорий должна быть основана на этническом принципе, и что было бы лучше, если бы требования по присоединению к Югославии исходили от местного населения. Когда Хебранг упомянул о претензиях на греческую Македонию и Салоники, Сталин предупредил, что югославы создают положение, в котором они оказываются во враждебных отношениях с Румынией, Венгрией, Грецией и, кажется, собираются воевать со всем миром, что не имеет смысла. Сталин также осудил стремление Югославии включить в свою федерацию Болгарию, сказав, что гораздо лучше было бы создать конфедерацию, включающую в себя обе страны на равных условиях. Говоря о кризисе в Греции, Сталин отметил, что Великобритания опасается, как бы Красная Армия не пошла в Грецию. В этом случае, сказал Сталин Хебрангу, картина там была бы иная, но в Греции без флота ничего не сделаешь. «Англичане удивились, когда увидели, что Красная Армия в Грецию не пошла. Они не могут понять стратегии, которая не допускает движения армии по расходящимся линиям. Стратегия Красной Армии основывается на движении по сходящимся линиям». Что касается вопроса о правительстве Югославии, Сталин сказал, что Тито пока не стоит провозглашать временное правительство. Англичане и американцы его не признают, а советское правительство сейчас связано такими же делами в Польше. Сталин также настоятельно рекомендовал югославам не давать Черчиллю никакого повода делать в их стране то, что он делает в Греции, и попросил запрашивать мнение Москвы прежде, чем принимать важные решения, чтобы советское правительство не оказалось «в глупом положении». Развивая эту мысль, Сталин сказал: «В отношении к буржуазным политикам нужно быть осторожными. Они… обидчивы и мстительны. Свои чувства надо держать в руках; если чувства руководят — проиграете. В свое время Ленин не мечтал о таком соотношении сил, которого мы добились в этой войне. Ленин считался с тем, что все будут наступать на нас… А теперь получилось, что одна группа буржуазии пошла против нас, а другая — с нами. Ленин раньше не думал, что можно оставаться в союзе с одним крылом буржуазии и воевать с другим. Нам это удалось; нами руководит не чувство, а рассудок, анализ, расчет»13.

Обсуждая эту встречу с Димитровым на следующий день, Сталин сказал, что ему не понравилось поведение югославов, хотя сам Хебранг показался разумным человеком14. В телеграмме Тито об итогах встречи от 11 января Хебранг отмечал, что Сталин считает «необходимым проявлять осмотрительность в вопросах внешней политики. Наша главная задача — закрепить достижения победы. Необходимо избегать больших требований к соседним странам, чтобы не спровоцировать негативных отношений или столкновений с нами»15.

28 января Хебранг еще раз встретился со Сталиным. На этот раз присутствовала болгарская делегация, и один из ее членов, коммунист В. Коларев, делал записи высказываний Сталина. Главной целью встречи было обсудить отношения между Болгарией и Югославией, и Сталин вновь подчеркнул, что объединение двух стран должно быть постепенным и основанным на равноправии. По более общим вопросам Сталин заявил: «Капиталистический мир разделен на два враждебных блока — демократический и фашистский. Советский Союз пользуется этим в борьбе с самой опасной страной для славян — Германией. Но и после разгрома Германии будет продолжать существовать угроза войны/вторжения. Германия — крупное государство с большой промышленностью, сильной организацией, рабочей силой и традициями; она никогда не смирится с поражением и будет по‑прежнему представлять опасность для славянского мира, потому что она считает его врагом. Империалистическая опасность может прийти с другой стороны.

Сегодняшний кризис капитализма вызван главным образом загниванием и взаимоуничтожением двух враждебных лагерей. Эта ситуация благоприятна для победы социализма в Европе. Но мы должны отказаться от мысли о том, что победа социализма может быть достигнута только через советский строй. Она может быть представлена и другими политическими системами — например, демократией, парламентской республикой и даже конституционной монархией»16.

Еще один вариант записи высказываний Сталина во время этой встречи, проходившей на его даче, содержится в дневнике Димитрова: «Германия будет разгромлена, но немцы — крепкий народ с многочисленными кадрами; они снова поднимутся. Славянские народы не будут застигнуты врасплох в следующий раз, когда они попытаются напасть — а это вероятно, даже наверняка, случится в будущем. Старое славянофильство выражало цель царской России — подчинить другие славянские народы. Наше славянофильство — нечто совершенно другое: объединение славянских народов как равных для совместной защиты нашего существования и будущего… Кризис капитализма проявил себя в разделении капиталистов на две группировки — фашистскую и демократическую. Наш союз с демократической группировкой стал возможным потому, что последняя была заинтересована в предотвращении господства Гитлера, поскольку это жестокое государство довело бы рабочий класс до крайностей и до свержения самого капитализма. Мы сейчас объединились с одной группировкой против другой, но в будущем мы объединимся и против первой группировки капиталистов тоже.

