<<
>>

§ 1. От «легального марксизма» к религиозной философии

Сергей Николаевич Булгаков (16 июня 1871 — 13 июля 1944) родился в г. Ливны Орловской губернии, в многодетной семье священника. До 14 лет он был религиозен и его мироощущение складывалось в атмосфере, типичной для семьи рядового русского священника.
Затем начался относительно продолжительный (с 14 до 30 лет) период, который сам Булгаков потом называл атеистическим. Юношей Булгаков был отдан в семинарию, но под влиянием материалистических и революционно-демократических настроений в 17 лет ушел из нее, два года учился в Елецкой гимназии, а в 1890 г. поступил на юридический факультет Московского университета. Политическая экономия была основным предметом его интересов в университетские годы. После окончания университета он был оставлен на факультете, и вскоре ему была предоставлена научная командировка в Германию (1898—1900) Для подготовки магистерской диссертации («Капитализм и земледелие»). Сразу же после защиты диссертации он

185

был избран ординарным профессором Киевского политехнического института и приват-доцентом Киевского университета, где и работал до 1906 г.

Первой крупной работой Булгакова была книга «О рынках при капиталистическом производстве» (1897). Идейное содержание этого «теоретического этюда», а также статей «О закономерности социальных явлений» (1896), «Закон причинности и свобода человеческих действий» (1897), «К вопросу о капиталистической эволюции земледелия» (1899), как и его двухтомной книги «Капитализм и земледелие» (1900), составило основу теоретических воззрений Булгакова периода «легального марксизма». В. И. Ленин с середины 90-х до начала 900-х годов постоянно обращался к анализу и критике идей и тенденций «легального марксизма». В итоге он указал на «недостроенность» мировоззрения его представителей В статье «Некритическая критика» (1900), являющейся ответом Ленина на критику «легальными марксистами» его работы «Развитие капитализма в России», он сделал весьма характерное примечание: «...меня особенно занимает в настоящее время вопрос о современном эклектическом направлении в философии и в политической экономии и.

. . я не теряю еще надежды представить со временем систематический разбор этого направления; гоняться же за каждой отдельной «основной ошибкой» и «основной антиномией»... эклектизма представляется мне (да простят мне почтенные «критики»!) просто неинтересным. Поэтому ограничусь пока контрпожеланием: пусть новое «критическое направление» вырисуется с полной определенностью, не ограничиваясь одними намеками. Чем скорее это произойдет, тем лучше, ибо тем меньше будет путаницы и тем яснее будет публика сознавать различие между марксизмом и новым «направлением» буржуазной критики Маркса» (2, 3, 636).

В первой философской статье Булгакова «О закономерности социальных явлений» ставились проблемы способа производства, субъективного и объективного, свободы и необходимости. Материалистическая диалектика с самого начала оказалась отброшенной, ее место занял кантианский дуализм наряду с механистическим пониманием общественной жизни. Общая основа социальных явлений устанавливалась Булгаковым исходя из «единства мирового порядка... обусловленного единством про-

186

странства и времени» и вытекающего из него «универсального» значения «закона причинности» (см. 30, 584). Булгаков соглашался со схоластическим определением Штаммлера о том, что «содержание» общественной жизни — это «совместная деятельность людей, направленная к удовлетворению потребностей их», тогда как ее «форма» — это «правовые и конвенциальные нормы» и «принудительность их осуществления». Неокантианская точка зрения на общественную жизнь требовала затем введения в хозяйственную деятельность принципа целеполагания, подключающего — в духе системы Канта — практический разум с его свободой и этическими нормами, которые в свою очередь выступали в качестве первичного фактора всякой иной, в том числе и экономической, деятельности. Этика должна была дополнить, вернее, обосновать и «оправдать» марксизм, послужить ему «базисом» и заменить собой основополагающее марксистское положение об определяющем значении материальной основы общественных отношений.

Надо заметить, что главной причиной путаницы и заблуждений русских неокантианцев, принадлежавших к «легальному марксизму» и «этическому социализму», был порок методологический — стремление подменить диалектический материализм кантовским априоризмом.

