Такое и сегодня непреодолимое препятствие, как огромная географическая удаленность Москвы и Латинской Америки, конечно же, не позволило советскому фактору тогда (как не позволяет российскому фактору сегодня) быть определяющим для малых стран Латинской Америки. Тем не менее в 1930-е- 1940-е гг. этот фактор впервые стал в регионе зримым и начал оказывать вполне определенное влияние и на внутреннюю, и на внешнюю политику этих стран, а вслед за ними - и на политику континентальных гигантов. Как представляется, учитывая вышеизложенное, последующее совместное пребывание СССР и малых стран Латинской Америки в антигитлеровской коалиции выглядит и содержательным, и продуктивным. Первый коренной вопрос, тем не менее, заключается в степени подготовленности такой ситуации, а именно в её качестве. Как показали еще предвоенные события, только сугубо зашоренный взгляд позволял считать Москву и малые страны Латинской Америки идеологическими антиподами. На самом деле, при гибком подходе обнаруживалась масса совпадений внешнеполитических и внешнеторговых интересов и даже некоторых идеологических постулатов. Так, «универсализм» малых стран Латинской Америки, участие этих государств в работе Лиги наций совпадали с идеями Литвинова о неделимости мира и создали предпосылки сотрудничества СССР и малых стран Латинской Америки в этой первой глобальной международной организации. «Латиноамериканизм» националистов, желание проводить подчеркнуто самостоятельную, независимую от США внешнюю политику - с ленинским «правом на самоопределение» и прочими антиимпериалистическими постулатами советских коммунистов-интернационалистов. «Многоплановый подход» - с искомым Москвой выходом на всё более дальние площадки. Кстати говоря, в этом смысле можно говорить об идентичном наборе геополитических соображений и у дореволюционной Российской империи, и у Советского Союза. В целом можно утверждать, что наибольшую ценность советский фактор представлял для малых стран Латинской Америки в области альтернативного взгляда на устройство международной политики - особенно если это преподносится как то, что основано и на их теоретических изысканиях. При этом нельзя не заметить, что часто именно малые страны оказывались «воротами на континент». Конечно, отдельным сюжетом являлось проникновение Москвы в Латинскую Америку посредством не традиционной дипломатии, а в лице своих коммерческих организаций, а также, с точки зрения привлекательности альтернативной идеологии, и компартий. С одной стороны, системное влияние КПУ на конституционный процесс в Уругвае, плотный диалог ПКП с революционерами в Парагвае, победа Батисты с помощью КПК на Кубе и даже сближение пусть и далёких от Коминтерна, но все-таки коммунистов с «военными социалистами» в Боливии служат примерами того, что грамотная тактика и гибкое отношение к идеологическим канонам позволяли говорить о том, что такая отличная от традиционной дипломатии работа приносила плоды. С другой стороны, при всей идеологической гибкости компартий малых стран Латинской Америки и совпадениях во внешнеполитических подходах, о которых речь шла выше, коммунисты, конечно же, занимали позицию, классово- враждебную политическому истеблишменту. Иными словами, они по определению не воспринимались как долгосрочные союзники, пример чему - аргументация правительства Уругвая в пользу разрыва дипотношений с СССР, арест парагвайских коммунистов их недавними соратниками-«фебреристами» и т.п. К тому же еще более гибкими, чем в вопросах внутриполитической тактики, компартии вынуждены были быть в вопросах следования «зигзагам» Коминтерна. На фоне же крайне непоследовательной линии ИККИ, коммунисты малых стран Латинской Америки часто оказывались в ситуации, когда их только было намечавшиеся альянсы с иными политическими силами срывались - что вновь ставило под вопрос и отношения компартий со своим обществом и властями, и отношения СССР с латиноамериканскими государствами. Иными словами, речь идет о такой фундаментальной проблеме во внешнеполитической стратегии и тактике Москвы, как непременное желание управлять своими союзниками даже в мелочах. Именно такая идеологическая