Возможно, мы ошибаемся, когда полагаем, что советская форма — единственная, ведущая к социализму. На практике оказывается, что советская форма лучшая, но далеко не единственная форма. Могут быть другие формы — демократическая республика и даже при определенных условиях — конституционная монархия»17.

Слова Сталина о двух ветвях капитализма часто интерпретируют так, будто он считал конфликт с демократической группировкой капиталистов неизбежной. Однако, как показывают обе цитаты, на самом деле Сталин имел в виду прежде всего долгосрочную угрозу со стороны Германии и необходимость объединения славянских народов перед лицом этой угрозы. Сталин хотел сказать своим болгарским и югославским товарищам, что славяне в борьбе с Германией могут полагаться только на себя, а не на продолжительный альянс с демократическим капитализмом: он надеялся, что «большой альянс» с Великобританией и США будет продолжительным, но все могло оказаться и иначе. Не менее ясно было и то, что в качестве стратегии коммунизма Сталин предлагал умеренный политический курс, основанный на постепенных реформах, а не на революционных переворотах образца России 1917 г. Именно такой оставалась политика Сталина в отношении коммунистического движения еще два‑три года; и лишь когда стало ясно, что стратегия постепенного политического продвижения коммунизма провалилась, его позиция стала более активной и приобрела более явную левацкую направленность, тем самым дав «зеленый свет» расизму коммунистов в Югославии и в других странах Европы.

Впрочем, непосредственно перед началом Ялтинской конференции все говорило о том, что трехстороннее сотрудничество будет развиваться успешно. Ни в дипломатической, ни в политической стратегии Сталина ничто не предвещало крупных конфликтов с Англией и США — по крайней мере, в ближайшем будущем. Складывались подходящие условия для серьезных переговоров с Черчиллем и Рузвельтом по ряду текущих противоречий и для создания основы долговечного послевоенного «большого альянса».

<< | >>
Источник: Джеффри Робертс. Иосиф Сталин От Второй мировой до «холодной войны», 1939—1953 XX век: великие и неизвестные. 2014

Еще по теме Цели Сталина в Германии и Восточной Европе:

  1. ОБРАЗОВАНИЕ ОЧАГОВ ВОЙНЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ И В ЕВРОПЕ. БОРЬБА СССР ЗА ПРЕДОТВРАЩЕНИЕ НОВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, ЗА ОРГАНИЗАЦИЮ СИСТЕМЫ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
  2. АГРЕССИЯ ГЕРМАНИИ, ИТАЛИИ И ЯПОНИИ И ПОЛИТИКА «НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА» ЗАПАДНЫХ ДЕРЖАВ. БОРЬБА СССР ЗА КОЛЛЕКТИВНЫЙ ОТПОР АГРЕССОРАМ (1935—1937 гг.)
  3. РАЗВАЛ АГРЕССИВНОГО БЛОКА ПОД УДАРАМИ СОВЕТСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ. ОСВОБОЖДЕНИЕ НАРОДОВ ЕВРОПЫ ОТ ФАШИСТСКОЙ ТИРАНИИ
  4. КРЫМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ. МЕЖСОЮЗНИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ НАКАНУНЕ И В ПЕРИОД РАЗГРОМА ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ
  5. МЕЖДУНАРОДНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ РАЗГРОМА И КАПИТУЛЯЦИИ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ. БЕРЛИНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
  6. НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП «КАДРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ» В ПОСЛЕВОЕННОЙ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ: ОСНОВНЫЕ ВЕКТОРЫ И ПЕРВЫЕ ИТОГИ
  7. Глава I . Сталин и нацистская Германия
  8. Глава двадцать девятая. Просчитался не только Сталин
  9. § 17. ОТ ЕВРОПЕЙСКОЙ К МИРОВОЙ ВОЙНЕ: 1939—1941 ГГ.
  10. § 38. ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА
  11. § 40. СССР И ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА: ОПЫТ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
  12. § 24. ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА: ОТ ТОТАЛИТАРИЗМА К ДЕМОКРАТИИ
- Альтернативная история - Античная история - Архивоведение - Военная история - Всемирная история (учебники) - Деятели России - Деятели Украины - Древняя Русь - Историография, источниковедение и методы исторических исследований - Историческая литература - Историческое краеведение - История Австралии - История библиотечного дела - История Востока - История древнего мира - История Казахстана - История мировых цивилизаций - История наук - История науки и техники - История первобытного общества - История религии - История России (учебники) - История России в начале XX века - История советской России (1917 - 1941 гг.) - История средних веков - История стран Азии и Африки - История стран Европы и Америки - История стран СНГ - История Украины (учебники) - История Франции - Методика преподавания истории - Научно-популярная история - Новая история России (вторая половина ХVI в. - 1917 г.) - Периодика по историческим дисциплинам - Публицистика - Современная российская история - Этнография и этнология -