Этим отчасти объясняется тот факт, что в работах 90-х годов «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» и «Экономическое содержание народничества» Ленин уделил такое пристальное внимание проблемам методологии (диалектики) анализа социальных явлений, т. е. именно тому аспекту марксистской философии, который либо выпадал из поля зрения «легальных марксистов», либо упрощался и извращался ими. Неокантианская трактовка марксизма, во-первых, суживала материалистическое понимание истории до механицизма, так как относила последнее к сфере исключительно теоретической деятельности трансцендентального субъекта. Во-вторых, предпосылки неокантианства заставляли рассматривать общественную жизнь сначала как заведомо неполноценную (механицизм, детерминизм, «железный закон» исторической необходимости), а затем «спасали» ее путем введения «свободного» субъекта, носителя идеалов прогресса и кантовских этических императивов.

187

Основное содержание работ Булгакова — «легального марксиста» было связано главным образом с аграрными проблемами политической экономии. На первый взгляд могло показаться, что рассмотрение их ведется с марксистских позиций. На деле же это была не только попытка опровергнуть выводы Маркса о законах развития капитализма в сельском хозяйстве, но и объявить всю политическую экономию и социологию марксизма «несовершенной» и «устаревшей». Нельзя сказать, чтобы Булгаков развернул здесь прямую и безоговорочную критику марксизма. Он делал реверансы материалистическому пони-манию истории — особенно в книге «О рынках при капиталистическом производстве» — и отмечал заслуги Маркса в политической экономии.

Оставляя в стороне специальные экономические аспекты булгаковского анализа, а также критику народничества, следует остановиться на общей позиции автора «Рынков при капиталистическом производстве». Хотя эта книга была направлена против народников, точка зрения самого Булгакова была выявлена здесь крайне слабо. С первого взгляда было непонятно, во имя чего он выступал.

Самая определенная и «радикальная» идея в книге состояла в том, что «должен наступить момент, когда даже абсолютный рост капитала не в состоянии будет парализовать действия закона падения нормы прибыли, тогда рост капитала остановится. Это и будет высший и заключительный момент развития этой формы производства» (31, 169). Читателю предоставлялось гадать, идет ли речь о грядущей смене капитализма социализмом или о некоторых абстрактных законах политической экономии. Написанная в бодрых, оптимистических тонах, книга не выходила за рамки объективистского описания развития капитализма в России и доказательства его неизбежной победы во всех областях жизни. Если же свести баланс его формального почтения к Марксу и одобрительных оценок русского капитала, то результат окажется в пользу последнего. В сущности здесь уже имелись ростки будущих буржуазно-либеральных идеалов Булгакова — «великой России», «мощной государственности» и т. п. Так, он предрекал для России роль «самодовлеющей капиталистической страны типа Соединенных Штатов»; отмечая, что капитализм в России находится в самом начале своего пути, он не без удовольствия и опти-

188

мизма восклицал: «Русскому капитализму предстоит еще обширное и блестящее будущее» (там же, 203, 225).

Диссертация Булгакова «Капитализм и земледелие», опубликованная в 1900 г., завершила неокантианский период эволюции его взглядов. К этому времени изменились позиции и некоторых других «легальных марксистов». «...Г. Булгаков, — писал об этом В. И. Ленин, — а также... гг. Струве и Туган-Барановский старались быть марксистами в 1899 г. Теперь все они благополучно превратились из «критиков Маркса» в дюжинных буржуазных экономистов» (2, 3, 30). В теоретическом отношении этот ученый труд Булгакова был шагом назад по сравнению с его работами, опубликованными ранее. Булгаков встал в мировоззренческую оппозицию к марксизму, т. е., по словам Ленина, «покончил все счеты с марксизмом и довел свою «критическую» эволюцию до ее логического конца» (там же, 5, 100).