зашоренность сорвала установление советско-боливийских и советскопарагвайских дипотношений, не давала реализовать весь потенциал личных связей. Первые выводы о границах влияния советского фактора на латиноамериканские дела можно было сделать, основываясь на уроках вовлеченности Москвы в события вокруг Чако. Во-первых, хотя сам СССР участия в боевых действиях не принимал, благодаря перешедшему на службу Парагваю генералу Беляеву укрепилась репутация русской военной мысли. Заодно была в очередной раз поставлена под сомнение мнимая непобедимость немецкой военной школы. Впрочем, международному престижу СССР это пользы не принесло - особенно на фоне артикулированного антикоммунизма парагвайских русских. С другой стороны, во-вторых, Москва искала и находила совпадения со своей моделью огосударствления экономики и с альтернативным взглядом на международную политику (стоит повторить, что это для малых стран, безусловно, являлось наиболее ценным). Доказательство - явный лево-популистский крен режимов, пришедших к власти после Чакской войны как в Боливии, так и в Парагвае, - равно как и эксперименты по огосударствлению ряда отраслей в Уругвае. Попутно, в-третьих, возвышение латиноамериканских коммунистов и вообще левых не могло не беспокоить США, Британию, Францию, Нидерланды, Германию, Италию, т.е. те страны, у которых в регионе были колонии или накопленные значительные инвестиции и человеческий капитал. Как показал опыт с уже послевоенной национализацией в Боливии «Стандард ойл» (которую до войны приветствовала «Правда»), западным инвесторам было, чего опасаться. В-четвёртых, теперь и на примере далёких малых стран Латинской Америки СССР мог убедиться в потенциальной эффективности методов, альтернативных или параллельных традиционной дипломатии; притом, что тогда такие носители альтернативной идеологии, как компартии, исповедовали, в том числе и вооруженную борьбу, по причине чего редко добивались электоральных успехов (за исключением Кубы и Уругвая). Как бы то ни было, альтернативный взгляд на международную политику может быть не всегда верен, но востребован. А под определённым углом зрения, компартии могли казаться инструментом даже более эффективным, чем традиционные диппредставительства: в посольствах работают дипломаты-граждане государства, которое их отправило за рубеж, а членами подчинявшихся московскому «центру» компартий были граждане самих этих республик. Но это же осложняло положение коммунистов в своих обществах. Их всегда можно было обвинить в большей лояльности не собственной родине, а «родине мирового пролетариата» - Москве, иностранной державе. По всем этим причинам, в-пятых, сеть даже из самых эффективных компартий не могла заменить Советскому Союзу как государству сети развитых двух- и многосторонних межгосударственных связей. На этом фоне серьезные уроки следует извлечь из периода 1939-1941 гг., когда мировая война разрасталась на том фоне, что у СССР не оставалось в регионе ни одного диппредставительства, при непосредственном участии латиноамериканских властей СССР был изгнан из Лиги наций, а компартии были вынуждены совершить еще один «вираж» как следствие «советско-германской дружбы». С одной стороны, в глазах латиноамериканцев такое сближение Сталина и Гитлера могло выглядеть как свойственная и им, латиноамериканцам, игра на противоречиях между разными полюсами. С другой стороны, последовавшие события показали, что такие следствия этого сближения, как территориальный передел в Восточной Европе, стали для абсолютного большинства латиноамериканцев надругательством над их представлениями о международном арбитраже и отказе от вмешательства во внутренние дела. В тот период СССР воспринимался в малых странах Латинской Америки как страна-агрессор. Этому способствовали и последующий отказ СССР от признания в Лиге наций представителей «Польши», соответствующая речь Молотова и публикации в «Правде» и спорная с точки зрения латиноамериканской политической этики инкорпорация стран Прибалтики. При этом, аргументируя свои внешнеполитические шаги, СССР и его союзники не полагали нужным использовать такие аргументы, логика