<<
>>

§ 4. Слово и бытие. Платонизм на службе православия

Существенным компонентом гносеологических изысканий Булгакова является его учение о слове, мысли и языке. Особое отношение к слову определялось характером его системы, в частности софиологией, в которой «София» представала как «подлинный» мир, идеальная онтологическая опора «здешнего» мира и «посредница» между богом и миром.
Понимание Булгаковым Софии перекликалось с учением Платона об идеальном мире, что свидетельствовало о серьезном влиянии на него идей этого философа. Религиозно-онтологическая интерпретация платонизма и конкретизация собственных воззрений на его традиционные проблемы получили у Булгакова специальное освещение в книге «Философия имени», написанной в начале 20-х годов, но опубликованной лишь после его смерти, в 1953 г.

Точку зрения Булгакова в этой работе можно квалифицировать как очевидно платоновскую. Это было религиозно-философское изложение основных положений учения Платона об идеях; кроме того, здесь наряду с намерением синтезировать откровение и платонизм была развернута борьба с психологизмом и «монистической гносеологией». «Слово, — решительно формулировал Булгаков одно из центральных своих положений, — есть мир, ибо это он себя мыслит и говорит, однако мир не есть слово, точнее не есть только слово, ибо имеет бытие еще и металогическое, бессловесное. Слово космично в своем естестве, ибо принадлежит не сознанию только, где оно вспыхивает, но бытию, и человек есть мировая арена, микрокосм, ибо в нем и через него звучит мир, потому слово антропокосмично и, скажем точнее, антропологично» (45, 23—24). Для того чтобы каким-то образом примирить не совсем ясное соседство определений человека одновременно и как «мировой арены» слова и бытия, и как бытия, по отношению к которому слово антропологично, Булгаков и здесь заявляет об антиномизме слова, в котором «сращиваются» идеальное и реальное, человеческое и космическое.

Слово для Булгакова — бытие первородное, оно рождает себя самого в бытии и потому существует до всякого анализа, логики, гносеологии и философии.

В та-

210

кой ситуации язык есть орудие и практическая манифестация бытия. Человеку как субъекту познания остается только именовать, говорить. Такое «познание» онтологично и аналогично «познанию», вернее процессу именования у Адама до его грехопадения, когда само слово означало рождение бытия и предметов, ему (слову) соответствующих. Но субъект познания у Булгакова все-таки лишен такой онтологической мощи, ибо «не мы говорим слова, но слова, внутренне звуча в нас, сами себя говорят, и наш дух есть при этом арена самоидеации вселенной» (там же, 23).

Во многих пунктах учение Булгакова о слове-бытии созвучно хайдеггеровскому учению о языке, вернее хайдеггеровские идеи перекликаются с булгаковскими, так как последние были высказаны гораздо раньше. Согласно Булгакову, бытие само говорит о себе, «звучит», живет через слово и в слове. Существует даже известная психология звучащего, разговаривающего бытия, психология, находящая свое выражение в «состоянии слова». В то же время «они (слова. — В. К.) не адекватны статически и динамически — своим предметам, они их столько же раскрывают, сколько скрывают, лгут о них, обманывают, и эта-то обманность слова есть один из источников ограниченности, относительности, неверности всякого знания, а потому и дурной бесконечности его» (там же, 130). Проблема лжи, таким образом, предстает как проблема онтологии, как проблема состояния бытия; первородный грех стал другой (также «онтологической») причиной заблуждения, когда, по словам Булгакова, были повреждены органы космической речи, слух и язык.

Из всех философов «нового религиозного сознания» Булгаков был, может быть, самым имперсоналистичным мыслителем. В данном случае это особенно очевидно. Бытие в своем слове и языке начинает жить через человека своей собственной жизнью. Бытие может скрывать и открывать, лгать, замутняться, болеть, «голоса вещей» могут быть глухими, неясными. Психологизм завоевывает себе нелегальное положение в онтологической религиозно-рационалистической гносеологии Булгакова.

Рационалистической последняя может быть названа лишь в той мере, в которой бытие говорит, проявляет себя как слово-логос, слово-смысл. Но с другой сторо-

211

ны, человек здесь лишается разума и смысла в такой же степени, как и собственной психологии, слуху предназначается выполнять функции, ранее принадлежавшие разуму, разум превращается в слух, в нечто слушающее, внимающее и переживающее «голос бытия». Однако н силу того, что человек остается поврежденным грехом, этот процесс далеко не прост и не безмятежен, он полон глухих предчувствий, искажений, неясностей. Обобщающим понятием, способным обозначить коллизии, разыгрывающиеся в процессе «вслушивания» в бытие, является понятие трагедии.

Оставляя в стороне вопросы чувственного и умозрительного познания, проблемы рационализма гносеологического и онтологического, философские проблемы грамматики, а также специальный анализ логического субъекта, связки и предиката, элементарных суждений и другие вопросы, рассмотренные в этой книге, можно с уверенностью констатировать приверженность Булгакова к объективному идеализму платоновского типа. Однако влияние Вл. Соловьева, кантианства и новейшей философской методологии серьезно осложнило взгляды Булгакова на познание. Не говоря уже о том, что он идет дальше — через платонизм — к поискам «первозданного» бытия досократиков, его платонизм в значительной степени деформирован антиномизмом, интуитивистскими и антропологическими утверждениями относительно субъекта познания. Не случайно поэтому, что познавательное отношение в «Философии имени» трактуется в итоге как один из аспектов бытия человека. А булгаковское утверждение типа: «В познании, от элементарного до сложнейшего, содержится тройственный акт: глухого голоса бытия, звучания слова и соединения в акте познания этого толчка и этого слова — в именовании» (там же, 118—119) — следует рассматривать как применимое всего лишь к одному из срезов познания, имеющего гораздо более сложную структуру.

Оценивая логико-методологические и гносеологические построения Булгакова, можно сказать, что антиномизм выполняет в его системе методологические и логические задачи, определяет ее структуру, ее архитектонику и план. Со своей стороны мистицизм и интуитивизм являются непосредственными гносеологическими орудиями; что касается гносеологических идей «Философии

212

имени», то они стоят либо особняком, либо используются для подкрепления реалистических (в средневековом смысле) положений Булгакова, а также в качестве аргументов для обоснования общей объективно-идеалистической его позиции в учении о бытии. Но вопрос о совместимости различных методологических и гносеологических положений системы остается все же открытым, что дает основания обвинить Булгакова в эклектизме. При этом ссылка на «тайну», на «принципиальную» незавершимость всякого философствования и невозможность построения «монистической гносеологии» только обнажает шаткость его философской системы.

213

<< | >>
Источник: В.А.Кувакин. Религиозная философия в России. НАЧАЛО XX ВЕКА. 1980

Еще по теме § 4. Слово и бытие. Платонизм на службе православия:

  1. XVIII сознании. век. Перелом в церковном Философия Г. с. сковороды
  2. Философское движение в русских духовных школах в первой половине XIX века (Голубинский, Сидонский, Карпов, Авсенев, Го гоцким, Юр кевич и др.)
  3. Часть III
  4. § 4. Слово и бытие. Платонизм на службе православия
  5. С.С.Хоружий АРЬЕРГАРДНЫЙ БОЙ. МЫСЛЬ И МИФ АЛЕКСЕЯ ЛОСЕВА
  6. ПРП. КАЛЛИСТ АНГЕЛИКУД. ИНОЙ ПАЛАМИЗМ
  7. Труды и дни Тертуллиана