Работа «Капитализм и земледелие» представляла собой «опыт теории аграрного развития в связи с общим развитием капиталистического хозяйства». В сфере политической экономии Булгаков выступил с целым рядом ошибочных и даже реакционных идей. Он защищал так называемый закон убывающего плодородия почвы, скатываясь при этом на позиции мальтузианства и косвенного оправдания деревенской нищеты и забитости, отстаивал «цивилизаторскую» миссию капитализма, а также — уже вопреки последовательному буржуазному либерализму — идею о нецелесообразности крупного капиталистического хозяйства в земледелии (см. 32, 1, 24—26). В связи с этим Ленин замечал: «Г-н Булгаков... повторяет обычный прием и обычную ошибку буржуазных и мелкобуржуазных экономистов. Эти экономисты прожужжали все уши, воспевая «жизнеспособность» мелкого крестьянина...» (2, 4, 115).

Такой поворот к мелкобуржуазной точке зрения был следствием попятного движения Булгакова, которое вскоре привело его к идеям христианского (феодального) социализма. Пока же дело ограничивалось доказательством неприменимости не только марксистской, но и чисто буржуазных экономических теорий к некоторым аспектам развития сельского хозяйства. Ленин в этой связи иронизировал, что только воспоминания Булгакова о том, что он был «молод и глуп», разделял «предрассудки» марксизма, не позволяли ему целиком принять программу

189

крупного помещика-землевладельца (см. там же, 5, 135). Булгаков никогда открыто не выступал с идеями классовой борьбы, социалистической революции и социализма. Зато в его работах все больший удельный вес приобретали негативные оценки марксизма.

Период «легального марксизма», длившийся у Булгакова около пяти лет (с 1896 по 1900 г.), не привел его к выработке какого-либо целостного и стройного мировоззрения, что в некоторой степени ускорило его переход к религиозной философии. Трансформация взглядов Булгакова может рассматриваться как типичная для эволюции целого направления в истории русской политической экономии, социологии и философии.

По сравнению с большинством «легальных марксистов» он был едва ли не глубже всех вовлечен в процесс ревизии марксизма в буржуазно-демократическом духе. В этот период среди русских «критиков» Маркса Булгаков, по определению Ленина, был «самый смелый, самый последовательный (а постольку и самый честный) из них...» (там же, 6, 321). После 1900 г. начинается следующий, самый короткий этап философской эволюции Булгакова. Он длился около двух лет и был отмечен статьями «Иван Карамазов как философский тип» (1902), «Основные проблемы теории прогресса» (1902), «Душевная драма Герцена» (1902), «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?» (1903) и др. Суть его заключалась в промежуточном положении между неокантианским и религиозно-философским периодами. Это был уже не «легальный марксизм», но еще и не последовательная религиозно-философская позиция. Понятия «метафизика» и «религия» часто выступали здесь как тождественные, причем понятие «бог» еще не связывалось непосредственно с христианским триипостасным богом.

В свете таких переходов, думается, правомерно будет определить первый этап эволюции Булгакова как ранний (1896—1900), следующий — как переходный (1901—1903), а дальнейший — как религиозно-философский, т. е. собственно богоискательский и веховский (1904 — начало 20-х годов). После Октябрьской революции интерес Булгакова все более смещается в область богословия, определяя проблематику и форму его мышления. Точкой равнодействия между религиозной философией и теологией служит книга «Свет невечерний» (1917).

190

Возвращаясь к переходному периоду, который сам Булгаков назвал «идеалистическим» (в отличие от «марксистского»), необходимо сказать, что наиболее заметными его вехами было участие Булгакова в «Проблемах идеализма» и выход в свет сборника его статей «От марксизма к идеализму» (1903). Если «Проблемы идеализма» ознаменовали в сущности конец периода «легального марксизма» для Булгакова, то книга «От марксизма к идеализму» подводила итоги практически сразу двум периодам его эволюции — раннему и переходному. Теперь центр тяжести его философствования смещается в область религиозную.