которых могла бы «сыграть» на латиноамериканском поле. Скажем, если буржуазные круги в малых странах Латинской Америки сами выдвинули тезис о том, что действия СССР в Западной Белоруссии и Западной Украине могли означать попытку защиты этнических меньшинств, то сам СССР и коммунисты если и развивали такой тезис, то не в приемлемом для латиноамериканцев гуманитарном, а в агрессивно-классовом разрезе. Что же касается советского фактора в Латинской Америке в годы Великой Отечественной войны, то, на первый взгляд, о нем можно говорить как о «бонусе» установившихся союзнических отношений СССР и США. Предвоенный кризис в Европе, постепенный закат Британской империи, нейтрализация Вашингтоном такого единственного «противовеса» себе в самом Западном полушарии, как Буэнос-Айрес, действительно превратили Новый Свет в зону, где тогда наступил Pax Americana. Соответственно, заключив союзнические отношения с Вашингтоном, Москва пользовалась в Латинской Америке военноюридическими достижениями США. Например, беспрепятственный переход в ноябре 1942-феврале 1943 гг. советских подлодок вдоль берегов Мексики, Центральной Америки и по Карибскому морю был обусловлен и коллективным объявлением войны державам «оси» странами субрегиона, и двусторонними военными соглашениями США с этими государствами. В частности, базы Коко- Соло и Гуантанамо формально располагались в Панаме и на Кубе, но реально принадлежали США. Так же и латиноамериканские товары шли в СССР по ленд- лизу через США. Иными словами, союзники Соединенных Штатов из Старого Света могли действовать в Латинской Америке по принципу «одного окна»: через США, которые в годы войны ангажировали руководителей латиноамериканских стран выгодными торговыми соглашениями по линии ленд-лиза и жестами, важными с психологической точки зрения. С другой стороны, во-первых, в СССР не могли не помнить о печальном опыте взаимодействия с латиноамериканцами исключительно на многосторонней основе, а именно в ходе боливийско-парагвайской войны и ее разбирательстве в Лиге наций. К тому же, во-вторых, в панамериканские институты располагавшийся в Евразии СССР не мог войти по определению. В-третьих, в СССР видели, как американцы перестали аккредитовывать на панамериканские встречи не только немцев, но даже своих ближайших союзников-британцев (т.е. позиционировали себя и как «одно окно», и как «всемогущего контролера»). Иными словами, несмотря на некоторые выводы советской дипмиссии в Уругвае (о едином советско-американском дипломатическом блоке в Латинской Америке), в целом довольно быстро обозначилось понимание того, что в этом регионе СССР должен был «наводить мосты» именно своими силами, не особенно полагаясь на союзников извне региона или на страны-гиганты. «Воротами на континент» оказывались именно малые страны. В-четвертых, на примере того, как в отличие от стран Центральной Америки и Карибского бассейна южноамериканские республики не торопились выполнять положения Гаванской декларации об автоматическом коллективном объявлении войны в случае нападения на одну из стран Западного полушария, в СССР видели, что в панамериканском механизме существуют зазоры. К тому же, несмотря на то, что позиция в пользу безупречного нейтралитета, как у уругвайского сенатора Эррера, с 1941 г. не отвечала требованию момента, это свидетельствовало о наличии в малых странах Латинской Америки перспектив возвращения и к другим, отличным от панамериканизма подходам к решению международных проблем. Совершенно очевидно, что в малых странах Латинской Америки Советский Союз воспринимался как страна-продолжательница Российской империи, сотрудничество с которой до революции позволяло латиноамериканцам диверсифицировать свою внешнюю политику. Как и дореволюционная Россия, СССР воспринимался как географически далекая, но важная геополитическая единица, дополнительная опора в деле осуществления попыток диверсифицировать свои внешнеполитические и внешнеторговые отношения, избавиться от зависимости от одних только англо-американцев. С разрастанием же войны дали о себе знать еще несколько факторов. Срыв под Москвой немецкого плана блицкрига в 1941 