Как мыслитель по-своему последовательный, Булгаков развил высокую мобильность, преодолев менее чем за десятилетие путь от «легального марксизма» до христианской философии. Однако было бы ошибочным считать, что в данном случае происходила простая замена одних проблем другими. В ходе своего укоренения на почве религиозной философии Булгаков начал предпринимать настойчивые попытки религиозной интерпретации актуальных политических, социологических и политико-экономических вопросов, которые он разрабатывал и в период «легального марксизма», но которые ранее никогда не входили в поле зрения русской религиозной мысли. В этом отношении Булгаков понимал свою деятельность как исполнение заветов своего «великого учителя» Вл. Соловьева. Особенно настойчиво он возвращался к проблемам хозяйственной жизни, проблемам общественного прогресса и идеала, т. е. к тем вопросам, которые были центральными в его первых статьях и книгах. Таким образом, рассмотрение указанных тем носило «кругообразный» характер, определяясь неуклонным движением Булгакова ко все более ортодоксальным и традиционным религиозно-философским и богословским позициям. Сдвигам в области мировоззрения способствовали и изменения в его общественно-политической деятельности. В период между 1900 г. и первой русской революцией он не ограничивается формами университетской активности, а выступает с многочисленными публичными лекциями и докладами. В это время он продолжает сотрудничать с другими бывшими «легальными марксистами» П. Струве, Н. Бердяев), участвует в деятельности либерального «Союза освобождения», является постоянным

191

автором богоискательского журнала «Новый путь». «В то время, около 1905 г., — вспоминает в своей автобиографии Булгаков, — нам всем казалось, что мы-то именно и призваны начать в России новое религиозно-революционное движение...» (36, 79).

Страх перед всякой революцией, который после 1905— 1907. гг. никогда уже не покидал русских либералов, у Булгакова выразился в том, что из его статей и выступлений совершенно исчезла всякая революционная фразеология. Однако его политическая активность в это время достигает своего апогея. Заменив идею «религиозно-революционного» освобождения идеей «религиозного освобождения», он предпринял попытку организации «союза христианской политики». В этом же русле протекала и деятельность московского «религиозно-философского общества им. Вл. Соловьева».

Социально-политическая программа Булгакова была сформулирована в брошюрах «Неотложная задача (о союзе христианской политики)» (1906) и «Интеллигенция и религия» (1908). По политическому и классовому содержанию их необходимо рассматривать как идеологическое выражение правого крыла кадетизма, формально не вместившегося (в силу воинствующей религиозности и почвенничества) в официальные рамки кадетского политического сознания. В отличие от абстрактных религиозно-революционных призывов «мистического революционера» Мережковского, анархиствующего Бердяева и осторожного в вопросах религии Струве Булгаков поставил задачу «реального» объединения христианства (т. е. религиозных деятелей, духовенства, верующих философов и интеллигентов) и политики (точнее либерального буржуазно-помещичьего направления в ней). «Христианство, — без колебаний утверждал он, — как, впрочем, и всякая религия, притязающая на абсолютность, простирает область своих интересов и влияния на все сферы жизни: по идее оно определяет всю человеческую жизнь от первого крика до последнего дыхания. Для него нет нейтральных или индифферентных областей, которыми оно могло бы не интересоваться или пассивно пасовать, как нет границ для Бога...» (38, 10).

Специфика точки зрения Булгакова на «христианскую политику» — в определенности и решительности оценок как «правых» (самодержавия и официальной церкви),

192

так и «левых», т. е. «материалистического» и «атеистического» социализма. В данном случае ему не были присущи «лукавая простота» Струве (по выражению Ленина) или невразумительные мистические пророчества и фантастические декларации Бердяева и Мережковского. «...Наше бюрократическое государственное устройство, попирающее все... права и неспособное их вместить, есть, — писал он, — по существу антихристианское, сколько бы ни распиналась за него официальная церковь под диктовку обер-прокурора и «булатного патриарха». Союз «бюрократизма» и «православия» есть во всяком случае богохульственная ложь, которая как нельзя скорее и решительнее должна быть отвергнута» (там же, 14—15).

      Своеобразный «христианский демократизм», как назвал эти тенденции В. И. Ленин в 1907 г. (см. 2, 14, 343), подкрепляемый у Булгакова идеями создания «свободного союза самоуправляющихся общин» по типу Соединенных Штатов, сопровождался также резкой критикой мировоззренческих основ пролетарского и социал-демократического движения в России. Демагогически называя «материалистический демократизм и социализм» самой вредной («нигилистической») религией, он между тем не смущался отстаивать «классовую христианскую политику».

В этом смысле можно сказать, что классовая, буржуазно-демократическая позиция Булгакова парадоксальным образом прояснялась для него в той мере, в какой его мировоззрение становилось все более идеалистическим. То, что в объективистской форме признавалось в его ранних работах, именно связь теорий с общественно-политическими, классовыми отношениями, фиксировалось теперь в более четких выражениях, но уже с совершенно иных мировоззренческих позиций: «...классовая политика (не нужно бояться этого слова), т. е. политика, сознательно преследующая защиту рабочих масс против их сильных угнетателей (не в индивидуальном, но социальном смысле), есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента» (38, 19). Как видим, общий смысл «христианской политики» был сформулирован достаточно решительно. Но что в действительности за ней скрывалось? Для рабочего класса Булгаков предлагал организовать самопомощь, рабочие

193

кассы, союзы и кооперации «для политических и образовательных целей», крестьянству обещалось «увеличение крестьянского земельного фонда путем прирезок из частных (за выкуп), государственных и монастырских земель»; духовенству было указано на недопустимость индифферентного отношения к политике *.

Иначе говоря, речь шла все о тех же кадетских лозунгах, замаскированных под христианство, и лозунги эти имели конкретный социальный адрес: рабочих и крестьянство (несознательную и рутинно-религиозную их часть), духовенство и религиозную интеллигенцию. Выдвигая программу «союза христианской политики», Булгаков преследовал несколько взаимосвязанных социально-политических целей. Первая состояла в подрыве влияния идей марксизма-ленинизма и партии большевиков в рабочем движении. Вторая — в борьбе за церковь как социальную и идеологическую силу. Третья — в использовании религии как духовного оружия буржуазии в борьбе с революцией и пролетарским мировоззрением. «Представитель контрреволюционной буржуазии, — писал В. И. Ленин о подобных деятелях, — хочет укрепить религию, хочет укрепить влияние религии на массы, чувствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приносимый правящим классам «чиновниками в рясах», которые понижают авторитет церкви» (2, 17, 434).

Объективно усилия Булгакова были направлены на расширение социальной базы кадетизма путем завоевания на его сторону духовенства при одновременном разложении классового сознания трудящихся идеями «христианской политики». Булгаков не только «теоретически» обосновывал свои политические идеи. В качестве депутата II Государственной думы он приложил немало усилий для их защиты и пропаганды. «Елейно-мистический» Булгаков (как называет его в это время Ленин) считал себя «независимым» депутатом и даже «христианским социалистом». Фактически же он примыкал к правым кадетам

* Политическая и социальная деловитость, захватившая Булгакова в 1905—1909 гг. (или, лучше сказать, с перерывами до первой мировой войны), сказалась в его отношении к клиру. «Знакомство с политической экономией и элементами юриспруденции, — поучал он, — является обязанностью в особенности для каждого пастыря. ибо без этого знакомства невозможно понимать социальную жизнь, невозможно читать газет и разве только и можно идти в рядах черносотенной агитации» (38, 17—18).

194

(особенно в аграрном вопросе, защищая «прусский путь» развития капитализма в России).

Активная деятельность Булгакова, выдержанные в бодрых тонах лозунги «союза христианской политики» и т. п. — все это могло создать впечатление некоторой гармонии между мыслью и делом, об оптимизме, присущем ему в этот период. Но, вспоминает Булгаков, «из Государственной думы я вышел таким черным, как никогда не бывал» (36, 80). «Негодование», «ужас», «разочарование», «печаль» — вот что он вынес из своего «четырехмесячного сидения» в Думе. Разочарование Булгакова — результат не только его мировоззренческого идеализма и политической наивности, не только следствие качеств его характера. В решающей степени оно было обусловлено всем ходом общественной жизни России с начала первой русской революции до начала первой мировой войны. Для того чтобы понять психологические переломы и идейный путь Булгакова как религиозного интеллигента, имевшего за плечами большой багаж либерально-буржуазных политико-экономических и философских идей, необходимо взглянуть на те приливы и отливы классовой борьбы, которые происходили в России в это время. Особое значение при этом имеет социальное поведение религиозной интеллигенции и духовенства. Живая картина поведения этих социальных групп запечатлена в многочисленных статьях Ленина, отмечавшего как малейшие изменения в настроениях всех социальных групп и классов, так и общую логику общественных процессов в России.