г., героическая оборона советских городов в 1942 г., последовавшие в 1943 г. победы под Сталинградом и на Курской дуге, появление уже до этого у берегов Латинской Америки героических экипажей советских подводных и надводных кораблей способствовали кратному росту международного престижа Красной армии и флота. Как представляется, подвиги красноармейцев и краснофлотцев, их командиров, всего советского народа и стали тем, что стремительно меняло в глазах жителей малых стран Латинской Америки и образ всего Советского Союза. При этом в глазах латиноамериканцев (с их смешанным происхождением) интернационализм рядовых советских людей, конечно же, ярко контрастировал не только с постулатами немецких нацистов, но и с политикой расовой сегрегации в США. На этом фоне рос и престиж компартий, которые стали главными лоббистами форсированного заключения дипломатических отношений своих стран с Советским Союзом. Не вызывает никаких сомнений, что в случае с Кубой и Уругваем именно КПК и КПУ выступили «локомотивами» таких процессов - особенно учитывая тот факт, что решения официальных Г аваны и Монтевидео об установлении дипотношений с Москвой пришлись на то время, когда еще не был ясен исход Сталинградской битвы, а, значит и войны. При этом стоит отметить, что после того, как радикально настроенные компартии сыграли роль своего рода «таранов», дальнейший межгосударственый диалог шёл всё-таки с теми, кто представляли большинство политического класса. В 1943-1945 гг. из дополнительного, факультативного фактора советскоамериканских связей отношения СССР и малых стран Латинской Америки превратились в самостоятельное направление. Действительно, если, например, поставки через США в СССР кубинского сахара и уругвайских мясопродуктов и даже заходы в Мурманск судов под флагами Гондураса и Панамы можно было считать следствием советско-американских соглашений о ленд-лизе, то с 1943 г. можно говорить о прямом советско-латиноамериканском диалоге и по актуальным военно-политическим вопросам. Советско-гондурасское взаимодействие при учреждении Нюрнбергского трибунала, советско-уругвайская переписка по вопросам объявления войны государствам «Оси», благосклонное отношение властей Кубы и Уругвая к тому, что Советский Союз стал использовать вновь открытые дипмиссии в Гаване и Монтевидео как «плацдармы» для расширения дипломатического покрытия региона (и даже готовность способствовать таким процессам) - зримые примеры того, как быстро и далеко ушли только было установленные отношения. В то же время именно идеологические шоры стали причиной того, что настороженность в отношениях власть имущих малых страны Латинской Америки по отношению к СССР никуда не делись, а в 1945-1946 гг. в только было наладившихся отношениях наметился быстрый регресс. С одной стороны, из страны, которая частично способствовала (или, по крайней мере, не мешала) установлению дипотношений СССР с государствами Латинской Америки, США превращались в силу, которая пыталась теперь остановить дальнейшее проникновение Москвы в, как тогда считалось, «задний двор» Вашингтона. С другой стороны, очередная попытка СССР руководить местными компартиями, деление на своих и чужих соотечественников из числа местных граждан, великодержавные ремарки и даже великодержавное чванство советских представителей («даже Парагвай», «хотя бы Уругвай», трансформировавшиеся в сказанное по другому поводу, но никак не менее пренебрежительное сегодняшнее «Не ту страну назвали Гондурасом») - все это способствовало тому, чтобы с окончанием войны и сами малые страны Латинской Америки еще быстрее попали (или вернулись) под влияние исключительно США. В целом не вызывает сомнений, что период 1930-х-1940-х гг. был временем целого ряда уникальных (пусть и разной степени успешности) политических, дипломатических, идеологических, коммерческих, военных экспериментов Москвы в малых странах Латинской Америки. В то же время с обеих сторон была в основном упущена возможность развить успех, достигнутый в годы войны, и наладить прагматичное и деидеологизированное сотрудничество. По сути, такая перспектива открывается только теперь - с учетом прежних ошибок.