Подъем идейной и политической активности Булгакова совпал с буржуазно-демократическим подъемом вообще и с оживлением религиозно-идеалистической интеллигенции в частности. Он захватил и духовенство. «Как ни забито, как ни темно было русское православное духовенство, — писал Ленин в конце 1905 г., — даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию свободы, протестует против казенщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного «служителям бога»» (2, 12, 144). Идеологом этого пробуждения и был, в частности, Булгаков. Вместе с тем он представлял лагерь либеральной буржуазии и внецерковную ветвь православного реформаторства. Через два года си-

195

туация существенно изменилась — теперь уже самодержавием была разбужена большая часть духовенства, практически подавляющее его большинство. Оно было «разбужено» для борьбы с революционно-освободительным движением, демократией и либерализмом.

Русские либералы, считавшие, что в борьбе за церковь они имеют дело главным образом с самодержавием и придворной бюрократией, столкнулись с воинствующим процаристским клерикализмом, который раньше не выходил на открытую политическую арену. Жестокая неудача, испытанная Булгаковым в связи с его проектом «союза христианской политики», была всего лишь одним небольшим эпизодом в процессе широкого наступления реакции, т. е. самодержавия, официального православия и клерикализма. Все попытки либеральной буржуазии за воевать церковь потерпели провал. Более того, в целом либерализм был завоеван реакцией. Что касается духовенства, то во весь голос оно заявило о себе в III, «черно-сотенной», Думе. «Защита феодальных привилегии церкви, открытое отстаивание средневековья — вот суть политики большинства третьедумского духовенства», — отмечал Ленин (там же, 17, 431). И далее: «Русские народники и либералы долго утешали себя или, вернее, обманывали себя «теорией», что в России нет почвы для воинствующего клерикализма, для борьбы «князей церкви» со светской властью и т. п. В числе прочих народнических и либеральных иллюзий наша революция рассеяла и эту иллюзию. Клерикализм существовал в скрытой форме, пока в целости и неприкосновенности существовало самодержавие... Первые же раны, нанесенные самодержавию, заставили социальные элементы, поддерживающие самодержавие и нуждающиеся в нем, выйти на свет божий» (там же, 432).

Наступление реакции породило серию политических, идеологических и социально-психологических конфликтов, в том числе, по выражению Ленина, «конфликтов буржуазии клерикальной с буржуазией антиклерикальной» (там же, 433). У Булгакова этот конфликт, вследствие целого ряда объективных и субъективных обстоятельств, разыгрался в самых основах его мировоззрения. Его идея духовного и социального союза религии и либерализма потерпела полный провал. Духовенство продолжало «идти в рядах черносотенной агитации» и отказы-

196

валось «знакомиться» с либерально-буржуазной политической экономией и «элементами юриспруденции», кадеты потеряли свое политическое лицо. Булгаков почувствовал беспомощность и бесперспективность политики кадетов с их «трусливым оглядыванием по сторонам».

Прослеживая основные вехи идейной биографии Булгакова, легко видеть самую тесную и открытую связь русской религиозной философии, богоискательства с классовой борьбой, с борьбой партий в России. Пример Булгакова еще раз подтверждает верность марксистско-ленинского понимания общественной жизни и идейной борьбы как отражающей, а часто и опережающей столкновения и борьбу в сфере материальных отношений. Говоря о перипетиях жизненного пути Булгакова, хотелось бы обратить внимание на одно из свойств отживших социальных сил России начала века — на «гипнотическую» власть их над сознанием известной части русской интеллигенции. Сложность механизмов и значительность влияния социального сознания на индивидуальное выражается еще и 8 том, что, как отмечал Ленин, в данном случае реакционность отдельных либерально-буржуазных интеллигентов «состоит не в личных сделках, не в личном предательстве» (там же, 15, 165). Особенно верно это по отношению к Булгакову, который осознал утопизм и безнадежность не только тех идеалов либеральной «христианской политики», которые он защищал в 1906 г. и некоторое время после кризиса (вплоть до «Вех»), но и не меньший, если не больший, утопизм и безнадежность тех позиций, на которых он вскоре оказался. А оказался он на позициях монархических. Вплоть до начала первой мировой войны его монархизм носил стыдливые формы и не выражался открыто, вопрос о государственной власти решался Булгаковым двусмысленно. В аспекте метаисторическом — в духе теократии, в плоскости «мирской политики» — оставалась открытая возможность для любой формы государственного устройства, в том числе и для монархии.

В глубоко расколотом состоянии — с монархизмом в сердце, с либерализмом в голове — Булгаков жил вплоть до начала первой мировой войны. В первые же дни ее он написал верноподданническую шовинистическую статью Родина» («Утро России» от 5 августа 1914 г.). «Со времен Петровых, — писал он, — воздвигалась стена между

197

царем и народом, которая то утончалась, то вновь становилась непроницаема. И. вот на глазах наших она бесшумно разрушилась в несколько дней, даже часов. Ныне, в этот брачный час царя с народом, почувствовалось, что царь есть сердце народное, уста народные, совесть народная...»

Елейный монархизм Булгакова пытался опереться на идею «православного белого царя» как источника «таинственной сверхвласти», возвышающейся над «партиями и газетами, реакциями и революциями, оппозицией и тактикой». Но в глубине души он понимал, что никакие живые исторические, социальные и духовные силы настоящего и будущего не могли органически сочетаться с идеей монархии. Это, как он признавал впоследствии в своих «Автобиографических заметках», была «безумная вера», утопия более фантастичная, чем идея «смены шофера на ходу», как формулировали либералы идею буржуазной революции в России.

Таким образом, булгаковское понимание России, проходившей через ряд социальных революций, складывалось из двух элементов. С одной стороны, все более отчетливого осознания бесперспективности не только самодержавия, но и буржуазной республики в России, с другой — предчувствия победы большевиков. В этой ситуации мировоззренческий выбор Булгакова выразился не в движении вперед, а в огромном скачке назад — к безнадежному консерватизму и монархизму, к православию, послужившему духовным убежищем сознания, потерпевшего в действительности жестокое поражение. Испытав неудачу в практически-политической реализации своих идей, Булгаков переключил свою энергию на теоретическую разработку проблем «христианской философии хозяйства» и поиск путей социализации модернизированной религии. Двухтомное собрание его статей — «Два града» (1911) — подводило первые итоги его религиозно-философских изысканий в этой области.

Из всех русских богоискателей Булгаков упорнее всех стремился экстраполировать религиозную форму сознания на все остальные. Он стремился универсализировать саму идею религии вплоть до превращения, ее в главный методологический принцип, заставляющий рассматривать всю тотальность объективного и субъективного мира как то или иное проявление и существование религиозного,

198

его жизнь, модификацию, деградацию или совершенствование. Основной замысел «Двух градов» заключался в сведении объективных реальностей природы и общества, человеческих ценностей и самого человека к религии. Особое место занимали проблемы сближения экономики с этикой, а через нее — с религией путем отыскания в труде «вечных», «библейских» начал. С этим было связано большое внимание, уделенное Булгаковым первохристианству, идеям Карлейля, средневековым трудовым отношениям. Социальная программа Булгакова все еще стремилась примирить капитализм и социализм, понимаемый «как совокупность социальных реформ» под сенью христианства (см. 40, 2, 36).

Следующая крупная работа Булгакова вышла в свет в 1912 г. и называлась «Философия хозяйства». В ней Булгаков пытался построить нечто вроде религиозной политической экономии, здесь подытоживался путь Булгакова — религиозно-философского экономиста, так как в дальнейшем всякое посюстороннее строительство рассматривалось им уже даже не с религиозно-философских позиций, а с богословских. И вообще, надо сказать, здесь заканчивался процесс сведения всего к религии. В конце религиозно-философского периода Булгаковым была написана наиболее цельная работа «Свет невечерний. Созерцания и умозрения» (1917) — первый систематический опыт выведения мира и человека из идеи бога, т. е. онтологическая, гносеологическая, историософская экспликация религиозной точки зрения. К этому же времени произошли значительные изменения в жизни Булгакова — в 1918 г. он стал православным священником, пройдя тем самым путь от атеиста до священнослужителя, от либерального экономиста и «легального марксиста» до воинствующего теолога-антимарксиста *.

Буржуазно-демократическая революция и свержение самодержавия не вызвали у Булгакова энтузиазма. Он был достаточно консервативен, скептичен и проницателен, чтобы поверить в прочность Временного правитель-

* Знаменателен эпизод, происшедший в обстоятельствах превращения профессора Булгакова в о. Сергия «...Я... — вспоминал Булгаков, — обратился к самому патриарху Тихону с прошением о рукоположении, на что Святейший милостиво и без всяких возражений и согласился. (Он сказал мне, смеясь, что «вы в сюртуке нам нужнее, чем в рясе».)» (36, 39).

199

ства и буржуазной республики в России. В период после Февральской революции Булгаков принимал самое активное участие в церковных преобразованиях, состоя членом Высшего церковного совета и непосредственно участвуя в работе по восстановлению патриаршества в России.

Насколько значительным был его авторитет в русской церкви, говорит хотя бы тот факт, что по поручению патриарха Тихона Булгаковым был составлен текст первого послания о вступлении на патриаршество. Социалистическую революцию в России Булгаков воспринял как консерватор и контрреволюционер. Его смешанная реакция, растерянность, озлобление и уныние отразились в диалогах «На пиру богов» (одной из последних доэмигрантских публикаций Булгакова), вошедших в нелегально изданный сборник «Из глубины».

Булгаков эмигрировал из России в 1923 г. Некоторое время он жил в Праге, в 1925 г. переехал в Париж, там был профессором догматического богословия в Русском богословском институте и его бессменным деканом вплоть до самой смерти, последовавшей в 1944 г. Булгаков не получил на Западе такой широкой известности, как, например, Бердяев или Шестов. Отчасти это объясняется характером работ Булгакова и их проблематикой — им присуща рационалистическая и абстрактная форма изложения, он избегал того «парадоксального» и эссеистического стиля философствования, который быстро распространился с возникновением экзистенциализма. В его книгах разбирались обычно специальные теологические вопросы в соответствующей философской и богословской терминологии. Тем не менее западные специалисты в области православия считают именно Булгакова ведущим представителем не только русского богословия, но и православной теологии XX в. Западногерманский теолог Р. Сленчка утверждает, например, что «трехтомный труд С. Булгакова (имеется в виду его трилогия «О богочеловечестве». — В. К.) является единственной современной догматикой восточной церкви, в которой все вероучение заново продумано и изложено с огромной систематической силой и своеобразием» (цит. по: 60, 24). Определенный интерес к религиозно-модернистским идеям Булгакова наблюдается и в современном русском православии.

200

<< | >>
Источник: В.А.Кувакин. Религиозная философия в России. НАЧАЛО XX ВЕКА. 1980

Еще по теме § 1. От «легального марксизма» к религиозной философии:

  1. «Критические марксисты» о движущих силах исторического процесса
  2. Отражение марксизма в тетобуржуазном сознании
  3. XIX ГЕГЕЛЬ И ФИЛОСОФСКИЕ ДИСКУССИИ 20-х ГОДОВ
  4. ФИЛОСОФСКАЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ НАРОДОВ СССР XIX в.
  5. § 3. Семя политической ненависти
  6. § 4. Скрежет зубовный и камень за пазухой
  7. ВВЕДЕНИЕ .
  8. § 1. Богоискательство как социально-политическое явление
  9. § 3. Второй этап формирования богоискательства
  10. § 6. Эсхатология против революции, разложение «нового религиозного сознания»
  11. § 1. Эволюция взглядов
  12. § 1. От «легального марксизма» к религиозной философии
  13. § 6. Наперекор историческому процессу: историософия Булгакова